Кто успел…

268 миллионов лет назад

Северо-западное побережье Пангеи

Территория современной России, Республика Удмуртия

Еще несколько миллионов лет назад на этом самом месте плескались морские воды, и только проворная рыбешка шныряла в зарослях водорослей, спасаясь на мелководье от крупных хищников – но теперь, в связи с ростом северного ледникового щита, море в очередной раз отступило, превратив пологую низменность в обширное болото. Возможно, в ближайшем (по геологическим меркам) будущем берег океана отодвинется еще дальше, и тогда количество соли в почве, омываемой дождями и речными потоками, несколько поуменьшится, но пока что эти края представляют из себя переходную зону между настоящим пресноводным болотом и морским заливом… а посему – никаких деревьев и прочих чисто наземных растений, лишь сравнительно невысокие, в полтора человеческих роста, древние хвощи да причудливые папоротники, отдаленно напоминающие современный орляк. В те времена климат на Земле был довольно нестабилен, и в подобных «пограничных» землях сложные экосистемы вроде лесов просто не успевали развиваться: уже через несколько тысяч лет температура может подскочить или упасть на добрые десять-пятнадцать градусов – настоящая катастрофа для большинства многолетних растений! – а потому стратегическое преимущество получают относительно недолговечные аналоги современных трав, способные быстро заселить новые земли, быстро вырасти и быстро же приступить к размножению, пока очередной климатический коллапс не застал их врасплох.

Животным в подобных условиях приходится несколько легче – они, если понадобится, могут и переместиться в более удобное место проживания, так что, пока рыба цеплялась за остатки своих владений в широких реках и солоноватых эстуариях, ее наличием уже заинтересовались четвероногие хищники, и в густом тумане быстро затухает громогласный плеск – это охотящийся платиопозавр, выскочив из мутной воды вслед за удирающей добычей, тяжело плюхнулся обратно, с головой провалившись в липкое молоко. Несмотря на то, что это животное относится к амфибиям, оно является дальней родней тримерорахиса и эриопса, так что кожа платиопозавра не голая, а покрыта мелкой чешуей, особенно хорошо различимой на животе. Оснащенный зубастым пинцетом вместо морды, перепончатыми лапами и уплощенным хвостом, этот чешуйчатый индивид сильно напоминал современных крокодилов, особенно – восьмиметрового гавиала, такого же любителя рыбных закусок, обитающего в мутных водах Ганга – но вот только, в отличие от индийца, платиопозавр не был самой страшной лягушкой на болоте, и всюду, где только можно, его теснил другой темноспондил – тоже двухметровый, но куда более массивный мелозавр, обладатель полуметрового черепа и плотного ряда острых зубов. «Гавиала» как вид спасала лишь его специализация: будучи рыбоядным животным, он не особенно претендовал на другие источники корма, тогда как мелозавр был истинным «аллигатором», и питался всем, что только попадалось ему на зуб: и рыбой, и амфибиями, и приходящими на водопой сухопутными животными, и, разумеется, падалью.

Единственным ограничением, не дававшим мелозаврам уж очень «расхищничаться», была потребность в воде: как и большинство их сородичей, эти неуклюжие животные крайне плохо передвигались по суше, где им давали фору даже тяжеловесные травоядные рептилии, редко разгонявшиеся быстрее одного-двух километров в час. Слабые лапки, торчащие по бокам массивного туловища, едва-едва могли перетащить владельца из одной речной протоки в другую, да и путешествие, длиной в пару сотен метров, могло занять несколько дней! И вообще, в отличие от тех же крокодилов, древние амфибии не были привязаны к суше даже на период размножения, так что и платиопозавр, и мелозавр всю свою жизнь проводили в воде, появляясь на берегу лишь в качестве редкого исключения…

Так что, естественно, мирно тухнувшая на пляже туша массивного парабрадизавра первоначально ни у кого из этих животных не вызвала особого интереса.

