ПОСТОЯННЫЕ КВАРТИРАНТЫ

ПОСТОЯННЫЕ КВАРТИРАНТЫ

Коль сила есть в руках, должны мы жить.

Чтобы творить, грядущим дням служить.

Вордсворт. Раздумья

Осенний ветер распевал песни стихий в каминной трубе, старые ели перед окном моей рабочей комнаты взволнованно раскачивали ветвями и так громко вторили хору, что их тоскующие напевы врывались ко мне через двойные оконные стекла. Внезапно дюжина чёрных обтекаемых снарядов пересекла кусочек облачного неба, заключённый в оконную раму. Как камни, они стремительно падали на верхушки елей, но вдруг расправили крылья, стали птицами и сразу же превратились в лёгкие комочки перьев, которые были подхвачены ураганом и унесены прочь ещё быстрее, чем они появились перед моими глазами.

Я подошёл к окну и стал наблюдать за необыкновенной игрой, которую галки затеяли с ветром. Было ли это игрой? Несомненно, притом в самом буквальном смысле этого слова: птицы получали удовольствие от своих тренированных движений, которые явно служили самоцелью.

Все эти подвиги, совершаемые птицами, удивительное использование ими ветра, изумительно точная оценка расстояний и, кроме всего прочего, понимание местных воздушных условий: знание всех восходящих потоков, воздушных ям и вихрей — вся эта сноровка отнюдь не унаследована, она приобретается каждой галкой в результате индивидуального совершенствования.

Да, стоило посмотреть, что галки проделывали с ветром! На первый взгляд бедному бескрылому человеку могло показаться, что буря играет с птицами, как кошка с мышью; однако, вскоре вы с изумлением убеждались в том, что роль мышки принадлежит как раз свирепой стихии, а галки третируют её, как кошка свою несчастную жертву.

Птицы останавливались в воздухе почти против ветра, позволяли ему подбросить себя высоко-высоко в небеса, — казалось, что они «падают» вверх; потом, небрежно взмахнув крыльями, галки раскрывали их, переворачивались, чтобы подставить вихрю второстепенные маховые, и ныряли в воздушную пучину с ускорением, большим, чем ускорение падающего камня. Ещё один едва заметный взмах крыльев — теперь птицы возвращаются в своё обычное положение и под плотно зарифленными парусами несутся со скоростью ветра на сотни ярдов к западу, прямо в зубы беснующейся бури. Все это проделывается играючи и без всяких усилий, точно назло глупому ветру, пытающемуся унести птиц на восток. Незримое чудовище само производит всю работу, перенося галок по воздуху со скоростью свыше 80 миль в час; птицы не делают ничего, чтобы помочь ему, если не считать нескольких ленивых движений, меняющих положение их чёрных крыльев. Высшая власть над мощью стихий, упоительное торжество живых организмов над безжалостной силой неживого!

Двадцать пять лет прошло с тех пор, как первая галка появилась над крышами Альтенберга, а я отдал своё сердце птице с серебристыми глазами. В нашей жизни часто бывает, что мы не сразу сознаём, что пришла большая любовь; так и я не сознавал этого, когда познакомился с первой своей галкой. Я нашёл её в лавке Розалины Вонгар, торговавшей животными; лавка эта привлекала меня очарованием воспоминаний раннего детства. Птица сидела в довольно тесной клетке, и я купил её ровно за 4 шиллинга. Купил не потому, что намеревался использовать для научных наблюдений, а из-за внезапно возникшего острого желания напичкать вкусной едой эту огромную красную глотку, окаймлённую жёлтой полосой по краю рта. Я собирался выпустить птицу, как только она станет самостоятельной, и позже осуществил своё намерение. Последствия оказались неожиданными — даже сегодня, после страшной войны, унёсшей всех моих питомцев, птиц и зверей, галки все ещё продолжают гнездиться под крышами нашего дома. Ни одна другая птица, ни одно другое животное никогда не вознаграждали меня столь щедро за проявленное к ним сострадание.

Немногие птицы — более того, немногие высшие животные (колониальные насекомые — явление совершенно другого порядка) — характеризуются столь высокоорганизованной общественной и семейной жизнью, как галки. В соответствии с этим лишь у немногих животных детёныши столь трогательно беспомощны и настолько зависимы от своего воспитателя, как птенец галки. Как только стержни перьев крыла достаточно окрепли, чтобы поддерживать тело в полёте, юная галка неожиданно стала проявлять ко мне поистине детскую привязанность. Она отказывалась даже на секунду оставаться наедине с собой, летала за мной из комнаты в комнату и издавала отчаянные крики, если я все же вынужден был оставить её в одиночестве. Я окрестил её Джок по её призывному крику, и в тот день была отдана дань традиции: называть первую птицу, относящуюся к виду, дотоле не воспитывавшемуся в изоляции, подражая её характерному видовому крику.

Окончательно оперившаяся галка, привязанная к своему воспитателю всей силой юношеской любви, представляет собой один из наиболее замечательных объектов наблюдения, какие только можно себе представить. Вы уходите куда-нибудь, взяв галку с собой, и наблюдаете с близкого расстояния манеру её полёта, собирания пищи — короче, все её повадки в обстановке совершенно естественной, где птица не стеснена в своих движениях решётками клетки. Едва ли когда-нибудь мне удавалось узнать так много нового о сущности животных от других моих зверей и птиц, сколько я узнал от Джока в то лето 1925 года.

