12

Хотя бомбардировки продолжались, правда, в тот день бомбили не сам Тир, а его окраины, архиепископ маронитской городской церкви прилег вздремнуть в своем епископском дворце. По крайней мере, так нам сказали в первый раз, когда мы явились повидаться с ним. При вторичном посещении охранник жестами дал нам понять, что архиепископ в настоящий момент бреется и, как могло показаться, причесывается, судя по тому, что рука охранника, задержавшись возле подбородка, затем воспроизвела на уровне макушки нечто похожее на движения гребня. Не то чтобы архиепископ был особенно озабочен своей внешностью, как мы могли бы заключить, но эти заботы стали необходимы вследствие ежедневных морских купаний: архиепископ, когда не был в отъезде, сохранял привычку к ним. «Плавание проясняет мысли, — говорил он нам, — и помогает выдержать тяготы нынешней ситуации».

Возвратясь из поездки по удаленным от границ селениям, в той зоне боев к югу от реки Литани, где израильтяне только что объявили любую движущуюся машину законной целью обстрела со стороны своей авиации, монсеньор Шухралла Набиль Хадж был ошеломлен тем, что увидел. Как всех, его поразили боевой дух Хезболлы и качество ее вооружения: «Всегда считалось, что израильтяне непобедимы, а теперь… Отныне многие арабы станут говорить: мы знаем, как с ними справиться!»

Следовало ли этому радоваться или, напротив, тревожиться, но главной, неотложной заботой архиепископа в данный момент являлось другое. Как он подчеркнул, в лоне Оттоманской империи исторически сложилось, что шииты и христиане Южного Ливана вместе, бок о бок противостояли тяготам своего положения религиозных меньшинств. И если говорить о христианах, стабильное положение в регионе им, по его убеждению, могло бы обеспечить только окончательное разрешение палестино-израильского конфликта, то есть самый невероятный из всех возможных вариантов его развития. «Господь наш посетил Тир, — добавил он, — апостол Павел провел здесь неделю, в триста пятидесятом году на собор в этот город съехались три сотни епископов… А ныне молодые спрашивают меня, есть ли еще будущее у Тира и даже у всей остальной страны». В заключение архиепископ, чью речь поминутно прерывали звонки его мобильника, вздохнул: «Нужно чудо. Только оно могло бы нас спасти в этой ситуации». Однако фраза прозвучала так, что нельзя было понять, намекал он на положение местных христиан или имел в виду судьбу Ливана в целом.

Когда, прибыв с севера и перебравшись через реку Литани пешком по мосту Касмия, разрушенному бомбардировкой так, что его опоры торчат из неглубокой воды, — приходится ждать среди банановых плантаций, когда за вами придет машина из Тира, и наконец быстро, как только возможно, мчаться по дороге, изрытой воронками, одолевая десять километров, отделяющих мост от города, — когда вы таким образом подъезжаете к Тиру с севера по шоссе над морем, внизу волны разбиваются о берег, а по ту сторону дороги разрушенные дома вперемешку с теми, что остались стоять, являют собой нечто наподобие пирожного «Наполеон». Многоэтажки, ставшие мишенью для «умных бомб», создают впечатление, что город покинут своими обитателями или, может быть, его жизнь ушла в подвалы.

Затем, по-прежнему следуя вдоль северного побережья полуострова, вы проезжаете мимо лагеря палестинцев Аль-Басс, там царит оживление, преимущественно торговое, и не то чтобы нормальное, а прямо-таки лихорадочное, даром что строго ограниченное, запертое в пределах этого анклава; после чего вы попадаете в христианский квартал, расположенный вокруг старого порта. По-видимому, этот квартал потерпел не больше ущерба от войны, чем палестинский лагерь, зато он не на шутку страдает от запрета рыбакам выходить в море и от поспешной эвакуации туристов в первые дни конфликта. От внезапно прерванного курортного сезона там и сям остались следы, к примеру, пригласительная афишка конкурса на звание «Мисс Тир»: «With your beauty and self-confidence, you can be the queen!» («C вашей красотой и уверенностью в себе вы можете стать королевой!»).

