СОБАЧЬИ ОБЫЧАИ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

СОБАЧЬИ ОБЫЧАИ

И носом дружеским

И нюхал и толкал…

Берис. Две собаки

Способы обмена информацией между животными, живущими в сообществах, и механизмы, обеспечивающие бесперебойную совместную деятельность индивидов в стаде или стае, не имеют ничего общего с речью, на которой строится осуществление этих важнейших функций у человека. В «Кольце царя Соломона» я подробно рассмотрел этот вопрос в главе «Язык животных». Смысл конкретных сигналов и различных выразительных движений и звуков у животных не условен, как смысл слов в человеческом языке, но определяется врождёнными инстинктивными действиями и ответными реакциями.

Таким образом, «язык» каждого данного вида животных гораздо более консервативен, а их «обычаи и привычки» несравненно более устойчивы и обязательны, чем у человека. Можно написать целую книгу о нерушимых законах, которые управляют церемониалом, определяющим поведение более сильных и более слабых, кобелей и сук. Рассматриваемое в целом действие этих законов, опирающихся у собак на наследственные поведенческие стереотипы, напоминает проявление наших собственных человеческих обычаев. Это относится и к воздействию упомянутых законов на жизнь сообщества, и именно в таком смысле следует понимать название данной главы.

Нет ничего скучнее сухого изложения законов, пусть даже и необыкновенно интересных, и я попробую обойтись без отвлечённых рассуждений – просто постараюсь с помощью ряда будничных примеров нарисовать достаточно живую картину общения собак между собой, чтобы читатель сам мог вывести теорию, объясняющую эти законы. Я начну с поведения, связанного с иерархическим порядком, древние обычаи которого не только выражают, но и в значительной степени определяют положение собаки в этой системе доминирования и подчинения. Рассмотрим несколько встреч – несомненно, читатель сам не раз бывал свидетелем чего-либо подобного.

Мы с Волком идёт по проулку, огибаем водоразборную колонку и, выйдя на главную улицу деревни, видим, что метрах в двухстах впереди стоит Рольф, старый враг и соперник Волка. Нам нужно пройти мимо него, и, следовательно, встреча неизбежна. Эти две собаки, самые сильные в деревне и внушающие наибольший страх остальным, то есть занимающие верхнюю ступень иерархической лестницы, терпеть друг друга не могут, но в то же время исполнены такого взаимного уважения, что ещё ни разу не подрались.

И Волк и Рольф оба, по-видимому, одинаково не рады этой встрече. Каждый из них сотни раз яростно облаивает другого из своего сада в твёрдой уверенности, что только забор мешает ему вцепиться в ненавистную глотку. Но теперь они испытывают их так: каждый пёс чувствует, что обязан поддержать свой престиж, приведя в исполнение былые угрозы, и опасается в противном случае «утратить лицо». Они, разумеется, сразу же заметили друг друга и приняли демонстративные позы, то есть напряглись и задрали хвосты вертикально. Теперь, сближаясь, они постепенно замедляют шаг. Когда между ними остаётся не более пятнадцати метров, Рольф внезапно припадает к земле, точно готовый к прыжку тигр. Морды обоих не выражают ни колебаний, ни угрозы. Лбы и носы не наморщены, уши стоят торчком, глаза широко раскрыты.

Волк никак не реагирует на позу Рольфа, хотя человеческому глазу она представляется весьма зловещей, а продолжает ровным шагом приближаться к сопернику и замирает возле него в неподвижности. Рольф мгновенно вскакивает, и теперь оба пса стоят бок о бок, голова к хвосту, и обнюхивают взаимно подставленные задние части туловища. Это добровольное предъявление анальной области есть выражение полной уверенности в себе, и если собака её вдруг утрачивает, хвост немедленно опускается. Хвост в таких случаях служит точным индикатором храбрости.

