Самые ранние останки нашего вида: Омо, Эфиопия

В течение нескольких десятилетий за честь быть местом, где нашли самые древние окаменелые останки современных по своей анатомии людей, соперничали стоянки Херто и Омо-Кибиш в Эфиопии.

В 1967 г. группа под руководством Ричарда Лики, проводившая раскопки у деревни Кибиш на берегу реки Омо, обнаружила останки современных людей – два черепа и один частично сохранившийся скелет. Датирование методом урановых серий определило возраст раковин моллюска в осадочных породах, что позволило предположительно оценить возраст останков – около 130 тыс. лет. Тридцать лет спустя, тоже в Эфиопии, в Афарской котловине, у деревни Херто региона Средний Аваш, были обнаружены черепа одного подростка и двух взрослых людей. Во многих отношениях черепа выглядели современно, но были довольно массивными. В статье, опубликованной в журнале Nature, авторы описали черепа как «находящиеся на грани современного анатомического строения, но еще не полностью современные». Методом аргон-аргонового датирования был определен возраст останков из Херто – 160 тыс. лет [1].

Но в 2005 г. были опубликованы новые данные о более древнем возрасте скелетов Омо. Группа геологов и антропологов во главе с Иэном Макдугаллом из Австралийского национального университета повторно посетила стоянку, где они были найдены. Места обнаружения останков определяли по описаниям и фотографиям. Подтверждением места, где нашли Омо I, стало обнаружение недостающих окаменелых фрагментов черепа, точно совпавших с оригинальной находкой [2].

Хотя оба набора останков были найдены на противоположных берегах реки Омо, они располагались в одном стратиграфическом слое, лежащем точно между слоями вулканического туфа. Это было очень кстати, поскольку туф поддается датированию с помощью изотопов аргона.

Оказалось, что глубокий слой сформировался немного позже, после 196 тыс. л. н., а более поверхностный датировался самое большее 104 тыс. л. н. Слой, в котором были найдены останки, располагался точно поверх более глубокого слоя туфа. Поэтому Макдугалл и его коллеги утверждали, что возраст останков практически совпадает с возрастом глубокого слоя и составляет примерно 195 тыс. лет. Новые данные сделали Омо самыми древними в мире останками анатомически современного человека.

Сейчас останки находятся в музее Аддис-Абебы, но я хотела увидеть место, где их обнаружили. В некотором роде это было паломничеством, ведь я собиралась посетить дом наших предков. Подростком я очень любила книги Ричарда Лики и не могла поверить, что получила шанс посетить места, о которых когда-то узнала из книг. Названия казались мне легендарными и даже мифическими: Великая рифтовая долина, река Омо, озеро Туркана. Но это реально существующие места. Однако я направлялась в одну из самых отдаленных частей Африки, и найти точное место обнаружения останков было нелегко.

В понедельник утром на маленьком легком самолете «сессна-караван», пилотируемом Соломоном Джизоу, я вылетела из Аддис-Абебы к лагерю Муруле (и самой близкой к стоянке Омо взлетно-посадочной полосе). Когда мы взлетали, было облачно, но вскоре прояснилось. Мы летели на юго-запад над зеленой сельской местностью, полями неправильной формы и круглыми, крытыми соломой строениями небольших сельских общин. С высоты соломенные постройки напоминали скопления коричневых грибов. Было видно, что в сельском хозяйстве преобладают мелкие фермы, и Соломон откровенно говорил о неэффективности производства продовольствия в Эфиопии. «У нас так много хорошей земли. Этого более чем достаточно, чтобы прокормить всех, – сказал он. – Но всем этим неправильно управляют». И точно, земля внизу была зеленой и плодородной. По сравнению с ужасными картинами голодных 1980-х Эфиопия выглядела совершенно по-другому. Но инфраструктура по-прежнему была плохо развита, дорог не хватало. Несомненно, было чрезвычайно трудно добраться до населения сельских районов, страдавшего от недостатка продовольствия.