Многим я был обязан своему умению имитировать крик галки, и скоро она стала предпочитать меня всем другим окружающим её людям. Я получил возможность совершать длительные прогулки пешком и даже на велосипеде, в которых птица сопровождала меня, как верная собака. Хотя я нисколько не сомневаюсь в том, что она знала воспитателя «в лицо» и предпочитала моё общество всякому другому, тем не менее она иногда покидала меня и следовала за другим человеком, если он передвигался быстрее, особенно если он перегонял нас. Стремление следовать за чем-то, что двигалось прочь от неё, было чрезвычайно сильно у юной галки и почти определённо выглядело как действие непроизвольное. Как только Джок оставлял меня, он сразу же замечал свою ошибку и исправлял её, поспешно возвращаясь ко мне. Когда он стал старше, то научился подавлять в себе импульсивное стремление преследовать прохожих, движущихся с большой скоростью. Однако и после этого я часто мог заметить лёгкое вздрагивание или мимолётное движение вслед торопливому путнику.

С ещё большим душевным конфликтом Джок сталкивался в тот момент, когда перед нами взлетала серая ворона или группа этих птиц, весьма обычных в округе. Зрелище машущих чёрных крыльев, принадлежность которых трудно было установить на большом расстоянии, вызывало у галки непреодолимое стремление преследовать их обладателей, стремление, которое птица никогда не научилась подавлять в себе, несмотря на множество горьких экспериментов. Галка слепо неслась за воронами, которые неоднократно завлекали её, и можно считать большой удачей, что она не погибла и не заблудилась. Наиболее замечательно было поведение галки, когда вороны усаживались: в тот самый момент, когда волшебство машущих чёрных крыльев переставало действовать, Джок сразу же терял всякий интерес к их обладателям. Если летящая ворона притягивала его с ошеломляющей силой, то сидящая была ему безразлична; как только вороны приземлялись, они уже были не нужны ему; Джока охватывало чувство одиночества, и он начинал звать меня тем странным жалобным тоном, с помощью которого молодые заблудившиеся галки призывают своих родителей. Услышав мой ответный крик, Джок сразу же взлетал и нёсся ко мне с такой решимостью, что часто увлекал за собой и ворон, которые следовали за ним, как за предводителем всего отряда. В эти моменты вороны столь слепо следовали за Джоком, что замечали меня, когда оказывались почти рядом. Когда они, наконец, замечали меня, то приходили в неописуемый ужас и устремлялись прочь в такой панике, что Джок, заражённый всеобщим испугом, снова улетал прочь вместе с ними. Когда я понял, в чём дело, то во избежание осложнений старался быть как можно более заметным, чтобы предупредить приближающихся ворон о своём присутствии раньше, чем могла возникнуть паника.

Врождённые и приобретённые элементы, подобно отдельным частичкам в мозаике, соединяются друг с другом и формируют совершенный рисунок поведения. Однако у птиц, выращенных в неволе, естественная гармония всей конструкции неизбежно оказывается частично нарушенной. Все те действия и реакции, которые связаны с общественной жизнью животного и при этом не предопределены наследственностью, но получены за счёт индивидуального опыта, имеют тенденцию отклоняться от естественного течения. Иными словами, они адресуются людям, вместо того чтобы быть направленными на других особей того вида, к которому принадлежит птица. Как Маугли Киплинга считал себя волком, так и Джок мог бы, не задумываясь, назвать себя человеком. Только вид пары машущих чёрных крыльев звучал для него унаследованным призывом: «Лети с нами!». Пока галчонок передвигался по земле, он видел себя человеком, но в тот момент, когда он взлетал, — становился серой вороной, ибо эти птицы впервые пробудили в нём стайный инстинкт.

Когда любовь проснулась в душе киплинговского Маугли, её всемогущий зов заставил юношу покинуть своих братьев-волков и вернуться к людям. Это поэтическое допущение согласуется с научными взглядами. У нас есть все основания полагать, что у человека, как и у большинства млекопитающих, потенциальный половой партнёр узнается по таким сигналам, которые звучат для нас из глубин многовековой наследственности, а не за счёт символов, узнаваемых посредством индивидуального опыта (что, очевидно, случается у многих видов птиц). Птицы, выращенные в изоляции от своих собратьев, вообще не знают, к какому виду они относятся: иными словами, у них не только действия, связанные с общественной жизнью, но и половое влечение направлено на животных, с которыми они провели много времени в определённую фазу их ранней юности, фазу повышенной восприимчивости. Следовательно, существа, выращенные в домашних условиях в одиночку, имеют склонность рассматривать людей, и только их, в качестве объекта половой любви. Как раз это и делал Джок.

Нет предела тем, эксцентричным ошибкам, которые могут возникать в подобных же ситуациях. У меня жила одна домашняя гусыня, единственная выжившая из выводка в шесть гусят, все остальные погибли от птичьего туберкулёза. Эта гусыня выросла среди цыплят, и хотя ей в самое подходящее время был подсажен великолепный гусак, она была безразлична к его ухаживаниям, но зато потеряла голову от любви к нашему статному родайлендскому петуху, забросала его предложениями вступить в брак с ней и ревниво мешала ему ухаживать за курами. Героем другой подобной же трагикомедии был прекрасный белый павлин из Шонбрунского зоологического сада в Бене, Он также оказался единственным выжившим из слишком рано вылупившегося выводка, не пережившего периода похолодания. Служитель пересадил павлиненка в самое тёплое помещение, которым в этот период (сразу после первой мировой войны) располагал зоопарк, — в террариум, где содержались гигантские галапагосские черепахи[67]. Остальную часть своей жизни несчастная птица видела предмет своих желаний только в лице громадных рептилий и оставалась безучастной к прелестям хорошеньких павлиних. Типичней чертой этих удивительных состояний развития полового влечения к исключительным и противоестественным объектам является их необратимость.

