Когда отступает фантастика

Когда отступает фантастика

Что такое фантастика?

Фантастика. А что такое фантастика? Нечто невероятное? Да. Но насколько невероятное и для кого?

Великий фантаст Уэллс считал план электрификации России абсолютно фантастичным, но тогда же Владимир Ильич Ленин, а с ним и миллионы советских людей верили в непреложную реальность этого плана.

Во времена, когда в небо поднимались первые, похожие на летающие этажерки самолеты, казалось совершенно невероятным, что когда-либо будут построены космические корабли. Но калужский учитель Циолковский, создавший проект космической ракеты, не видел в том ни грана фантастики. Он знал, что наука и человечество дойдут в своем развитии до освоения космоса.

Несомненной реальностью будущего считал проекты своих летательных аппаратов и Леонардо да Винчи. Кстати, построенный недавно американскими инженерами по рисункам Леонардо да Винчи планер отличается высокими летными качествами.

Конечно, не всегда прогнозы науки столь долгосрочны и не все ученые прозорливы, как Леонардо да Винчи или Циолковский, но все они, хотя и имеют дело с фактами и явлениями конкретной действительности, в той или иной степени фантасты.

Спросите любого исследователя, какие эксперименты он поставит через год или два, и вы убедитесь, что, оговорив несколько «если», он свою будущую, еще не существующую в действительности работу воспринимает как абсолютную реальность. Он верит, что так будет. И пусть потом не все получится, как предполагалось (что чаще всего и случается), но это своеобразное «смещение во времени» в мышлении исследователя — обязательное условие научного поиска.

А если говорить о науке нашего века, то даже когда такой «разрыв во времени» измеряется годами, а не десятилетиями, становится все труднее найти грань между научным предвидением, фантастикой и последними достижениями науки.

Впрочем, судите об этом сами.

…Был самый обычный будничный день. Настолько обычный, что возникший на лабораторной конференции спор между мной и моим старым другом и коллегой даже не вызвал удивления у остальных сотрудников. Всем было известно, что у нас есть закоренелые теоретические разногласия, и, кроме того, на этот раз, по мнению некоторых, мы залезли слишком глубоко. В общем ничем не примечательная ситуация, с которой можно встретиться в любой лаборатории любого научно-исследовательского института.

По окончании рабочего дня мы с Дмитрием Владимировичем остались в лаборатории вдвоем.

Мерно урчали и через каждые восемь-девять минут мигали лампами терморегуляторов термостаты, тихо булькала оставленная кем-то на ночь промывка препаратов, мягко гудела вентиляция в рентгеновской комнате. Мы продолжали спорить. И вот, когда академические рамки спора были отброшены и под угрозой оказались даже границы вежливости, Дмитрий Владимирович хлопнул ладонью по столу и сказал:

— Ну вот, хотя бы в принципе это нужно проверить в ближайшие недели! Иначе мы поссоримся по-настоящему. Давай-ка продумаем схему опытов.

Дальнейшее мирное обсуждение будущих экспериментов приводит к грустному выводу: «Нет, пока сделать ничего нельзя. Вот если бы!..» Этих «если» много: тут «не потянет прибор», здесь «пока невозможно отделить одно от другого», там, «как ни крути, не хватит материала», и так далее и тому подобное.

Мы молча курили.

— А ведь лет этак через пятьдесят-семьдесят все это будет легко решить, — задумчиво говорит Дмитрий Владимирович.

— Мало того, дальше пойдут и даже производство наладят. Я даже представляю, как и где, — отзываюсь я.

— Там и твой «Кирлиан» работать будет?

— Да! И не только «Кирлиан».

— Вот тогда-то я тебе и докажу, что сегодня ты был не прав, — серьезно заключает Дмитрий Владимирович.

Так сместилось время. «Тогда» вошло в нашу лабораторию, как абсолютно несомненная реальность. И даже такой парадокс времени, что мы сами в этом «тогда» предстали помолодевшими, не вызвал у нас никакого удивления.

Год 2064-й

Когда я вошел в лабораторию, Димка был на месте. Он, не отрываясь от микроскопа, постучал пальцем по зажигалке, лежащей на пачке сигарет, и ничего не сказал.

В переводе с языка жестов это значит: «Показания приборов проверены, ОВЗ работает нормально. Занимайся своим делом».