Судя по всему, несчастный зверь, размером со свинью, погиб не насильственной смертью: его шкура была почти целой, без крупных ран, а из всех плотоядных поблизости ошивался только молодой микросиодон, небезуспешно пытающийся раскромсать относительно тонкую кожу на брюхе гигантской добычи. Обычно этот некрупный, с кошку, хищник, формой тела напоминающий большеголового варана, питался рыбой и мелкими амфибиями, отлично плавал и не слишком часто показывался на берегу – но все же, в отличие от настоящих земноводных, ему не составляло труда преодолеть пару десятков метров «сухой» (ибо речь все же идет о болоте…) земли, а распространяющийся аромат гниющего мяса послужил звонком на обед, предлагающим любому желающему с головой погрузиться в гастрономический рай. Ну, разумеется, если едок сумеет пробуриться сквозь морщинистую шкуру и дорваться до мягких внутренностей – а микросиодон, судя по всему, именно это и планировал осуществить, поскольку уже чуть ли не по самые уши засунул голову в выгрызенную дыру, жадно штурмуя прочную брюшную стенку. Занятие это было довольно трудное и шумное, так что маленький хищник целиком ему отдался, и когда любовно разделываемая туша внезапно зашевелилась, первой его реакцией было – вцепиться! Оторвать! Защитить!.. – хотя, по счастью, последние мозги запах пищи ему все же не отбил, поэтому перед тем, как с оскаленной пастью бросаться на неожиданного конкурента, микросиодон все же успел разобраться, кто именно пожаловал к пиршественному столу…

…после чего шарахнулся в сторону и, резво перебирая лапками, устремился к воде, да так шустро, словно ему хвост кипятком окатили! Ближайшая заводь, зеленеющая от растущих на дне водорослей, встретила вернувшегося охотника бросившимися в разные стороны лепторофами – мелкими растительноядными родственницами диадектов, похожими на аксолотлей – да шмыгнула прочь личинка алегейнозавра, небольшого наземного лабиринтодонта, охотника на крупных насекомых. В другое время микросиодон, пожалуй, даже погнался бы за этой мелюзгой, дабы отправить ее к себе в желудок, но сейчас он был слишком перепуган, чтобы отвлекаться на еду, и не успокоился до тех пор, пока целая сотня метров не пролегла между ним и явившимся к месту трапезы молодым камагоргоном.

На самом-то деле, конечно, пришлец не был особо страшным: размером с овчарку, эта юная самка только недавно перестала считаться детенышем и еще не обрела ни взрослых размеров, ни силы… хотя, надо признать, старалась она изо всех сил, и шкура, плоть, даже кости дохлого парабрадизавра – все пошло на переработку в вечно полупустой желудок, когда голодное животное буквально въелось в кучу падали, жадно заглатывая огромные куски. Быстрее, быстрее, быстрее – весь смысл ее жизни внезапно оказался сосредоточен на том, чтобы как можно БЫСТРЕЕ набить брюхо подтухшим мясом, и под тонкой буро-пятнистой шкурой вздрагивала плотная решетка ребер, отощавшие лапы месили забрызганную кровью грязь, и она давилась, срыгивала, но снова совала морду в раскуроченное брюхо, до отказа набивая пасть…

…до тех пор, пока внезапно – слишком скоро! – ее не спугнуло зловещее шипение, и, выдернув голову наружу, самка отчаянно попыталась прогнать соперника… но куда там. Явившийся к месту пиршества взрослый самец был, по меньшей мере, килограммов на сорок тяжелее, чем она, и на широких костях заметно бугрились канаты прекрасно развитых мышц, рядом с которыми ее бельевые веревочки, едва не перервавшиеся после двух с лишним месяцев голодовки, выглядели еще более жалко. Конечно, этой самке еще «повезло», что болезнь свалила ее поздней весной, когда в плавнях было полным-полно добычи, но все же, и без того не разжиревшая после первой в своей жизни зимы, она явно находилась не в лучшей своей форме, и ни в какое сравнение не шла с матерым камагоргоном, возвышавшимся над ней настоящей горой!

Что касается самца, то он явно не был настроен на шутки, и замешкавшаяся у туши самка получила весьма болезненный укус в основание хвоста, после чего была вынуждена спешно ретироваться в заросли папоротников, уступив место новому едоку. Она не спешила уходить далеко – размеры размерами, но такое количество мяса едва ли уместилось бы даже в двух объемистых желудках! – и у нее все еще оставались неплохие шансы на завершение обеда, тем паче, что новоприбывший камагоргон ел без особого рвения, почти лениво вороша кучу потрохов в поисках самых вкусных кусочков. Для него эта трапеза явно не была вопросом жизни и смерти: он наверняка до отказа набил себе желудок если не на этой неделе, то на прошлой уж точно, а потому мертвый парабрадизавр стал для него разве что приятным сюрпризом, обнаруженным во время ленивого бродяжничества по окрестностям. Другое дело, что пройти мимо дармовой еды, как бы ты ни был сыт, с точки зрения камагоргона было бы явным расточительством, так что этот самец не отказал себе в удовольствии заменить уже переварившееся мясо в своем животе новой порцией…

