Теория игр и реципрокный альтруизм

Теория игр и реципрокный альтруизм

Если бы случилось осуждать Дарвина за то, что он не создал и не развил теорию реципрокного альтруизма, то одним из доводов в его защиту был бы тот факт, что он — выходец из интеллектуально «неразвитой» культуры. В викторианской Англии не было еще двух инструментов, вместе образующих уникальное по своим возможностям аналитическое средство познания — теории игр и компьютера.

Теория игр была разработана в 1920-30-х годах, как средство изучения принятия решений. Она стала популярной в экономике и других социальных науках, но страдает от репутации несколько слишком, как бы сказать, умненькой. Теоретики игр ловко умудряются сделать изучение человеческого поведения четким и ясным, но платят высокую цену с точки зрения реализма. Они порой полагают, что все, к чему люди стремятся в жизни, может быть в аккурат сведено к единой психологической валюте — к удовольствию, счастью или «полезности», и что цели эти, полагают они далее, преследуются с непоколебимой рациональностью. Любой эволюционный психолог может сказать вам, что эти допущения ложны. Люди — не вычислительные машины, они — животные, находящиеся под властью отчасти и сознательных мотивов, но также и других разнообразных сил. И долгое счастье, каким бы привлекательным оно им не казалось, это, на самом деле, совсем не то, что им предназначено копить и приумножать.

С другой стороны, люди созданы как подобие компьютеров в ходе в высшей степени рационального, холодного и беспристрастного процесса. И эта машина действительно предназначает им копить единую валюту, но совсем другую — итоговое распространение генов, совокупную приспособленность.

Конечно, подобная программа не всегда срабатывает. По разным причинам отдельные организмы часто бывают неуспешными в передаче генов. (Некоторые просто обязаны терпеть неудачу — в этом гарантия неотвратимости эволюции). Кроме того, в случае человеческих существ работа по их «разработке» была проведена совершенно в иной социальной среде, чем нынешняя. Мы живем в больших городах и пригородах, смотрим телевизор и пьем пиво, будучи и поныне раздираемы чувствами, предназначенными для распространения наших генов в маленькой популяции охотников и собирателей. Неудивительно, что часто складывается впечатление, что люди не очень-то успешно преследуют какую-либо конкретную цель, будь то счастье, совокупная приспособленность или что бы то ни было еще.

В таком случае, применяя свои подходы к человеческой эволюции, теоретики игр, видимо, могут пожелать следовать нескольким простым правилам. Прежде всего, объект игры должен стремиться к максимальному генетическому приумножению. Во-вторых, контекст игры должен отражать реалии среды родовых отношений, вчерне напоминающей общество охотников и собирателей. В-третьих, после нахождения оптимальной стратегии эксперимент еще не закончен. Последний шаг — собственно выигрыш — заключается в разгадке того, какие чувства привели бы человеческие существа к следованию данной стратегии. Эти чувства теоретически должны быть частью человеческой природы, они должны были эволюционно развиться в поколениях и поколениях эволюционной игры.

По предложению Вильяма Гамильтона (William Hamilton), Триверс использовал классическую игру, называемую "дилеммой узника". Двух партнеров по преступлению (подельников) допрашивают по отдельности, и они оказываются перед трудным решением. Государству недостает доказательств, чтобы осудить их за тяжкое преступление, которое они совершили, но имеется достаточно доказательств, чтобы осудить обоих на меньший срок, скажем, на год заключения для каждого. Прокурор, желая более сурового приговора, оказывает давление на каждого по отдельности, чтобы тот признался сам и показал на другого. Он говорит каждому: если ты признаешься, а твой подельник нет, то тебя я освобожу, а твои показания использую, чтобы посадить второго на 10 лет. Оборотная сторона предложения заключается для тебя в угрозе того, что если ты не признаешься, а твой подельник сделает это, то в тюрьму на 10 лет пойдешь уже ты. А если ты признаешься, и окажется, что твой подельник признался тоже, я посажу вас обоих, но только на три года.

Если бы вы были в шкуре одного из заключенных и взвесили все варианты выбора один за другим, вы бы почти наверняка решили признаться и «подставить» своего подельника. Предположим для начала, что ваш подельник подставил вас. Тогда вам лучше подставить и его: вы получаете три года тюрьмы в противоположность 10-ти, которые вы бы получили, если бы молчали, в то время как он признался. Теперь предположим, что он не подставил вас. Вы все равно выигрываете, подставляя его: признавшись, когда он молчит, вы получаете свободу, а если тоже промолчите, получите один год. Таким образом, логика выглядит неопровержимой: предай своего партнера!

Однако, если оба партнера последуют этой почти неопровержимой логике и предадут один другого, они закончат тремя годами тюрьмы, тогда как оба могли отделаться одним годом, если бы сохранили верность друг другу и держали рот на замке. Если бы им было позволено пообщаться и достичь согласия — тогда могла бы возникнуть кооперация, и оба бы выиграли. Но им это не позволено, а потому — как же кооперация может возникнуть?

Этот вопрос приблизительно аналогичен вопросу о том, как же немые животные, не способные давать обещаний о возмещении и, коли на то пошло, не понимающие самой сути возмещений, могли эволюционировать таким образом, чтобы стать взаимно альтруистичными. Предательство своего подельника, в то время как он сохраняет верность, подобно тому, как если бы животное, получающее выгоду от альтруистического поступка, никогда бы не делало одолжений взамен. Взаимное предательство подобно тому, как если бы никакое животное не ставило одолжение другому на первое место; хотя оба могли бы выиграть от реципрокного альтруизма, никто не пошел бы на риск погореть. Верность друг другу подобна единичному успешному циклу реципрокного альтруизма — одолжение делают и получают ответное. Но снова возникает вопрос: зачем делать одолжение, если нет гарантии получения ответного?

Соответствие между моделью и реальностью не полное. В случае реципрокного альтруизма имеется задержка во времени между актом альтруизма и ответом на него, тогда как игроки в дилемме узника действуют одновременно. Но это различие не имеет большого значения. По причине того, что заключенные не могут общаться по поводу своих одновременно принимаемых решений, каждый оказывается в ситуации, с которой сталкиваются потенциально альтруистичные животные, неуверенные в том, будет ли некая дружественная инициатива отвечена тем же. Кроме того, если вы и дальше, игра за игрой, будете стравливать тех же самых игроков друг с другом в "повторной дилемме узника", то каждый из них может обратиться к прошлому поведению другого, решая, как действовать по отношению к нему в дальнейшем. Таким образом, каждый игрок может пожинать в будущем то, что он посеял в прошлом — совсем как в случае реципрокного альтруизма. В конечном счете, соответствие между моделью и реальностью вполне хорошее. Логика, которая должна привести к кооперации в повторной дилемме узника, довольно точно соответствует логике, которая должна привести к реципрокному альтруизму в природе. Суть этой логики в обоих случаях — ненулевая сумма игры.