И все-таки, как только закуриваю я, Димка закуривает тоже… Вижу, что настроение у него прескверное: Димка редко нарушает старое правило, запрещающее курить в микробиологической лаборатории. Сейчас же около его микроскопа стоит крышка от чашки Петри, наполненная недокуренными сигаретами. Что ж, у меня у самого настроение не лучше!

Пять лет мы вместе проучились. Десять лет вместе проработали. И вот вчера окончательно поняли, что наши взгляды и подходы к одной из кардинальнейших проблем микробиологии совершенно несовместимы. Стало ясно, что невозможна и дальнейшая совместная работа.

И надо же было случиться этому как раз здесь, на ОВЗ!

Сейчас и завод и лаборатория автоматизированы до предела, рукам человеческим тут делать нечего, если, конечно, не считать ежегодной проверки и наладки автоматов. Два последних контролера-испытателя — это я и Димка. В нашем распоряжении изумительная новейшая техника, теперь только и работать.

Я оглядываюсь на Димку.

Он сидит за пультом перед широким полукольцом автоматов — анализаторов, ультрацентрифуг и микробиологических комбайнов. Это его место микробиолога-биохимика. На пульте стоит старый микроскоп МБИ-11 (образца 1961 года). Это Димкина странность. Будучи высоко эрудированным ученым и хорошо зная современную технику, Димка любит старинные приборы.

Кончив курить, я направляюсь в свой «биофизический» угол лаборатории к высокочастотным и ультразвуковым генераторам, рентгеновскому аппарату и счетно-решающим машинам.

Чтобы как-то отвлечься от вчерашнего разговора, решаю проверить «Кирлиана».

Высокочастотный полувакуумный стереоскопический микроскоп — последняя новинка нашей техники, и меня он восхищает. На его огромном, почти во всю стену экране можно наблюдать живые клетки с увеличением от 400 до 400 тысяч раз. Даже не верится, что каких-нибудь 100 лет назад люди лишь впервые узнали, что токи высокой частоты, проходя через живую ткань и взаимодействуя с биотоками, дают видимые биоэнергетические картины. Тогда наткнувшийся на это явление краснодарский механик Кирлиан предложил «новый способ фотографирования при помощи высокочастотного поля».

Фотографировал он листья растений. Недавно Димка, страстный знаток истории биологии, показывал мне эти фотографии в старинном журнале. На них листочек крапивы весь, как белым войлоком, покрыт маленькими «факелами» излучений. Что это за «факелы», термин Кирлиана, в то время еще не знали: физическая природа явления была неясна. А о высокочастотных микроскопах тогда только мечтали. Вообще непонятно, как они работали.

Ведь чтобы увидеть что-то с увеличением более 2 тысяч раз, нужно было пользоваться электронным микроскопом, в который нельзя наблюдать живое: убитые фиксацией и поджаренные в пучке электронов препараты давали лишь бледное отображение действительно существующих структур. Удивительно, как тогда ученым удалось все-таки в общем верно разобраться в строении живой клетки.

Но я не могу не думать о Димке.

Я знаю, что Димка — человек увлекающийся и спорные идеи и гипотезы — его стихия. Чтобы что-то доказать или опровергнуть, он может работать как зверь. Но тот же Димка — прекрасный экспериментатор — становится брюзжащим и ленивым, когда работа почти закончена. Он не любит «доводить» открытия. Для него важно решение в принципе. Как это ни странно, но Димка от души радуется, когда опыты дают отрицательные результаты. «Если у тебя не вышло то, чего ожидал, значит, здесь что-то новое», — любит повторять Дима.

И вот вчера, после двухмесячных поисков, в которых я Диме помогал, хотя и не верил в самую идею, у нас ничего не вышло. Буквально пусто! Ни да, ни нет. Собственно, на мой взгляд, это было точное нет. Нет, определившее наши позиции в науке навсегда.

— Может быть, все-таки попробуем еще раз разобраться, что же у нас вышло! — доносится Димкин голос.

— Вернее, чего не вышло, — не сразу отвечаю я.

— Нет, ты подожди, — подходит Димка. — Мы не будем ставить новых опытов; давай вспомним историю микробиологии. Понимаешь, все развитие науки говорит, что должно быть так, как я предполагал!

Чтобы не спорить, соглашаюсь послушать историю микробиологии.

Димка направляется к «Гению».