Некоторое время псы продолжают сохранять эту напряжённую позу, а затем постепенно морды их начинают морщится, лбы прорезаются горизонтальными и вертикальными бороздами, кожа на носу собирается гармошкой, клыки оскаливаются. Такое выражение морды можно истолковать только как угрожающее, но оно бывает и у перепуганных собак, которые угрожают ради самозащиты, когда их загоняют в угол. Душевное состояние собак и их контроль над ситуацией отражаются лишь в двух местах – ушах и уголках рта. Если уши наклонены вперёд, а уголки рта совсем не оттянуты, значит, собака не испытывает страха и может напасть в любой момент. Возрастание боязни находит выражение в соответствующем движении ушей и уголков рта – словно невидимые силы тянут собаку назад, побуждая её к бегству. Угрожающая поза сопровождается рычанием, и чем более оно басистее, тем более уверена в себе собака, разумеется, с поправкой на естественный тон её голоса: самоуверенный фокстерьер, конечно, будет рычать на более высокой ноте, чем струсивший сенбернар.

Все ещё держась бок о бок, Рольф и Волк начинают теперь обходить один другого по дуге. Я жду, что вот-вот завяжется драка, однако полное равновесие сил препятствует объявлению войны. Рычание становится все более зловещим, но… ничего не происходит. У меня возникает смутное подозрение, подкрепляемое косыми взглядами, которые бросает на меня Волк, а потом Рольф, что они не просто ждут моего вмешательства, но и очень хотят, чтобы я разнял их и тем самым освободил от моральной обязанности вступить в драку.

Стремление сохранить свой престиж и достоинство свойственно не только человеку, оно заложено глубоко в истинных слоях психики, которые у высших животных близки к нашим собственным.

Я не вмешиваюсь, предоставляя собакам самим найти не унизительный выход из положения. Они очень медленно расходятся и шаг за шагом начинают удаляться друг от друга.

В заключение, все ещё косясь на соперника, они одновременно, словно по команде, задирают заднюю ногу – Волк у телеграфного столба, Рольф у забора. Затем, приняв демонстративную позу, каждый идёт своей дорогой, гордясь одержанной моральной победой и посрамлением противника.

Суки, присутствующие при встрече кобелей, равных по силе и рангу, ведут себя особым образом. В таких случаях Сюзи, супруга Волка, совершенно явно хочет, чтобы началась драка; активно она супругу не помогает, но ей нравится смотреть, как он берет верх над другим псом. Я дважды наблюдал, как она прибегала к коварной хитрости, чтобы достичь своей цели. Волк стоял головой к хвосту рядом с другим псом – оба раза это был чужак, «летний гость», – а Сюзи осторожно, но с большим любопытством крутилась возле них, они же не обращали на неё никакого внимания, поскольку она была сукой. Вдруг она безмолвно, но энергично кусала супруга за заднюю часть, подставленную противнику. Волк, считая, что тот в нарушение всех древних собачьих обычаев нагло укусил его за зад во время обнюхивания, тотчас набрасывался на святотатца. Второй пёс, естественно, расценивал это нападение как столь же непростительное нарушение ритуала, и завязывалась на редкость свирепая драка.

Волк встречает старую дворнягу, жившую в доме у дальнего конца нашей деревни. В дни своей юности он сильно побаивался старика. Те времена давно миновали, но он ненавидит дряхлого пса больше всех других собак и не упускает случая показать ему это. Когда Волк и дворняга замечают друг друга, старик немедленно принимает напряжённую позу, но Волк бросается на него, сильно ударяет его плечом, изогнувшись, толкает задом и встаёт рядом с ним.

Старик попытался было встретить врага свирепым укусом, но из-за толчка его зубы сомкнулись в воздухе. Теперь он стоит неподвижно, выпрямившись во весь рост, но хвост опущен, так как у него не хватает уверенности подставить для обнюхивания свой зад. Его нос и лоб угрожающе сморщены, голова опущена и выставлена вперёд. Эта поза, сопровождаемая сердитым рычанием, производит самое зловещее впечатление, и когда Волк снова делает движение вперёд, старик отчаянно лязгает зубами, и Волк чуть-чуть отступает.

