Когда лекарства не спасают

Когда лекарства не спасают

А помогают ли животные своим раненым?

Иногда да. Но чаще нет. Наоборот даже — добивают их. Чуть позже я объясню, что в этом жестокосердии есть смысл: и эволюционный и медицинский.

Слоны помогают раненым товарищам: поддерживая с двух сторон, пытаются увести подальше от охотника. И павианы уносят раненых павианов, а вискачи и сурки затаскивают подстреленных сородичей в норы.

Галки, говорит Реми Шовэн, «которые все знают друг друга в своих небольших колониях, приходят в сильнейшее волнение, не досчитавшись кого-нибудь из своих. Они набрасываются тогда на любое животное, уносящее любой черный предмет, и даже на своих сородичей, если им в этот момент случится держать в клюве черное перо».

Известна история одного слепого пеликана. Он жил пенсионером в колонии пеликанов. Сам рыбу ловить не мог, но его кормили сородичи. Раненые и слепые вороны тоже иногда неплохо живут среди других ворон. По-видимому, больным сородичам тех птиц, в «лексиконе» которых есть особые позы попрошайничества, похожие на птенцовые, легче удается «убедить» своих собратьев накормить их. Во всяком случае, разные птицы обращаются со своими ранеными по-разному.

Галки, вороны, сойки, сороки с криками тревоги летят на помощь попавшему в беду товарищу. Если он бьется, поднимают вокруг большой переполох, созывая всю стаю, и шумом, облетами пугают и отвлекают врага. Если их товарищ уже мертв, молчит и не шевелится, осторожно кружат над ним.

Внезапная смерть серебристой чайки «заставляет всю стаю бесшумно рассеяться».

Крачки тоже с пронзительным криком кружат над раненой крачкой, если она бьется. Если едва шевелится, летают молча. Когда она затихнет, все улетают. Потерявших много крови и тяжелораненых крачки обычно добивают.

«Здоровый» инстинкт уничтожения неполноценных заставляет часто птиц и зверей убивать своих больных, немощных, хромых или непохожих на видовой стандарт оперением, шерстью или еще чем-нибудь «выродков».

Пингвины нападают на всех пингвинов своего вида, чем-либо отклоняющихся от нормы (как они ее себе представляют). Так же поступают и куры, волки, собаки, олени и многие, многие другие. Поэтому альбиносы и животные, родившиеся с другой, не типичной для их вида окраской, обычно долго не живут. Их отовсюду гонят, бьют, часто забивают насмерть, и они пугливо держатся с краю от стада и, конечно, делаются легкой добычей для хищников^[42].

Это изгнание непохожих — один из механизмов естественного отбора: без известной стандартизации вид не может быть жизнеспособным.

Изгнание же больных животных полезно для сообщества также и с медицинской точки зрения. Вольные не только обуза для всей стаи, но и опасны, потому что заразны. Их прогоняют, их убивают.

В муравейниках (во всех или некоторых?) есть даже особые изоляторы для больных муравьев. Есть там и кладбища! Мертвые в муравьином государстве не валяются где попало на дорогах и улицах. Нет, их хоронят всегда в одном месте.

Мы разговариваем, обмениваясь звуками, а муравьи — запахами. Разные пахучие вещества, которые выделяют их железы, побуждают рабочих муравьев собираться по тревоге, бежать за добычей, ухаживать за маткой, кормить личинок, перетаскивать коконы.

Муравьи и после смерти продолжают некоторое время «разговаривать»: их тело выделяет пахучие вещества, и поэтому собратья ухаживают за ними, как за живыми. Но через день-два наступает разложение, и запахи смерти заставляют рабочих муравьев «прозреть»: тут только уносят они мертвых подальше от муравейника.

Эти похоронные шествия вызывают лишь некоторые, а не все продукты распада муравьиных трупов. Главным образом жирные кислоты и их эфиры. Когда этими веществами экспериментаторы обмазывали живых муравьев, то другие муравьи не пускали их в дом. Хватали и волокли на кладбище: на свалку, где складывают они своих мертвых сородичей. «Живые покойники, — пишет известный биолог-экспериментатор доктор Уилсон, — разумеется, поспешно возвращались домой, их снова „хоронили“. И так продолжалось до тех пор, пока после многократного повторения похоронного обряда запах смерти не выветривался совершенно».

После того что узнали сейчас о муравьях, естественно задать себе вопрос: а где умирают другие животные? Только ли у муравьев есть кладбища?