«Гений» — это информационная счетно-решающая машина. Хорошая, «умная» машина, в которую заложены проверенные многовековым опытом науки данные микробиологии и биохимии. Машина, которую, на мой взгляд, Дима «испортил», переведя с языка сухих, лаконичных ответов на «живой человеческий», то есть присущий Димке язык прирожденного лектора.

Голос «Гения» красивый, мягкого, проникновенного тембра и богат модуляциями.

Говорит он сейчас Димкиным «высоким штилем».

«Десятки веков провело человечество в блаженном неведении о том, что рядом и вместе с ним обитают и развиваются предки всего сущего на Земле, — микробы. Люди пользовались плодами трудов добрых невидимых гномов — дрожжей и сбраживающих бактерий; страшными эпидемиями платили дань злым микроскопическим карликам — бактериям болезнетворным — и не подозревали об их существовании».

«Так! — думаю я. — „Гений“ начал „от Адама“, но к чему все это, что здесь можно найти?! Дальше пойдут Левенгук, Кох, Пастер. Зачем?»

Заметив, что Димка на меня смотрит, снова прислушиваюсь к «Гению».

«И прозорливым было предсказание великого систематика восемнадцатого века Линнея, определившего класс микробов как „хаос“. „Таинственные живые молекулы, разобраться в которых надлежит потомкам“, — так выразился о микробах Линней. И действительно, первые приближения к систематическому порядку в мире микробов наметились лишь через сто лет.

Роберт Кох! Луи Пастер! Илья Мечников! Открытия. Неудачи. Заблуждения. Победы. Тривиальные ошибки. Гениальные прозрения. И наконец, результаты: мир микробов предстал перед человечеством во всей своей ужасающей красе. Неисчислимый, огромный, вездесущий, неистребимый.

Холера, чума, туберкулез, сибирская язва и сотни других болезней — вот что несли с собой микробы.

Но минует еще сто лет, и человечество находит противоядие для всех болезнетворных бактерий. К началу XXII века все заразные болезни будут ликвидированы. Так закончится эта глава микробиологии.

Теперь о другом аспекте микробиологии.

Еще во времена Пастера люди стали убеждаться, что не все микробы страшные и вредные, что есть среди них и приносящие пользу. Уже тогда выяснилось, что все процессы гниения и брожения в природе осуществляются микробами. Но это было только началом. Далее идут блестящие работы русских ученых: Виноградского, Вернадского, Холодного. И вот результаты. Микроорганизмы поддерживают постоянный уровень кислорода в атмосфере и тем самым дают возможность дышать всему живому.

Микробы участвовали в создании нефти и каменного угля и, таким образом, обеспечили развитие цивилизации.

Микробы создали болотные железные руды, из которых человек сделал первые железные орудия и шагнул из каменного века в железный.

Микробы создают плодородие почвы и…

В общем, если бы на Земле на какое-то время приостановилась деятельность микроорганизмов, жизнь прекратилась бы. Дно океанов покрылось бы трупами рыб, погибших без пищи. Трупы эти не смогли бы разлагаться из-за отсутствия гнилостных бактерий. Да что океан! На суше было бы не лучше. Все растения и животные погибли бы. Изменился бы и состав атмосферы. Земля стала бы мертвой планетой. Страшная картина, которую даже трудно представить!»

Нажимом кнопки выключаю «Гения».

— К чему все это, Дима? — спокойно спрашиваю я. — Я и без «Гения» знаю, что уничтожить все микроорганизмы нельзя, да и не нужно. Но заставить их работать на человечество можно. Я, как и ты, уверен, что микробы могут делать все: добывать железо, серу, золото, очищать редкие элементы для полупроводников и даже строить дома. И то, что сооружено здесь, только начало. Но к чему история?

— Ты вдумайся в эту историю, — возражает Димка, — и тогда поймешь, что я прав. Я знаю, ты сошлешься на наши неудачные опыты. Да. Эксперимент не вышел, но логика развития науки говорит о другом. Заметь, что деятельность микробов по мере познания человеком этого удивительного мира все время открывалась с новой стороны. Возьмем даже наш ОВЗ.

Сам факт, что одни почвенные микроорганизмы выделяют в воздух витамины, а другие, находясь за десятки километров, их потребляют, был открыт еще в XX веке. Так? Представь, насколько это было поразительно для того времени. Витамины — белки жизни, сложнейшие химические вещества, без которых невозможно существование высших организмов, летают в воздухе, как никому не нужная пыль! Понимаешь, это была уже новая, дотоле неизвестная сторона деятельности мира микробов. Так?