Не сгибая ног, преувеличенно надменной походкой Волк обходит своего врага, затем задирает ногу и ближайшего подходящего предмета и удаляется. Чувства старой дворняги, если облечь их в слова, сводятся примерно к следующему: «Я тебе не соперник и не претендую ни на равенство с тобой, ни на превосходство; я не посягну на твою территорию. И прошу тебя только об одном – чтобы ты оставил меня в покое. Но если ты этого не сделаешь, я буду драться, как могу, не брезгуя и нечестными приёмами». Но что чувствует Волк?

У водоразборной колонки Волк встречает маленькую светло-рыжую дворняжку, которая в смертельном ужасе пробует ускользнуть от него в открытую дверь бакалейной лавки. Волк стремительно бросается наперерез, загораживает дверь и тем же боковым движением, о котором я уже говорил, отбрасывает собачонку на мостовую, тут же настигает её и снова толкает.

При каждом ударе собачонка взвизгивает, как от сильной боли, и в конце концов в отчаянии кусает своего врага. Волк не рычит, не морщит угрожающего носа, а, не обращая внимания на укусы, продолжает её толкать. Он настолько презирает своего противника, что не считает даже нужным приоткрыть пасть. Но вместе с тем он ненавидит рыжего полукровку, который то и дело залезал к нам в сад, когда у Сюзи была течка, и теперь сводит с ним счёты столь пошлым образом. Тип страха, который находит выражение в вопле боли, издаваемом ещё до того, как собака успеет ощутить реальную боль, характеризуется особым положением уголков рта – они настолько оттягиваются назад, что становится видимой слизистая оболочка, обрамляющая губы тёмной каёмочкой. Даже на человеческий взгляд собачья морда при этом приобретает особое скулящее выражение, вполне соответствующее звукам, которыми оно сопровождается.

Волк I навещает свою подругу Сенту и взрослых детей на передней веранде нашего дома. Он здоровается с Сентой, оба виляют хвостами, а она нежно облизывает уголки его рта и ласково трогает его носом. Затем Волк I поворачивается к одному из своих сыновей, и тот радостно подходит к отцу, толкает его носом, но не даёт обнюхать свой зад, опуская непрерывно виляющий хвост между задними ногами. Спина молодого пса выгнута, поведение его подобострастно, однако он не проявляет никакого страха перед отцом, а, наоборот, то и дело тычется в него носом и пытается лизать уголки его рта. Волк при этом держится с таким чопорным достоинством, что кажется почти смущённым, – он отворачивает голову от лижущегося щенка и высоко задирает нос. Когда молодой пёс, ободрённый этим отступлением, становится более назойливым, на морде отца появляется неободрительная складка. Лоб же щенка не просто гладок, кожа на нем настолько растянута, что внешние уголки глаз кажутся прищуренными. Манера Сенты здороваться с Волком I и движения щенка, выражающие его чувства, точно совпадают с движениями, которыми очень послушная собака здоровается со своим хозяином.

Очеловечивая ситуацию, можно сказать, что молодой пёс нашёл счастливый компромисс между определённой степенью страха и любовью, которая заставляет его подойти к тому, кто стоит намного выше его на иерархической лестнице.

В деревне Сюзи встречает крупного пса, помесь колли и немецкой овчарки, сына уже упоминавшегося Рольфа. На мгновение, приняв её за Волка, которого он смертельно боится, пёс пугается.

Зрение у собак плохое, и на расстоянии они различают только общие очертания предметов, а так как Волк – единственный чау-чау, которого местные собаки привыкли тут встречать, Сюзи нередко путают с её внушительным сородичем.