Однако, внезапно дернув носом, и он вдруг негромко зашипел, предупреждая, что к месту трапезы пожаловал третий участник, присутствие которого, в отличие от околачивающейся неподалеку самки, проигнорировать было уже никак нельзя! Ведь это был массивный зрелый самец, на удивление крупный, весьма мощно сбитый и красующийся неряшливой росписью шрамов поперек морды, поэтому предыдущий камагоргон не преминул возмутиться и, выгнув шею, до отказа раскрыл пасть, чтобы во всем блеске продемонстрировать пару желтоватых клыков, каждый из которых был с человеческую ладонь длиной. Один удар этих блестящих от слюны «ножей» вспарывал даже очень толстую шкуру, а некрупное животное мог проколоть насквозь, так что второй камагоргон прекрасно представлял, на что нарывается – и, тем не менее, ничуть не замедлил своей вальяжной поступи, а чуть погодя бледный солнечный свет высветил и его оскаленные челюсти, явно готовые вцепиться в чужую глотку. Он шел не на заведомо непобедимого противника, а на равного, такого же взрослого камагоргона, как и он сам, и хотя сезон спаривания, самое бурное время года в жизни этих одиноких плотоядных, в нынешнем году уже прошел, приближающийся самец был в далеко не настолько благодушном настроении, чтобы терпеть сородича, внаглую набивающего брюхо на его охотничьем участке!

Ситуация складывалась крайне неприятная: первый самец не был настроен на драку, однако с одной стороны путь к отступлению отрезал пологий, но весьма ненадежный на вид склон берега, с другой в зарослях папоротника притаилась молодая самка, а с третьей к нарушителю границ уже вовсю торопился разъяренный хозяин, вот-вот готовящийся как следует намять ему шею. Возможно, будь у этого камагоргона больше времени на раздумья, он попытался бы прорваться мимо самки – меньшей и слабейшей, которая едва ли осмелилась бы его атаковать! – но к тому времени, как в его голове оформилось это нехитрое решение, соперник уже оказался вплотную, так что пришлось спешно переставлять приоритеты и, стегнув по земле хвостом, приветствовать противника низким глухим ревом: не подходи! Приличная тяжесть в его округлившемся животе давила на ребра и скорее настраивала на мирный сон, чем на стычку с сородичем, однако в протоколе отношений между камагоргонами не существовало ни белых флагов, ни поднятых кверху рук, и если уж доходило до свары, то она длилась до победного конца, поэтому приближающийся хозяин участка даже не остановился, а чуть погодя два камагоргона уже сшиблись, вскинувшись на дыбы и обхватив друг друга лапами.

Ра-а-аз, два, ра-а-аз, два, ра-а-аз! – точно в каком-то странном вальсе, пара соперников раскачивалась на месте, проверяя друг друга на устойчивость, и в этом поединке сумоистов перевес был явно на стороне более крупного самца: через несколько минут первый камагоргон уже был вынужден опуститься на все четыре конечности, позволив своему покрытому шрамами противнику навалиться на себя сверху. Не упуская возможности, тот тут же потянулся к вражескому загривку, торопясь побыстрее поймать его в зубы и хорошенько куснуть, но, уступив на мгновение, соперник еще отнюдь не собирался признавать себя побежденным, так что, рванув в сторону, успел выскользнуть из-под чужой туши и, вывернув шею, встретить сунувшегося следом самца оскаленной пастью.