Теперь ОВЗ. Техника нашего века позволила факт выделения микробами витаминов в воздух положить в основу производства, построить наш опытный витаминный завод. Это, конечно, много, но здесь есть и другая сторона дела. Пойми, что мы с тобой получили новые виды микробов-витаминособирателей, способных выделять в атмосферу витамины в огромных количествах, создали искусственные плантации таких микробов в этой пустыне, ввели их в круговорот веществ в природе, нашли для них подходящих почвенных сожителей и тем самым, по сути дела, создали совершенно новый мир микробов. Так?

— Так! — перебиваю я. — Но…

Дима не дает мне договорить.

— И вот в этом новом мире, — горячо продолжает он, — должно, понимаешь, обязательно должно происходить самозарождение, из неорганической мертвой материи должны возникать первичный белок и новые формы жизни. Это еще одна сторона существования мира микробов…

Я перестаю слушать. Мне надоела эта затасканная веками и ни разу не подтвержденная теория, что новая жизнь возникает в настоящее время, но уже существующие микроорганизмы уничтожают первичные формы этой жизни и не дают им развиться. Димка пошел дальше и довел эту теорию до абсурда. Он считает, что самозарождение происходит ежесекундно, всегда и везде, что возникающие из неорганической материи белки являются чуть ли не основой питания и существования почвенных микроорганизмов.

Всю жизнь Димка пытался найти эти новые формы — и безуспешно. Ничего не дали и наши эксперименты здесь, среди новых, созданных нами в пустыне сообществ микробов. Вчера был решающий день. Вчера, как дважды два, мы установили, что все найденные здесь Димкой 24 новых вида микробов не зародились заново, а произошли из уже существующих. Это факт, и никакая история микробиологии здесь не поможет. Тем более вчера мы решили, что завтра я уеду. ОВЗ работает На полную мощность, наши витаминособиратели с завидным аппетитом потребляют солнечную энергию, которой здесь хоть отбавляй, и на полный ход выдают из почвы на-гор? витамины.

Когда-то бесполезные пески превратились в плантации, дающие беспрерывный урожай витаминов С и В₁₂. Так воплотилась в жизнь наша с Димкой мечта. Но теперь мне здесь делать нечего. Тратить время и силы на смехотворную идею постоянного возникновения жизни я не собираюсь.

Об этом я и сообщаю Димке.

— А я думал, что ты решил остаться, — говорит он, — «крестик»-то мы так и не нашли…

— Удивительно! Я считал, что уж с «крестиками» кончено.

История их такова…

Три месяца назад Димка заявил, что открыл новый вид микроорганизмов. По его представлениям, микроб этот не больше вируса и имеет форму крестика, внезапно превращающегося в шарик. Вскоре оказалось, что этот микроб обладает еще одним удивительным свойством: его может видеть один Димка. Как только появляюсь я, сей микроб исчезает. Он был таким капризным созданием, что и для Димки появлялся лишь на полсекунды и сразу же превращался в шарик, а шарик тут же исчезал. Видел эту картину Димка несколько раз, но только когда меня не было.

Я привык верить Димке. Почти месяц мы потратили на поиски «крестиков». Просмотрели сотни проб. Высеяли и получили чистые культуры всех возможных почвенных организмов, здесь обитающих, и, конечно, ничего не нашли. Конечно, это бессмысленное занятие мне окончательно надоело, и я занялся своим делом. Димка (опять один) увидел, как инфузория проглотила два «крестика». Он изловил эту инфузорию и долго, но безуспешно потрошил ее на химических автоматах. После этого Дима, казалось, забыл о «крестиках». Даже вчера о них не было сказано ни слова. И вот опять.

Ничего не отвечая Димке, подхожу к «Гению», нажимаю его пусковую кнопку и спрашиваю, могут ли существовать микроорганизмы, имеющие форму креста и размеры вируса?

По световому табло «Гения» пробегают змейки вспышек и выстраиваются во фразу: «Это абсурд!»

— «Это абсурд», — проникновенно читает вслух сам себе «Гений».

— Ты хоть его-то послушай, — говорю я Диме, кивая на «Гения» и направляясь к двери.