И ниже:

2005 — Майя Нехме

2006 —?

Вот бы славно встретить эту Майю Нехме и расспросить, как ей нравятся текущие события, если, конечно, она не покинула город, чтобы укрыться в безопасном месте. Нет сомнения: Майе Нехме суждено сохранить за собой титул еще на год. А в случае полной победы Хезболлы она, вероятно, даже станет последней в династии «Мисс Тир».

Пока же, хотя часть населения унесла ноги, убыль тотчас восполнили беженцы из тыловых районов или других, более небезопасных кварталов, так что жизнь в окрестностях старого порта продолжается в условиях осажденного города, но одновременно и курорта. Это немножко напоминает Дубровник в кольце сербско-черногорских враждебных сил, там в промежутках между артобстрелами можно было видеть у подножия крепостной стены детей, занятых ловлей осьминогов, а отель «Аргентина» продолжал обслуживать журналистов и членов гуманитарных организаций в обстановке исключительно изысканной, и, если не считать кое-каких проблем со снабжением, уровень комфорта был выше того, какой был бы здесь в мирное время. В Тире подобную же клиентуру в том же стиле принимает гостиница «Аль-Фанар», расположенная на северной оконечности полуострова у самого маяка, которому она и обязана своим названием. Об этом отеле мало сказать, что его окна выходят на море, — когда оно неспокойно, волны разбиваются о скалы, из которых вырастает гостиничное здание.

Слева от него, то есть с южной стороны, простирается променад для пеших прогулок, вдоль которого тянется рядок облезлых пальм — эти посадки, даже незавершенные, уже наносят непоправимый ущерб красоте пейзажа. Там удят рыбу или просто слоняются невозмутимые старики, между тем как вокруг копится мусор, кучи отходов, которые больше никто не убирает, привлекают бродячих кошек, почти обязательно рыжих, и собак, хотя последних гораздо меньше. Если пойти в том же направлении дальше, взгляду в конце концов предстанет пустырь, расположенный ниже дороги, над которым возвышается водокачка и где среди зарослей олеандров и бугенвиллеи виднеются колонны, портики и другие античные развалины. Поодаль от берега морские волны разбиваются о какие-то высокие руины, если верить туристическим справочникам, это остатки финикийского порта. Отсюда, с самой высокой точки полуострова, видно все побережье, тянущееся к югу от Тира до самой израильской границы. Вокруг палестинского лагеря Рашидия в воздухе тают султаны дыма, хотя этот лагерь так же, как Аль-Басс, от войны прямого урона не потерпел, то же происходит с поселком Рас аль-Аин. Все это пока еще слишком далеко, чтобы шум морских валов, дробящихся о скалы, хотя бы отчасти мог заглушить залпы. Но если слух у вас наметан, вы все-таки услышите, что залпы стали ближе, их звук меняется, из чего следует, что это Хезболла запускает реактивные снаряды из банановых плантаций, расположенных на побережье поодаль. («Остерегайтесь банановых плантаций! — сегодня утром предупреждал шофер такси, который привез нас из Бейрута, да еще настоял, что проводит пешком на другой берег реки Литани. — И обходите стороной автозаправочные станции, которые еще не разрушены!» А мы-то с Кристофом все же машинально направились к уцелевшей автозаправочной станции, под навесом которой, казалось, можно было укрыться, благо станция явно безлюдна. Прямо напротив станции у подножия рекламного щита, приглашающего посетить ферму по разведению страусов Middle East Ostrich, лежал стального цвета «BMW» с выбитыми окнами, на его капоте восседала целлулоидная кукла, расположенная так продуманно, что возникало подозрение, не фотограф ли оформил этот натюрморт для съемки. После отъезда шофера в тишине неприветливого места, такой мертвой, что журчание воды в оросительном канале напоминало шум водопада, зазвенел мой мобильник. Меня аж передернуло. А дело было всего лишь в том, что мне пришла пора услышать из уст операторши напоминание о «специальном подарке», которое было бы не слишком уместно, даже если бы я его получил в более подходящих условиях: речь шла о сообщении, несколько недель назад присланном от «Института Родена», где мне, ожиревшей рыхлой женщине, собирались подправить фигуру.)