С наскоку решить дело не удалось, так что, растратив первичный запал, во второй раз хозяин участка сходился с противником уже осторожнее, неторопливо покачивая головой и ни на мгновение не выпуская его из поля зрения. Со стороны это выглядело даже мирно: два камагоргона, стоя всего в паре метров друг от друга, будто о чем-то договаривались, плавно кивая и переминаясь с лапы на лапу, хотя на самом деле напряжение между ними можно было хоть ножом резать, и самец-хозяин не выдержал первым – рванулся вперед, на ходу приподнимаясь на задних лапах, после чего подмял под себя отреагировавшего мгновением позже соперника и, не мешкая, запустил зубы в складку кожи на загривке. Из такого положения стряхнуть его на землю было уже куда сложнее, так что схватка обещала затянуться еще минут на пятнадцать, до тех пор, пока окончательно не иссякнет энергия в паре медлительных холоднокровных тел. Это была вялая потасовка двух примитивных хищников, что еще не обрели ловкости пантеры и медвежьей ярости, а потому за короткими периодами оживления следовали долгие паузы, во время которых ящеры отдыхали, тяжело раздувая бока и будто бы не замечая, как чьи-то зубы портят им шкуры или тянутся вцепиться в оказавшуюся прямо перед мордой лапу. Едва же проходила цепенящая слабость, битва возобновлялась, и постепенно, шаг за шагом, самца-пришлеца оттесняли в сторону, толкая и кусая до тех самых пор, пока он, внезапно схлопнув челюсти, не бросился наутек, спешно перебирая лапами и оставляя за собой кровавую дорожку.

Победитель некоторое время преследовал его, норовя вцепиться в хвост, однако вскоре оглушительный всплеск засвидетельствовал, что неудачник решил спасаться вплавь, так что, доказав свое превосходство, шрамированный самец оставил соперника в покое и сел, широко растопырив задние лапы и приподнявшись на выпрямленных передних. Азарт прошедшей схватки еще не утих, и его зоркие янтарные глаза внимательно поглядывали по сторонам, пока яростно колотящееся о грудную клетку сердце вымывало из мышц накопившуюся усталость. Лишь минут через десять, издав низкое «ху-у-уф-ф», самец медленно облизнул морду и уже куда спокойнее двинулся к опустевшему полю битвы, собираясь исследовать остатки туши парабрадизавра и сполна насладиться плодами своей победы…

…но вместо этого обнаружил лишь их бесследную пропажу.

Камагоргон удивился. Настолько удивился, насколько вообще мог, ведь тяжелый запах и обширное коричневое пятно неоспоримо подтверждали, что мертвый парабрадизавр лежал здесь, на этом самом месте! – а теперь он словно бы провалился под землю. Как будто бы смущенный этим открытием, хищник внимательно обнюхал место преступления и почти тут же напал на два подозрительных следа: один, принадлежащий молодой самке (про которую сражающиеся самцы успели благополучно забыть), скрывался в густых зарослях, тогда как второй, широкий и прерывистый, спускался все ниже и ниже по склону берега. Создавалось ощущение, что тушу успел стащить кто-то еще, однако это предположение не выдерживало никакой критики: самец-победитель не ощущал других запахов, кроме запаха побежденного соперника и щуплой самки, а уж последней-то справиться с таким огромным шматом мяса явно было не под силу! Вдобавок, след был больно уж нехарактерным для похитителя: не ровная борозда, которую оставляет волокущий тушу четвероногий, а, скорее, череда размытых углублений, свидетельствующая о том, что парабрадизавра никто не крал – он сам скатился вниз, когда под шумок сражения подобравшаяся к трупу самка попыталась оторвать от него кусок побольше, который можно было бы уволочь в безопасное место.

Если бы этот камагоргон умел перемещаться во времени или, на худой конец, обладал сносным воображением, то мог бы без труда восстановить всю картину произошедшего: вот самка, пригибаясь и нервно поглядывая в сторону сражающихся самцов, пробралась к парабрадизавру, вцепилась в заднюю лапу, и без того висевшую на последних сухожилиях, начала дергать ее из стороны в сторону, силясь отделить от остальной туши… Вот один из самцов, пятясь задом от излишне агрессивного соперника, едва не наступил на мелкую воровку, заставив ее суматошно рвануть прочь, и от этого резкого движения прогнившая плоть окончательно отстала от кости: самка покатилась в одну сторону, зажав в пасти свой кровавый приз, а парабрадизавр качнулся в другую, сполз немного ниже по струйкам осыпающегося песка… а там в дело вступила необоримая сила гравитации, и бочкообразная туша, нелепо раскидывая уцелевшие ноги, начала стремительно скатываться прямо к илистой заводи.

