Болтовня

Наступление неолита создало многие региональные модели культурного многообразия, наблюдаемого нами в сегодняшнем мире. Вместе с мигрантами из Восточной Азии возделывание риса распространилось до Индонезии и за ее пределы, и сегодня их потомки все еще несут генетические следы этого явления. Как мы видели ранее, первые жители Юго-Восточной Азии могли быть похожими на сегодняшних андаманцев или семангов. Вполне вероятно, что большинство этих групп было поглощено волной рисоводов и их культуры были вовлечены в этот сельскохозяйственный поток. Охотники-собиратели Европы, Америки и Африки также отказались от своего палеолитического образа жизни в пользу нового способа прокормить себя. Но культура определяется далеко не только едой, она включает в себя социальные традиции, способы изготовления одежды и орудий, транспортные средства и тысячи других вещей. И одним из наиболее важных аспектов культуры является язык.

Большинство приезжающих в Великобританию американцев вскоре замечают огромное количество местных акцентов. Если их первая остановка в Лондоне, то в первую очередь они столкнутся с кокни. Даже если они практиковали свой эквивалент кокни в духе Дика Ван Дайка[30] («Чтоб мне провалиться, Мэри Поппинс!»), временами им с трудом верится, что это тот же самый язык, на котором говорят и они. Моя английская жена тоже часто приходит в замешательство, разговаривая с некоторыми из моих американских друзей с юга. Джордж Бернард Шоу был прав, когда заметил, что американцы и британцы — это два народа, разделенные общим языком, и при этом он еще не принимал во внимание языковые вариации внутри каждой страны. Всем знакомый пример языкового разнообразия — акценты, а те трудности, с которыми мы можем столкнуться при их понимании, отражают процесс изменения языка. Язык не является чем-то единым, несмотря на все усилия Французской академии навести порядок среди не желающих быть одинаковыми французов. Как и любой другой аспект культуры, он существует в виде многочисленных местных вариаций. Но не говорит ли это кажущееся хаосом языковое разнообразие о распространении человеческих культур?

Сходство между языками было признано еще в античности, особенно между такими хорошо изученными европейскими языками, как латынь, французский, испанский и греческий. К XVIII веку ученые начали смотреть на это шире, сосредоточив внимание на языках стран Азии, Африки и Америки. Например, Янош Шайнович в своем туманном трактате «Доказательство того, что языки венгров и саамов это одно и то же», написанном в 1770 году, пришел к выводу, отраженному в названии. Теперь мы знаем, что и венгерский, и саамский языки принадлежат к уральской языковой семье, объединяющей их с такими малоизвестными языками, как хантыйский, ненецкий и нганасанский. Правда, Шайнович не знал об их отдаленном родстве. И хотя он, как и многие другие ученые, признавал наличие сходства, объединяющего разные языки, он не смог объяснить, как они возникли.

Объяснение сходства между членами одной языковой семьи было получено через несколько лет после исследования Шайновича. В 1786 году в письме к Королевскому азиатскому обществу сэр Уильям Джонс, будучи тогда судьей в Индии, отметил, что санскрит (религиозный язык индуизма) имеет много общего с греческим и латинским языками «как в корнях глаголов, так и в формах грамматики, что могло быть результатом чистой случайности». Настолько много, что он пришел к выводу: они должны были «возникнуть из общего источника». Именно этот тезис самый важный, так как он подразумевает механизм образования языкового разнообразия. Языки меняются с течением времени, говорил он, и если существует достаточно глубокое сходство между группами языков, значит, они должны были иметь общего предка в прошлом, а впоследствии начать отличаться друг от друга. Это было эволюционное объяснение языкового разнообразия, опередившее Дарвина более чем на шестьдесят лет.

Описанные Джонсом языки принадлежат к индоевропейской языковой семье, получившей свое название по географическому распространению. Она насчитывает 140 различных языков, начиная с принадлежащих к кельтской ветви, на которых говорят в самых северо-западных частях Европы (гэльский и бретонский), и кончая сингальским, на котором говорят на Шри-Ланке. Английский язык относится к германской ветви индоевропейской семьи, хотя из-за его сложной истории в нем осталось большое количество слов, заимствованных из французского языка. Очевидно, что это широко распространенная и обширная совокупность языков.

На сегодняшний день выдвинутая Джонсом гипотеза о том, что все индоевропейские языки ведут свое происхождение от общего предка, широко признана среди лингвистов. На самом деле это одна из немногих языковых семей, получивших всеобщее признание. Смысл его гипотезы, известной как генетическая модель языковой классификации, заключается в том, что в какой-то момент прошлого существовала группа людей, говоривших на предковой форме индоевропейского языка, которая впоследствии превратилась в языки, которые мы видим сегодня. Как и наши рецепты супа, дополнения и модификации ингредиентов дали местные языковые разновидности, которые в итоге стали различными языками. Параллели с эволюцией ДНК кажутся очевидными. Но можно ли узнать что-нибудь о языковом разнообразии и понять современное распространение мировых языков с помощью генетики?

Изменение языка всегда представляло большой интерес для Луки Кавалли-Сфорцы, и в частности то, как оно соотносится с генетическими данными. Вместо того чтобы проводить туманное сравнение между генетическим и языковым разнообразием, он в 1988 году решил проверить гипотезу непосредственно — так же, как Дик Левонтин сделал это с генетическими данными, полученными для разных этнических групп. Он и его коллеги исследовали генетические данные сорока двух популяций, живущих в разных частях Земли, и изобразили их взаимоотношения в виде дерева на основе минимизации различий между ними в частоте маркеров. Получившееся дерево — по сути, генеалогическое древо этих популяций — очень хорошо соответствовало известным языковым взаимоотношениям. Так, например, говорящие на индоевропейских языках на генетическом дереве образовывали, как правило, свою группу, так же, как это делали говорящие на языках банту в Африке. Но были и очевидные несоответствия, например глубокое расхождение между северными и южными популяциями китайцев (причина которого почти наверняка заключается в характере древних миграций, описанных в главе 6), но в целом генетические и языковые группы были очень похожи. Это позволило предположить, что генетические данные могут быть использованы для изучения происхождения и распространения языков.

В своем исследовании Кавалли-Сфорца и его коллеги делали два уточнения. Во-первых, изучаемые ими генетические маркеры не были причиной языкового разнообразия — не существовало некоего гена банту, который заставил его несчастных носителей говорить на этом языке. Скорее всего, схожие генетические маркеры отражают общую историю говорящих на этом языке, будучи маркерами общего происхождения. Во-вторых, во многих случаях взаимоотношения между генами и языками не согласовывались друг с другом, что говорит о том, что соответствие между ними не было абсолютным. Причиной тому могло быть замещение языка, когда люди учились говорить на новом языке без соответствующего притока генов извне, или замещение генов, когда происходил значительный приток генов, но язык оставался тем же. Первый случай объясняет разницу между северными и южными китайцами, в то время как второй может объяснить близкое генетическое сходство между лингвистически неродственными группами, например коренными американцами, говорящими на языках на-дене, и их соседями, говорящими на америндских языках. Таким образом, гены часто являются маркерами языковых взаимоотношений, но не всегда. В любом случае, генетические данные могут помочь пролить свет на взаимосвязь между языками, объясняя то, каким путем они распространялись.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.