Нахальство, очень рано развивающееся у молоденькой сучки, несомненно, объясняется общим почтением, которое она встречает у всех из-за этой ошибки и, конечно же, приписывается собственной свирепости. Весьма любопытно наблюдать такое доказательство скверного цветового зрения у собак: Волка и Сюзи их сородичи часто путают, несмотря на то, что у Волка шерсть рыжая, а у Сюзи – голубовато-серая.

Но вернёмся к описываемому случаю. Молодой пёс обращается в бегство, однако Сюзи быстро его настигает и останавливает. Он смиренно стоит перед ней, опустив уши и растянув кожу на лбу, а эта восьмимесячная сучка начинает презрительно помахивать хвостом. Она пытается обнюхать его зад, но он смущённо опускает хвост между ног и быстро поворачивается, подставляя ей грудь и голову. И только теперь он, по-видимому, замечает, что перед ним не грозный самец, а миленькая самочка. Пёс вытягивает шею вверх, вздёргивает хвост и идёт на неё, пританцовывая передними лапами. Несмотря на эти знаки самоутверждения, его морда и уши все ещё выражают иерархическое почтение, но оно постепенно сменяется выражением, которое я назову «галантной миной» и которое отличается от «почтительной мины» только положением ушей и уголков рта: уши ещё прижаты к голове, но сведены так, что их кончики соприкасаются, а уголки рта оттянуты, как и при почтительной мине, но не опущены жалобно, а, наоборот, вздёрнуты вверх, словно от смеха. Когда это выражение становится чётким, за ним обязательно следует приглашение к игре. При этом пасть приоткрыта так, что виден язык, и вздёрнутые уголки рта, растянутого до ушей, придают собаке ещё более смеющийся вид. Такой «смех» чаще всего наблюдается у собак во время игры с обожаемым хозяином, когда она приходят в такое возбуждение, что начинают пыхтеть. Возможно, эти движения мышц морды являются предвестником пыхтения, которое начинается, когда желание играть берет верх над всем остальным. Такое предложение подкрепляется тем фактом, что в сексуально окрашенной игре собаки часто «смеются» и начинают пыхтеть даже после незначительных усилий. Пёс, который сейчас стоит перед Сюзи, смеётся все больше и все энергичнее переступает передними лапами. Внезапно он прыгает на юную чау-чау и толкает её передними лапами в грудь. Затем стремительно поворачивается и кидается прочь, держа тело по-особому: спина все ещё почтительно выгнута, зад поджат, а хвост пропущен между задними лапами. Но хотя весь его вид говорит о смирении, он проделывает самые дружелюбные прыжки, а хвост виляет настолько сильно, насколько позволяют задние ноги. Через несколько метров он останавливается, снова молниеносно поворачивается и подбегает к Сюзи с широкой ухмылкой на морде. Он приподнимает хвост так, чтобы голени не мешали ему вилять, причём теперь он виляет не только хвостом, но и всей задней частью туловища. Он снова прыгает на Сюзи, и его заигрывания приобретают слегка сексуальный характер, но лишь символически, поскольку период течки для Сюзи ещё не наступил.

В замке Альтенберг, где обитает огромный угольно-чёрный ньюфаундленд по кличке Лорд, маленькая дочь хозяина в день рождения получила в подарок очаровательного карликового пинчера, которому только-только исполнилось два месяца. Я был свидетелем первой встречи этих собак. Хотя Квик, пинчер, был юным зазнайкой, он до смерти перепугался, увидев, что на него надвигается гора чёрного меха, и, подобно всем щенкам при столь жутких обстоятельствах, перевернулся на спину, а когда большой пёс обнюхал его брюшко, пустил вверх крохотный жёлтый фонтанчик. Понюхав и это эмоциональное излияние, Лорд неторопливо и величественно отвернулся от потрясённого щенка. Однако в следующую минуту Квик вскочил и начал, как заведённый, описывать стремительные восьмёрки между ног ньюфаундленда.