От шоссе до самого моря, с обеих сторон обрамленное развалинами, тянулось кладбище. Вплотную к нему лепилось одноэтажное строение, должно быть морг. Перед ним прямо на тротуаре стоял брошенный гроб, пустой, новехонький, из светлого дерева. Помнится, за моргом начинался спуск к большому перекрестку, на котором стояли несколько лавок, их металлические шторы, закрывающие вход, были опущены. Рысцой, но мелко семеня, мимо пробежала дама в зеленовато-голубом спортивном костюме и платочке в тон. На пути попадались пешеходы, озабоченные своими неведомыми делами. Все выглядело обычным, мирным, вплоть до появления мопеда с бородатым, если не ошибаюсь, молодым человеком с авторитарными замашками, приказавшим всем исчезнуть. Редких прохожих как ветром сдуло. Надобно заметить, что с того момента, как израильтяне обрушили проклятие на средства передвижения, циркулирующие по дорогам Южного Ливана, запрета на них уже не нарушал никто, за исключением курьеров Хезболлы, да и те чаще всего пользовались двухколесным транспортом, должно быть, питая иллюзию, что так беспилотным разведчикам труднее их засечь. Теперь над скрещением дорог завис вертолет «апач», он подлетел совершенно неслышно, но вместо того, чтобы запустить ракету, чего можно было ожидать с тем большей вероятностью, что по некоторым сведениям в одном из домов, выходивших окнами на этот перекресток, обосновалось местное гнездо Хезболлы, он ограничился тем, что посылал вокруг себя множество инфракрасных противоракетных обманок, те порхали вокруг него, как дымовые ленточки от горящего магния.

По улицам, теперь обезлюдевшим, где все вокруг ровным слоем покрывала серая пыль, где там и сям не хватало одного-двух домов или просто этажей, выше четвертого превращенных в кучи громоздких бетонных блоков, наваленных друг на друга или провисавших на металлической арматуре, пока еще удерживающей их от падения, я дошел до квартала, прилегающего к порту. Здесь появление «апача», по-видимому, не вызвало ни малейшего беспокойства. Изредка встречались открытые бистро, их столики были выставлены наружу. Посетители играли в триктрак (или в нарды?), одну партию за другой. Муниципальный агент, ответственный за сожжение мусора, объезжал территорию. Возле башни, что высится над морем севернее, — ее возведение, должно быть, приписывают крестоносцам, — татуированные парни в шортах только насмехались над ответственным за мусор и снова и снова плюхались в волны (неподалеку от берега плавала свежеубитая дорада, вероятно, жертва рыбака, пустившего в ход динамит). Похоже, здесь все сплошь сунниты и по большей части беженцы из тыловых областей. Один из них, назвавшийся «Али-Харб», то бишь «Али-Война», уроженец селения Аль-Мансури, расположенного на полпути между Тиром и израильской границей, рассказывал о бродячих собаках, пожирающих трупы на дорогах; но поскольку он сам признавал, что бежал, как только началась война, представляется маловероятным, чтобы ему довелось самолично присутствовать при подобных сценах.

При виде купающихся молодых людей меня обуяло желание последовать их примеру наперекор сомнениям, которые поначалу возникли, ведь как-никак обстановка была не самая благоприятная. На закате солнца я все же немного поплавал у подножия отеля «Аль-Фанар», пока тележурналист, собравшийся снять «панораму» с морем на заднем плане, не послал ко мне одного из своих мордоворотов с требованием убраться из кадра.

Возвращаясь к себе в номер в более чем скудном одеянии, да к тому же весь липкий от соли, я столкнулся нос к носу с молодой обольстительной женщиной, производившей неописуемо замысловатые жесты тонкими руками вокруг своего точеного лица и золотистой шевелюры. Я узнал Сабрину Тавернайз, полулегендарного репортера «Нью-Йорк таймс». Похоже, она меня проигнорировала. Но с другой стороны, много ли найдется обыкновенных мужчин, которые вправе похвастаться тем, что имели ее хотя бы в качестве соседки по отелю, встреченной на лестнице?