Глава 9 Новый взгляд на любовь

Глава 9

Новый взгляд на любовь

Представленная нами гипотеза может кому-то показаться довольно мрачной. Любовь – это зависимость, причем не в образном, а в прямом смысле слова. Некоторые из нас от природы склонны к внебрачному сексу. Даже пингвины на полюсе, те самые, из документального фильма, которыми мы все так восхищались, отнюдь не пример моногамии. А хуже всего то, что любовь – лишь химические вещества, стимулирующие активность определенных нейронных цепей и предназначенные не для того, чтобы возносить человека на высший духовный уровень, а чтобы сделать размножение привлекательным и превратить нас в сырье для эволюции. Все это так примитивно.

Мы слышим возражения с тех самых пор, как начали писать книгу. Людей отвращает идея о том, что ответственность за человеческую любовь лежит на крошечных плечах молекул, находящихся в нашем мозге. В самом деле тревожно: не снизит ли это знание нашу самооценку? Когда Кэти Френч обсуждала роль гормонов и вазопрессина на семинаре со студентами старших курсов, «многие оскорбились», со смехом вспоминает она. «Они говорили: „Как можно сводить такой волшебный эмоциональный опыт к обычным гормонам?“ Я хочу сказать, они действительно обиделись!» «Удивительно, насколько велико сопротивление идее биологических основ поведения», – говорит Пол Рут Вольпе, биоэтик, директор Центра этики в университете Эмори. Но мы принимаем эти возражения. Нас легко обвинить в том, что великий культурный критик Нил Постман называл «сциентизмом», а также в «медицинском материализме», против которого предупреждал Уильям Джеймс, и «редукционизме», о котором говорили многие. Однако главная мысль – что эмоции и поведение, которым эти эмоции движут, возникают в мозге – очень стара. «Люди должны знать, что из мозга, и только из него, появляются наши удовольствия и радости, смех и шутки, наши печали, боли, скорби и слезы», – писал Гиппократ. Через две тысячи лет Т. – Г. Хаксли сформулировал чуть менее красноречиво: «Все состояния сознания в нас, как и в животных, вызываются непосредственно молекулярными изменениями в мозговом веществе». Механистическое видение действительно способно навести на мрачные мысли. Вы можете возразить (и довольно справедливо, как нам кажется), что наука рискует открыть путь злу в этот мир. Мы даже видим первых земледельцев, застолбивших участки.

«Женщины доверяют мне больше, чем другим!» – написано под фотографией симпатичного, но не внушающего доверия парня на сайте, где продаются товары Vero Labs. «Лосьон Доверия – и меня хотят все женщины» – читаем мы другое рекламное объявление, на этот раз под снимком привлекательной дамы в нижнем белье, которая развязывает мужской шейный платок. В безграмотной рекламе, непреднамеренно раскрывающей всю сомнительность продукта Vero Labs, говорится: «В 96 процентах случаев женщина выбирает мужчину не на основе его физической привлекательности. Не из-за его красоты или богатства. Ее выбор основан на мощном внутреннем чувстве – ДОВЕРИИ».

Как вы уже догадались, доверие внушается спреем с окситоцином. Опрыскайте себя так, словно в руке у вас флакон одеколона, и вы получите повышение по службе, рост продаж и красивых женщин в прозрачных ночных сорочках, которые выстроятся в очередь, чтобы снять с вас галстук. Вопреки ожиданиям потенциальных донжуанов и продавцов подержанных авто «жидкое доверие» может пригодиться разве только для того, чтобы сыграть с кем-нибудь шутку. Если даже в нем есть окситоцин (в чем мы сомневаемся), опрыскивание кожи или одежды ничего не сделает ни с вами, ни с теми, кого вы встретите. Беате Дитцен говорит про такие вещи: «Кошмар». Кстати, на момент написания этой книги «Лосьон Доверия» можно было приобрести на Amazon. сот всего за 35 долларов (и люди его действительно покупали).

Коммерческие лаборатории видят большой потенциал в том, чтобы зарабатывать деньги на науке социальных отношений. После публикации работы Ларри о генах рецепторов вазопрессина и результатов шведского исследования мужчин и брачной привязанности одна канадская лаборатория начала продавать анализ на AVPR1A за 99 долларов. Теперь женщины могут проверить потенциальных мужей на «ген обмана». Некий ученый сделал себе рекламу, заявляя по телевидению и в печати, что может предсказать, будет ли мужчина обманывать своих партнерш. Он разработал мнимый тест из пяти пунктов, заимствованный главным образом из исследований в области социальной нейробиологии, принадлежащих Ларри и таким его коллегам, как Маркус Хайнрихс. Chemistry.com, невероятно популярный сайт знакомств, обещает «бесплатно выслать персонализированные анкеты кандидатов, обладающих потенциалом запуска нейрохимических реакций». Такой бизнес будет множиться, и потребители научатся распознавать мошенников, как это сейчас происходит в торговле фальшивыми лекарствами от рака, средствами гомеопатической «медицины» и кристаллами, фокусирующими энергию.

