Паук в футляре
Паук в футляре
Чтобы найти его, нужны зоркие глаза и терпение. Глаз достаточно двух, а терпения — много.
А искать надо не паука и не паутину, а… футляры паутинные, инкрустированные землей, песком, сосновыми иглами. Подумать о них можно что угодно. Не сразу догадаешься, что сработаны они пауком. Лежат плотно на земле или вверх из нее торчат. Ширина их — сантиметр, а длина — сантиметров пять — пятнадцать. В солнечный день, сразу после дождя, их легче заметить, потому что они уже подсохли и кажутся светлее мокрой ещё земли.
Когда прославленный молвой старый принцип оптимизма „Кто ищет, тот…“ вознаградит наше усердие, осторожно откинем в сторону иглы и увидим, что одним концом паутинный футляр? — конус? трубка? колбаса? или что-то иное в этом роде — глубоко уходит в землю. Вертикально или чуть косо вниз — на полметра (на 20–90 сантиметров).
Паук, добровольный узник своей изобретательности, паутинный футляр, в котором живет, наглухо заплел плотным шелком на обоих концах. К стенкам норки ничем он не привязан, не приклеен, но не пытайтесь, чтобы паука поймать, тянуть из земли за вершинку его паутинную камеру заключения. Вытянуть ее целенькую было бы легко, если бы не сидел в ней паук. Как только он почувствует, что стены его жилища поползли вверх, сейчас же бросает якорь: хелицеры свои вонзает сквозь обивку в стенку норки, а брюшком упирается в другую, противоположную. Держится крепко, и паутинная его конструкция, если продолжаете ее тянуть, рвется.
Поэтому лучше не полениться и раскопать ее до дна. Или приманите паука мухой, просто, наконец, травинкой. Коснитесь чем-нибудь легонько надземного рукава паутинной трубки — обманутый паук кинется в этот рукав ловить добычу. И сам поймается; прижмем конец рукава, уходящий в землю, и отрежем пауку путь к отступлению.
Вот теперь футляр осторожно разорвем и паука рассмотрим. Тех, кто при этом не присутствует, прошу смотреть на рисунок. Комментария к нему будет только два — о хелицерах и паутинных бородавках. Хелицеры очень большие, их крючья, похожие на сабли, сгибаются и разгибаются вертикально (почти у всех других наших пауков сгиб-разгиб горизонтальный).
Трагедия в футляре: атипус и муха
А паутинные бородавки (последней пары), трёхчленистые и длинные, торчат из брюшка, словно хвостики; ими паук орудует ловко, как пальцами, сгибая и разгибая их в суставах.
По одним лишь хелицерам и бородавкам-хвостикам паука легко узнать — это атипус. А будут ещё сомнения — переверните его на спину и увидите на брюшке четыре светлых овала — четыре крышечки (элитры) над легочными мешками. Значит, паук четырёхлегочный.
Если поймали его в паутинном футляре, наверняка наш атипус — самка. Потому что самцы обычно бродяги, бездомные и ночные. Ростом меньше самок (8–9 миллиметров, а те — 12–20), темнее, почти черные (самки бурые), как ночным бродягам и положено.
Впрочем и домовитые их подруги светлому дню не очень доверяют: мир ночи для них безопаснее. Когда под жарким солнцем закипает жизнь на земле, они удаляются в глубины обитого шелком подземелья: ос помпилов боятся! А ночью ползут в стелющийся по земле рукав своей паутинной упаковки. В этом футляре караулят добычу. Ползет ли по мху сороконожка, мокрица и наползет на этот футляр, сядет ли на него комар — вдруг рвется под ними „земля“, длинные крючья-сабли хватают неосторожных путников за что попало и тащат вниз, в „колбасу“.
Добычу паучиха сначала подвесит на ниточках и спешит наверх — заделывать дыру в „волчьей яме“. А потом, когда дело это сделано, не спеша и с аппетитом пообедает.
Атипусы любят землю песчаную, известковую, рыхлую, которую рыть легко, где-нибудь на пустыре (и часто вблизи городов), на склоне холма, в придорожной насыпи или на опушке соснового бора. Иногда и в расщелинах скал плетут свои футляры. На местах, казалось бы им очень подходящих, иногда этих пауков можно искать долго и напрасно. Но если одного нашли, другие где-то рядом.
У нас атипусы живут на юге страны — к северу до Тернополя, Курска и Чкаловской области.
Про этих пауков натуралисты прежде рассказывали разные небылицы. По ночам будто бы, прорвав свои футляры, выходят атипусы поохотиться в окрестностях.
— Ни к чему им это, — возражали скептики. — Дичь сама приходит к паукам на дом: дождевые черви, роясь в земле, наткнутся на паучью резиденцию — атипус их хватает и ест.
Тогда два британских натуралиста, два друга, Грант Аллен и Фредерик Инок, решили, что пора уже установить истину не словами, а делами.