Затем он дружески прыгнул на него, приглашая Лорда бежать за ним. Рыдающая маленькая хозяйка пинчера, которая не вмешивалась только потому, что её удерживали жесткосердечные старшие братья, вздохнула с облегчением, так как знакомство завершилось истинно трогательным зрелищем: очень большая собака добродушно играла с очень маленькой.

Эти шесть собачьих встреч я выбрал в качестве примеров потому, что их характер был выражен очень отчётливо. Но в действительности, естественно, существуют бесчисленные переходные и усложнённые формы эмоций и соответствующие им выразительные движения – уверенности в себе и страха, вызова и смирения, нападения и защиты. Это крайне затрудняет анализ форм поведения, и надо очень хорошо знать типы выражений, которые я описал – и многие иные, – чтобы уловить их на собачьей морде, где они иногда сильно смазаны, а иногда совмещаются с другими.

Существует одна чрезвычайно милая черта в поведении собак, которая явно рано зафиксировалась в их центральной нервной системе как свойство, передающееся по наследству. Я имею в виду рыцарственное обхождение с самками и щенятами.

Ни один нормальный самец ни при каких обстоятельствах не укусит самку; суку охраняет абсолютное табу, и она может вести себя с кобелём как пожелает и покусывать его, причём даже всерьёз. В распоряжении кобеля нет никаких средств защиты, кроме почтительных движений и «галантной мины», с помощью которых он может попытаться превратить наскоки разъярённой суки в игру. Мужская гордость не позволяет ему прибегнуть к другому способу – к драке, так как кобели всегда прилагают максимум усилий, чтобы в присутствии суки «сохранить лицо». У волков и гренландских ездовых собак с преобладающей волчьей кровью этот рыцарственный самоконтроль распространяется на самок только собственной стаи, но у собак с преобладающей шакальей кровью он действует в присутствии любой самки, даже совершенно незнакомой. Кобель чау-чау занимает промежуточное положение: если он всегда находится в обществе своих родственниц, с сукой шакальей крови он может обойтись довольно грубо, хотя я не знаю случая, чтобы он укусил её по-настоящему.

Если бы мне нужно было ещё одно доказательство коренного зоологического различия между собаками с сильной примесью волчьей крови и обычными европейскими породами, я указал бы на вражду, проявления которой постоянно наблюдаются между этими двумя типами, ведущими своё происхождение от разных диких предков. Спонтанная ненависть, которую испытывают к чау-чау деревенские собаки, никогда прежде их не видавшие, и, наоборот, готовность, с какой любая дворняжка принимает шакала или динго в качестве «своего», представляются мне куда более убедительным доказательствами в пользу такого различия, чем все измерения и расчёты пропорций черепа и скелета и их статистическая обработка, положенные в основу обратного мнения. Моё убеждение подкрепляется и некоторыми аномалиями в групповом поведении – представители противоположных типов часто настолько не сознают себя членами одного вида, что кобели не уважают самых элементарных «собачьих прав» сук и щенят. Исследователь поведения, зоолог, тонко ощущающий генеалогические и систематические соответствия, не может не заметить, что волчья собака принадлежит к иной ветви, чем шакалья. А поскольку сами собаки, на которых научные споры, разумеется, никак не влияют, несомненно, также это видят, я доверяю им больше, чем любым статистическим данным.

У представителей семейства собачьих, принадлежащих к одному виду и к одному сообществу, щенок моложе шести месяцев пользуется абсолютной неприкосновенностью.