Сегодня такую мошенническую «химию» легко распознать, но в ближайшем будущем она сулит неопределенность и серьезные риски. Невесты и женихи, свекрови и тести начнут настаивать на добрачных генетических анализах таких нейрохимических веществ, как окситоцин, вазопрессин, дофамин, кортиколиберин, а также их рецепторов. Почему бы в объявлении о знакомствах вдобавок к традиционной фразе «высокий, образованный, одинокий белый мужчина» не указывать «AVPR1A RS3 (-)» как еще один плюс в копилку? Мужчины и женщины постоянно требуют в ответе на объявление описывать свою внешность. Почему бы не требовать еще и описание генотипа? Почему бы на первой встрече не рассказывать о состоянии своих окситоциновых рецепторов, об уровне эстрогена или тестостерона, о влиянии дофамина или о показателях опиоидных рецепторов, между делом обсуждая, кто где работает? «Кстати, – замечает женщина, приподнимая руку и поправляя волосы, – у меня, знаешь ли, тьма-тьмущая окситоциновых рецепторов в вентральной области покрышки».

Давайте предположим, что кто-то изобрел действенное подобие продукта, который продает сегодня Vero Labs. Или аэрозоль, запускающий выработку у вас окситоцина. Думаете, его не станут использовать банкиры, брокеры или агенты недвижимости? Под влиянием веществ, укрепляющих социальные связи, нам легче будет поверить, что невзрачный дом, описанный бойким риелтором как «уютный, хотя и нуждающийся в небольшом ремонте», может стоить полмиллиона долларов. В цюрихском эксперименте, описанном в пятой главе, инвесторы, чье доверие было подорвано, но которым достался спрей с окситоцином, продолжали демонстрировать доверчивость даже после обмана. Хайнрихс объясняет, что с дополнительной дозой окситоцина «вас не тревожат социальные риски».

Может быть, Роберт Хит и не излечил пациента В-19 от гомосексуальности, однако он предвидел последствия своих экспериментов. «Что может быть важнее деятельности мозга не только для индивида, но и для социальных групп? – спрашивал он. – Что может быть важнее для будущего человечества, для его выживания, чем возможность регулировать работу мозга и управлять разумом?» Нам хотелось бы верить, что за этим высказыванием скрываются лучшие намерения, что идеи Хита предполагали оптимистическое, а не пугающее воплощение, которое сегодня нам проще представить. Но если ожидания Хита станут реальностью, кто будет принимать решение о контроле вашего разума? Что мы подумали бы о родителе, который пичкает ребенка лекарствами ради подавления в нем сексуальности или снижения в нем тревожности, увеличения общительности? Миллионы детей в США, по большинству мальчики, ежедневно принимают риталин, стимулятор выработки дофамина, якобы для того чтобы лучше сосредотачиваться. Но это же самое лекарство помогает удерживать поведение детей в социально приемлемых рамках. Такое будущее нас ждет?

Некоторые люди с синдромом Аспергера[30] отрицают, что с ними «что-то не так» и что это надо исправлять. Многие из них считают себя лучше обычных людей. Один человек с синдромом Аспергера сказал Ларри о его исследовании так: это попытка превратить таких людей, как он, в таких людей, как Ларри. Любое успешное лечение больного аутизмом приводит к столкновению его со всеми теми социальными проблемами, которые хорошо знакомы остальным людям. «И кому это надо?» – спрашивал тот человек. Его точка зрения перекликается с высказываниями, которые мы часто слышим от специалистов по этике: что, если мы вылечим гения? Каким бы стал мир, если бы Бетховен, Ван Гог и Эйнштейн оказались социально адаптированными людьми и вели спокойную семейную жизнь? За гениальность часто приходится платить асоциальностью, трудными отношениями с другими людьми и личными страданиями. С другой стороны, хотя страдания Ван Гога кажутся приемлемой ценой для тех из нас, кто восхищается «Звездной ночью», сам Ван Гог чувствовал себя довольно паршиво. Так каким же образом назначать лечение? Кто должен его получать? Кто должен контролировать использование препаратов, изменяющих сознание и эмоции?

Зарождающаяся сфера нейромаркетинга стремится эффективно использовать системы, о которых вы узнали в этой книге. На самом деле весь маркетинг можно считать «нейро»: работники рекламы и производители товаров взывают к нашим эмоциям уже сотни лет. Фармацевтические компании повышают продажи с помощью симпатичных девушек, а «Синнабон» наполняет терминалы аэропортов и магазинов соблазнительным ароматом свежих булочек. Всякий раз сигналы идут от наших глаз и носов в мозг, будят в нас желание поощрения и мотивируют на покупку. Сегодня нейромаркетинг больше слоган, чем наука. Но что случится, если он действительно преуспеет? В какой момент легкое подталкивание превратится в пинок ногой?

А как насчет использования нейрохимических веществ при допросе врагов? Возможно, такой метод будет меньшим отступлением от американских идеалов, чем пытки погружением под воду, но насколько он этичен? В прошлом Полевой устав армии США в соответствии с Женевской конвенцией (об обращении с пленными) гласил: использование любых веществ без медицинской необходимости запрещено. Однако, по сообщению Исследовательского архива Конгресса США от 2004 года, в новом издании Устава это ограничение слегка изменено, и теперь во время допроса запрещается использовать «любые лекарства, вызывающие долговременные или постоянные ментальные изменения и нарушения». Это лазейка для тех, кто собирается применять нейрохимические вещества.

Хорошие новости

Любые правила или законы, которые ограничивают использование научных достижений ради предотвращения возможных негативных последствий, отражают трудноразрешимую дилемму: вещи, которые кажутся опасными, могут принести людям огромную пользу. Человек с синдром Аспергера, критиковавший Ларри, ошибался, полагая, что, с нашей точки зрения, любого взрослого необходимо лечить. Однако он был прав в том, что работа, которую ведут Ларри и другие ученые в своих лабораториях, может дать дорогу открытиям в медицине. Эти находки позволят справляться с разными видами аутизма. «По своей природе мы – биологический вид, крайне нуждающийся в контактах с себе подобными, – утверждает Томас Инзел, бывший учитель Ларри. – И когда опыт общения превращается для нас в источник тревоги, а не комфорта, мы теряем важнейшую вещь в нашей жизни, как ее ни назови».