Когда самолет пролетал над горами, Соломон сказал, что мы находимся в стране кофе. Поэтому, когда мы приземлились в Джимме для дозаправки, я «дозаправилась» местным кофе. Кафе в аэропорту представляло собой деревянную лачугу с железной рифленой крышей. Внутри группа мужчин играла на самодельной доске в шашки крышечками от бутылок. Высоко держа жестяной чайник, подошла красивая спокойная женщина и налила в мою китайскую чашку крепкий сладкий кофе.

Потом мы снова поднялись в воздух. Вторая часть полета проходила над покрытыми лесом холмами и долинами. Вдруг Соломон показал вниз, на узкую яркую ленту: «Вот она, Омо».

Извиваясь и петляя по широкой лесистой долине, река стремилась на юг. Когда мы взлетели над горным хребтом, она скрылась. Соломон передал мне управление самолетом, и я следовала его указаниям. «Держите прямо вниз на эту долину, а Омо сделает петлю и встретит нас по ту сторону гор», – сказал он, показав на видневшийся вдали край горного хребта. Я вела самолет примерно полчаса, снизившись с 1,5 км до 450 м. Потом, когда снова показалась река, управление взял Соломон, и мы приблизились к месту назначения. Самолет перелетел горы, и теперь под нами была широкая пойма, которой Омо выписывала большие коричневые кольца. Рядом с рекой часто росли деревья, дальше от берегов были разбросаны низкорослые кусты. Место было еще более зеленым, чем я ожидала, а пойма реки просто огромной. Я поразилась, как же Ричард Лики нашел те останки.

Когда мы снизились, на холме над широкой дугой Омо показались строения. Это была Колчо, самая близкая к лагерю Муруле деревня, в которой я собиралась остановиться. Мы покружили и приземлились на пыльную взлетно-посадочную полосу. Меня встречал Энку Мулугета на «лендкрузере». После разгрузки самолета Соломон полетел в Аддис-Абебу; в пятницу он вернется за мной. А я осталась в самой глуши.

Лагерь Муруле расположился прямо на берегу Омо, которая здесь была широкой и грязно-коричневой. После недавних ливней в горах река стала полноводной и стремительной. Небольшие строения окружали высокие деревья. Почти сразу я услышала какое-то движение вверху, и меня окатило дождем из листьев и мелких веточек. Я подняла голову – через раздвоенную ветку на меня пристально смотрела черно-белая обезьяна колобус. Наши взгляды встретились, и она с удивительной ловкостью бросилась через деревья. Вслед за ней устремились другие колобусы.

Я ожидала увидеть совсем простой лагерь, и была приятно удивлена своим небольшим жилищем. На окнах с москитными сетками висели занавески, снаружи их закрывали жалюзи из рафии. В большой комнате – двуспальная кровать, незатейливый деревянный стул и подоконник, достаточно широкий для моей сумки. В углу висела единственная лампочка, но с обеих сторон кровати стояли горшки с песком, свечами и спичками. (Электричество здесь случайная роскошь, оно вырабатывается генератором в течение всего нескольких часов после заката.) У меня была даже квадратная и бетонная ванная комната с унитазом, раковиной и душем, вмонтированным в потолок. Вода для душа не нагревалась и не очищалась и поступала прямо из Омо, но все оказалось гораздо шикарнее, чем я ожидала обнаружить в таком удаленном месте посреди Великой рифтовой долины, несмотря даже на то, что мне пришлось делить ночлег с несколькими гекконами и странным пауком, предпочитавшим скрываться в рулонах туалетной бумаги (при встрече и я, и паук пугались до смерти).

Черно-белая обезьяна колобус в лагере Муруле

Я закрепила противомоскитную сетку. Уже смеркалось, и начинали кусаться москиты. Приближалась ночь, я сидела на деревянном стуле с пакетом еды и бутылкой местного пива St. George и смотрела на Омо. Здесь я была очень осторожна в отношении еды и воды и ничего не пила и не ела, кроме как из пакетов или бутылок. Мы были слишком далеко от цивилизации, и я не хотела рисковать и упускать единственный шанс посетить место, где были найдены окаменелые останки Омо. Около десяти я легла спать. Завтрашний день должен быть начаться рано, и я знала, что он будет трудным.