Вот греющийся на пляже молодой гекатогомфий, примитивная рептилия, питающаяся моллюсками, едва успел шарахнуться прочь за мгновение до того, как ему раздавило череп, и уже в зарослях папоротника до этой толстой «ящерицы» донесся шумный всплеск, с которым парабрадизавр рухнул в реку.

А вот и отдыхавший неподалеку мелозавр, как раз устроившийся на отдых в неглубокой норе, уловил распространяющийся в воде запах крови, и хотя накануне «аллигатор» сытно поел, проглотив аж три рыбины и растерзав молодого платиопозавра, он немедленно покинул свое логово и двинулся на поиски источника «аромата», ибо ни одна амфибия в здравом уме и трезвой памяти не пропустит даже малого куска разлагающейся плоти.

И суетившаяся неподалеку мелочь – еще одна личинка алегейнозавра и молоденький, размером не больше крысы платиопозавр – успела лишь слегка пощипать обрывки шкуры, как мелозавр уже вцепился в остальное и поволок за собой, оставляя мутный след из взбаламученного ила. С его колышкообразными зубами рвать мясо он умел не лучше современных ящериц, так что животному придется еще долго мотать головой и таскать труп по речному дну, но все же справиться с такой «добычей» будет неизмеримо легче, чем с только что убитым животным, и, особенно если к процессу подключатся и другие крупные мелозавры, еще до наступления сумерек парабрадизавр будет сожран, а кости его окажутся растащены в разные стороны, по большей части – в желудках прожорливых амфибий.

Что касается камагоргона, то он не особенно долго терзался загадкой исчезновения своего обеда: на всякий случай еще раз обнюхав землю и убедившись, что ни кусочка съестного здесь не осталось, усталый и подранный самец неторопливо побрел прочь, слегка припадая на прокушенную левую переднюю лапу. Он победил, да – однако победа его скорее оказалась пирровой: этому камагоргону удалось сохранить свой статус-кво, прогнав с территории опасного соперника, но, если смотреть с точки зрения чистой выгоды, злополучная самка в сложившейся ситуации оказалась в наилучшем положении, умудрившись не только сносно набить брюхо, но и отделаться всего лишь легким ранением на хвосте, о котором она и думать забудет уже к исходу следующей ночи.

В конце концов, быть сильнейшим и оставаться в выигрыше – совсем разные понятия, и пусть сегодня этот самец одолел своего врага, но полученные раны и оставшийся пустым желудок еще могут сыграть с ним злую шутку во время следующего противостояния с молодым, сильным и агрессивным соперником, который всерьез пожелает отбить у него положенные взрослому камагоргону сорок пять гектаров личного участка. Весы качнутся, как обычно, в самый неподходящий момент, и заноет не до конца заживший локоть или слишком слабые мышцы, не выдержав давления, порвутся под напором чужих зубов, после чего всесильный хозяин территории, регулярно пользовавшийся благосклонностью самок и оставивший после себя многочисленное потомство, забьется в чужих челюстях, точно пойманная рыбешка, а то и вовсе упадет в грязь кучей безмолвной падали, став главным блюдом на пиршественном столе в честь восшествия на престол нового короля.

И канут в небытие все его прошлые победы и успехи: единственное поражение сотрет их без следа, потому что однажды он оказался слишком медлителен или слишком глуп, потому что пропустил коварный удар – и вот теперь, неподвижный и холодный, немигающим взглядом уставился в равнодушное небо.

И некому жаловаться на свое поражение – никто не услышит, никто не поймет, ведь альтруизмом в этом жестоком мире еще и не запахло, а шанс на выживание не всегда дается лишь тому, кто превосходит соперника в грубой силе.

Порой удача улыбается самому хитрому. Проворному. Или просто тому, кто вовремя отхватил себе самый лакомый кусок и смотал удочки прежде, чем его заметили.

Ведь, в конце концов, кто успел…

ЧТО ТАКОЕ, КТО ТАКОЙ:

Платиопозавр (Platyoposaurus, «плосколицый ящер») – род темноспондилов, внешним обликом и образом жизни больше всего похожих на рыбоядных крокодилов современности. Длина головы от тридцати сантиметров до одного метра, общая длина тела – от двух с половиной до четырех-пяти метров. Череп узкий, на конце морды имеется ложковидное расширение – больше всего голова платиопозавра походила на зубастые щипцы для льда. Туловище массивное, конечности довольно длинные, но, вероятно, чаще всего использовались для руления под водой, и, подобно нынешним гавиалам, на суше платиопозавр появлялся редко.