Когда Джок достиг зрелости, он влюбился в нашу горничную, которая вскоре после этого вышла замуж и оставила своё место. Через несколько дней Джок разыскал её в соседней деревне, в двух милях от нас, и немедленно перебрался в её коттедж; лишь на ночь он возвращался в свою привычную квартиру. Б середине июня, когда брачный сезон у галок окончился, Джок неожиданно вернулся к нам и тотчас усыновил одну из четырнадцати юных галок, которых я вырастил этой весной. Перед своей подопечной Джок принимал те самые позы, которые нормальная галка демонстрирует перед своими птенцами. Поведение по отношению к своим отпрыскам по необходимости должно быть врождённым у всех птиц и зверей, ибо свои собственные дети являются для них первыми, с которыми они в один прекрасный день вынуждены познакомиться. Не будь эти реакции чисто инстинктивными, врождёнными действиями, галка не знала бы, как заботиться о детях, она могла бы разорвать их на кусочки и съесть, как она поступает с другими мелкими существами.

Теперь я должен рассеять некоторые иллюзии читателя, те самые иллюзии, во власти которых находился и я сам до того момента, как Джок достиг зрелости; характер тех предложений, которые Джок делал нашей горничной, медленно, но верно разоблачали тайну: «он» оказался самкой! Она вела себя по отношению к юной леди точно так же, как нормальная галка-самка должна вести себя со своим супругом. Правило привлечения противоположного пола, согласно которому мужчины притягательны для самок животных, а женщины — для самцов, недействительно для птиц, даже для попугаев. Один взрослый самец галки влюбился в меня и обращался со мной точно так, как если бы я был галкой-самкой. Эта птица часами пыталась заставить меня вползти в отверстие шириной в несколько дюймов, избранное ею для устройства гнезда; точно так же ручной самец домового воробья старался заманить меня в карман моего собственного жилета. Ещё более настойчивым самец галки становился в тот момент, когда он непрестанно пытался накормить меня отборнейшими, с его точки зрения, лакомствами.

Замечательно, что птица совершенно правильно разбиралась в анатомии, считая человеческий рот отверстием для приёма пищи. Она бывала очень обрадована, когда я приоткрывал губы и, глядя на неё, одновременно произносил соответствующие просительные звуки. Несомненно, с моей стороны это был акт самопожертвования, потому что даже я не мог заставить себя полюбить вкус измельчённых червей, обильно смоченных галочьей слюной. Вы должны понимать, что мне казалось затруднительным сотрудничать с галкой подобным образом каждые несколько минут. Если же я отказывался, то должен был оберегать своё ухо; в противном случае, прежде чем я успевал понять, в чём дело, канал этого органа был бы наполнен до самой барабанной перепонки тёплой кашицей из пережёванных червей: дело в том, что самец галки, кормящий свою самку или птенцов, при помощи языка проталкивает пищевой комок глубоко в глотку партнёра. Надо сказать, что птица всегда сначала пыталась накормить меня через рот, и только когда я отказывался от этого, стремилась использовать для той же цели моё ухо.

Тем, что в 1927 году в Альтенберге были выращены четырнадцать молодых галок, я всецело обязан Джок. Многие из инстинктивных действий и реакций этой галки, направленных на людей взамен отсутствующих особей её вида, казалось, не только не достигали биологической цели, но оставались непостижимыми для меня и тем возбуждали моё любопытство. Все это пробудило во мне желание основать целую колонию свободноживущих ручных галок с тем, чтобы изучить общественное и семейное поведение этих замечательных птиц.

Естественно, не могло быть и речи о том, чтобы я мог выступать в качестве приёмных родителей всех этих галчат и воспитывать каждого из них, как я воспитывал Джок в прошлом году, и так как я уже познакомился, на примере Джок, с недостатками чувства ориентации у галок, я начал искать другой способ удержать моих питомцев около себя. В результате тщательных обсуждений я пришёл к решению, которое впоследствии оказалось вполне удовлетворительным. Перед небольшим окном чердака, где в то время обитала Джок, я построил длинную и узкую вольеру, разделённую на две клетки; вольеру поддерживал водосточный жёлоб толщиной в ярд, и она тянулась почти во всю ширину дома.

Сначала Джок вывели из равновесия строительные изменения перед самой её квартирой, но вскоре она освоилась с ними и стала влетать и вылетать в переднее отделение вольеры через приоткрытый люк в её крыше. Только после этого я посадил в вольеру молодых галок; каждая была помечена цветными кольцами, которые надевались на одну или на обе лапки. В соответствии с цветом колец птицы получили свои имена. Когда галчата были окончательно устроены на новой квартире, я переманил их во внутреннее отделение, а в переднем, снабжённом закрывающимся люком, оставил только Джок и двух других наиболее ручных галок — Красно-голубую и Дважды-голубую. Разделённые подобным образом, птицы оставались наедине друг с другом в течение нескольких дней. Все эти меры были приняты мной в надежде на то, что галки, которым было позволено летать на свободе, будут удерживаться общественным инстинктом возле своих собратьев, запертых во внутренней части вольеры. Как я уже упоминал, в этот момент Джок стала приёмной матерью одной из молодых галок, Лево-золотой, и это было очень большой удачей, поскольку заставило птицу вернуться домой в самый критический момент эксперимента, о чём я собираюсь рассказать. Лево-золотая не попала в число первых освобождённых галок, ибо я надеялся, что ради неё Джок останется в окрестностях нашего дома; в противном случае существовал известный риск, что Джок вместе с Лево-золотой, которая уже окончательно оперилась, улетит в соседнюю деревню к нашей бывшей горничной.