Фредерик Инок, „восторженный и наблюдательный“ (он мог, говорит Грант Аллен, „просидеть целую ночь напролет, чтобы проследить выход какого-нибудь насекомого из яйца“), переключил свой энтузиазм и любознательность с насекомых на атипусов и так тщательно и добросовестно их изучил, что до сих пор исследователям пауков почти нечего прибавить к его наблюдениям, хотя опубликованы они были ещё в 1885 и 1892 годах.
Покинув мамин дом-трубу, молодая паучиха из рода атипусов тотчас, как только найдет подходящее место, строит свою собственную трубу-дом, в котором и сидит до самой смерти. Только беда какая-нибудь стихийная может выгнать ее из добровольного заточения в шелковом футляре.
Строит она сначала его надземный этаж. Плетет вокруг себя просторный паутинный каркас, предварительно привязав тонкими нитями его коническую вершину к травинкам. Поэтому первоначально все ее сооружение обтекаемым своим концом торчит вверх из земли, наподобие устремленной в небо ракеты на старте.
Но позднее нити часто рвутся, и хитроумная ловушка паука, поникнув, стелется по земле.
Соорудив рыхлый каркас, паучиха роет внутри его и под собой землю. Роет длинными хелицерами[26] и, зажав комочек земли между ними, пытается протолкнуть его через переплетения своих строительных лесов. Частью это удается, но немало мокрой от слюны земли прилипает к паутинкам каркаса. Искусно орудуя саблями хелицер, но теперь уже как каменщик мастерком, тщательно штукатурит землей и песчинками внутренние стены возвышающегося над ней паутинного конуса.
Потом опять, вращая вокруг себя брюшком, оплетает ещё раз штукатурку паутиной. Снова роет под собой землю, выталкивает, сколько может, наружу, остальную вмазывает в стены. Так, опускаясь все ниже и ниже, постепенно, но очень целесообразно с точки зрения организации труда заканчивает и подвальные покои своего дома. Но между наземным и подземным „этажами“ никаких перегородок нет. Связывает их только тонкая нить. Ее паучиха, притаившись в подземелье, держит в лапке. Лишь только неосторожная муха или пчела опустится в полном неведении на оштукатуренную ловушку, весьма похожую на обломок стебелька, сотрясение нити сейчас же о том сигналит паучихе. Тихо крадется она наверх, подползает осторожно как раз под то место, где сидит муха, и поднимает вверх свои спаренные сабли. Лишь тонкая паутинная стенка разделяет легкомысленное насекомое и паука, готового эту стенку пробить острым и отравленным оружием. Какая разыгрывается затем драма, мы уже знаем.
Старую идею о том, что атипусы будто бы убивают и едят дождевых червей, опыты не доказали. В меню их только насекомые: мухи, жуки, пчелы, тли, иногда сороконожки, а осенью, говорит Грант Аллен, „едят они уховерток, приправленных мокрицами“.
Осенью же, в сентябре — октябре, принимают паучихи гостей — самцов. А потом — часа через два — сцапают гостя и съедят или, равнодушно помиловав его, замирают, коченеют и спят в сонной дремоте анабиоза всю долгую зиму, как медведи в берлогах.
Осенняя непогода, дожди и снег непоправимый наносят вред бездействующим надземным ловушкам. Пробудившись весной, паучихи переделывают их заново или пристраивают сбоку от старой новую ловчую „колбаску“.
Атипусы-самцы все лето живут в одиночестве в маленьких норках или бродят бездомные. Впрочем, факт их бродяжничества установлен не твердо. Ф. Инок заметил, а Г. Аллен записал, что и самец атипус живет безвыходно
„в отдельном маленьком гнезде до тех пор, пока не наступит время увлечений. Тогда он первый раз в своей жизни оставляет норку и отправляется туда, куда зовет его судьба. Для него это весьма серьезное и опасное дело“.
Итак, бродяги ли они или домоседы — всех вдруг в сентябре холостая жизнь начинает тяготить, как невыносимое бремя. Фанфары любви настойчиво и властно зовут их в поход. Рискованный и нелегкий, и это большой подвиг маленьких пауков.
И пауки-мужчинки, одержимые могучим инстинктом, ринулись все, ищут по бездорожью своих свирепых амазонок.