Действительно, аутизм может быть «связан», или «ассоциирован», с различными генетическими особенностями и негативным воздействием среды, поэтому здесь очень важно проявлять осторожность. Если мы поймем, каковы в точности нейрохимические процессы, отвечающие за поддержание и укрепление дружеских связей, управляющие социальным поощрением и привязанностью, то однажды превратим найденное знание в терапию, чтобы справиться с некоторыми симптомами аутизма. Многие надеются, что так и будет. Для этого Ларри создал Центр транснациональной социальной нейробиологии в университете Эмори.

Как показывает история Марии Маршалл, условия, в которых жил человек в очень юном возрасте, могут повлиять на его взрослую жизнь. Предположим, у ребенка обнаружили тяжелую форму аутизма и начали лечить его чем-то очень простым, вроде назального спрея с нейрохимическими веществами, которые заставляют мозг воспринимать более широкий спектр внешних стимулов. Возможно, такая терапия никогда бы этого ребенка не вылечила. Но она могла бы изменить химию мозга так, чтобы зрительный контакт и общение с окружающими стали для больного более вознаграждающими. Если такой ребенок научится ассоциировать взгляд в глаза с вознаграждением, он будет лучше откликаться на социальные сигналы. Может проявиться «эффект снежного кома»: ребенок начнет все лучше понимать эмоции и меньше тревожиться при взаимодействии с окружающими. Возникнут новые, более крепкие нейронные связи. Эффект может длиться всю жизнь. Ларри уверен, что однажды так и произойдет под воздействием лекарства, запускающего окситоциновую систему, в сочетании с поведенческой терапией. Родители аутичных детей уже сегодня имеют возможность приобрести окситоцин. В Австралии они требуют от врачей рецепты на назальные спреи и получают их. Это не очень хорошо: эксперименты с аутичными пациентами, которым дают окситоцин, показывают прогресс, но такие улучшения временные и не очень выраженные. Родители, купившие препарат, чувствуют себя обманутыми, а еще хуже то, что они могут причинить ребенку вред, бесконтрольно пользуясь лекарством. В этой области требуется больше исследований.

В нашем организме есть одно любопытное вещество – меланоцитстимулирующий гормон. В естественной форме (либо в форме лекарства, которое связывается с рецепторами этого гормона, а значит, оказывает аналогичное действие) он делает вас загорелым. Австралийские компании сейчас пытаются вывести на рынок препараты с этим гормоном в качестве средств, снижающих риск рака кожи.

Кроме того, такие препараты могут повышать сексуальное возбуждение и снижать аппетит, а в виде влагалищной таблетки – стимулировать выработку окситоцина в мозге, действуя как влагалищно-шеечная стимуляция. Иначе говоря, скоро появится средство, которое сделает вас загорелыми, повысит сексуальное желание, поможет сбросить вес и активирует окситоциновую систему, пробудив доверие, эмпатию и способствуя формированию привязанности. Представьте, какое это терапевтическое благо для пар, страдающих от кризиса среднего возраста.

Названное лекарство может стимулировать социальную общительность при аутизме. Мира Моди, исследователь из лаборатории Ларри, показала, что препарат с меланоцитстимулирующим гормоном поддерживает у степных полевок привязанность гораздо эффективнее, чем окситоцин. Значит, лекарства, содержащие это вещество, способны снижать негативные социальные последствия аутизма лучше, чем назальный окситоцин.

Первые ограниченные эксперименты на людях, страдающих социальным тревожным расстройством (это наиболее часто встречающееся психическое расстройство после депрессии и алкоголизма), показали, что окситоцин, воздействуя на миндалевидное тело, уменьшает интенсивность страха и упрощает социальное взаимодействие. В марте 2012 года ученые из Калифорнийского университета в Сан-Диего объявили, что при использовании спрея с окситоцином у людей, страдающих социальной замкнутостью и испытывающих трудности в общении, усиливаются либидо, эрекция и оргазм, улучшаются личные отношения. Как показывают тесты, пациентам с болезнью Паркинсона, которые частично теряли способность различать эмоции (либо из-за своего заболевания, либо из-за лечения), окситоцин возвращал понимание чувств других людей.

Шизофрения – одно из психических расстройств, которые с трудом поддаются лечению. У пациентов, страдающих этим заболеванием, аномально высокий уровень окситоцина в крови. Когда шизофреникам давали спрей с окситоцином вместе с антипсихотическими препаратами, у них отмечалось большее улучшение по сравнению с теми, кому давали только антипсихотические лекарства.

Сейчас некоторые исследователи рассматривают возможности изменения системы поощрения в мозге таким образом, чтобы помочь наркоманам бросить наркотики. Если действие кортиколиберина можно уменьшать, выздоровевшие наркоманы с меньшей вероятностью почувствуют отрицательную мотивацию, побуждающую их вернуться к наркотикам.