Мои надежды, что молодые галки будут летать вместе с Джок, оправдались лишь частично. Когда я открыл люк, Джок в мгновение ока оказалась снаружи и, попав на свободу, немедленно скрылась из глаз. Это произошло задолго до того, как галчата, смущённые непривычным положением открытой крышки люка, рискнули выбраться через него наружу. Они вылетели одновременно как раз в тот момент, когда Джок снова появилась и быстро пронеслась мимо. Галчата пытались последовать за ней, но вскоре отстали, ибо ни один из них не мог повторить её резких виражей и крутых пике. Хорошие родители, как правило, не проявляют подобного невнимания к ограниченности лётных способностей молодёжи; они избегают фигур высшего пилотажа, пока водят своих отпрысков. Позже, когда я освободил Лево-золотую, Джок также вела себя подобным образом: летала медленно, воздерживалась от сложных манёвров и постоянно оглядывалась через плечо, чтобы проверить, не отстала ли молодая птица. Но не только Джок оказалась невнимательной к молодым галкам; они, со своей стороны, очевидно, не понимали, что она располагает весьма желательными познаниями относительно местных условий, которых не было у них, и что она — более надёжный проводник, чем любой из их компаньонов. Неопытные дети — они искали лидера в своей среде и пытались летать друг за другом. В этих обстоятельствах птицы проделывают беспорядочные, бесцельные круги, увлекающие их все выше и выше в небо, и, поскольку в этом возрасте галчата совершенно неспособны спускаться в крутом пике, их шалости неизбежно приводят к потере ориентировки: чем выше они поднимутся, тем дальше окажутся от дома в тот момент, когда неизбежно будут вынуждены упасть. Некоторые из моих четырнадцати молодых галок заблудились именно таким образом. Чтобы подобные вещи не случались, необходимо присутствие старой и опытной галки, желательно старого самца, а как раз такой птицы и не было в то время в моей колонии.

Отсутствие лидерства даёт себя знать и в другом и может иметь ещё более серьёзные последствия. Молодые галки не обладают врождённой реакцией на опасных для них хищников в отличие от большинства других птиц, таких, как сорока, кряква или зарянка, которые готовы спасаться бегством при первом появлении кошки, лисицы или даже белки. Эти птицы ведут себя так вне зависимости от того, выращены они человеком или собственными родителями. Молодая сорока никогда не позволит кошке поймать себя, а самая ручная кряква, воспитанная в домашних условиях, мгновенно реагирует на красно-коричневую шкуру, передвигаемую вдоль пруда с помощью верёвки. Утка относится к чучелу так, как будто ясно представляет своего смертельного врага, лисицу, со всеми её качествами. Птица становится чрезвычайно осторожной и, держась на воде, ни на мгновение не сводит глаз с неприятеля. Она вплавь следует за ним, куда бы он ни двигался, и беспрерывно издаёт свой тревожный крик. Утка знает, вернее, знает её врождённый механизм реагирования, что лисица не может летать, не может плавать достаточно быстро, чтобы поймать её в воде, поэтому птица сопровождает врага, держа его в поле зрения, и извещает всех о его присутствии, тем самым мешая ему подкрасться к очередной жертве.

Узнавание врага — то, что у кряквы и многих других птиц является врождённым инстинктивным актом, должно выработаться у молодой галки в результате обучения. Происходит ли обучение путём индивидуального опыта? Нет, ещё более странным путём — путём подлинных традиций, путём передачи личного опыта от поколения к поколению.

Из всех реакций, которые у галок имеют отношение к опознаванию врага, только одна оказывается врождённой: любое живое существо, которое держит качающийся или вибрирующий чёрный предмет, становится для галок предметом свирепого нападения. Атака сопровождается скрежещущим предупреждающим криком, резкое, металлическое, многоголосое звучание которого даже человеческим ухом воспринимается как выражение чувства озлобления и ярости.

Одновременно галка принимает странную позу, в которой туловище наклонено вперёд, а полуразвернутые крылья вибрируют. Если у вас есть ручная галка, вы можете рискнуть поймать её, чтобы посадить в клетку или подрезать чересчур отросшие когти. Но не делайте этого, если у вас две галки! Джок, которая была ручная, как собака, никогда не обижалась на случайное прикосновение моей руки; но когда у нас в доме появились молодые галки, все совершенно изменилось: она ни под каким видом не позволила бы мне дотронуться до одного из этих маленьких чёрных птенцов. Когда, ничего не подозревая, я впервые сделал это, то услышал сзади себя резкий сатанинский звук — какое-то хриплое дребезжание; чёрная стрела упала на руку, в которой я держал галчонка; изумлённый, я таращил глаза на круглую, глубокую, кровоточащую рану, проклёванную на тыльной стороне моей руки! Таково первое знакомство с атакой этого типа, уже само по себе проливающее свет на инстинктивную слепоту подобных порывов. Джок в то время была ещё очень предана мне я всем сердцем ненавидела этих четырнадцать молодых галок (Лево-золотую она усыновила позже). Я постоянно был вынужден оберегать птенцов от неё: она убила бы их одним ударом, если бы осталась наедине с ними хотя бы на несколько минут. И тем не менее Джок не могла допустить, чтобы я взял одного из птенцов в руки.