Несмотря на духоту и шумную дикую жизнь, я спала хорошо. Пару раз просыпалась, услышав какую-то возню снаружи и напоминавшие лай звуки, издаваемые колобусами. К 5:30 утра я уже была на ногах, разбуженная птичьим хором. Я упаковала в рюкзак самое необходимое: аптечку, несколько злаковых батончиков, камеру, ингаляторы Ventolin, ноутбук, GPS и карту, а также несколько коробок цветных карандашей и игрушечные машинки. Наполнила питьевую систему Camelback и взяла еще двухлитровую бутылку воды. Затем мы с Энку отправились на «лендкрузере» к Омо, где должны были пересесть в лодку.

После тряской езды по пыльной грунтовой дороге мы остановились на берегу реки напротив деревни Кангатен. Мы помахали лодочнику, находившемуся на другом берегу, и он пригнал нам лодку. Лодка была маленькой, со скромным подвесным мотором, но ее капитан знал, как обойти стремительное течение, поддавшись ему на широком повороте и последовав сначала вверх по течению, а потом вернувшись к нам и приблизившись к берегу. Я забралась в лодку, и мы направились в Кангатен. Я вспомнила, что видела крокодилов, когда мы пролетали над Омо, и спросила лодочника, есть ли они здесь. Он улыбнулся и кивнул. Но я никого не заметила, хотя дважды мое внимание привлекло странное дрейфующее бревно.

На другом берегу нас встречала, похоже, бо?льшая часть деревни. Вокруг толпилось просто множество детей. Я сделала несколько фотографий. Ребятишки, окружив меня, восторженно завизжали, когда я показала, что получилось. Они смеялись, узнавая друг друга на небольшом экране камеры. Прежде чем мы с Энку сели в ожидавший нас полноприводный автомобиль, я раздала разноцветные восковые мелки и игрушечные машинки. Некоторые дети выглядели вполне здоровыми, но у других от недоедания были раздутые животы и тонкие как палочки ноги. На их телах и лицах были заметны признаки кожной инфекции и стригущего лишая. Здесь дети были не такие крепкие, как в деревне бушменов. Мне казалось, что я должна была привезти еду и медикаменты, а не мелки и игрушки. Я почти испытывала чувство вины, что теперь была преподавателем, а не врачом. В такие моменты мне приходится напоминать себе, что обучение и исследование тоже немаловажны. И я знаю, что проблемы Эфиопии не могут решить только сотрудники гуманитарной миссии. Я раздала свои зерновые батончики и села в машину.

Энку познакомил меня с Соя, моим переводчиком в деревне Кибиш. Я знала, что люди из этой деревни участвовали в раскопках на стоянке Омо, а позже помогали Иэну Макдугаллу и его группе. Хотя у меня были карта и координаты, опубликованные Макдугаллом, я понимала, что, пытаясь найти стоянку самостоятельно, без помощи местных жителей, я бы просто заблудилась. Конечно, я этого не хотела. Другой проблемой была безопасность. Племена мурси, буми, хамер, каро, сурма и туркана, живущие около реки Омо, постоянно враждовали, и многие мужчины носили оружие.

После езды по пыльным дорогам через кустарник и остановки для разговора с группой вооруженных мужчин, по-видимому местной полицией, мы добрались до деревни Кибиш. Хижины окружала изгородь из густого колючего кустарника. Найти в ней узкий проход было нелегко, но зато изгородь должна была прекрасно защищать от гиен и представителей других племен. Шедший впереди Соя отвел меня к вождю Эджему. Большинство жителей деревни одевались более или менее традиционно. Женщины носили юбки до колен наподобие передника и множество бус на обнаженной груди. У многих грудь, шея, лицо и заплетенные волосы были расписаны красной охрой. Маленькие дети бегали голышом. У тех, кто постарше, были разрисованы лица, а одеждой служила ткань, свободно повязанная вокруг талии. На одном мальчике была красная выгоревшая футболка с изображением Дэвида Бекхэма. Некоторые мужчины одевались традиционно – короткие юбки и бусы. Вождь Эджем носил яркие баскетбольные шорты, пластиковую ковбойскую шляпу леопардовой расцветки и красно-желтое ожерелье. Такая экзотическая одежда выделяла и подчеркивала его положение в деревне.