Останавливает меня просящий голос Димки:

— Ну давай попробуем в последний раз! Ведь только ты можешь все выжать из «Кирлиана»!

— Пожалуйста, убедись, что «Кирлиан» отлажен, — холодно говорю я, возвращаясь.

Включаю «Кирлиана» и руками микроманипулятора под контролем маленького экрана на пульте управления помещаю в поле зрения лишь одного из обитателей мира микробов: всем известную инфузорию туфельку.

Как только экран начинает светиться, в комнате устанавливается полумрак. Это автоматически опустились тонкие металлические шторы, ограничивающие участок комнаты перед экраном и заземляющие высокочастотное поле генераторов. Сейчас мы вне сферы его действия.

На экране, медленно поворачиваясь вокруг продольной оси, проплывает инфузория. Вот она остановилась в центре экрана, прогнулась и, ввинчиваясь в пространство, двинулась нам навстречу. Изображение цветное и столь естественно объемное, что кажется, будто инфузория пронизала экран и теперь находится в комнате.

Я оглядываюсь на Димку. Вид инфузории не вызвал у него никакого волнения. Будто бы не такой же «зверь» съел его мнимые «крестики». Димка смотрит на экран просто с профессиональным восхищением. Смотреть действительно есть на что. Инфузория медленно покачивает ресничками, и от них идет мягкий голубоватый свет. Когда ресничка изгибается, у ее основания всплескивает оранжевый огонек. Реснички работают поочередно, и кажется, что все тело инфузории оторочено движущейся лентой оранжевых огней.

В центре тела, меняя цвет от розового до густо-малинового, ритмично пульсирует ядро. По нему пунктиром мерцает ярко-фиолетовая, с желтыми точками хроматиновая сеть. Вокруг ядра горит рубиновая россыпь митохондрий. На самое удивительное и непередаваемое — вид протоплазмы, самого тела инфузории. Она не имеет ни постоянного цвета, ни постоянных структур. Только звездчатая выделительная вакуоль выглядит черным провалом среди непрекращающегося переливания потоков радуги во всех мыслимых направлениях цветового спектра. Иногда сквозь эту симфонию цвета просматриваются колышущиеся изумрудные струи эндоплазматического ретикулюма (внутреннего белкового скелета клетки).

Мы видим жизнь. Идет обмен веществ, и каждая реакция, каждое химическое соединение имеет свой цвет. Все взаимосвязано. Предыдущее определяет последующее. А все вместе в конечном выражении сливается в единую гармонию структур и реакций, в единый организм. Одноклеточное существо, кусочек жизни, живет на наших глазах, глубокий и неисчерпаемый, как и сама вселенная.

— Как видишь, с большим увеличением все нормально, — говорю я и нажимом кнопки меняю препарат, а затем убавляю увеличение.

Сейчас я показываю просто один кубический миллиметр самой обыкновенной почвы. Внутреннее строение микроорганизмов уже видно не так четко, но сами они выглядят довольно крупно. Общая картина почти фантастическая.

Сквозь мрачные уродливые гроты частичек почвы протянуты бело-желтые лианы гифов почвенных грибов. Не касаясь их, ползают медленные голубоватые с малиновыми ядрами амебы. Они жмутся по стенкам. На уступах в одиночку и группами лежат темно-лиловые, с желтыми искорками бактерии. Их тела тяжело и вязко вздымаются.

Я ограничиваю поле зрения. Теперь на экране лишь один довольно широкий зал, сложенный наподобие карточного домика из расслоившейся песчинки. Сверху, почти касаясь пола, висит гифа какого-то гриба. Видно, как в концевых клетках в броуновском движении танцуют митохондрии. Гриб растет, и находящиеся близко к нему бактерии все больше и больше прижимаются к стенкам: гриб выделяет химические вещества, обеспечивающие ему зону жизни. Но вот изображение на экране дрогнуло. Крыша грота сместилась. Острый край песчинки врезался в мягкое тело гриба. Из разреза клеточной оболочки вязкой лавой потекла протоплазма. Мерцание митохондрий в клетках потухло. Вся широкая лента гифа начала медленно блекнуть. Бактерии тут же перестали жаться по стенкам.

Проходит секунда. И бактерии сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее надвигаются на еще полуживые клетки гриба. Какое-то мгновение — и в центре грота уже висит гроздь бактерий. Будто грибной гифы и не существовало!

