Глава пятая Жизнь человекообезьян в сообществах

Глава пятая

Жизнь человекообезьян в сообществах

Тот, у кого в роду нет ни глупцов, ни плутов, ни попрошаек, был зачат ударом молнии.

Томас Фуллер (1608–1661)

В Гомбе-Стрим, в Танзании, самец-шимпанзе играет с маленьким братом. Во время игры малыш легко стоит на двух ногах, что указывает на зачатки прямохождения у шимпанзе и подчеркивает их близкое родство с человеком. Поза старшего животного типична для человекообразной обезьяны, опирающейся при ходьбе на полусогнутые пальцы длинных рук

Прямоходящая обезьяна! С зубами гоминида!

Вначале только это и ничего больше — если не считать споров о времени возникновения, причине и даже степени прямохождения. Но ведь все отнюдь не сводится к прямохождению и к тому, как наши предки его обрели: есть и другие важнейшие черты "человечности", которые надо проследить до единственного в своем роде переселения лесной человекообразной обезьяны в открытую саванну.

Рассматривать, как в подобной обстановке шел эволюционный прогресс существа, столь сложного, как проточеловек, чрезвычайно трудно, поскольку прогресс этот слагается из множества взаимосвязанных моментов развития, которые все зависят друг от друга и воздействуют друг на друга. Даже если мы на минуту предположим, что изменение пищевого предпочтения (постепенная замена фруктов в дневном рационе на корни, семена и мясо) послужило катализатором, давшим толчок всему процессу, загадка тем не менее будет напоминать коробочку с секретом — с какой все-таки стороны она открывается?

Приступить к поискам лучше со стороны, помеченной "социальная структура", и рассмотреть, в какого рода группы, скорее всего, объединялись эти первые ступившие на землю человекообразные обезьяны. Но возможно ли установить, какими они были, столько миллионов лет спустя?

Установить — нет, но предложить достаточно правдоподобные догадки, пожалуй, можно. Поскольку древние гоминиды находились в тесном родстве с предками шимпанзе и поскольку они делили среду обитания — саванну — с предками павианов, полезно будет в поисках данных об их социальной структуре обратиться к наблюдениям за ныне живущими потомками этих двух обезьян. Между этими сообществами существует много важных различий, но тем интереснее сходство, которое между ними есть. И наиболее интересно, конечно, то обстоятельство, что их сообщества высокоорганизованны.

Сообщества павианов или шимпанзе — это вовсе не случайное скопление прыгающих, вопящих взбалмошных диких тварей; наоборот, эти сообщества удивительно устойчивы, дисциплинированны, и обычно в них царит полный порядок, поддерживающийся благодаря сложному взаимодействию пяти основных факторов. Первый из них — узы, связывающие мать и детеныша. Второй — возраст животного, регулирующий его переход от одной роли в группе к другой. Третий — непрерывающиеся родственные отношения животного с братом, сестрой или матерью. Четвертый — отношения взрослых самца и самки. Пятый — доминирование, то есть соотношение рангов животных в социальной организации группы.

Нетрудно заметить, что эти же, пять факторов сохраняют свою важность и в человеческом обществе. То есть в течение очень долгого времени у трех разных видов игра велась почти одна и та же — отличался только счет очков и цвет формы. Для человека, для шимпанзе и для павиана основной проблемой в жизни все еще в значительной степени остается проблема уживания с остальными членами своей группы.

Антрополог Шервуд Уошберн и психиатр Дэвид Хэмберг (Стэнфордский университет), рассматривая поведение приматов, признавали важность группового образа жизни. "Группа — это средоточие знаний и опыта, намного превосходящих знание и опыт отдельных ее членов, — писали они. — Именно группа обеспечивает накопление опыта и связь поколений. Адаптивная функция удлиненного биологического детства состоит в том, что животное получает достаточно времени для обучения. В течение этого периода животное учится у других членов группы, а они защищают его и оберегают. Медленное развитие вне группы означало бы гибель для индивида и вымирание для вида".

Детеныш павиана познает жизнь, играя с подростком, который хватает его за хвост

Ласково валит на землю

Притворно кусает. Детеныш узнает, что его могут трепать, не причиняя боли

Подросток в свою очередь позволяет детенышу куснуть себя

Такие игры способствуют дружбе, полезной для будущей взрослой жизни

Присутствие бдительной матери малыша (справа) гарантирует безопасность игры

"Удлиненное биологическое детство". Вдумайтесь в смысл этих слов. Самцу-павиану, чтобы стать взрослым, требуется шесть лет, шимпанзе — десять-пятнадцать. Без такого медленного развития высший примат попросту не успел бы узнать все, что ему необходимо узнать, чтобы приспособиться к сложному обществу, членом которого он стал с рождения. Сравнение с муравьями и пчелами, к которому часто прибегают, правомерно лишь до известной степени. Эти насекомые действительно образуют высокоорганизованные сообщества, но индивидуально они не учатся практически ничему. Им это не нужно: их реакции запрограммированы генетически, их поведение подчинено жесткой схеме.