С помощью Соя я представилась вождю и спросила, знает ли кто-нибудь то место, где нашли останки. Указав на одного мужчину, Эджем позвал его. Соя перевел. «Один человек здесь, другой скоро придет». Первый мужчина, Капува, был вооружен, носил футболку и коричневую суконную шляпу с красными подвернутыми полями. Когда в разговоре с Соя он показал вдаль и сделал руками жест копания, меня охватило волнение.

– Соя, что он сказал?

– Он сказал: «Один был с камерой, а другой копал. Нашел что-то похожее на кость, которая очень долго лежала там. Я точно знаю место, и сейчас могу показать».

Подошел второй проводник, Лоджела, в лихо заломленной набок желтой шляпе.

Итак, Капува, Лоджела, Соя и я отправились в путь. Мы проехали примерно 4 км от Кибиш по низкорослому кустарнику, пока не добрались до места с глубокими каналами и холмами, напоминающими дюны: формация Кибиш. Дальше проехать было нельзя. Прежде чем оставить автомобиль, я ввела его координаты в GPS. Несмотря на то что утром я собралась очень рано, сейчас все равно приходилось идти под самым жарким полуденным солнцем. А Лоджела и Капува шли довольно быстро. Лоджела был вооружен, и я спросила Соя, как часто вспыхивали стычки между племенами.

Деревня Кибиш. Долина Омо, Эфиопия

Оказалось, что это случается нередко, но, поскольку нам не нужны были ничьи коровы, мы были в относительной безопасности. Но иметь при себе оружие все равно было неплохо.

– Вы видели шрамы на груди вождя? – спросил Соя. Я кивнула. – Это значит, что он герой, он убил человека.

По дороге мы действительно встретили нескольких одиноких вооруженных мужчин, и я была очень благодарна Соя и проводникам из Кибиш за безопасное путешествие. А они явно знали дорогу.

Мы спустились через пустынные долины, похожие на лунный пейзаж, и снова оказались в пойме недалеко от реки Омо. Когда мы брели по западному берегу, я почувствовала, что перегрелась. Поэтому мы сделали короткий привал. Мы шли уже около часа, и палящее солнце стояло в самом зените. Я выпила побольше воды и обернула шелковый шарф вокруг головы. Потом мы пошли дальше. Мы миновали горный хребет, перпендикулярный реке, и проводники указали на другие, похожие горы. Соя сказал, что мы почти пришли. Я очень обрадовалась, поскольку уже чувствовала, что, возможно, придется вернуться, так и не дойдя до цели. Но теперь, когда мы были уже близко, я собрала все силы.

Мы шли через кусты, которые, казалось, чаще использовали животные, чем люди. Над низкорослым кустарником возвышались колючие зонтики акации (Acacia tortillis), и время от времени встречались кусты адениума с розовыми цветами с пятью лепестками. Было странно увидеть в такой сухой и пыльной местности что-то настолько яркое. Кусты имели высоту один-два метра, бутылочные утолщения на стволе и очень гибкие ветки, что я обнаружила, попробовав согнуть одну из них. Когда мы приблизились ко второму горному хребту, Лоджела и Капува остановились. «Вот это место», – сказал Соя.

Мы стояли у подножия гряды с гладкими, светло-коричневыми склонами из илистых отложений, сформировавшихся после происходивших два раза в год затоплений. Заметны были также два более темных слоя, один ближе к поверхности земли, второй – выше склонов. При ближайшем рассмотрении оказалось, что слои образованы более твердой породой темно-коричневого, а в некоторых местах почти черного цвета. Основание склона покрывали фрагменты вулканического туфа.

Я присела у склона и сверилась с GPS.

По извилистым тропам проводники почти точно вывели меня к нужному месту. Это была стоянка, где экспедиция Ричарда Лики обнаружила самые ранние окаменелые останки человека [3]. Согласно GPS, я сидела очень близко к точке, где был найден наиболее полный череп Омо II. Другой череп, Омо I, нашли в таком же слое осадочных пород, но на восточном берегу реки.