Левая сторона грота начинает голубеть. На бактерии надвигается какое-то медлительное вздрагивающее облако. Его широкие края вытягиваются целенаправленно и неотвратимо. Вот они уже коснулись бактерий. Гроздь бактерий редеет. Они падают вниз. Там вздымается такая же голубая дышащая пучина. Когда бактериальная клетка попадает в нее, на голубом фоне вспыхивают желто-красные огоньки. В грот проникла амеба. Сейчас уже все поле зрения занято ее студенистым колышущимся телом. Сквозь него видны полупереваренные потускневшие клетки бактерий.

Я раздвигаю диафрагму, и изображение занимает весь экран. На нем десятки гротов, ходов, щелей, и везде что-нибудь происходит. Мир микробов живет своей бурной жизнью: в борьбе за существование каждую секунду гибнут тысячи и тысячи отдельных особей. Но установившееся сообщество видов остается прежним, непрерывно восстанавливаясь за счет бесконечного размножения уцелевших. Идет постоянная война, в которой используются все «виды оружия».

Прямое пожирание не единственный, даже не главный способ ведения войны. Чаще всего применяется «химическое оружие». Винные дрожжи, например, вырабатывают спирт, а уксуснокислые бактерии — уксусную кислоту. И то и другое губительно действует на остальных микробов. Это, так сказать, средство борьбы против всех, кто посмеет приблизиться. А вот против близких соседей, тех, с которыми чаще всего приходится сталкиваться, применяется оружие, если можно так выразиться, «персонального прицела». Это антибиотики. Грибы, например, вырабатывают антибиотики против строго определенных видов бактерий. Вот даже сейчас бактерии смогли одолеть грибную гифу лишь после того, как она была поранена. Сами же бактерии выделяют антибиотики против амеб и инфузорий, охотящихся за ними. Хотя это их тоже не всегда спасает.

Сотни самых разнообразных химических соединений, губительно действующих на их врагов, но иногда безвредных и даже полезных другим видам, вырабатывают почвенные микроорганизмы. Среди них и витамины С и В₁₂.

Я начинаю менять увеличение.

— Стой! — вдруг кричит Димка диким голосом. — Стой, крути обратно!

От неожиданности нажимаю не ту кнопку. Микробы мечутся, составляя самые невероятные сочетания красок и форм. Клетки выглядят то квадратными, то даже треугольными. Потом по всему экрану рассыпается золотой каскад огней и гаснет. Как бы в последней конвульсии по черному фону пробегают голубые змейки молний. Я слышу щелчок аварийного выключателя: генераторы обесточены, остаточный заряд ушел в землю. Шурша, поднимаются экранизирующие шторы.

Должно быть, с перепугу я нажал одновременно на препаратоводитель и на кнопку, отключающую ограничители. И теперь препарат раздавлен и засосан в вакуумную трубку. Неприятность…

Димка ошарашенно смотрит на меня, потом на экран и тихо произносит:

— Там были они! «Крестики»!

— Но почему же я их не видел? — зло спрашиваю я Димку. — У тебя галлюцинации…

Хочу добавить еще что-нибудь злое, но тут высокий, почти визжащий звук зуммера заполняет комнату. На щите управления заводом вспыхивает зигзаг желтых лампочек. Дежурный робот беспомощно мигает красными вспышками: он бессилен.

Мы бросаемся к приборам. Количество микробов? Норма. Видовой состав? Тот же. И все-таки белая линия на световом экране, указывающая количество витаминов, поступающих на завод, неуклонно идет вниз, приближаясь к красной черте. Еще несколько секунд, и белая линия касается красной, но дальше не идет.

— Пять минут! — глухо говорит Димка. — Если через пять минут витамины не начнут поступать на завод, он остановится.

Я это знаю и без Димки. Завод работает, лишь когда количество попадающих с воздухом витаминов достигает определенного критического уровня.

Но что же произошло там, на наших многокилометровых плантациях?

«Количество микробов то же, видовой состав тот же», — мелькает в мозгу. «Может быть, врут приборы? Нет. В это трудно поверить». Установленные на каждых десяти гектарах микробиологические автоматы, показания которых мы читаем на главном пульте, не могут ошибиться сразу все. Мы с Димкой смотрим друг на друга. Вот из-за этой минуты сидели здесь три месяца, хотя и не верили, что такое может случиться.