Проясняются связи между различными вариантами генов рецепторов и поведенческими отклонениями, не обязательно попадающими в категорию психических расстройств, но мешающими нормальной жизни пациента. Один из вариантов окситоцинового рецептора связан с меньшей эмпатией матерей по отношению к своим детям. Другой вариант провоцирует эмоциональный дефицит и чувствителен к влиянию окружающей среды. Девочки – носительницы второго варианта, у которых был негативный детский опыт (например, жившие с матерью, страдающей депрессией), сами чаще страдают от депрессии и тревожности. Вариант вазопрессинового гена AVPR1A влияет на то, в каком возрасте девочки впервые начинают заниматься сексом. Как вы уже знаете, стресс, пережитый на начальных этапах развития, может склонять девочек к раннему вступлению в половую жизнь. Мальчики с двумя копиями длинной RS3-версии гена AVPR1A склонны начинать сексуальную жизнь до пятнадцати лет, чего нельзя сказать о мальчиках с двумя копиями короткой версии.

Благодаря лечению нейрохимическими веществами мать, страдающая от послеродовой депрессии и тревоги, сможет избавиться от этого состояния, что будет хорошо и для нее, и для ребенка. Эмоционально отстраненные отцы могут начать проявлять заботу. Некоторые психологи и ученые, узнав об исследовании влияния окситоцина на общение в парах, проведенном Дитцен, обсуждают возможность использования такого спрея в семейной терапии. Вообще говоря, сама терапия представляет собой стресс. Окситоцин, снижающий ответ на стресс и склоняющий мозг к доверию, может стать полезным инструментом для создания открытого, позитивного взаимодействия конфликтующих партнеров. Психиатр может использовать нейрохимические вещества, чтобы облегчить общение и сделать пациента более открытым. Если перед началом сеанса тот примет необходимое вещество, ему будет легче описать врачу свои мысли и мотивы поведения. Это поможет и пациенту, и психиатру (а также сократит оплаченное время сеанса, которое обычно посвящается налаживанию контакта). Когда мужчин просили ответить на вопросы о своих тайных сексуальных фантазиях, а затем вложить ответы в конверт и передать исследователю, 60 процентов мужчин, получивших дозу окситоцина, не запечатывали конверт, сделав его содержимое доступным экспериментатору. И только 3 процента тех мужчин, которые получили плацебо, оставляли конверт открытым. Разумеется, при работе с пациентами применение таких препаратов необходимо будет тщательно контролировать.

Возражения обществу

Уильям Джеймс писал: «Когда с неким состоянием мозга сообщается определенное знание, происходит нечто конкретное. Подлинное понимание происходящего станет научным достижением, перед которым померкнут все прежние открытия». Каждое новое научное или техническое начинание вызывает в обществе отклик. Социальная нейробиология и особенно исследования человеческой привязанности должны вести к серьезному пересмотру привычек, социальных институтов, больших и малых систем.

То, насколько хорошо нация справляется с возникающими проблемами, влияет на ее менталитет. В 1949 году, в разгар холодной войны, Джеффри Горер и Джон Рикман опубликовали книгу «Народ Великой России: психологическое исследование». В ней утверждалось: русские имеют обычай туго пеленать младенцев, что «причиняет ребенку сильную боль, огорчает его и вызывает в нем сильную и разрушительную ярость, которую невозможно выразить физически». В сочетании с таким элементом русской культуры, как общественное порицание, это ведет к агрессии и поддержке сильных лидеров. Горер и Рикман, их книга и теория пеленания подверглись критике и даже осмеянию. Можно искать оправдания такой реакции общественности, а можно не искать (впрочем, эту теорию помещали в учебники еще в семидесятых годах) – это уже не имеет значения, поскольку сегодня подтверждена справедливость идеи о том, что условия, окружающие человека в начале жизненного пути, равно как и его генетические особенности, влияют на будущую модель поведения. Это верно даже на уровне нации.

Благодаря исследованиям, проведенным в Южной Корее и США, ученые узнали, что корейцам свойствен следующий жизненный стереотип: они чаще, чем американцы, подавляют свои эмоции. Ученые сравнивали окситоциновые рецепторы у испытуемых из обеих стран. Корейцы с одним типом рецепторов подавляли эмоции сильнее, чем их сограждане с другим типом. Американцы с первым типом рецепторов подавляли эмоции меньше, чем американцы со вторым. Такое зеркальное различие связано с влиянием культуры на работу гена.

Новые знания дают нам возможность размышлять о тех переменах, которые затрагивают как жизнь отдельного человека, так жизнь общества в целом и способны влиять на все человечество. Одни перемены ведут к простым и незначительным, на первый взгляд, последствиям, но они тем не менее очень важны. Что, если, к примеру, изменится способ рождения детей? Лейн Стретхерн из университета Бейлор встревожен ростом частоты применения кесарева сечения. Обсуждая процесс, который вызывает формирование материнской привязанности у овец, мы говорили, что при кесаревом сечении дети не проходят через влагалищно-шеечный канал. Это ведет к меньшему высвобождению окситоцина в мозге матери, влияя на силу ее связи с младенцем. Врачи или будущие матери редко берут это в расчет и планируют операцию даже в тех случаях, когда в ней нет медицинской необходимости.

Стретхерн опасается, что на взаимную привязанность матери и младенца может влиять даже опыт больничных родов. «Что мы делаем, когда ребенок рождается? – задает он риторический вопрос. – Мы забираем его у матери, вместо того чтобы позволить ей вступить с младенцем в длительный телесный контакт, стимулирующий выделение молока».

В исследовании, опубликованном в конце 2011 года, ученые представили статистику, согласно которой у новорожденных, разделенных со своими матерями, автономная активность (ответ на стресс) была выше на 176 процентов, чем у детей, которые находились в контакте с кожей своих матерей. Показатель нарушенного сна был выше на 86 процентов. Мы не утверждаем, что женщины не должны ложиться в больницу, – нет никаких сомнений в преимуществах современных медицинских технологий, предотвращающих осложнения и смертность матерей и новорожденных. Но привычка забирать младенцев у матерей сразу после родов разрушительно влияет на мозг женщины и младенца, повышая риск послеродовой депрессии и формирования негативных отклонений в поведении ребенка в будущем.