Слепая рефлекторная природа подобных действий стала для меня ещё яснее после нескольких случайных наблюдений, сделанных позже в это лето. Однажды вечером, в спустившихся сумерках, я возвращался домой после купания в Дунае и по привычке поторопился на чердак, чтобы созвать галок и запереть их на ночь. Встав на водосточный жёлоб, я вдруг почувствовал что-то мокрое и холодное в кармане брюк, куда я в спешке сунул свои чёрные плавки. Я вытащил их, и в следующий момент был окружён плотным облаком свирепых скрежещущих галок, которые обрушили град страшных ударов на мою руку, нарушившую закон.

Было интересно наблюдать реакцию галок на другие чёрные предметы, которые могли оказаться у меня в руках. Большая старая фотокамера для натуралистических съёмок никогда не вызывала такого смятения, хотя была чёрной и я держал её в руках, но галки подымали скрежещущий крик, как только я срывал с катушки плёнки чёрную бумажную полоску, трепетавшую на лёгком ветерке. То, что галки не только не считали меня опасным для них, но даже видели во мне друга, нисколько не меняло дела: как только в моей руке оказывалось что-то чёрное и движущееся, они начинали клеймить меня как «пожирателя галок». Ещё более удивительно то, что такие же вещи случаются и между самими галками: я был свидетелем типичной «скрежещущей» атаки, которой подверглась галка-самка, нёсшая в своё гнездо перо из крыла ворона. С другой стороны, ручные галки никогда не испускают скрежещущего крика и не нападают на вас, если вы держите в руках одного из их птенцов, который пока ещё голый и, следовательно, не выглядит черным. Я удостоверился в этом, экспериментируя с парой галок, которые первыми загнездились в моей колонии. Две птицы из неоднократно упоминавшихся четырнадцати — Зелено-золотая и Красно-золотая — были совершенно ручными, садились мне на руки и на плечи и ни в малейшей степени не беспокоились, если я трогал руками их гнездо и наблюдал всю их деятельность с самого близкого расстояния. Даже когда я брал птенцов из гнезда и подносил их к родителям на своей ладони, последние оставалась совершенно равнодушными. Но именно в тот день, когда маленькие перья птенцов пробились через лопнувшие чехлики и окрасили галчат в чёрный цвет, взрослые галки свирепо атаковали мою протянутую руку.

Галки долгое время остаются чрезвычайно недоверчивы и враждебны по отношению к человеку или животному, которые однажды вызвали у них «скрежещчщую» атаку. Пылающие эмоции неправдоподобно быстро запечатлевают в птичьей памяти неискоренимую картину, и теперь ситуация «галка в челюстях врага» неизменно ассоциируется с личностью «грабителя». Спровоцируйте галок два или три раза подряд на «скрежещущую» атаку, и вы навсегда потеряете их дружбу и расположение! Впредь они начинают поносить вас, как только вы появляетесь у ник на глазах, даже если у вас в руках нет ничего чёрного и трепещущего. Отныне эти галки будут охотно и с лёгкостью ставить вам в строку каждое новое прегрешение. Скрежетание чрезвычайно заразительно, эти звуки побуждают каждую слышащую их птицу к нападению сразу же, как только она увидит чёрный трепещущийся предмет в когтях врага. Зловещая сплетня, что однажды или дважды видели, как вы держали в руках подобный предмет, распространяется со сверхъестественной быстротой, и прежде чем вы узнаете об этом, вы уже пользуетесь у всех галок округи дурной славой хищника, с которым необходимо бороться при всех обстоятельствах, во что бы то ни стало.

Все сказанное во многих отношениях характерно и для ворон. Мой друг доктор Крамер убедился в этом в результате общения с этими птицами: он заслужил скверную репутацию среди ворон, живших по соседству с его поместьем, из за того, что постоянно появлялся перед ними с ручной вороной, сидевшей у него на плече. В противоположность моим галкам, которые никогда не возмущались, видя одну из них сидящей на моей руке, вороны, очевидно, считали, что ручная птица, восседающая на плече человека, «поймана недругом», хотя она находилась там по своей собственной воле. Вскоре мой друг уже был известен всем воронам в округе, и их враждебная бранящаяся стая подолгу преследовала его, независимо от того, была ли с ним его ручная ворона или нет. Птицы узнавали его даже в другой одежде. Эти наблюдения ясно свидетельствуют о том, что врановые чётко отличают охотника от «безвредного» путника; человека, которого вороны однажды или дважды видели со своей мёртвой товаркой в руке, они никогда не забудут и всегда смогут узнать, будь он даже и без ружья.

Подлинное значение «реакции скрежетания», несомненно, состоит в том, чтобы спасти товарища от хищника, если же это невозможно — то настолько надоесть агрессору, чтобы он, исполненный отвращения, навсегда зарёкся охотиться на галок. Даже в том случае, если «скрежещущая» атака слегка отпугнёт ястреба или другого хищника от охоты на галок, то впоследствии его предпочтение к другим жертвам будет достаточным, чтобы считать эту реакцию ценным средством для лучшего выживания всего вида. Такая первоначальная функция «реакции скрежетания» очень характерна для всех видов семейства врановых, включая и те, которые не столь общественны, как галки. Подобные же реакции известны даже у мелких певчих птиц.