Роботы сейчас беспомощны, наступила очередь людей.

На пульте одна за другой гаснут диаграммы и лампочки. В комнате становится неестественно тихо: ушли звуки, которые мы раньше не слышали. Стал завод. Это ЧП.

Первым нарушает тишину Димка.

— А все-таки они были, — задумчиво произносит он.

— «А все-таки она вертится!» Видали Галилея двадцать первого века! — не выдерживаю я. — «Она вертится», а завод стоит, и «Кирлиан» сломан. Нет, ей-богу, ты свихнулся! Плюс к аварии не хватало только сумасшедшего…

Хлопнув дверью, выхожу из лаборатории. В голове стучит: «Видовой состав тот же, количество микробов то же». Надо послать за пробами почвы танкетку-робота. По маленькому кругу (в радиусе семи километров) за полчаса «Кибер» соберет полсотни проб.

Сообщать о случившемся пока не будем, попробуем разобраться сами. Техника у нас отличная: микробиологические комбайны в порядке, биохимические автоматы-анализаторы могут разложить любое вещество, вплоть до отдельных молекул, рентгеноструктурный анализ налажен, «Гений» тоже. Но что искать? «Видовой состав тот же, количество микробов то же!..»

С этими мыслями я возвращаюсь в лабораторию.

— Ты что, послал «Кибера» за пробами? — спрашивает Димка.

Я киваю и направляюсь к микробиологическим комбайнам. Димка молча возится у своей группы приборов. Нужно все срочно проверить, пока не вернулся «Кибер». Потом уже будет некогда. Анализы поведем параллельно, дублируя друг друга. Обычно мы этого не делаем, мы верим и себе и приборам, но сейчас ЧП, нужен параллельный контроль, и каждая разделенная пополам проба будет исследована дважды на разных приборах и разными людьми.

Когда возвращается «Кибер», у нас все готово. Резервуары комбайнов наполнены питательными средами, отрегулирована подача стерильного воздуха, прокалены платиновые петли микроманипуляторов, фотоэлементы и экраны микроскопов настроены.

Три часа работы проходят в молчании. Пробы раскладываются по видовому составу микроорганизмов. Каждый вид микробов выделяется в чистую культуру, определяются вещества, которые он потребляет и вырабатывает. Димка, как всегда, проводит еще и биохимический анализ самих микробных клеток.

Часам к семи сверяем результаты и подводим итоги. Ничего нового и утешительного! В почве существуют все те же «мирные» сообщества микроорганизмов, созданные нами. Хищные инфузории и амебы в необходимом минимуме. Прочный, не допускающий никаких вмешательств симбиоз различных грибов и бактерий вырабатывает витамины в количествах, достаточных на три таких завода, как наш. Обычен и биохимический состав тех самых чистых культур грибов и бактерий.

Для верности обращаемся к «Гению». Несколько секунд он мигает вспышками огней на табло, сверяя наши результаты с имеющимися у него прежними данными, и спокойно произносит: «Все нормально, полный порядок!»

Я молчу. Димка вздыхает и трет подбородок. Есть у Димки такая привычка: когда он усиленно думает, то потирает подбородок или тихо покусывает палец.

— Давай рассуждать логично, — наконец говорит он. — Начнем с того, что ошибиться в анализах почвенных проб мы не могли.

Данные совпадают, да и «Гений» врать не будет. Стало быть, количество микробов ничуть не уменьшилось. Это первое. Витамины они вырабатывают. Это второе. А вот куда деваются эти витамины, мы не знаем.

— Прежде всего нужно выяснить, попадают ли витамины на завод, — говорю я. — Если верить приборам, никаких поломок там не случилось. Ну, а если приборы врут или же авария, тогда все объясняется просто: витамины попадают на завод вместе с воздухом и с ним же улетают прочь. Я предлагаю снова пустить завод и провести анализ отработанного воздуха. Потом надо сделать простой опыт: взять сотню килограммов витаминов, растворить их и подать раствор в одну из засасывающих труб. Таким путем мы проверим работу завода и узнаем, сколько витаминов он уловит.

— Добре, — соглашается Димка. — Займись этим. А я, может, придумаю что-нибудь еще. Советую взять С; В₁₂ растворяется хуже.

И Димка снова уткнулся подбородком в ладони.