Но в гибком обществе, где место программирования занимает обучение, где индивиду постоянно приходится делать выбор между разными возможностями и вступать в разнообразные отношения, длительный период детства и обучения абсолютно необходим.

Период обучения подозрительно смахивает на игру, да это и есть игра. Для шимпанзе детские игры равносильны посещению школы. Он наблюдает, как его мать ищет пищу, и начинает искать пищу сам. Он наблюдает, как она устраивает гнездо для ночлега, и сам устраивает маленькое гнездо — не для того, чтобы спать, а для развлечения. Позже в течение долгого подросткового периода он набирается от своих сверстников физических приемов, которые понадобятся ему во взрослом состоянии, а кроме того, постигает более сложные психологические приемы, то есть учится ладить с другими, причем узнает не только, как истолковывать их настроения, но и как выражать свои собственные, чтобы они были поняты. Шимпанзе, который не научится общаться с себе подобными, вряд ли доживет до зрелости.

Таким образом, обучающийся обретает определенное место в среде своих сверстников: сначала в бесцельных играх, позже через более целенаправленные действия, которые помогут установить его ранг несколько лет спустя, когда он станет взрослым. Короче говоря, есть два источника обучения, две системы взаимоотношений, создающие сообщество приматов: во-первых, семейные взаимоотношения (мать, детеныш, подросший детеныш) и, во-вторых, более широкие взаимоотношения каждого животного со всеми остальными членами группы.

Одна из наиболее характерных особенностей стада павианов — это доминирование самцов. Во многих изученных стадах павианов имеется самец номер один, которому остальные самцы во всем уступают. (Нередко в стаде бывают два доминирующих самца — или даже три и больше, — они объединяются, чтобы удержать за собой главенствующее положение, сохранить которое в одиночку им не удалось бы.) Прочие самцы располагаются в нисходящем порядке по остальным ступеням иерархической лестницы. Хотя непрерывно происходят мелкие стычки за более высокое положение, а порой и длительные ожесточенные схватки за место наверху (чего, собственно, и следует ожидать, поскольку именно туда устремляются наиболее сильные, смышленые и решительные животные), иерархия подчинения, раз сложившись, оказывается весьма устойчивой. Животные с высоким положением живут припеваючи — остальные всегда готовы без спора уступить им пищу, самку, удобное место для спанья, обыскивать их или подставлять себя для обыскивания и т. д.

Собственно говоря, именно поведение подчиненных животных обеспечивает постоянный порядок в стаде, а вовсе не свирепость доминирующих самцов. Животные, стоящие на низших ступенях иерархической лестницы, покорны, они знают свое место так же, как мелкий служащий страховой компании знает свое место и не пробует спорить с директором. Страховая компания долго не просуществовала бы, если бы мелкие служащие постоянно возражали директору или если бы директор считал необходимым каждые несколько минут выбегать в коридор, бить себя кулаком в грудь и кричать: "Я здесь хозяин!"

У шимпанзе доминирование проявляется далеко не так четко, как у павианов. Члены группы относятся друг к другу очень терпимо, и точный статус нередко оказывается затушеванным. У павианов же иерархия соблюдается очень строго. Такая разница, как полагают, возникла из-за различия в образе жизни этих двух видов. Стадо павианов обитает на земле, где естественный отбор активно способствует появлению крупных агрессивных самцов, способных защитить стадо от хищника или хотя бы отвлечь его внимание ложными атаками, пока самки и детеныши убегают к спасительным деревьям. В результате у павианов половой диморфизм выражен очень ярко, то есть самцы заметно отличаются от самок. Они крупнее (порой вдвое), гораздо сильнее, их клыки и челюсти много больше, а темперамент воинственнее, и они никому не спускают ни отступлений от правил поведения, ни покушений на их статус. Кроме того, они очень ревниво относятся к "своим" самкам, когда у тех начинается течка. Все эти черты способствуют возникновению авторитарного сообщества, где доминирующий самец, даже не оскаливая зубов, одним взглядом ставит на место забывшегося подчиненного самца.

Эта авторитарность сообщества павианов всегда производила большое впечатление на наблюдателей. Мощная иерархия с ее многообразием нюансов угрожающих сигналов ("Берегись, я очень опасен") и не менее важными ответными знаками умиротворения ("Я знаю, я ничего дурного в виду не имею"), вне всяких сомнений, является той силой, которая скрепляет сообщество и препятствует потенциально опасным и чрезвычайно раздражительным животным разорвать друг друга в клочья. И все-таки было загадкой, почему драки происходят относительно редко, особенно в больших стадах, насчитывающих полсотни, а то и сотню животных, где непрерывное проникновение крепких молодых самцов в группу взрослых, растущие притязания тех, кто уже достиг зрелости, и ослабление влияния стареющих вожаков, казалось бы, должны исключать самую возможность устойчивой многоступенчатой иерархии. И наконец, почему каждое молодое животное не начинает свой путь с нижней ступени, постепенно пролагая себе путь наверх?