Сью Картер затрагивает еще одну тревожную тему. Беременным, для которых высока вероятность преждевременных родов, иногда дают лекарства, снижающие активность окситоциновой системы, а роженицам, само собой, часто дают окситоцин для стимуляции родов. Эксперименты с полевками показали, что вмешательство в эту систему способно создать в мозге изменения, которые влияют на будущее поведение новорожденных и, возможно, запускают в мозге процессы, которые затем ведут к депрессии, тревоге и даже аутизму. Сегодня нет каких-либо клинических свидетельств в пользу того, что лекарства с окситоцином, используемые при родах, повышают вероятность будущих психических нарушений, но вероятность такого исхода стоит учитывать.

Любые упоминания о поведении родителей и риске аутизма вызывают горячие споры. Половину своих рассуждений на эту тему Стретхерн прерывает тяжелыми вздохами. После одного такого вздоха и долгой паузы он произносит: «Здесь, в больнице, мне приходится следить за тем, что я говорю коллегам… Есть разные мнения на этот счет». Он имеет в виду Лео Каннера. Основатель психиатрической клиники в университете Джона Хопкинса, Каннер для описания одной из моделей материнского поведения использовал слово «холодная». В обиходе слово перенесли с описания модели поведения на саму мать, и возник печальный обычай обвинять во всем матерей. «Сегодня в сфере изучения аутизма малейшее предположение о том, что материнское поведение может влиять на развитие этого состояния, встречает агрессию, – объясняет Стретхерн. – На эту тему следует говорить очень осторожно, однако я считаю, что мы не имеем права ее игнорировать, поскольку не имеем права игнорировать аутизм». Он полагает, что связь между матерью и младенцем и характер материнской заботы играют важную роль в развитии аутистического поведения у детей, чьи особенности генетики и (или) внутриутробного развития предрасполагают к возникновению аутических состояний. «Существуют неопровержимые доказательства, полученные в исследованиях людей и животных, что социальная среда влияет на развитие социального поведения у детей», – говорит он.

Можно уподобить связь между родителем и ребенком физическим упражнениям. Каждый раз, когда младенец и родители встречаются взглядами, прикасаются друг к другу, улыбаются и воркуют, у ребенка, по всей видимости, повышается сопротивляемость генетическим или внешним факторам риска аутизма и укрепляются нейронные связи, отвечающие за управление социальным поведением, что способствует здоровому развитию. Стретхерн опасается, что такие высказывания автоматически перерастут в гневные дебаты. Он не обвиняет матерей или отцов, однако указывает, что человеческое общение влияет на мозг, а мозг влияет на человеческое общение, образуя петлю обратной связи, и поведение родителей – один из ингредиентов сложной смеси, порождающей аутизм и воздействующей на «социальный» мозг.

Как показали работы Франсез Чампейн и других ученых, стресс и тревога, особенно на ранних этапах развития, сказываются на будущем поведении и взрослой жизни. Модели поведения наследуются следующими поколениями. Результаты научных работ свидетельствуют о том, что у детей уровни окситоцина и вазопрессина скореллированы с уровнями их родителей и что концентрации этих нейрохимических веществ влияют на поведение обоих поколений. Родители и дети с низким уровнем окситоцина вступают в контакт реже и получают меньшее «мозговое» поощрение, чем родители и дети с высоким уровнем.

Подобные факты вынуждают нас сделать паузу и взглянуть на нашу культуру в целом. Мы выстраиваем довольно тревожную культурную среду. Делая это, мы можем изменить коллективный социальный мозг.

На первый взгляд, экономика мало связана с любовью, желанием и привязанностью. Но задумайтесь о том, что говорит Стретхерн. Он полагает, что в США и других развитых странах отношения между матерью и ребенком начинаются не в самых лучших условиях, и речь не только о первых днях, проведенных в больнице. «Мать приносит ребенка домой и вскоре выходит на работу, оставляя его в яслях». Если вы посмотрите на наш мир через призму привязанности, говорит Стретхерн, ситуация не особенно благоприятная. «Мы оглядываемся на наше общество, на создаваемые нами модели поведения. Нам кажется, мы улучшаем свою жизнь, но так ли это? Возможно, мы своей деятельностью незаметно (или даже заметно) создаем себе проблемы».

Связь матери и младенца – ключевой элемент любой человеческой привязанности. Однако в современной экономической системе у многих родителей, в том числе одиночек, нет иного выбора, кроме как вернуться на работу едва ли не сразу после родов. Сидеть дома с ребенком – роскошь не потому, что родителям хочется катер на гидролыжах и две недели в лондонском пятизвездочном «Кларидже». На всех нас давят дорогая медицинская страховка, забота о пожилых родителях, стоимость обучения в колледже, страх безработицы и меняющаяся ситуация на рынке труда, где проигрывает тот, кто не спешит.