Мелозавры (Melosauridae, «черные ящеры») – семейство темноспондилов, родичи платиопозавра, достигавшие двух с половиной метров в длину. Морда широкая, череп плоский. Внешне походили на небольших короткомордых крокодилов. Универсальные хищники, питавшиеся как рыбой, так и мелкими позвоночными, которых чаще всего глотали целиком. Не отказывались от падали. Вели водный или полуводный образ жизни.

Парабрадизавр (Parabradysaurus, «другой медленный ящер») – род синапсид, хотя изначально был отнесен к парейазаврам, где уже был описан род «брадизавр». В настоящее время парабрадизавр занимает промежуточное положение между примитивными пеликозаврами и терапсидами, высшими зверообразными. Близок к предкам горгонопсов. Длина черепа около 35 сантиметров. Зубы парабрадизавра листовидные, зазубренные, имеются своеобразные «граненые» клыки. Вероятно, растительноядное или всеядное животное, могли питаться отмершей древесиной, мягкой околоводной растительностью и падалью.

Терапсиды (Therapsida, «звериные черепа»), они же тероморфы (Theromorpha, «звероподобные») или зверообразные – группа высших синапсид, согласно современной классификации, включающая в себя и млекопитающих. Произошли от высших пеликозавров в раннем пермском периоде, просуществовали до раннего мела. Развили дифференцировку зубов на резцы, клыки и коренные зубы, в чем уже практически не отличались от млекопитающих. Время возникновения шерстного покрова (и, как следствие, получения теплокровности) пока что точно неизвестно, хотя окаменевшие следы шерсти обнаружили уже в позднем пермском периоде. Что касается чувствительных вибриссов, характерных для современных млекопитающих, то, вероятно, они появились еще у самых ранних форм терапсид. Изменилось у этих животных и положение конечностей: колено сместилось вперед, а локоть – назад, таким образом у терапсид начало разрабатываться типичное для млекопитающих положение конечностей под туловищем, не только увеличивавшее скорость ходьбы, но и снижавшее энергетические затраты на перемещение.

Микросиодон (Microsyodon, «маленький свиной зуб») – род хищных или всеядных дейноцефалов. Вероятно, вели полуводный образ жизни. Длина черепа около 13 сантиметров. Челюсти длинные, клыки направлены вперед и дугообразно изогнуты, концы тупые. Многочисленные коренные зубы, возможно, приспособлены для раздавливания пищи. Относительно крупные глазницы могут быть свидетельством сумеречного образа жизни.

Лепторофа (Leptoropha, «всасывающий мелочь») – род рептилиоморфов, близкий родич сеймурии. Средних размеров животное, длина черепа до 12 сантиметров. Отличалась многочисленными зубами с листовидными коронками, приспособленными к питанию водорослями. Вела водный образ жизни, населяя как пресные, так и соленые водоемы.

Алегейнозавр (Alegeinosaurus, «заботящийся ящер») – род темноспондилов, наземное хищное земноводное, известное из отложений средней перми США и России. Панцирные щитки шли вдоль спины, не перекрываясь. В длину алегейнозавр достигал примерно полуметра, охотился на мелких позвоночных, насекомых и моллюсков, питался и падалью. В воду возвращался только на период размножения.

Камагоргон (Kamagorgon, «Горгона с реки Кама») – род хищных терапсид, возможно, близкий к примитивным горгонопсам. Относительно короткая морда, длинные верхние клыки. Крупное животное, длина черепа – около 45—50 сантиметров, общая длина тела могла достигать трех метров. Наземный хищник, охотник на крупную дичь – примитивных рептилий и других синапсид.

Гекатогомфий (Gecatogomphius, «стоколышковый») – род примитивных рептилий, внешне похожих на большеголовых ящериц. Длина черепа около 10 сантиметров, общая длина тела – около полуметра. Голова плоская, треугольная, многочисленные щечные зубы образуют многорядную площадку для раздавливания твердой пищи. Вероятно, питался насекомыми, моллюсками и другими беспозвоночными с жестким панцирем. Скелет массивный, лапы относительно короткие, хвост недлинный. Не вполне ясно, была ли у гекатогомфия чешуя – вполне вероятно, что его кожа была голая и сухая, как у синапсид.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.