Скотовод у реки Омо

Повторное посещение стоянки группой Иэна Макдугалла было чрезвычайно важно – в результате не только определили, насколько древними являются найденные в Омо останки, но и подтвердили, что оба черепа найдены в одном и том же слое отложений. Это очень интересно, поскольку формы черепов сильно отличаются. Анатомическое строение Омо I абсолютно современно, за исключением того, что он немного массивнее большинства современных черепов [4]. Черепная коробка округлой формы, наибольшая ширина – в области теменных бугров, а не внизу около ушей, как у более ранних, архаичных черепов. Надбровные дуги выражены, но утончаются к бокам. Форма и размер зубов и выступающий подбородок также характерны для черепа современных людей [5]. Но Омо II выглядит несколько странно.

Сидя у реки, я достала из сумки слепок черепа Омо II. Лица не было, но большая часть черепа сохранилась. Швы (соединения костей черепа) практически окостенели, что позволяет предположить, что его владелец был взрослым и довольно немолодым. До некоторой степени череп современный: округлая форма, небольшие надбровные дуги и покатый лоб. Объем достаточно значительный – 1435 мл. Но затылочная кость, к которой прикрепляются мышцы шеи, резко выступает назад, и на средней линии имеется небольшое костное образование, называемое сагиттальным гребнем [4]. Это архаичные признаки, которые были характерны для Homo erectus и heidelbergensis, но исчезли у современных людей. Майкл Дей, физический антрополог, в 1969 г. написавший первый отчет о черепах Омо, отметил бо?льшую «архаичность» Омо II, но классифицировал оба черепа как современные, принадлежащие Homo sapiens [4]. Когда в 1991 г. Майкл Дей и Крис Стрингер заново оценили черепа, они снова обратили внимание на более примитивные черты Омо II [6]. Лучше всего описать этот череп можно так: он «на пути» к современному человеку.

Неудивительно, что у самых древних останков современных людей еще присутствуют примитивные черты. Было бы замечательно, если бы с появлением современных людей форма черепа изменилась сразу и полностью. Но эволюция происходит постепенно, шаг за шагом, и внешний вид меняется медленно, со временем (хотя, конечно, каждое изменение связано с мутацией гена, который может оказывать довольно широкое действие на форму и размер тела). Живущие сегодня люди, как правило, имеют явные морфологические черты, характерные для своего вида. Но если посмотреть на развитие человечества в течение длительного временного периода, довольно трудно установить, когда именно «случилось» видообразование. Иными словами, когда произошли изменения, достаточные для того, чтобы последующие поколения назывались уже новым видом. Бесполезно пытаться определить точную «дату» возникновения нового вида, поскольку постепенные изменения накапливаются со временем.

В период между 600 и 300 тыс. л. н. существовал более древний вид человека, Homo heidelbergensis. В Африке он представлен такими находками, как череп Бодо из Эфиопии и череп Кабве (Брокен-Хилл) из Замбии. Похоже, этот вид сочетал и некоторые архаичные признаки (подобные тем, что отмечаются у более раннего вида, Homo erectus), и особенности более современного анатомического строения.

К 195 тыс. л. н. у нас есть анатомически современный череп Омо, первого из многих: Homo sapiens занял прочное положение, а Homo heidelbergensis больше не было. Однако не стоит рассматривать это как полное исчезновение. Потомки Homo heidelbergensis были еще живы и стали современными людьми (и неандертальцы в Европе, но об этом в следующей главе). Значит, новый вид возник примерно между Кабве, 300 тыс. л. н., и Омо, 195 тыс. л. н. Скорее всего, это происходило постепенно. Иначе нужно было бы представить родителей Homo heidelbergensis, у которых появился совершенно не похожий на них ребенок: маленький, анатомически современный человек. Поэтому вполне ожидаемо, что самые ранние современные люди еще хранили некоторые примитивные черты. Чтобы отличить их от поздних, более грацильных и «современных» людей, некоторые антропологи называли их «архаичным Homo sapiens». По сравнению с большинством из нас они наверняка выглядели коренастыми и грубовато сложенными.

Конечно, быть анатомически современным – это одно. Возможно, те ранние люди Омо были похожи на нас (хотя и с немного скошенным затылком). Но думали ли они и вели ли себя так же, как и мы? Единственный способ хоть как-то ответить на этот вопрос – искать подсказки в том, как они жили и что делали, и уже с помощью этого постараться понять их поведение и образ мыслей. Но на стоянке Омо нет никаких подсказок, она предоставляет только палеонтологические сведения, там нет археологических материалов. Там сохранились окаменелые кости наших предков, и это замечательно. Но остается вопрос – какими же были эти предки?