Тщательные наблюдения двух специалистов по павианам, Ирвина ДеВора и К.Р.Л. Холла, помогли найти ответы на некоторые из этих вопросов. Когда удалось более точно установить родственные связи внутри стада, выяснилось, что стабильность его социального устройства зависела не столько от самцов, сколько от самок, высоко стоящих на иерархической лестнице. Правда, первоначально эти самки в какой-то мере получили свой статус благодаря близости с доминирующими самцами, но, кроме того, они образовали самостоятельную преемственную аристократическую группу, опирающуюся на родственные связи: мать — дочь и сестра — сестра. Раз возникнув, эта аристократия непрерывно упрочивалась. Привилегированные самки (обычно близкие родственницы) постоянно держались в середине стада — наиболее выгодном месте, относительно безопасном от хищников. Там они дружески обыскивали друг друга, как члены тесного кружка избранных, и выращивали детенышей в обстановке уюта и безопасности, которой были лишены самки, стоявшие на низших ступенях иерархической лестницы. Эти последние были вынуждены держаться на периферии стада в пугливом ожидании укусов или шлепков от животных, занимающих верхние ступени лестницы. Не решаясь силой обосноваться в середине стада, где властвовала тесно сплоченная группа аристократок, они передавали эту робость и неуверенность в себе своим детенышам.

И наоборот, детеныши доминирующих матерей получали заметно больше шансов в свою очередь занять доминирующее положение. С молоком матери они всасывали смелость и решительность. С дней младенчества они играли с другими привилегированными малышами. Они, так сказать, обучались в аристократической школе, заводили полезную дружбу и получали все возможности для успешной павианьей карьеры.

Жизнь сообществ шимпанзе даже еще более сложна, чем у павианов, так как роли в ней распределены не столь строго и остается больше свободы для выражения индивидуальности. Поскольку шимпанзе живут в лесу, где наземные хищники угрожают им гораздо меньше, им незачем быть настолько драчливыми и тесно сплоченными, как павианы, и они такими не стали. По той же причине половой диморфизм у них выражен гораздо слабее. Хотя их сообществам присуща иерархия, она далеко не так четка и строга, как у павианов. Сообщества шимпанзе много более свободны, восприимчивы к новому и терпимы. Сексуальная ревность им чужда, наоборот, для них характерен полный промискуитет. Когда самка находится в состоянии эструса, то самцы в группе, которых она привлекает, добродушно ждут своей очереди, тем более, что ждать приходится недолго, поскольку сам акт занимает лишь несколько секунд и совершается словно мимоходом — иногда самец даже не перестает жевать банан или же спокойно терпит у себя на спине любопытного детеныша.

У животного с интеллектом шимпанзе, чей спектр различных реакций, куда более широкий, чем у павиана, создает возможность для более сложных отношений между отдельными особями, как будто уже брезжит зарождающаяся способность осознавать других. Шимпанзе, вероятно, эгоцентричны на девяносто девять процентов. Но нередко можно наблюдать, как они милостиво делятся пищей (обычно уже насытившись) или совершают еще какие-нибудь действия, позволяющие предположить, что они в определенной мере сознают потребности своих сородичей и считаются с ними. Доминирующий самец, который задал трепку другому самцу или напугал его, тут же прикасается к нему, чтобы успокоить и ободрить. Семейные узы прочны и сохраняются долго. Отчасти это объясняется тем, что шимпанзе взрослеют очень медленно, и детеныш, подрастая, сохраняет тесную связь с матерью, а также со старшими братьями и сестрами. Очень соблазнительно усмотреть в таких оттенках отношений первые намеки на семью, на любовь, умение поступаться собой и другие свойства, которые мы привыкли считать исключительно человеческими. Однако торопиться с подобными выводами опасно. Пока мы можем сказать только, что животное, похожее на то, которое описано выше, мало-помалу переселялось в саванну, где оно столкнулось с необходимостью выработать совсем иной образ жизни, приспособленный к новым условиям, — иначе оно вымерло бы.

Павианы общаются друг с другом при помощи разнообразных сигналов. На фотографии слева доминирующий самец зевает — но это не выражение скуки, а угроза, подкрепленная демонстрацией зубов и светлых век

Павиан выражает покорность, подставляя зад доминирующему самцу

Павиан легким шлепком успокаивает его

Для нас семья — отец, мать, дети — это нечто само собой разумеющееся, что вполне естественно, поскольку семья очень долго играла центральную роль в эволюции человека, и мы попросту забываем, что было время, когда она не существовала в нынешней форме. Если, размышляя о том, как начала складываться семья у гоминидов, мы возьмем за возможный образец семью шимпанзе с ее спокойными привязанностями и длительно сохраняющимися родственными узами между матерью и детенышем, а также между детенышами разных поколений, нам придется объяснить, откуда в такой семье появился новый член — отец. Ведь в сообществах шимпанзе отцов не существует. Дружеский промискуитет исключает само понятие отцовства, да отцы и не нужны. Пищи в лесу достаточно (то есть отец-кормилец не требуется), а опасных животных почти нет (то есть не требуется отец-защитник). Так каким же образом в семье появляется отец?