По мере дальнейшего развития общественных связей, в частности у галок, в дополнение к первоначальному значению «защиты себе подобных» эта реакция приобретает новый и ещё более важный смысл: с помощью подобного поведения способность узнавать потенциального хищника может быть передана молодым и неопытным особям. Вот поистине приобретённые знания, а не врождённые, инстинктивные реакции, хотя при поверхностном подходе те и другие сходны между собой.

Не знаю, смог ли я достаточно ярко показать, насколько все это замечательно: животное, не осведомлённое от рождения инстинктом о своих врагах, получает от более старых и опытных особей своего вида информацию о том, кого и чего следует бояться. Это поистине традиция, передача индивидуального опыта, приобретённых знаний от поколения к поколению. Наши дети могут брать пример с молодых галчат, которые так серьёзно воспринимают благие предупреждения своих родителей. Стоит старой галке при появлении врага, ещё не известного молодёжи, произнести одно-единственное «скрежетание», как в сознании юных птиц сразу же возникает представление об опасности. Думаю, в естественных условиях редко случается, что молодая галка впервые знакомится с врагом, видя в его когтях чёрный раскачивающийся предмет. Галки почти всегда летают густой стаей, в которой, по всей вероятности, хотя бы одна птица начнёт скрежетать, просто увидев неприятеля.

Как все это по-человечески! И с другой стороны, насколько удивительно слеп и рефлекторен этот врождённый воспринимающий шаблон, который вызывает типичную «скрежещущую» атаку у молодой неопытной галки! Нет ли у человека подобных слепых инстинктивных реакций? Не вызывает ли слепой ярости у целых народов простой манекен, преподнесённый ловким демагогом? Не соизмеримо ли во многих случаях расстояние между этой куклой и действительным врагом, как у галок в описанном случае с купальными плавками? И могли ли бы до сих пор возникать войны, если бы все это было не так?

Никто не мог предупреждать моих четырнадцать галок о грозивших им опасностях. Не имея родителей, которые своим скрежетанием предостерегали бы её, такая молодая галка будет сидеть на одном месте, когда к ней подкрадывается кошка, или приземлится перед самым носом дворняжки так доверчиво и по-дружески, как встречается человек с теми, в чьей среде он вырос. Не удивительно, что моя галочья стая сильно поредела в первую неделю после того, как птицы оказались на свободе. Когда я осознал всю опасность ситуации и вызвавшие её причины, то стал выпускать птиц только в светлые дневные часы, в то время, когда немногие наши кошки бродили вне усадьбы. Каждый вечер в определённое время возникала необходимость водворить птиц обратно в клетку, и это отнимало у меня много времени и приносило немало хлопот. Задача, о которой говорится в немецкой пословице «собрать полный мешок блох», — это пустяк по сравнению с проблемой, стоявшей передо мной и заключавшейся в том, чтобы заманить в вольеру четырнадцать юных галок. Я не мог брать птиц в руки из-за опасения вызвать реакцию «скрежетаняя», и пока я маневрировал с одной из них, пронося её на руке в люк вольеры, две другие вылетали наружу. Даже если я использовал переднее отделение клетки в качестве клапана, на всю эту процедуру уходило не менее часа каждый вечер.

Организация галочьей колонии в Альтенберге стоила мне большого труда, отнимала много времени и много денег, если принять во внимание постоянный вред, который птицы наносили чердаку нашего дома. Но, как уже говорилось, я с лихвой был вознаграждён за все беспокойство. Какой удивительный объект для наблюдений представляла собой эта колония совершенно свободных и абсолютно доверчивых галок! В это время — в мой «галочий период» — я по первому взгляду узнавал характерное «выражение лица» каждой из моих птиц. Не было даже необходимости смотреть на цветные кольца на их лапках. В этом нет никакого особого достижения: каждый пастух узнает своих овец, а моя дочь Агнесс, когда ей было пять лет, узнавала в лицо всех многочисленных диких гусей, живших в нашей усадьбе. Не зная каждую галку персонально, я не смог бы проникнуть в сокровенные секреты общественной жизни этих птиц.

Знают ли сами животные друг друга персонально? Несомненно, хотя некоторые исследователи психологии животных сомневаются в этом или же категорически отрицают такое положение вещей. Тем не менее, я могу гарантировать, что каждая галка в моей колонии узнавала любую другую в лицо. Существование субординации, известной в психологии животных под названием «порядка клевания», убедительно демонстрирует сказанное. Каждому птицеводу известно, что даже среди недалёких обитателей птичьего двора существует определённый порядок, в соответствии с которым каждая птица опасается других, стоящих выше её на общественной лестнице. После нескольких ссор, которые совсем не обязательно оканчиваются дракой, каждой птице становится известно, кого она должна бояться и кто должен оказывать ей уважение, В поддержании порядка клевания решающее значение имеют не только физическая сила, но также смелость, энергичность и даже самоуверенность отдельных особей. Подобная субординация чрезвычайно консервативна. Если одно животное в ссоре с другим оказалось подавленным, пусть только морально, оно отныне не рискнёт с лёгким сердцем пересечь дорогу своему победителю; это позволяет двум животным существовать бок о бок друг с другом. Все сказанное остаётся в силе даже у высших, наиболее разумных животных, У моего покойного друга, графа фон Хогенштейна, жил большой свинообразный макак[68], который, уже будучи взрослым, питал глубоко укоренившееся почтение к вдвое меньшей его по размерам старой яванской обезьяне[69], тиранившей макака в дни его юности. Свержение стареющего тирана всегда очень драматическое, даже трагическое событие, особенно у волков и упряжных собак; Джек Лондон наблюдал это и красочно описал в своих арктических новеллах.