Споры о связи экономики и семейной жизни длятся с 1970-х, но исследование этих вопросов по традиции входило в сферу социологии, которую часто обвиняют в инфантильности. Однако сегодня социальная нейробиология может предоставить качественные данные, объясняющие реальный механизм того, как эмоциональные связи между родителями и младенцем влияют на развитие его мозга и в конечном итоге – на следующие поколения. Мы знаем, как это происходит у крыс. Здесь закономерности изучены до уровня молекул. Мало кто понимает, насколько важными могут оказаться эти исследования. Политики, управленцы и лоббисты застряли в прошлом, отрицая «личную ответственность» и защищая необходимость резкого сокращения бюджета, выделяемого на явно эффективные программы, могущие изменить традицию некорректного воспитания новых поколений. Сокращение финансирования поможет сэкономить деньги сегодня, но завтра расходы увеличатся. Удобно говорить, что мать-подросток сама виновата, родив ребенка, которого не может воспитать, что она должна собраться с силами и проявить ответственность. Но чтобы она могла это сделать, необходим идеальный рациональный контроль сверху. Как мы видим, ничего подобного не существует. В любом случае, нравится вам это или нет, кого-то все равно постигнет неудача. Издержки грядущих сложностей, с которыми столкнется или которые вызовет ребенок, выросший в эмоционально или физически неполноценной семье, в конце концов лягут на общество.

Возможно, ответственность за отчужденность должна лечь на общество, в течение последних пятидесяти лет упорно формировавшее культуру общения, с созданием которой мы его и поздравляем: она не принимает во внимание нейронные схемы, необходимые для культивирования любви в обществе. Недостаток прямой взаимной стимуляции этих схем замедляет их развитие. Электронная почта, текстовые сообщения, Twitter, Facebook и всемирное поклонение цифровым технологиям уменьшают человеческий контакт. Ощущение, будто технология способна имитировать физическое присутствие людей во времени и пространстве, иллюзорное. Мы покупаем продукты в магазинах самообслуживания, проводим банковские операции через Интернет или платежные терминалы, покупаем товары в онлайн-магазинах. Мы создаем то, что Постман[31] называет «технополией».

Такая жизнь может влиять на работу нашего мозга. Лаборатория в Висконсине, которая изучает детей, взятых приемными родителями из иностранных детских домов, проводила тест на стресс у девочек. Ученые оценивали отношения между девочками и их матерями, а затем проводили тест по математике и английскому языку, повышающий уровень тревоги. Девочек разделили на четыре группы. Одна группа общалась со своими матерями непосредственно, вторая разговаривала по телефону, третья использовала CMC, а четвертую лишили любых контактов. Ученые следили за уровнем окситоцина в моче и уровнем кортизола в слюне. Даже после учета различий в отношениях «мать – ребенок» у девочек, общавшихся с матерями лицом к лицу, наблюдался самый высокий уровень окситоцина и самый низкий уровень кортизола по сравнению с остальными группами. У девочек, отсылавших матерям текстовые сообщения, уровни окситоцина и кортизола не изменились. То же происходило в группе девочек, не общавшихся с матерями вообще.

Согласно гипотезе, которую отстаивает голландский ученый Карстен де Дро, эволюция работы человеческой окситоциновой системы происходила в рамках общества, структурированного в виде соподчиненных групп разного размера. Первая группа состоит из матери и ее ребенка, вторая – супружеская пара, третья – непосредственная семья, затем – близкие родственники, клан, племя и так далее. Эта структура обеспечила поразительный эволюционный успех человеческих существ, не только сумевших избежать вымирания, но и ставших доминирующим видом на Земле. Внутригрупповое доверие, считает де Дро, управляется окситоцином и связанными с ним нейронными цепями. Гормон создает «социальную смазку» не только для индивидуального взаимодействия, на котором мы сосредоточились в этой книге, но и для общества в целом. Судя по всему, когда люди сотрудничают друг с другом, вырабатывающиеся окситоцин и вазопрессин способствуют доверительным отношениям. Недавно это продемонстрировал антрополог Джеймс Риллинг, коллега Ларри по Эмори.

После Второй мировой войны, когда возникла ядерная угроза, два исследователя из корпорации Rand, Меррил Флуд и Мелвин Дрешер, обратились к теории игр, чтобы понять, как две нации могут отреагировать на всевозможные ядерные сценарии. Они создали то, что позже назвали «дилеммой заключенного». Представьте двух преступников, попавших в тюрьму по подозрению в ограблении банка. Их держат в разных камерах. Каждому заключенному полиция сообщает, что если он будет с ними сотрудничать, а другой – нет, стукач получит испытательный срок, а сообщник – пять лет тюрьмы. Если он не будет сотрудничать, а его сообщник будет, тогда первый преступник получит пять лет, а второй – испытательный срок. Если оба преступника станут сотрудничать и признаются в ограблении, каждый получит два года тюрьмы. Если не будет сотрудничать никто, оба получат испытательный срок за незначительное правонарушение, поскольку полицейские не сумеют доказать более серьезное преступление. Если вы – один из преступников, как вы поступите? Это зависит от того, насколько вы доверяете своему сообщнику.

В эту игру можно играть на деньги, что и предложил Риллинг. Количество выплат зависело от степени доверия между партнерами. Спрей с окситоцином усиливал кооперацию. Но это еще не всё. Риллинг обнаружил: когда мужчины сотрудничали друг с другом, окситоцин повышал активность полосатого тела, напоминая об эффектах в прилежащем ядре полевок в ходе формирования привязанности. Благодаря таким эффектам при взаимном сотрудничестве в мозге возникает более сильное поощрение, рождая понимание того, что другому человеку можно доверять и что доверие приятно. Окситоцин и вазопрессин повышали готовность к сотрудничеству (хотя вазопрессин работал в положительную сторону, только если игрок сначала делал жест доверия в адрес партнера), а это значит, способствовали общественному доверию, воздействуя на определенные области мозга, в том числе на миндалевидное тело. Возникает вопрос: что происходит в обществе, когда личное взаимодействие снижается, сохраняясь только внутри групп близких друзей?

