Политическая корректность
Политическая корректность
Многие свойства, которые родители могут пожелать придать своим детям, относятся к более тонким элементам личности, и их положительность не так очевидна, как в случае интеллекта или красоты. Родители могут находиться под влиянием очередной причуды современной моды, или культурного пристрастия, или просто политической корректности: в одном поколении могут предпочитать сверхтощих девушек, или пластичных мальчиков, или детей с рыжими волосами — а эти предпочтения могут в следующем поколении легко выйти из моды. Можно возразить, что родители уже имеют свободу совершать такие ошибки от имени детей и делают это все время, давая детям неправильное образование или навязывая им свои достаточно странные ценности. Да, но ребенок, воспитанный родителями определенным образом, потом может взбунтоваться. А генетическая модификация — это вроде нанесения на ребенка татуировки, которую уже никогда не свести, и она достанется не только ему, но и его потомкам.[177]
Как отмечалось в третьей главе, мы уже пользуемся психотропными средствами для андрогинизации наших детей — даем прозак девочкам в депрессии и риталин гиперактивным мальчикам. В следующем поколении могут по каким-либо причинам предпочесть супермаскулинных мальчиков и гиперфеминизированных девочек. Но лекарства можно перестать давать детям, если их действие нам перестало нравиться, а генная инженерия передаст предпочтения текущего поколения в следующее.
Родители легко могут ошибиться, определяя интересы детей, поскольку полагаются на советы ученых и врачей, у которых свои соображения: побуждение овладеть человеческой природой, или просто амбиции, или идеологическая база, диктующая, какими должны быть люди, — это встречается сплошь и рядом.
В книге "Каким его создала природа" журналист Джон Колапинто приводит душераздирающую историю мальчика по имени Дэвид Реймер. Ребенку не повезло дважды: ему сильно прижгли пенис при небрежно выполненном обрезании в младенчестве, и он попал под наблюдение выдающегося сексолога Джона Мани из университета Джона Гопкинса. Этот ученый в споре о врожденном и привитом занимал крайнюю позицию и всю жизнь утверждал, что половая идентичность не задается от природы, а прививается средой. Дэвид Реймер давал возможность проверить эту теорию, поскольку он принадлежал к паре однояйцевых близнецов, и его можно было сравнить с генетически идентичным братом. После инцидента с обрезанием Мани кастрировал ребенка и организовал его воспитание как девочки по имени Бренда. Жизнь ребенка превратилась в ад: вопреки всем словам родителей и Мани, он знал, что он мальчик, а не девочка. С самого раннего возраста Бренда старалась мочиться стоя, а не сидя. Поступив в отряд герлскаутов, Бренда была более чем несчастной. Колапинто приводит ее слова:
"Я помню, как плел веночки и думал, что если это самое интересное, что могут предложить герлскауты, то ну их, — говорит Дэвид. — И все завидовал брату, которому в младшем отряде бойскаутов было куда веселей". Когда Бренде дарили на рождество кукол, она просто отказывалась с ними играть. "Что можно делать с куклой? — говорит сегодня Дэвид, и в голосе его звучит давняя досада. — Можно смотреть на нее. Одевать. Раздевать. Причесывать. Скукотища! А на машине можешь поехать куда хочешь, новые места посмотреть. Я мечтал о машинах".[178]
Попытка навязать новую половую идентичность вызвала такой эмоциональный протест, что в зрелом возрасте Бренда освободилась от влияния Мани и снова поменяла пол, хирургически восстановив пенис. В настоящее время, как сообщается, Дэвид Реймер — женатый мужчина и счастлив в браке.
Сегодня гораздо лучше понимается, что сексуальная дифференциация начинается задолго до рождения, и мозг мужской особи человека (как и других животных) проходит процесс маскулинизации в утробе, где получает ванну из предродового тестостерона. Что все же стоит заметить в приведенной истории, так это то, как Мани в течение почти пятнадцати лет твердил, что изменил половую идентичность Бренды на женскую, хотя на самом деле ничего подобного не было. Мани был весьма прославлен этой своей работой. Ее фальсифицированные результаты были подняты на щит феминисткой Кейт Миллет в книге "Сексуальная политика", журналом "Тайм" и газетой "Нью-Йорк таймc"; их включали в учебники, в одном даже приводили как доказательство того, что "детей легко воспитать как лиц противоположного пола" и что те немногие врожденные половые различия, которые могут быть людям свойственны, "не выражены отчетливо и могут быть преодолены воспитанием"[179].