Появился ли он в результате возникновения длительной сексуальной привязанности между отдельными самцами и самками? Едва ли стоит указывать, что в отличие от шимпанзе для людей характерны прочные узы между мужчиной и женщиной, привязанность, которая сильна и постоянна независимо от физиологического состояния женщины. Но как и когда у людей возникли такие отношения, остается пока полной тайной. Можно предположить, что у добродушных животных вроде шимпанзе, которые получают удовольствие от физического соприкосновения — от обыскивания, поглаживания и даже от того, что они сидят или лежат, прижавшись друг к другу, — всякое изменение в среде обитания или в структуре сообщества, заставляющее самца и самку много времени проводить вместе, способно привести к медленному развитию постоянной взаимной сексуальной привязанности. Согласно другой гипотезе, периоды, во время которых самка сексуально восприимчива, могли под воздействием постоянного общения самца и самки постепенно удлиняться, пока не слились воедино.

Но как возникло такое постоянное общение самца и самки? У шимпанзе ничего подобного нет: самцы у них предпочитают общество самцов. Нет его и у восточноафриканских павианов, обитающих в саванне. Однако его можно наблюдать у павианов других видов, в частности у гелад и гамадрилов. И те и другие живут в открытых местностях, не только более сухих, но и с заметно большими сезонными колебаниями как погоды, так и количества пищи, чем места обитания саванных павианов, которые держатся у кромки леса, где круглый год не бывает недостатка в съестном.

Различия же в среде обитания, как обнаружил видный английский ученый Джон Крук (Бристольский университет), совпадают с различиями в структуре сообществ животных близкородственных видов. Он изучал сообщества многих животных — не только павианов, но и некоторых африканских ткачиков и антилоп. Его поразило, насколько одинаково все эти в других отношениях столь не похожие друг на друга существа реагируют на одни и те же изменения окружающей среды. На основе своих наблюдений он выдвинул следующее положение: "В сходных условиях у общественных животных складываются сходные структуры сообществ".

Выводы Крука о структуре таких сообществ опираются на данные, слишком сложные и специальные для того, чтобы рассматривать их в этой книге. Однако даже беглый обзор сообществ трех видов африканских павианов может дать достаточное представление о сути его аргументов.

Павианы обладают большим адаптационным потенциалом. Они не очень специализированны, а потому могут приспосабливаться к самым разным условиям существования. Это естественно для всякого неспециализированного и достаточно сметливого животного. Лучшим примером того служит сам человек. Благодаря своему мозгу — и культуре, которой он обязан этому мозгу, — он может жить за Северным Полярным кругом, хотя физически ничем не отличается от человека, живущего на экваторе. У павианов нет "культуры", а потому как средство приспособления к тем или иным условиям существования у них вырабатывались определенные изменения в структуре их сообщества.

Из всех африканских павианов в наиболее легких условиях живут восточноафриканские виды, обитающие в саванне, неподалеку от леса, где можно укрыться от врагов и найти безопасный ночлег на дереве и где благодатный климат обеспечивает изобилие пищи круглый год. В такой обстановке стадо представляет собой единственную и исчерпывающую форму сообщества. Семейные узы, за исключением связи матери и детеныша, выражены слабо. Фигура же отца отсутствует вовсе, если только ее в какой-то мере не напоминает доминирующий самец, которому принадлежит "право сеньора" на часть или на всех самок в стаде.

Гелады в отличие от восточноафриканских павианов обитают на склонах гор в Эфиопии. Климат там более суров, сезонные изменения погоды выражены более резко, и в определенные периоды пищи становится заметно меньше. В результате взаимоотношения самцов и самок приобретают другой характер. Днем стадо разбивается на отдельные группы, которые отправляются искать корм, каждая в свою сторону. Такая группа включает одного взрослого самца, одну или несколько самок и детенышей разного возраста. Логика подобного разделения совершенно ясна: когда пищи не хватает, для выживания вида гораздо важнее, чтобы сыты были самки и молодняк, а не избыточные самцы. До тех пор пока один сильный самец охраняет самок и оплодотворяет их во время эструса, остальные самцы могут считаться ненужными — разве что они могут занять место погибшего вожака группы или образовать новую семью с молодыми самками. При такой структуре сообщества взаимоотношения между отдельным самцом и самкой заметно более длительны и прочны, чем у павианов саванны, и в этом смысле подобная группа гелад гораздо больше походит на человеческую семью-ячейку, чем стадо павианов саванны или даже сообщество шимпанзе. Но что характерно, с наступлением сезона дождей, когда сухие склоны гор становятся богаче пищей, группы самец — самка — детеныши начинают распадаться и гелады соединяются в обычные стада с многочисленными самцами.