Две другие крупные проблемы, с которыми столкнулось наше общество, – насилие и загрязнение окружающей среды. В сентябре 2011 года Ларри выступал на Блуинском саммите созидательного лидерства, проводимом совместно с Генеральной Ассамблеей ООН. Он сказал, что главы правительств, контролирующих политику в охваченных войной регионах – Ираке и Афганистане, должны учитывать, что стрессовый опыт в начале жизни влияет на деятельность мозга человека и его поведение в дальнейшем. То, что насилие и недостаток внимания плохо сказываются на детях, не новость. Знаменитые эксперименты Гарри Харлоу, проведенные в конце 1950-х, показали, насколько тревожными могут стать дети, если их не обнимать и о них не заботиться. Многие исследования и истории жизни, охваченные большим отрезком времени и имевшие место в разных уголках планеты, свидетельствуют о том, что вольное или невольное участие в вооруженных конфликтах, групповое насилие, психологические травмы заметно сказываются на психике и благополучии молодежи. Теперь, когда нейробиологи изучают под микроскопом механизмы работы мозга и получают данные, объясняющие причины того или иного поведения людей, лица, принимающие решения о начале войны, должны учитывать, с какого рода последствиями они столкнутся, когда молодое травмированное поколение подрастет.

Знание химии процессов, происходящих в период, когда в мозге закладывается ось полового поведения, должно подтолкнуть нас к переоценке методов управления окружающей средой. Вещества, разрушающие эндокринную систему, содержатся в пластмассах, гербицидах и даже в лекарствах. Они вносят более серьезные изменения в нейронные цепи, управляющие социальными связями человека, чем любые другие факторы, и в половой организации мозга играют ту же роль, что эстроген и тестостерон, использованные в экспериментах Чарльза Феникса и его последователей. В число наиболее известных и распространенных веществ такого рода входят бисфенол А (присутствует в эпоксидном составе, которым покрывают внутреннюю поверхность консервных банок, и в чувствительных к теплу кассовых чеках), фталаты (встречаются повсюду, особенно в мягкой, гибкой пластмассе), атразин (самый популярный гербицид, широко применяемый для обработки кукурузных полей в США), эстрогены, содержащиеся в противозачаточных таблетках. Существуют десятки других активных химических агентов. Многочисленные эксперименты показали, что вещества, способные вмешиваться в работу эндокринной системы, те самые, воздействию которых сегодня часто подвергается плод в матке и новорожденный, необратимо изменяют половое поведение лабораторных животных, чаще всего феминизируя особей мужского пола.

На этом этапе никто, включая нас, не может сказать наверняка, как грядущие открытия повлияют на будущее человечества. Но мы полагаем, что гораздо больше внимания следует уделять культуре, которую мы создаем своими действиями, законами и политикой, которая не имеет ничего общего с нашим «социальным» мозгом, но может оказывать на него самое разнообразное и глубокое влияние.

Что такое любовь? кто мы такие?

Когда Коперник заявил, что Земля – одна из множества планет, вращающихся вокруг Солнца (о чем было известно за две тысячи лет до него), и когда его точку зрения дополнили новые открытия, поместившие Солнечную систему в Млечный Путь, а Млечный Путь – в одно из многих миллионов галактических скоплений расширяющейся Вселенной, людям пришлось согласиться с тем, что их родная планета не центр мироздания. Затем Дарвин вынудил человека сойти с пьедестала, на который он сам себя возвел. На каждом следующем этапе развития науки религиозные, социальные и личностные догмы изгонялись из уютного кресла веры в другое, гораздо менее комфортное. Сегодня социальная нейробиология бросает вызов тем идеям, с которых мы начали свое повествование, – человеческим представлениям о любви и тому, как эти представления влияют на наше видение самих себя.

В этой книге мы пытались ответить на множество вопросов. И есть вопрос, уклониться от которого невозможно: почему мы любим? Возможно, наука никогда не ответит на главные «почему?» жизни. Они заводят нас в лабиринт размышлений, хорошо известный любому родителю трехлетнего ребенка, не дающего покоя всевозможными «почему?». Когда дети спрашивают: «Почему мы влюбляемся?» – мы отвечаем: «Чтобы иметь детей». «Зачем нам иметь детей?» Мы обращаемся к таким утверждениям, как «Божественный замысел» или «Чтобы делиться любовью». Эти ответы перемещают нас на следующий уровень квеста: «Зачем нам делиться любовью?» – после которого мы вынуждены воспользоваться банальной палочкой-выручалочкой – советом посмотреть «Губку Боба Квадратные Штаны».

Поиск ответов на «почему?» – вечный источник религиозных представлений, мифов и философии. Мы придумываем истории, чтобы помочь себе в поиске смысла существования мира и Вселенной. Мы придумываем истории для подтверждения собственной точки зрения. Уильям Джеймс осознавал силу человеческой фантазии.