Случай Дэвида Реймера служит полезным предупреждением относительно применения любых методов, которые в будущем могут предложить биотехнологии. Родители мальчика, движимые любовью к ребенку и отчаянием перед его несчастьем, согласились на это страшное лечение, за которое в последующие годы ощущали глубокую вину. Джон Мани был движим сочетанием научного тщеславия, амбиций и желания доказать положение идеологии — свойства, которые заставили его закрыть глаза на все противоречащие его интересам факты и действовать прямо против интересов пациента.
Привести родителей к решению, вредному для детей, могут и культурные нормы. Один пример уже упоминался — использование в Азии УЗИ и абортов для выбора пола потомка. Во многих азиатских культурах иметь сына— неоспоримое преимущество в смысле социального престижа и обеспечения собственной старости. Но это явно приносило вред девочкам, которые так и не родились. Сдвинутое соотношение полов также вредно для мужчин как группы: им труднее найти себе хорошую пару, и у них ухудшается позиция на брачном рынке. А если холостые мужчины выдадут больший процент насилия и преступности, пострадает и общество в целом.
Если перейти от репродуктивных технологий к иным аспектам биомедицины, то можно указать и на другие негативные экстернальности, возникающие в результате вполне рациональных индивидуальных решений. Одна из них относится к старению и перспективам продления жизни. Встав перед выбором — умереть или продлить себе жизнь медицинскими методами, большинство людей выберет второе, даже если удовольствие от жизни будет испорчено различными результатами лечения. И если достаточно много людей решат, например, продлить себе жизнь еще на десять лет, потеряв при этом 30 % функциональных возможностей, то счет за это продление жизни будет выписан обществу в целом. Это уже фактически и происходит в таких странах, как Япония, Италия, Германия, где население быстро стареет. Можно представить себе и куда более жуткие сценарии, когда отношения зависимости дойдут до крайности и приведут к существенному снижению жизненных стандартов.
Рассуждения о продлении жизни, приведенные в четвертой главе, предполагают негативные последствия, выходящие за пределы чистой экономики. Старики перестанут освобождать места молодым, которым станет куда труднее продвигаться по иерархической лестнице, основанной на возрасте. Хотя каждый индивидуум желает отодвинуть собственную смерть как можно дальше, в массе людям может не понравиться жизнь в обществе, где средний возраст составляет 80 или 90 лет, где секс и размножение станут делом лишь незначительного меньшинства населения или где естественный цикл рождения, роста, созревания и смерти будет разорван. В одном крайнем сценарии откладывание смерти на неопределенный срок заставит общество ввести суровые ограничения на число дозволенных рождений. Забота о престарелых родителях уже стала вытеснять заботу о детях с главного места для сегодняшнего активного населения. В будущем активная часть общества может оказаться в рабстве у двух, трех или большего числа поколений, полностью от нее зависимых.
Второй важный тип негативных экстернальностей относится к конкурентной природе игр с нулевой суммой, составляющих многие аспекты человеческой деятельности. Рост дает много преимуществ тем, у кого он выше среднего — в сексуальной привлекательности, социальном статусе, в спорте и так далее. Но эти преимущества всего лишь относительные: если многие родители будут стремиться иметь детей высоких даже по стандартам НБА, это поведет к "гонке вооружений", не дающей преимущества никому из участников.
Это будет верно даже для таких свойств, как интеллект, который часто упоминается как одна из первых и наиболее очевидных целей будущего генетического усовершенствования. Общество с более высоким средним уровнем интеллекта, возможно, станет богаче — настолько, насколько интеллект связан с производительными силами. Но выигрыш, который родители хотят обеспечить своим детям, может оказаться иллюзорным, поскольку преимущества более высокого интеллекта относительны, а не абсолютны[180]. Люди хотят сделать своих детей посообразительнее, чтобы они, скажем, попали в Гарвард, но конкурс за места в Гарварде — это игра с нулевой суммой: если мой ребенок окажется благодаря генной терапии умнее и попадет в колледж, то он просто займет место вашего ребенка. Мое решение изготовить ребенка на заказ вовлекает в затраты вас (точнее, вашего ребенка), и в результате непонятно, выиграет ли кто-нибудь. Такой род генетической гонки вооружений сильнее всего ударит по тем, кто из религиозных или иных соображений настроен против изменения генов своих детей. Если все вокруг будут производить такие изменения, воздержаться будет существенно труднее — из страха поставить своего ребенка в невыгодное положение.