У гамадрилов социальная структура опять-таки имеет свои особенности. Эти павианы обитают в еще более сухих местностях, чем те, в которых живут гелады, — в скалистых районах Эфиопии и в полупустынях Сомали. В таких условиях группы с одним самцом существуют круглый год. Связь самец — самка еще более прочна, чем у гелад. Каждый самец-гамадрил относится к своему гарему весьма ревниво и не отпускает от себя самок буквально ни на шаг. Если он переходит на другое место, они идут с ним или рискуют быть укушенными. Эта поведенческая черта укоренилась настолько глубоко, что самка, когда самец ей угрожает, бежит не от него, а к нему.

Конечно, гоминиды не павианы и даже не состоят с ними в близком родстве. И тем не менее тезис Крука очень заманчив. Если социальная структура формируется окружающей средой (причем, как подчеркивает Крук, формируется она далеко не мгновенно, а в течение очень долгого времени в результате и под воздействием естественного отбора), то структура сообщества человекообразной обезьяны, переселившейся из леса на открытую равнину, где периодически наступают засушливые сезоны, в процессе приспособления к новой среде должна была претерпеть соответствующие изменения. Процесс этот мог протекать так же, как у других приматов, но сами изменения, конечно, зависели от характера местности. Если разные павианы ведут различный образ жизни, то и с гоминидами могло произойти нечто подобное — в соответствии с тем, где они поселились и какие сезонные затруднения при поисках пищи и воды испытывали. Там, где такие трудности были особенно большими, многие самцы-гоминиды, вероятно, оказывались избыточными, как и самцы-павианы, и в результате могли складываться семейные ячейки с одним самцом.

Вот так мы и нашли путь, каким в социальной структуре нашей мелкозубой прямоходящей обезьяны, обосновавшейся на открытой равнине, могла появиться фигура отца, отсутствовавшая в рыхлых, как у шимпанзе, сообществах, в которые, вероятнее всего, объединялись гоминиды, пока не расстались с лесом. Во всяком случае, к появлению в "доме" отца привела вовсе не чисто человеческая особенность — постоянная способность к половому общению (хотя в дальнейшем этот фактор и мог стать одной их тех сил, которые создали у него потребность возвращаться "домой"). Наоборот, на той стадии, о которой мы ведем речь, пытаясь выявить зачатки человеческой семейной структуры у существа, которое еще не было человеком, определяющим фактором вполне могли служить особенности среды обитания. То есть длительная совместная жизнь одного самца с какими-то самками диктовалась "экономическими" причинами. В определенных условиях образование семейных групп с одним самцом наиболее способствует выживанию.

В поисках "отца" нам пришлось идти окольным путем, и все эти объяснения опираются лишь на косвенные данные. Тем не менее поиски правдоподобного объяснения необходимы. У нас существует понятие главы семьи, которое появилось в незапамятные времена, а не возникло вдруг на пустом месте и потому требует объяснения. К тому же отец — а точнее, глава семьи мужского пола — играет ключевую роль в стольких взаимосвязанных моментах развития уже возникшего человека, что попросту невозможно представить себе его возникновение, если не принять, что эта фигура присутствовала уже очень давно.

Успокаивающие жесты и прикосновения очень важны для шимпанзе. На фотографии слева самка выражает тревогу, оскаливая зубы в "гримасе страха", а самец успокаивающе прикасается к ней

Шимпанзе обыскивают друг друга — любимое занятие, снимающее неприятные эмоции

Внизу несколько шимпанзе уютно устроились в одном гнезде

И вопрос, в сущности, ставится так: насколько давно? Павианья модель Крука словно бы указывает на большую древность связи самец — самка, поскольку она опирается на такой основополагающий фактор, как воздействие среды обитания, и, следовательно, по логике вещей должна была сложиться вскоре после перехода гоминидов к наземному образу жизни, когда они столкнулись с сезонными трудностями в добывании пищи. Это приводит нас к древнейшим из австралопитеков или даже к протоавстралопитекам, но тут уж мы вступаем в область чистых догадок.

Те, кто не согласен с Круком, говорят, что объяснения образования семьи незачем искать у павианов — так далеко в прошлом и так далеко в стороне. Они предпочитают обратиться к нашему ближайшему родичу — шимпанзе и считают, что начало возникновения семьи следует связывать с употреблением в пищу мяса и дележом пищи — обе эти черты присутствуют у шимпанзе, хотя и в слабой степени. Шервуд Уошберн, горячий сторонник такой точки зрения, утверждает, что именно они привели к возникновению постоянной связи самца и самки. Поскольку употребление в пищу мяса требует развития охотничьей сноровки, а систематическая охота приводит к совершенствованию орудий и оружия и к дальнейшему развитию двуногости, модель Уошберна подразумевает несколько более позднее формирование "семьи".

Но в любом случае все согласны, что роль самца как "главы семьи" в эволюции гоминидов очень важна. Она оказала воздействие на развитие новых (и отвечающих требованиям среды обитания) ролей самца и самки в жизни сообщества, на развитие обучения детенышей сложным новым (и отвечающим требованиям среды обитания) приемам, на развитие представления о доме, а также на развитие охоты и дележа добычи. Все это, разумеется, взаимосвязано и слагается в сложную систему положительной обратной связи.