Нередко говорят, что Генри Джеймс был писателем, писавшим как психолог, а его брат Уильям был психологом, писавшим как писатель. Будучи ученым, Уильям нередко сожалел о том, что новые открытия используются для подрыва мифов:

«На представлении о том, что духовная ценность явления падает, если доказано его низменное происхождение, основаны рассуждения всех тех, кому не свойственны сентиментальные порывы, когда они обращаются к своим более чувствительным собеседникам. Альфред так горячо верует в бессмертие души лишь оттого, что склонен к сильным эмоциям…

Мы все до известной степени опираемся на эту позицию, когда критикуем тех, чьи выражения чувств кажутся нам чрезмерными. Но когда другие в свою очередь не хотят видеть в нашем энтузиазме ничего, кроме проявления врожденной склонности, мы чувствуем себя глубоко уязвленными, так как знаем о себе, что каковы бы ни были свойства нашего организма, наши душевные состояния имеют цену жизненной правды. И в таких случаях нам хотелось бы заставить замолчать всех этих медицинских материалистов… Медицинский материализм воображает, что покончил со святым Павлом, объяснив его видение на пути в Дамаск как эпилептический припадок»[32].

Консервативные философы, политические теоретики и биоэтики встревожены, и они правы. В отличие от многих они признают, что в реальности остов нашей культуры не наука, технологии, производство и даже не законы, а истории, которые мы себе рассказываем. Возможно, эта опора более хрупкая, чем кажется. Иногда мы совершаем ошибки, пытаясь ее уничтожить: вспомните, с каким упорством Джон Мани утверждал, будто половое самоопределение формируется обществом. В попытке придать историям вес и убедительность консерваторы выстраивают своего рода морально-нравственную Линию Мажино, сводя их в систему и придавая им статус «законов природы», непреложных истин. Как и настоящая Линия Мажино, естественный закон сам по себе непрочен. Он далек от непреложности и со временем меняется. Хороший пример того, как это происходит, – представления о любви. Если вам предложат назвать самую древнюю из ныне существующих историй, то тема любви – первое, о чем вы подумаете. Как только человек изобрел письменность, он начал сочинять истории о любви и желании. Шумерская клинописная поэма, созданная около 4100 лет назад, начинается так: «Жених, дорогой моему сердцу, мила мне твоя красота». Рассказчица просит жениха скорее увести ее в спальню. Он выполняет ее просьбу, после чего она говорит: «Жених, ты мной насладился. Скажи моей матери, она тебя угостит; скажи моему отцу, и он одарит тебя». Традиции и обычаи со временем отходят в прошлое, им на смену приходят новые (хотя нам кажется, что традицию одаривать мужчину после секса вяленой ветчиной и «Ролексом» стоило бы вернуть), однако даже спустя многие поколения общий настрой поэмы будет понятен любому человеку в любом обществе. Здесь и тревожное предвкушение, и искренняя радость, и эротизм, и остаточное приятное чувство. А потом возникает история. Или картина, или стихотворение, или фильм.

Как бы то ни было, наше отношение к закону природы, который управляет любовью, поменялось. В США законы против смешанных браков, рабство и отрицание политических прав женщин основывались на человеческой интерпретации естественного закона: расовое смешение было отвратительно, противоречило Библии и портило белую расу. В некоторых штатах эта точка зрения продержалась до 12 июня 1967 года, когда дело «Супруги Лавинг против Виргинии» было решено в пользу супругов с такой удачной фамилией[33]. Сейчас большинство американцев не считают, что гомосексуальность – это нечто неправильное. Напротив, по мнению многих, геи и лесбиянки имеют право официально вступать в брак – поразительный переворот в национальном сознании, поскольку всего несколько лет назад бытовала убежденность, что подобные союзы неестественны. Определенный вклад в эти изменения внесла наука. Она обеспечивает нас новыми данными, дополняющими ранее проведенные исследования жизни тех людей, которые не вписываются в строгую систему двух полов и полового самоопределения. Миф меняется и вступает в противоречие с мифами тех, кому претят перемены. Кто-то реагирует на возникающую дезориентацию отрицанием. В ком-то страх рождает злость.

Осенью 2011 года доктор Кит Эблоу, называющий себя «одним из ведущих американских психиатров», эксперт телеканала Fox News в области психиатрии и пишущий редактор журнала Good Housekeeping, советовал родителям не давать своим детям смотреть сезон «Танцев со звездами», в котором участвовал Чез Боно. Почему? Потому что Чез Боно сделал операцию по изменению пола: он сменил женское тело на мужское. Эблоу писал для Fox, что «многие дети, которые это увидят, захотят сами определять свое я, которое, разумеется, подразумевает половое самоопределение». Если вам кажется, что это мнение напоминает старую теорию Мани, согласно которой общество способно навязать человеку тендерную роль, вы не ошибаетесь. «Люди действительно подражают друг другу в эмоциях, мыслях и поведении, – продолжает Эблоу. – Чез Боно, решивший, что у него не тот пол, достоин одобрения не больше, чем человек, которому внезапно пришло в голову, что у него не тот внешний вид, и он просит пластического хирурга пришить ему хвост, взяв мышцы с живота». Проще говоря, по мнению Эблоу, ваш сын, глядя на то, как Чез Боно танцует румбу, захочет отрезать себе пенис. Это убеждение основано на страхе и демонстрирует образец потрясающего невежества. Однако упрямое отрицание реальности, какое выказывает Эблоу, иногда заразительно.

Когда президент Обама выбрал Аманду Симпсон, транссексуала, бывшего летчика-испытателя, на пост советника Министерства торговли, консерваторы были возмущены. Американская семейная ассоциация (евангелическая политическая группа) наградила это назначение эпитетом «травести». «Больше всего эта кучка извращенцев хочет получить от общества одобрение на свой сексуально ненормальный образ жизни», – заявила ассоциация. Резкое осуждение прозвучало и со стороны влиятельных правых политических сил, например от Совета исследования семьи. Некоторые из высказываний ошибочно объединяли трансгендеров с гомосексуалами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.