Споры из-за места на общественной лестнице в галочьей колонии существенным образом отличаются от разногласия на птичьем дворе, где несчастные золушки из низов влачат поистине жалкое существование. В каждом искусственном сборище животных, мало склонных к социальному образу жизни, особь, занимающая самое низкое положение, будет жестоко я беспощадно третироваться всеми и каждым в отдельности. Часто все это заходит настолько далеко, что жалкая жертва, задираемая со всех сторон, не может передохнуть, всегда недоедает и, если не вмешается хозяин, может окончательно зачахнуть. У галок картина совершенно противоположная: особи, занимающие в колонии самое высокое положение, особенно сам деспот, не проявляют агрессивности в отношении птиц, стоящих много ниже их; они испытывают постоянное раздражение лишь к своим непосредственным подчинённым. Сказанное особенно касается деспота и претендента на трон — птиц номер один и номер два. Подобное поведение может поставить в тупик поверхностного наблюдателя. Одна галка сидит на общей кормушке, вторая приближается внушительной походкой, в позе самовосхваления, с гордо поднятой головой; первая птица слегка отодвигается в сторону, однако не позволяет привести себя в замешательство. В это время появляется третья галка, её поза гораздо более скромна; неожиданно первая птица обращается в бегство, а вторая, напротив, принимает угрожающую позу, взъерошивая оперение спины, нападает на пришельца и прогоняет его прочь. А вот объяснение: последний пришелец занимает на общественной лестнице промежуточное положение между двумя другими — достаточно выше первого, чтобы испугать его, и немного ниже второго, как раз настолько, чтобы возбудить его гнев. Галки самой высокой касты весьма снисходительны к себе подобным, занимающим низшее положение, и рассматривают их не более как песок у своих ног; акт самовосхваления со стороны первого пришельца есть чистая формальность. Только при слишком тесном сближении доминирующая[70] птица принимает угрожающую позу, а нападает вообще крайне редко.

Степень враждебности высокопоставленных особей по отношению к нижестоящим собратьям прямо пропорциональна положению последних; интересно заметить, что это, в сущности, несложное поведение приводит к беспристрастному урегулированию столкновений между отдельными особями в колонии. Телодвижения, выражающие гнев, и жесты атаки могут возбуждать не только тех, кому они адресованы. Я сам, слыша перебранку двух пассажиров в переполненном трамвае, заставляю себя подавить почти неудержимое желание надавать звонких пощёчин обеим сторонам. Высокопоставленные галки, очевидно, испытывают такие же эмоции, но поскольку их ни в какой мере не останавливает отвращение к публичным скандалам, они и вмешиваются весьма энергично в ссору подчинённых в тот момент, когда их аргументация становится слишком пылкой. Третейский судья всегда более агрессивен к вышестоящему из двух первоначальных бойцов. Таким образом, галки высшей касты, в особенности сам деспот, постоянно действуют по рыцарскому принципу: там, где идёт неравная битва, всегда становиться на сторону слабого. Поскольку большая часть ссор происходит главным образом из-за мест для гнезда (почти во всех других случаях более слабые галки ретируются без борьбы), такое пристрастие сильных самцов обеспечивает активную защиту гнёзд слабых членов колонии.

Общественный порядок в галочьей колонии, однажды установившись, в дальнейшем поддерживается гораздо более добросовестно, чем он может поддерживаться среди кур, собак или обезьян. Мне никогда не приходилось замечать стихийной перетасовки, которая произошла бы без вмешательства извне и была бы обусловлена недовольством одной из низших каст. Только однажды я был свидетелем свержения тирана, дотоле правившего в моей колонии, — самца по имени Золотисто-зелёный. Переворот произвёл возвратившийся странник, который за время своего долгого отсутствия потерял уважение к своему правителю и добился его поражения в первой же схватке. Завоеватель, Дважды-алюминиевый (он получил своё странное имя по двум алюминиевым кольцам, надетым на его обе лапки), появился осенью 1931 года после отсутствия, длившегося все лето. Он вернулся домой сильный духом, возбуждённый своим путешествием и сразу же покорил прежнего самодержца. Его победа была замечательной по двум причинам: во-первых, Дважды-алюминиевый не был женат и, таким образом, сражался один против старого правителя и его супруги; во-вторых, победителю было только полтора года от роду, тогда как Золотисто-зелёный и его жена были из тех первых четырнадцати галок, с которыми я основывал поселение ещё в 1927 году.

Ситуация, в которой моё внимание было привлечено к этой революции, была совершенно необычна. Однажды я увидел, к своему изумлению, как на кормушке маленькая хрупкая самка, занимающая низкое положение на общественной лестнице, подходит бочком совсем вплотную к спокойно кормящемуся Золотисто-зелёному и, словно вдохновляемая какой-то невидимой силой, вдруг принимает позу самовосхваления, в то время как крупный самец тихо и без сопротивления уступает ей своё место. Вслед за этим я заметил недавно вернувшегося героя, который на моих глазах занял место Золотисто-зелёного. Сначала я подумал, что свергнутый деспот под влиянием своего недавнего поражения настолько подавлен, что позволяет запугивать себя другим членам колонии, в том числе и упомянутой самке. Однако это предположение оказалось ложным: только что Дважды-алюминиевый победил Золотисто-зелёного, и тот навсегда остался вторым по старшинству. Что же касается Дважды-алюминиевого, то он, вернувшись домой, влюбился в молодую самку, и они были публично помолвлены в течение двух дней! Поскольку у галок супруги всегда преданно и смело поддерживают друг друга во всех конфликтах, а в семье не существует «порядка кормления», то они автоматически получают равные права и во всех столкновениях с другими членами колонии. Таким образом, жена по необходимости, поднимается до положения своего мужа. Сказанное не остаётся в силе для противоположной ситуации — нерушимый закон гласит, что самец может взять в жены лишь такую самку, которая стоит ниже его на общественной лестнице.