Раз появились роли, значит, те, кто их исполняет, должны были претерпевать соответствующее эволюционное формирование. Например, в наши дни мужчины в среднем крупнее и сильнее женщин, и, несомненно, так было на протяжении миллионов лет. Эти свойства естественны для защитника и охотника: взаимосвязь между ролью и физическим сложением тут достаточно проста и пряма. Однако мужчины, кроме того, бегают быстрее женщин, и тут причинную связь уже никак нельзя назвать простой и прямой. Если бы быстроногость определялась ростом и силой, тогда самый рослый и сильный мужчина обязательно бегал бы быстрее остальных. Поскольку совершенно очевидно, что это не так, значит, должно быть какое-то другое объяснение, почему гибкая ловкая женщина бегает медленнее своего тяжеловесного супруга.

На это есть две причины. Во-первых, женщине незачем бегать столь же быстро: роль, которая возлагается на нее все больше и больше, роль матери, "хранительницы домашнего очага" и собирательницы пищи, не требует способности быстро бегать. А во-вторых, она и не может быть быстрой бегуньей, если ей предстоит рожать детей со все увеличивающимся мозгом, — таз, наилучшим образом приспособленный для этого, не слишком подходит для бега, да и для наиболее эффективной походки тоже.

Обретение истинной двуногости требовало эволюционных изменений в форме и пропорциях костей ног и таза, а также ножных и ягодичных мышц. Шимпанзе способен ходить на задних конечностях без всякого напряжения — но лишь короткое время. Он, кроме того, способен неожиданно быстро бегать. Однако шимпанзе попросту не сложен так, чтобы хорошо ходить и бегать на двух ногах. У него слишком короткие ноги и неподходящая форма ступни: большой палец торчит в сторону, словно на руке, а не обращен вперед, что обеспечивало бы упругость походки. Три главные ягодичные мышцы у него относительно малы и невыгодно размещены: мышцы, которые он может использовать при ходьбе, прикрепляются к костям таким образом, что не обеспечивают рычага, необходимого для энергичного шага. К тому же походка у шимпанзе будет ковыляющей и раскачивающейся, так как его ноги расставлены слишком широко, и, чтобы его вес приходился на ступающую ногу, ему при каждом шаге необходимо поворачивать туловище.

Для настоящего прямохождения требуются более прямые и сближенные ноги — такие, как у человека. Когда нормально сложенный мужчина стоит, сдвинув ступни, у него соприкасаются внутренние поверхности бедер, колени и икры. Это стало возможно благодаря заметным изменениям в форме и пропорциях костей ног и, главное, таза. Две тазовые кости уплощились и развернулись так, что это обеспечивает не только более вертикальную позицию туловища, но и более удобное прикрепление и более выгодный рычаг для трех пар ягодичных мышц, которые работают при ходьбе. Люди постепенно приобрели все эти улучшения, а шимпанзе и гориллы — нет и косолапо ковыляют до сих пор.

Изменения человеческого таза, как ни важны они для прямохождения, не увеличили тазового отверстия. Для этого весь таз должен был бы стать больше, что нарушило бы эволюционный процесс развития компактного таза, обеспечивающего прямохождение. Вот тут-то самка гоминида оказалась перед трудным выбором. Если бы ее таз стал достаточно компактным для наиболее эффективной ходьбы и бега, отверстие его оказалось бы настолько маленьким, что во время родов голова детеныша не могла бы пройти сквозь него. Собственно говоря, когда гоминиды стали более человекоподобными и мозг их увеличился, тазовому отверстию следовало бы увеличиться заметно больше. Но этого не произошло, чем и объясняется трудность родов у современной женщины. Ее таз представляет собой компромисс.

Можно не сомневаться, что у гоминидов, когда они перебрались в саванну, уже существовала четкая дифференциация ролей самца и самки. Поскольку в умственном отношении гоминиды стояли выше павианов, забота о детенышах должна была объединять их семьи еще теснее. Их детеныши не только медленнее взрослели, но и становились все беспомощнее в момент рождения. Ведь дилемма маленького таза и крупного мозга может, в частности, разрешаться и так: детеныш появляется на свет на той стадии своего развития, когда его головка еще не стала слишком большой. В результате мать должна заботиться о нем гораздо дольше.

Когда действуют подобные факторы, а растущее использование орудий требует увеличения мозга и способствует его увеличению, логично предположить дальнейшее углубление различий в ролях самца и самки, особенно если самкам приходится все больше времени пестовать детенышей, в связи с чем растет их зависимость от самцов, в обществе которых они начинают оставаться все дольше. Длительное общение способствует развитию взаимопомощи. Так возникают новые поведенческие моменты — в частности, постепенно развивается готовность делиться пищей.