Действия, выражающие смирение – перевёртывание на спину и мочеиспускание, – необходимы только в первую минуту: по-видимому, они должны информировать взрослую собаку, что она имеет дело со щенком. Я не вёл специальных наблюдений и не ставил экспериментов, а потому не берусь утверждать, эти ли действия показывают взрослой собаке, что перед ней беспомощный юнец, или запах щенка также помогают ей распознать его нежный возраст. Безусловно, различия в величине между молодой и взрослой особью не играю в этом узнавании никакой роли. Сердитый фокстерьер обходится с молодым сенбернаром как с беспомощным младенцем, даже если тот вдвое больше его. И, наоборот, кобели крупных пород преспокойно затевают драки со взрослыми кобелями мелких пород, хотя с человеческой точки зрения это и представляется малоблагородным. Я не рискую полностью взять под сомнение рыцарственное поведение по отношению к маленьким собакам, которое так часто приписывают сенбернарам, ньюфаундлендам и догам, но сам я в весьма широком кругу моих собачьих знакомств ещё ни разу не встретил такого великодушного великана.

Когда высокомерному кобелю, свято блюдущему своё достоинство, бессердечно предлагают «поиграть» с юными щенятами, это всегда обещает много забавных, а нередко и трогательных сцен. Я специально проделывал такие эксперименты с нашим стариком Волком. Он был чрезвычайно серьёзен и вовсе не любил играть, а потому испытывал невероятное смущение и неловкость, когда вынужден был навещать на веранде своих двухмесячных детей и динго, их свободного братца. Щенята в пять месяцев и старше уже питают определённое уважение к профессорской важности старых кобелей, но щенки помоложе ничего подобного не испытывают. Они накидываются на отца, цапают его за ноги беспощадными, острыми, как иглы, зубами, а он только по очереди вздёргивает лапы, словно обжигаясь. Бедному мученику не положено даже рычать, и уж тем более он не смеет задать трёпку своим назойливым отпрыскам. Немного погодя наш ворчливый Волк позволял вовлечь себя в возню со щенятами, но тем не менее, пока они были маленькими, он никогда добровольно на веранду не заходил.

Кобель оказывается в сходной ситуации и когда на него нападает сука. Он не может ни кусаться, ни даже рычать, однако приблизиться к агрессивной самке его толкает несравненно более сильный импульс, и конфликт между мужским достоинством, страхом перед острыми зубами противницы и силой его сексуальных побуждений порождает поведение, которое иногда превращается в настоящую пародию на человеческую. Смешным старого пса делает главным образом игривость, «галантность», которую я описывал выше. Когда такой суровый зверь, давно уже вышедший из щенячьего возраста, начинает изъясняться в любви, ритмично перебирая передними лапами и прыгая взад и вперёд, даже наименее склонный к антропоморфизму наблюдатель невольно начинает проводить определённые сравнения, чему способствует и поведение суки, которая, зная, что её ухажёр все стерпит, ведёт себя весьма высокомерно.

Однажды мне довелось наблюдать очень чёткий пример такого поведения. Это произошло, когда я вместе со Стаси посетил волка в его клетке. Более подробно я опишу их встречу позже. Довольно скоро волк пригласил меня поиграть, и я, весьма польщённый, согласился. Однако Стаси обиделась, что я уделяю волку больше внимания, чем ей, и внезапно набросилась на моего нового приятеля. Надо сказать, что суки чау-чау, ставя на место не угодивших им самцов, пускают в ход удивительно противный сварливый лай и особую манеру кусаться – не свирепо, в полную силу, как дерущиеся псы, а неглубоко, захватывая как будто только кожу, однако их противник при этом визжит от боли. Волк тоже завизжал, одновременно пытаясь обезоружить Стаси почтительными позами и галантным обхождением. Естественно, мне не хотелось подвергать его рыцарственность слишком тяжёлому испытанию, поскольку я опасался, как бы это не обошлось дорого мне самому, и я строго приказал рассерженной Стаси замолчать, то есть мне пришлось сделать ей выговор, чтобы она не обижала покладистого волка, а ведь всего лишь десять минут назад я поставил перед клеткой два ведра с водой и железный лом, чтобы было чем спасать мою бесценную Стаси, если лесной хищник накинется на неё. Sic transic gloria… luрi. (Так проходит слава… волка (лат.)

Данный текст является ознакомительным фрагментом.