Обречённые соперники

Обречённые соперники

По мере вхождения дарвинизма в практику, опасения "Эдинбургского обозрения" ширились, многие мыслители боролись за предотвращение краха моральных основ. Многие из их обходили угрозу эволюционизма для религиозной и моральной традиции простым маневром: они переадресовывали свой религиозный страх на саму эволюцию, превращая её в пробный камень для правды и лжи. Они говорили, что, чтобы видеть моральные абсолюты, достаточно обратить взоры к процессу, нас создавшему; «истинный» путь своего поведения лежит на основном направлении эволюции: мы все должны идти по её течению.

Что именно представляет собой это течение? Мнения разошлись. Одна школа, позже названная социальным дарвинизмом, сосредоточилась на безжалостном, но, в конечном счёте, продуктивном избавлении от «некондиции» в ходе естественного отбора. Мораль истории, казалось, гласила, что страдание — слуга прогресса, как в социальной, так и в эволюционной истории. Знакомая версия котировок социального дарвинизма Бартлетта идёт от Герберта Спенсера, считающегося его отцом: "бедность неспособных, бедствия неблагоразумных, голодание праздных, уклонение от поддержки слабых сильными, оставляющие столь многих людей "на мели и в несчастиях", есть залог большого и дальновидного блага".

Спенсер написал это в 1851 году, за восемь лет до появления "Происхождения видов". И по этому вопросу у разных людей долго было чувство, что благо через боль — это магистральный путь природы. Оно было частью веры в свободный рынок, которая принесла Англии такой быстрый материальный прогресс. Но теория естественного отбора в глазах многих капиталистов придала этому взгляду дополнительную убедительность "вселенского закона". Джон Д.Рокефеллер сказал, что увядание слабых компаний в свободной от регулирования экономике есть "работа законов природы и законов Бога".

Дарвин счёл грубые моральные обвинения в адрес его теории смехотворными. Он написал Ловеллу: "Я заметил в манчестерской газете довольно хороший памфлет, в котором показано, что я доказал, будто "смог значит прав", и, следовательно, Наполеон прав, и каждый продавец обмана также прав". В этом отношении сам Спенсер отрицал бы этот пасквиль. Он не был столь бессердечен, ни насколько следует из его более серьезных высказываний, ни настолько, насколько его теперь помнят. Он очень акцентировался на полезности альтруизма и сочувственности, и вообще был пацифистом.

Как Спенсер достиг этих ценностей сравнительной доброты и вежливости, иллюстрирует второй подход к постижению «направления» эволюции. Идея состояла в том, чтобы рассмотреть направление эволюции, и не только её движущие силы, но и направление вектора; чтобы знать, как люди должны себя вести, мы должны прежде спросить, к какому концу эволюция нас ведёт.

Есть разные способы ответить на этот вопрос. Сегодня биологи дают на него один общий ответ: у эволюции нет никакого определённого конца. Спенсер же полагал, что эволюция имеет стремление обеспечивать виду более длинную и более комфортабельную жизнь и более безопасное выращивание потомства. Стало быть, наша миссия состояла бы в поддержке этих ценностей. И эта поддержка должна была состоять в сотрудничестве друг с другом, в стремлении быть добрым, чтобы жить в "постоянно мирном обществе".

Всё это теперь валяется в мусорном ведре интеллектуальной истории. В 1903 году философ Г.E.Мур решительно атаковал идею извлечения моральных ценностей из направления эволюции, и в более широком смысле — из любого аспекта наблюдаемой природы. Он обозначил эту ошибку "натуралистическим заблуждением". С тех пор философы очень старательно следили за тем, чтобы не впасть в него.

Мур не был первым, кто подверг сомнению правомерность вывода «должен» из «есть». Джон Стюарт Милль сделал это за несколько десятилетий до этого. Отбрасывание Миллем натуралистической ошибки, хотя и менее технично и академично, чем у Мура, было просто неотразимо. Его сущность состояла в ясной формулировке обычно невысказываемого предположения, которое, как правило, лежит в основе попыток использовать природу как эталон для правильного поведения, а именно, что природа создана Богом и, следовательно, воплощает его ценности. И, добавлял Милль, не просто любого Бога. Если, к примеру, Бог недоброжелателен, то зачем воздавать почести его ценностям? А если он доброжелателен, но не всемогущ, то, как можно предполагать, что он сумел должным образом включать свои ценности в природу? Так вопрос о том, заслуживает ли природа рабского подражания, сводится к вопросу о том, выглядит ли природа старательной работой доброжелательного и всемогущего Бога.

Ответ Милля был таков: Вы шутите? В своём эссе под названием «Природа» он написал, что природа "пронзает людей, ломает их, словно в колесе, бросает их на растерзание дикими животными, сжигает их до смерти, побивает их камнями как первого христианского мученика, морит их голодом, замораживает их холодом, отравляет их быстрым или медленным ядом её дыхания и может убить человека сотнями других отвратительных способов, что есть у неё в запасе". И делает она всё это "с предельно высокомерным равнодушием, как к милосердию, так и правосудию, с безразличием освобождая свои ландшафты от лучшего и благороднейшего в пользу зауряднейшего и худшего…". Милль сделал наблюдение, что "если и есть какие-то маркеры в этом всём особом замысле Творения, то один из них, наиболее очевидный, тот, что большая часть всех животных должна поддерживать своё существование путём мучения и пожирании других животных". Всякий, "безотносительно к конкретным религиозным фразам, которые он предпочитает использовать", должен признать, "что если и Природа, и Человек есть произведения Существа совершенной доброты, что Существо создавало Природу, как схему, которая будет исправлена, но не имитирована Человеком". Не должны мы, полагал Милль, руководствоваться в нашей моральной интуиции механизмом "для освящения всех укоренившихся предубеждений".

Милль написал «Природу» до выхода «Происхождения» (хотя и опубликовал её позже), и не рассматривал возможность того, что страдание — это плата за органическое творение. Однако вопрос даже в этом случае остался бы: если бы Бог был доброжелателен и истинно всемогущ, почему он не смог изобрести безболезненный процесс творения? Сам Дарвин, так или иначе, рассматривал распространённую во всём мире боль как аргумент против религиозных верований. В 1860 году, через год после выхода «Происхождения» и намного раньше выхода «Природы» Милля, он написал в письме Асе Грей: "Я не вижу столь же явно, как другие, и столь же, сколь я должен желать, доказательств преднамеренности и благожелательности всех сторон создания нас. Мне кажется, что в мире слишком много страданий. Я не могу убедить себя, что благожелательный и всемогущий Бог намерено создал наездников [ос-паразитов], умышленно предполагая их питание внутри живых тел гусениц или умышленно предполагая игру кота с мышами".

Данный текст является ознакомительным фрагментом.