Павианы и шимпанзе порой делятся пищей. Возможно, и у гоминидов, когда они покидали лес, уже намечалась такая черта. В саванне, где самцы начинали ходить все лучше, что заметно расширяло их возможности, им, конечно, было легче наткнуться на мелкое животное, которое могло послужить добычей, а затем научиться специально охотиться на такую добычу. Соответственно должно было расти и побуждение делиться пищей. Съесть теленка антилопы целиком в один присест гоминиду было явно не под силу. Так почему бы не поделиться добычей тут же на месте с другими охотниками, а остатки не отнести медленно передвигающейся, обремененной детенышем самке, с которой постоянно общаешься? Поскольку охота включает преследование добычи — порой на значительные расстояния, — каких-то членов группы неизбежно приходится оставлять позади, и скорее всего, самок и детенышей. "Позади" в лучшем случае означает место, где эти менее подвижные члены группы находятся в относительной безопасности, а в худшем — всего лишь место, которое охотники без труда отыщут снова: короче говоря, своего рода базовый лагерь, зачатки будущего "дома".

Охотники не всегда бывают удачливы. Сплошь да рядом они возвращаются с пустыми руками. В результате почти во всех охотничье-собирательских сообществах они обеспечивают лишь часть той пищи, которая требуется группе. Поэтому женская половина группы должна заботиться о том, чтобы всегда имелись в достатке фрукты, семена, орехи и другая растительная пища. К тому же орехи и зерна не только восполняют неудачи охотников, не способных обеспечивать группу едой постоянно, но в отличие от быстро портящегося мяса сохраняются очень долго, так что в случае необходимости их можно раздавать небольшими порциями.

Поведение, удивительно сходное с человеческим: мать-шимпанзе в Гомбе-Стрим нянчит недельного детеныша

Вот так, возможно, развивалось обыкновение делиться пищей — параллельно с развитием соответствующих ролей самца и самки в ее добыче. И эти роли сохранялись на протяжении миллионов лет. Собственно говоря, в обществах, основанных на охотничье-собирательском укладе хозяйства, они существуют и в наши дни.

Как далеко такое разделение труда продвинулось в дни австралопитеков, остается спорным. Безусловно, развиваться оно должно было неравномерно. Чтобы собирать про запас орехи, семена и прочую съедобную мелочь, самке нужно было во что-то их класть, в чем-то их носить. Это подразумевает использование корзин, или выдолбленных тыкв, или мешочков, изготовленных из больших листьев и кусков звериных шкур. Никаких доказательств того, что австралопитеки пользовались чем-либо подобным, у нас нет, но отсутствие доказательств еще не означает, что они такими приспособлениями не пользовались, — ведь все эти материалы недолговечны. А корзины должны были когда-нибудь появиться. Те сведения, которые удалось собрать о человеке прямоходящем и его культуре, ясно показывают, что он должен был изготовлять какие-то вместилища для хранения и переноски предметов.

Делали ли это австралопитеки? Пока можно сказать только, что в какой-то период, более миллиона лет назад, самки гоминидов собирали и хранили больше пищи, чем были способны съесть тут же. Начал ли это человек умелый два миллиона лет назад? Или более древние изящные типы три миллиона лет назад? Большинство специалистов считают, что мозг австралопитеков был слишком мал, чтобы осмыслить использование и изготовление вместилищ. И все же наличие довольно сложных приемов изготовления орудий, которое недавно выявила Мэри Лики, должно бы предостеречь антропологов от категорических заявлений касательно того, что могли и чего не могли делать древние гоминиды. Положение тут такое же, как с шимпанзе Джейн Гудолл, — чем больше мы узнаем об австралопитековых, тем поразительнее представляются нам их способности.

Каков же итог всех этих логических построений?

Они рисуют образ общественного гоминида, у которого наличествует и групповая структура, и, возможно, зародыш семьи. Его сообщество организовано очень сложно и на первых стадиях, вероятно, представляло собой иерархию доминирования. Этот гоминид перебрался из леса в саванну, где его пищевой рацион заметно расширился, в частности включив и семена. Короче говоря, он ест все, что попадается ему под руку. Он явился в саванну как человекообразная обезьяна, обладающая начатками двуногости, использования орудий и питания мясом. В условиях саванны развитие этих свойств дает заметные преимущества, и он широко использует их все. К эпохе австралопитеков он уже прекрасно ходит на двух ногах, а возможно, был прямоходящим и раньше. Начинается четкое разделение ролей самца и самки: защитника-охотника и собирательницы, так сказать, "хранительницы домашнего очага". Эти роли — и тут мы вновь оказываемся в замкнутом круге положительной обратной связи — не только обеспечивают защиту и дележ пищи, необходимые для существования матерей и их детенышей, мозг которых увеличивается, а период младенчества удлиняется, но и становятся возможными благодаря увеличению мозга, которому содействует новый образ жизни, опирающийся на дележ пищи, двуногость и применение орудий.