В течение нескольких дней я оставалась около Омо и некоторое время провела в деревне Колчо недалеко от лагеря Муруле. Это была деревня племени каро, сохранившего традицию росписи тела. В первый день приезда в деревню я встретила молодого человека по имени Муда, тело которого было полностью покрыто белыми спиралями, нарисованными пальцами. Он немного говорил по-английски, и я спросила, что это означает. Муда не был уверен, что в рисунке есть какая-то информация, но сказал, что мужчинам и мальчикам раскрашивают тела, а женщинам и девочкам – лица.

Женщины, сидевшие у низкого, небрежно покрытого соломой шалаша, пригласили меня присоединиться. Несколько детей наблюдали, как женщины шьют. Одна девочка разрисовывала кому-то лицо. Закончив, она принялась за меня. Она макала тупой конец гвоздя в маленький жестяной котелок с белой глиной и оставляла на разгоряченной коже моего лица белые прохладные пятна. Девочку звали Буна. Она познакомила меня с другими женщинам и растущей компанией ребятишек, собравшихся посмотреть, как выглядят пятна каро на женщине с белым лицом.

Черепа Бодо и Омо

Буна наносила пятна очень осторожно, оставляя кожу вокруг моих глаз чистой. На помощь пришла другая девочка, и Буна ей подсказывала. Наконец, Буна отложила гвоздь и горшок, очень серьезно посмотрела на мое лицо и сказала, что все готово.

Снова появился Муда и увел меня к одному из его друзей. Входя в низкую соломенную хижину, он наклонился, и я увидела женщину. Она предложила нам войти. Стоя на коленях, женщина обжаривала кофе. Мы с Муда присели напротив. «Мой друг Чоули», – медленно и старательно произнес Муда по-английски. Чоули была одета как и все женщины в деревне – закрывающая колени мягкая кожаная юбка, напоминающая передник и завязанная по бокам. На шее у нее было множество бус, руки украшали медные браслеты. Вслед за нами вошла Буна и села около меня: оказалось, что Чоули ее мать. С помощью скудного английского Муда у нас получился своеобразный разговор, и я не уверена, что кто-то из нас толком знал, о чем он. Но Чоули дала понять, что впечатлена работой Буны над моим лицом.

В воздухе стоял аромат жареного кофе. Чоули сняла сковороду с огня, высыпала кофе в половинку бутылочной тыквы, налила горячей воды и предложила мне попробовать. С большим опасением я поднесла сосуд к губам – в Омо я была так осторожна относительно еды и питья, а теперь все могло пойти насмарку. Сделав глоток, я рисковала получить вечером рвоту и диарею. (К счастью, я осталась невредимой, а кофе оказался хорошим.) Перед отъездом я отдала им несколько зерновых батончиков, а Чоули передала мне один из своих браслетов. Муда защелкнул его на моем запястье. «Друзья», – сказал он, показав жестом на себя и меня. Буна подарила мне браслет из желто-синих бусин.

Посетив стоянку Омо и ощутив благоговейный трепет просто от пребывания в том месте, которое можно назвать местом рождения человечества, я очень дорожила и такими событиями, как встречи с Мудой, Буной и Чоули. Описывая это, я снова думаю о том, какими могли быть древние люди Омо. Если бы можно было перенестись назад во времени, члены того племени предложили бы мне войти и выпить кофе? Поняли бы они дружбу? Эти философские, интересные вопросы останутся без ответа (хотя я подозреваю, что привычка пить кофе могла появиться гораздо позже). Но есть и другие проявления человечности, признаки которых можно найти. И одно из них – желание украшать и разрисовывать себя самих и окружающих. Примерно 30–35 тыс. л. н. в Европе бурно развивалось искусство, включая наскальную живопись, изготовление статуэток и бус. Но есть гораздо более древние свидетельства существования искусства и украшений. И я думаю, что для создания таких вещей, как музыка и язык общения, необходимы определенный уровень и качество сознания, то есть то, что мы можем назвать «современным человеком».