Последняя беседа

Последняя беседа

На прощанье с моим снисходительным читателем мне хочется покаяться перед ним в одном тяжком грехе, за который часто упрекала меня совесть, когда, составляя эти очерки, перебирал я в памяти отрывочные сведения и воспоминания. Я никогда не вел сколько-нибудь систематических записей наблюденного, никогда не делал заметок о том, что случилось узнать или прочесть; если я собирал маленькие гербарии, то никогда их как следует не хранил. Из них сохранилось и, может быть, принесло свои крошки пользы лишь то немногое, что при случае перешло в настоящие руки. Если в вас, читатель, теплится любовь к изучению растительного мира, не повторяйте моей непростительной ошибки! Помните всегда, что ваша самая маленькая, самая непритязательная любительская работа может, хотя бы самыми слабенькими толчками, способствовать движению к великой цели познания природы; и это особенно важно у нас, особенно в наши дни. От разнохарактерного растительного покрова, одевающего многообразные просторы нашей социалистической Родины, в огромной мере зависит благосостояние трудящихся нашего великого Союза. Много ещё не исследованного, не изученного таится в наших полях, лугах и лесах, которые нас и питают, и одевают, и греют. Мобилизуйте все пригодные для этого фронта силы! Только при помощи организованного коллективного труда многочисленных любителей флоры можно полнее использовать богатство нашей страны.

Никогда не смущайтесь, читатель, тем, что вы — только «любитель».

Тут вовсе не необходимы глубокие познания. Пристальный глаз привычного человека может иногда видеть то, что ускользает от глаз ученого специалиста. Более ста лет тому назад не «просвещенные» рабовладельцы, и даже не ученые специалисты, а неграмотные крепостные крестьяне первые подметили, что хлебные поля заражаются ржавчинным грибком от соседства с барбарисовыми садами. Это упорно признавалось нелепым предрассудком «темного люда», пока не было доказано, что красные пятна на листьях барбариса и бурая ржавчина на хлебах есть две стадии развития одного и того же грибка.

Конечно, любитель должен кое-что знать: должен уметь высушить растение для гербария, должен уметь сделать запись, когда и где найдено растение. Полвека тому назад мой отец, первый из русских ботаников, предпринял изучение русской флоры при содействии широкого круга любителей. На его призыв из разных углов десяти — двенадцати окружающих Москву губерний присылались многочисленные любительские гербарии. Всякая самая скромная присылка являлась более или менее ценной. Лишь очень немногие были составлены неумелыми руками, и только один гербарий был совершенно анекдотический. Растения, связанные пучками, были высушены на припеке солнца. Различать что-нибудь в этих тёмных венчиках было очень трудно. Записки о месте и времени сбора были, без преувеличения, такого рода: «рано утром, возле Машкиной вершины», «в 6 часов вечера, справа от бани». В каком месте, в какое время года было это «утро» или «вечер», оставалось неизвестным. О том, в какой губернии находились упомянутая «Машкина вершина» и «баня» можно было только догадываться по почтовому штемпелю на посылке. Это было полвека тому назад; теперь в каком угодно отдаленном углу страны любитель может добыть себе руководящие указания, как собирать растения, как делать те или другие наблюдения.

— Я могу, — говорит любитель, — уделять ботанике лишь свои немногие досуги. Что же смогу я сделать? Разве какую-нибудь самую ничтожную научную мелочь!

Да, может быть, только «ничтожную мелочь», но при словах «научная мелочь» у меня встает одно воспоминание, теперь уже подернутое флером траура, — воспоминание о том, как мне в последний раз в жизни посчастливилось видеться и говорить с незабвенным Климентом Аркадьевичем Тимирязевым. Позвольте, читатель, в этой заключительной беседе с вами рассказать один эпизод из последней моей беседы с великим нашим натуралистом.

Дело было весной 1919 г. Я был очень болен, и врачи настойчиво усылали меня на юг. Уезжая в Крым, я прощался с Москвой, не ведая придется ли дожить до возвращения. Хотелось навестить и маститого К. А. Тимирязева, но беспокоить его без какого-нибудь достаточного повода я бы едва ли решился. Помог случай: К. А. в то время заготовлял иллюстрации к своим воспоминаниям. Ему хотелось иметь фотографию трибуны Галилея, находящейся в Флорентийском музее естественной истории. В этом музее на одном из международных конгрессов некогда состоялось первое публичное выступление К. А. Тимирязева в Европе. У меня нашлось два снимка с этой Галилеевой трибуны, и я был, разумеется, счастлив оказать маленькую услугу старому ученому, к которому я всю жизнь относился с безграничным почтением.

Когда я принёс снимки Клименту Аркадьевичу, разговор, естественно, начался с Галилея, Флоренции, Италии. Несмотря на сильную уже седину и давно парализованную руку, Тимирязев был полон чисто юношеской бодрости и одушевления. Каким живым блеском сияли его выразительные глаза! Право, мне казалось, что не я, а он моложе меня на четверть века!

Я твёрдо намеревался пробыть не более пяти минут: спросить об одной непонятной мне детали в винтовых механизмах некоторых растений и затем раскланяться. Интересовавший меня вопрос быстро был выяснен с той простотой и ясностью, которыми обычно отличаются объяснения глубоких знатоков дела; но затем разговор снова вернулся к Галилею, затем перешёл на Ньютона, на Гельмгольца, на Бунзена, на Дарвина, на самые глубокие вопросы естествознания. Я с восторгом слушал оживлённую речь, в которой полновесная ценность содержания сочеталась с лёгким изяществом внешней формы, — сочетание, дающееся только очень большим талантам.

Я не заметил, как промелькнули полтора часа. Наконец, я спохватился и стал прощаться.

— Климент Аркадьевич, — сказал я, — идя к вам, я собирался поговорить лишь об одной научной мелочи, а вы развернули передо мной картины самых высоких научных вершин.

На это он тоном ласкового, деликатного упрека сказал:

— Вы — плохой учёный, если употребляете такое само себе противоречащее выражение, как «научная мелочь». Разве в нашей науке есть мелкое и крупное? Всё подлинно научное, как бы оно ни казалось мелким, — одинаково крупно, одинаково ценно.

Юные ботаники-любители! Пусть эти слова будут девизом, начертанным на вашем знамени!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.