Сколько паучьих миль он прошел, скольких врагов перехитрил — неизвестно, но вот один из них лукавый терем своей суженой нашел. Он почти наткнулся на него, и это было как залп над головой случайного прохожего! Паук замер на мгновение, словно окаменел. Первое потрясение прошло, но он ещё ждет, будто хочет „собраться с мыслями и укрепиться духом“. Затем — весь напряжение! — осторожно вступает в опасную зону — на шелковый конус западни. Самое легкое его сотрясение — и метко прорвут штукатурку ядовитые стилеты, и рухнет пол под ногами прямо на острые ножи гильотины, как в камере „умблиеток“ дурно знаменитой Бастилии. Каждый шаг опьяненного страстью паука — это шаг по тонкой парусине над притаившимся тигром. Поэтому он больше не медлит. Лишь ступив на западню, тут же вежливо стучит по ней лапками и педипальпами в условленном (эволюцией!) ритме. Отбивает понятную паучихе морзянку: „Я пришел — не муха. Не убей сгоряча!“
Небольшая пауза, напряженная вниманием, и опять паук отстукивает свою рискованную серенаду.
Теперь-то зачем он ждал, зачем была пауза?
Он ждал ответа. Если паучиха стать матерью не готова или, напротив, он опоздал: до него тут уже побывал подобный гость, резкий удар по шелковой трубе предупреждает его: „Удались!“
Все ясно! Упрашивать себя вежливый паук не заставляет, поспешно ретируется.
Но если и после второго куплета серенады, исполненной на смертоносном барабане, все тихо там, где затаилась гибель, значит, паучиха ждет гостя, лежит в обитых шелком покоях. Значит, чарующие звуки свадебного там-тама услышаны отшельницей как раз вовремя, смирили ее охотничьи страсти, пробудив новые. И она не мчится теперь, как прежде, вверх по военной тропе, одержимая одним: убивать, убивать! — а мирно ждет жениха, укрощенная инстинктом.
Он капли слюны роняет на паутинный футляр, который хранит ее уединение, — чтобы тот мягче стал, чтобы „зубы“ об него не поломать[27]. Рвет крючьями там, где послюнил, и „самым воровским образом, — по мнению Гранта Аллена, — пробирается в комнату своей возлюбленной“.
„Если вы захотите соломинкой или гвоздиком отстранить паука, когда он разрывает преграду, отделяющую его от предмета его юных мечтаний, он с яростью набросится на ваши пальцы или на ваше орудие“.
Теперь вдвоем живут они в футляре, а к лету их будет сто, ибо столько яиц (или больше — 150) спеленает паучиха шелковым коконом и подвесит на манер гамака в подземелье. Но случится это не скоро — через много месяцев после визита жениха, обычно в июле и августе на следующий год.
Юные паучата вылезут из лопнувших яиц в августе — сентябре. И тогда в футляре станет тесно: до весны, всю осень и зиму, живут они с мамой в шелковой трубе. А весной, в марте и апреле, в трубе прогрызут дырку и недружной ватагой расползутся по траве вокруг.
„Я никогда не видел, — говорит Бристоу, — чтобы они летали на паутинках, но замечал, как бегают по ниточкам-мостам, перекинутым с одного растения на другое“.
Затем юные атипусы строят свои первые детские норки, растут, расширяют их или, покинув, роют новые, и тут мы вновь возвращаемся к тому, с чего начали с ними знакомство.
Знакомство тем особенное, что пауки этого древнего рода во всем необычные: в родстве они с заморскими птицеедами, отшельники в футлярах, ловушки у них очень странные и оригинальные. Но мало этого! Не похожи они на наших пауков и поразительным долголетием и преждевременными, казалось бы, браками. В самом деле, свадьба в сентябре, яйцекладка в июле (через 10 месяцев!), паучата колыбель-футляр покидают в марте — апреле: через 18–19 месяцев после свадьбы родителей и через полгода и больше после рождения из яиц. Четыре года пройдет, прежде чем сами они первым приплодом наполнят шелковые футляры. А после первого будет и второй — ещё два-три года. Надо полагать, говорит Бристоу, живут эти пауки семь и девять лет. Одна паучиха-атипус кормилась у него в неволе, чем он подавал, пять лет, а поймана была вполне уже зрелой.
Осталась нам неизвестной только судьба игрока на барабане смерти, которого мы оставили как раз тогда, когда он отважно нырнул в футляр своей красавицы.
— Незавидная у него жизнь, — решил Грант Аллен, когда хорошо эту жизнь изучил. „Хозяйка дома исправляет повреждение, сделанное воровским вторжением ее супруга, а затем держит его под строжайшим надзором“. Когда он ей надоест, она знает простой способ отделаться от него — съесть.
Это-то, впрочем, дело обычное: таков финал супружеской жизни у многих пауков. Необычно другое: нередко паук и паучиха равнодушно терпят друг друга не день и не два, а много месяцев, иногда всю зиму до весны, когда паук либо своей смертью умрет, либо, живой и невредимый, благополучно прокусив стенку дома, уйдет из футляра бродить холостяком до осени.
У Ф. Инока был случай: атипусы-супруги прожили мирно почти десять месяцев в одной норе. Но потом… потом, когда паучатам пришла пора родиться, хозяйка дома все-таки съела своего гостя.
— Все это для блага племени, — уверяла Аллена одна знакомая паучиха.