В этом аспекте простая способность хорошо ходить уже приобретает важное значение. Уошберн указывает, что многие приматы всю жизнь остаются в радиусе нескольких километров от места своего рождения, а потому их взгляд на мир неизбежно очень узок. Даже павиан, каким бы дальнозорким он ни был и какие бы павианьи видения не посещали его, когда он завороженно взирает с вершины дерева на таинственные просторы неведомого ему мира, нисколько этими видениями не вдохновляется. Обычно он держится на участке в 25–40 квадратных километров. К. Холл без труда перегонял стадо павианов с места на место в пределах небольшого участка, который оно считало своим, однако все попытки выгнать их за границу этого участка неизменно терпели неудачу: павианы сразу же поворачивали обратно, туда, где им были знакомы каждое дерево, каждая скала и где они чувствовали себя в безопасности. Но, выбрав безопасность, они утратили возможность узнать что-то новое.

У гоминидов же все было иначе: по мере того, как они получали все большую физическую способность осваивать все более обширные участки, возрастала и их возможность видеть что-то новое и приобретать новый опыт. А естественный отбор благоприятствовал дальнейшему увеличению мозга, который мог воспринимать и хранить все больше информации об этом расширяющемся мире. Чем значительнее были расстояния, которые покрывали гоминиды, тем сильнее становился стимул носить с собой необходимые предметы, что в свою очередь служило стимулом к развитию прямохождения и тем самым к расширению осваиваемой территории.

В настоящее время нет никакого средства определить размеры участка группы австралопитеков, но размеры эти, во всяком случае, были разными в разных местностях и менялись в зависимости от того, какой выдавался год — хороший или плохой. И все же можно почти с полной уверенностью утверждать, что такой участок охватывал десятки, если не сотни, квадратных километров. Обширность территории обеспечивала ряд преимуществ обитающей на ней подвижной группе, которая была способна в случае необходимости перекочевать из одного ее конца в другой, например, чтобы избежать местной засухи или наводнения, а также в полной мере использовать сезонное обилие той или иной пищи, и, что самое главное, была способна запомнить, где, когда и как она может использовать свои обширные владения наилучшим способом. Простое расширение выбора, открывающегося перед гоминидами, которые наделены большим мозгом и способны проходить значительные расстояния, уже увеличивает их шансы на выживание.

Этим исчерпывается почти все, что можно сказать о древнейших гоминидах. Остаются только предположения об их росте и о численности их групп.

К середине 70-х годов общее число известных окаменелостей австралопитеков, включая новейшие находки Кларка Хоуэлла, Ива Коппана и Ричарда Лики, значительно увеличилось, но подавляющую их часть составляют зубы и фрагменты челюстей. Длинные кости рук и ног, которые позволили бы точно оценить рост австралопитеков, крайне редки и сохранились практически лишь в виде обломков. Тем не менее они позволяют сделать кое-какие примерные выводы. А именно:

Самец австралопитека бойсеи, который в течение нескольких миллионов лет, по-видимому, становился все крупнее и массивнее, имел рост около 165 сантиметров и весил до 90 килограммов — то есть был внушительным животным. Самка бойсеи, по-видимому, была на 25–40 сантиметров ниже и весила, возможно, вдвое меньше самца.

Все изящные типы австралопитека — от самых мелких южноафриканских до более крупного и позднего человека умелого — имели рост, от 135 до 150 сантиметров и весили от 35 до 45 килограммов. Самки опять-таки были мельче.

Австралопитек массивный, обнаруженный пока только в Южной Африке, стоит где-то посередине между популяциями австралопитека бойсеи и австралопитека африканского. Самцы имели рост около 150 сантиметров и весили почти 70 килограммов, рост самок составлял 135 сантиметров, а вес — около 35 килограммов.

Оценки числа австралопитеков в группе колеблются от десятка до полусотни особей. Оценки эти опираются на численность групп, которыми живут шимпанзе, гориллы и павианы, а также на те практические пределы, которые должны ограничивать (и ограничивают по сей день) размеры групп охотников-собирателей, поскольку очень нелегко каждый день находить достаточное количество пищи и воды для всех членов большой группы.

Можно высказать догадки и о продолжительности жизни австралопитеков. Шимпанзе в лесу живет в среднем около 25 лет, хотя по своим физиологическим данным мог бы прожить до 60 лет. Австралопитеки, близкие к шимпанзе по происхождению и по размерам, обладали, вероятно, таким же потенциальным жизненным сроком, но, как и у шимпанзе, условия их существования резко его снижали. Палеоантрополог Алан Манн исследовал скорость развития зубов у детенышей по окаменевшим остаткам южноафриканского изящного типа и скорость снашивания зубов у взрослых особей той же популяции. Полученные им данные показывают, что никто из них не прожил более 40 лет и что лишь один из семи доживал до 30 лет. Средняя продолжительность их жизни, по его оценке, составляла около 20 лет, что дает достаточное представление о трудностях и опасностях существования австралопитеков.

Пусть переселение в саванну привело в конце концов к появлению человека, но пройдут еще миллионы лет, прежде чем его жизнь станет легче и продолжительнее.