Необычайным во всем этом является не сам факт повышения «в звании», а удивительная быстрота, с которой распространилась весть о том, что маленькая самочка, дотоле третируемая восьмьюдесятью процентами членов колонии, стала «супругой президента», я отныне самое неприятное, что ждёт её, — это неодобрительные взгляды других галок. Но ещё более любопытно то обстоятельство, что птица, повысившаяся в звании, знает о своём продвижении! Если животное становится робким и опасливым после своих неудач — за это ему немного чести; но понимать, что опасности миновали, и встретить эту перемену с соответствующим случаю запасом оптимизма — здесь есть над чем задуматься. Лебедь-деспот правит на своём пруду по таким тираническим законам, что ни один из его собратьев, за исключением собственной супруги, вообще не рискует войти в воду. Вы можете поймать жестокого тирана и унести его прочь на глазах у остальных лебедей, ожидая, что они вздохнут с облегчением и сразу же отправятся поплавать — ведь они так долго были лишены этого. Ничего подобного! Пройдёт несколько дней, прежде чем одна из этих запуганных птиц настолько наберётся храбрости, что позволит себе скромно поплавать около самого берега. И ещё долгое время никто из них не отважится выплыть на середину пруда.

Наша маленькая галочка уже по прошествии сорока восьми часов знала, что она может себе позволить, и мне неприятно говорить, насколько она стала пользоваться своими новыми правами. Птица эта совершенно лишена была той благородной, можно сказать, великолепной терпимости, которую галки высших каст проявляют к нижестоящим. Она пользовалась каждым удобным случаем, чтобы унизить своих недавних сюзеренов; она не довольствовалась принятием важных поз, как это делают высокопоставленные галки, издавна занимающие привилегированное положение. Нет, у неё всегда был наготове действенный и злобный план нападения. Одним словом, наша галка вела себя крайне вульгарно.

Вы считаете, что я очеловечиваю животное? Вероятно, вам неизвестно одно обстоятельство: те элементы нашего поведения, которые мы привыкли называть человеческими слабостями, в действительности почти всегда являются свойствами предчеловеческими, иными словами — общими для нас и для высших животных. Поверьте мне, я не приписываю по ошибке человеческие свойства животным: как раз наоборот, я демонстрирую то огромное наследство, которое мы получили от животных и которое живёт в нас по сей день. И если я говорю прямо, что молодой самец влюбился в галочку-самку, то тем самым не облекаю животных в человеческие одежды, напротив, я вскрываю остатки инстинктивного поведения у человека, полученные нами от животных. И если вы не согласны со мной в этом пункте и отрицаете, что любовь есть древняя сила инстинкта, то я лишь могу предположить, что вы сами не способны пасть жертвой страсти.

«Влюбиться» — подумайте, как это странно! В этом слове сущность физического процесса выражена с реалистической решительностью: словно раздался громкий удар — и вы уже любите! Было бы трудно придумать более подходящий символ. И в этом плане многие высокоорганизованные млекопитающие и птицы ведут себя подобно человеку. У галок «Великая Любовь» очень часто вспыхивает совершенно неожиданно, в течение одного-двух дней, точно так же, как у людей — при первой встрече. Как сказал Марлоу[71]:

Причин не знаем. Ясно лишь для нас —

Любовь проходит сквозь цензуру глаз,

Рассудочность не зажигает кровь.

Не вечно ль первый взгляд родит любовь?

Пресловутая любовь с первого взгляда играет большую роль в жизни диких гусей и галок — это подчас производит глубокое впечатление на наблюдателя. Мне известно несколько случаев, когда любовное согласие достигалось при первом знакомстве. Дальнейшее присутствие любимого при подобных эмоциональных состояниях не столь необходимо для поддержания привязанности, как могло бы показаться с первого взгляда. Более того, это может оказаться невыгодным. При любых обстоятельствах временное расставание может сохранить нечто, что разрушается годами близости. Наблюдая диких гусей, я неоднократно замечал, что помолвка заключалась в тот момент, когда двое очень близких друзей вновь встречались после весьма длительной разлуки. Даже я сам бывал тронут этим, в сущности, совершенно типичным явлением. Однако это совсем другая история.

Многие из моих читателей, особенно те, которые немного знакомы с психологией, критически приподнимут брови при слове «помолвка»: они привыкли рассматривать животных в той или иной мере как грубую скотину и считают, что любовь и брак у этих созданий базируется на мотивах гораздо более плотских, нежели у человека. Это совершенно несправедливо в отношении тех животных, в жизни которых любовь и брак играют важную роль. У тех немногих птиц, брачные узы которых достаточно длительны и чьё поведение в этом плане исследовано чрезвычайно детально, помолвка отделена от момента физической близости весьма длительным периодом времени. Напротив, у видов, сочетающихся браком лишь для того, чтобы воспитать один выводок (например, у многих певчих птиц, цапель и других), время помолвки по необходимости короче. Что же касается тех, которые соединяются на всю жизнь, то они оказываются «помолвленными» задолго до вступления в брак.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.