Животные редко умирают естественной смертью. Многие гибнут в когтях у хищников, многих губят и болезни. Редко кто доживает до глубокой старости. Но и тут спокойно умереть ему не дают: даже львов, когда они стары, бывает, что загрызают гиены, тигров — дикие собаки, а медведей — волки. А если лев еще силен, хоть и стар, и гиены на живого напасть не решаются, то они сидят невдалеке и ждут, когда он умрет. И грифы его уже заметили и давно кружат, требуя своей доли. Когда он умрет, вся эта веселая компания сразу на него набросится и съест.

Вот почему — и еще потому, что, умирая, они забиваются в чащу, ущелья, норы, — трупы диких животных редко попадаются людям на глаза.

Потому-то и странно, что иногда в иных местах находят целые, можно сказать, залежи костей, например слонов, лам и пингвинов. Не древние кости, не ископаемые, а свежие «залежи»: видно, что еще недавно во плоти, шерсти и перьях бродили они по земле в образе живого зверя или птицы.

Впечатление такое, будто слоны умирают не где попало, а в определенных местах. О кладбищах слонов сочинено немало разных историй, легенд, былей и небылиц. Что в них правда, а что ложь, я решить не берусь. Но рассказать об этом стоит.

«Вся Африка — кладбище слонов!» — с горечью сказал один натуралист, когда его спросили, где умирают слоны.

А на Цейлоне говорят: идут умирать они в Анаваджапур — в старый город, бывшую столицу древнего Цейлонского царства. Теперь он лежит в развалинах, густым лесом заросли его руины. Нет там людей, но приходят иногда слоны. Старые и больные. Приходят умирать. И стоят у забытых людьми развалин, грустно качая мудрыми головами, и ждут смерти.

Слоны Индии приходят в ущелье у безлюдного озера, чтобы сложить здесь свои старые кости. А в Африке, в стране Сомали, есть, говорят, тоже усеянная костями гигантов долина в глуши пустынных холмов. Дорогу к ней люди не знают. А если кто и знает, помалкивает, никому не рассказывает, потому что там всюду на земле лежат драгоценные бивни. А это большое богатство.

Наверное, все это только легенды. А как же натуралисты? Неужели не волнует их эта старая тайна, эти трогательные рассказы о последних днях слонов? Неужели ни разу не подумали они проверить, нет ли тут хоть немного правды?

Тридцать лет назад А. М. Макензи заметил, что смертельно раненные слоны в Уганде всегда уходят на север. И вот однажды он пошел по кровавым следам за одним кандидатом в мертвецы. Всё на север и на север. Слон, собрав последние силы, переплыл реку Перкуэлл. Выбрался на остров, посреди ее. Макензи за ним. Там на острове он слона добил.

И представьте себе: нашел здесь скелеты еще двадцати слонов. Все без бивней. Наверное, решил Макензи, их унесли негры. Они об этом кладбище, конечно, знали, но молчали, потому что без труда добывали здесь слоновую кость, а это немалые деньги.

Через неделю Макензи опять приплыл на остров и, расположившись лагерем, стал наблюдать. Каждый день он видел, как на берег выбирались, с трудом преодолевая течение, больные и раненые слоны и оставались здесь навсегда. Однажды пришли два толстокожих — умирающий и здоровый, который провожал друга.

В реку вошел и поплыл только больной, а его верный товарищ уныло побрел обратно^[43].

Макензи думает, что открыл он не главное, а, так сказать, вспомогательное кладбище: на нем умирали слоны, когда у них не было сил добраться до главного. Массаи уверяли его, что «главное» лежит в земле Кавамайя и куда больше этого.

Очень интересные (но правильные ли?) свои наблюдения А. М. Макензи опубликовал в октябре 1937 года. С тех пор многое ли мы узнали о последних днях диких слонов?

На другой стороне Атлантического океана, в Южной Америке, тоже рассказывают люди невеселые истории о кладбищах, но не слонов, которых здесь нет, а гуанако, диких прародителей лам.

Чарлз Дарвин, путешествуя по Патагонии, видел бренные останки многих гуанако, и странно: лишь в определенных местах. Там, где сходятся долины рек Санта-Круц и Галлегос, на бесплодной земле рассыпаны кости безгорбых «верблюдов» Нового Света.

Другой знаменитый путешественник, Гудзон, уверяет даже, что был на похоронах гуанако. «Представьте себе, — живописно рассказывает он, — серую пустыню, поросшую старым уродливым терновником. В течение долгих веков приходило сюда несметное число животных, чтобы пережить здесь свои предсмертные муки. Вот и теперь пришел один такой страдалец. Он собрал последние силы, чтобы пролезть в густую чащу, в полусвете которой кажется еще более дряхлым, худым, сухим, как привидение: шерсть висит клочьями, он устремил во мрак воспаленные глаза, уже отуманенные смертью».

Интересно было бы узнать, как там теперь: всё еще ходят гуанако умирать на эти кладбища? Или их перепахали тракторы? Или вообще все это сказки?