Включаю пусковой тумблер, на пульте управления заводом снова загораются сигнальные лампочки. На диаграмме выхода продукции белая линия пересекает красную. Завод работает вхолостую. Беру пробу отработанного воздуха. На сей случай существует специальная пневматическая магистраль.

Я соединяю цилиндр с отработанным воздухом с патрубком газоанализатора. Даю автомату задание определить количество витаминов В₁₂ и С. Проходит несколько секунд, и в окошко анализатора выскакивает ноль.

«Так, первая версия отпадает. Наш завод витамины не выбрасывает. Это уже не плохо, — думаю я. — Посмотрим, что произойдет с раствором витаминов. Если на заводе все механизмы в порядке, через полчаса все витамины будут выделены из раствора и вернутся обратно на склад продукции».

В конечном итоге так оно и вышло. Когда через полчаса я вернулся в лабораторию, Димка встретил меня словами:

— Ну вот, вся сотня килограммов снова уложена в ящики — ОВЗ работает как часы. Можешь выключать.

Димка снова выглядит спокойным и веселым. Хотя, на мой взгляд, радоваться нечему.

— У меня есть идея, — бодро говорит Димка. — Опыт элегантен и элементарно прост. Сейчас мы на двух группах приборов исследуем несколько проб почвы. Схема такая. Проба делится строго пополам. Из одной половины выделяются все микроорганизмы, и мы определяем суммарное количество белка в них. Вторая половина идет прямо в химанализатор, без всякой микробиологии, но на тот же самый предмет суммарного определения белков. Я тебе обещаю, что во втором случае белка окажется намного больше, чем в первом. Итак, начнем.

— Подожди, — останавливаю я Димку. — Кажется, я понял твою идею. Ты считаешь, что раз витамины вырабатываются в почве, но не попадают на завод, значит, их потребляют какие-то микробы, которых не улавливают наши комбайны. Но поскольку все живое состоит из белков, то суммарное количество белка в почве будет больше, чем у наших грибов и бактерий. Правильно?

— Правильно, — подтверждает Димка.

— Так. А разность в этих цифрах должна пасть на долю неизвестных похитителей витаминов, верно?

— Абсолютно, — кивает Димка.

— А похитители витаминов — это те самые «они», которые «крестики», точно?

— Да, ты прав, — соглашается Димка.

— Хорошо, — отвечаю я, — давай проделаем анализы, но ты мне обещай, что если и на этот раз твои предположения не подтвердятся, то ты на всех этих «крестиках» поставишь крест.

— Попробую, — безразлично соглашается Димка. — А сейчас давай работать.

Из оставшихся 12 проб мы решаем исследовать сразу 10.

Димка ведет выделение микробов и определение их белкового баланса, а я выясняю суммарный белок вторых половин образцов. «Гений» участвует как арбитр, получая наши результаты. Работаем молча. Слышно лишь щелканье кнопок, легкое позвякивание пробирок в комбайнах и шелест листков с результатами анализов.

Кончив работу, мы подходим к «Гению». В правом и левом анализах результаты почти одинаковые. «Разница в пределах ошибки», — бодро произносит «Гений».

На Димку жалко смотреть.

Таким расстроенным я его не видел никогда. Он сидит, подперев голову руками, уставившись на «Гения», пустыми глазами.

Чтобы его отвлечь, я достаю из холодильника несколько бутылок кефира, мясные консервы и банку томатного сока.

— Надо поесть, — говорю я, — а там что-нибудь придумаем.

Димка вяло кивает. Едим молча: каждый занят своими мыслями.

Я думаю о том, куда же могут деваться витамины из почвы, раз они не попадают на завод. Может быть, Димка прав и их кто-то пожирает. Но тогда почему не получился наш опыт? Если в почве действительно появились какие-то посторонние микробы, то суммарное количество белка в моих анализах должно было быть больше. А может быть, мы где-нибудь ошиблись? И тут меня озаряет: «Да, мы неверно поставили опыт!»

Я кидаюсь к приборам.

— Ты что задумал? — подозрительно косится на меня Димка.

— Сиди спокойно, — отвечаю я. — Сейчас поймешь.

Я беру две оставшиеся пробы почвы и на аналитических весах развешиваю каждую строго пополам. Схема опыта прежняя, но… Быстро и привычно получаю на микробиологических комбайнах живую массу находящихся в почве микробов. Дальше в ход идут химанализаторы. Но на этот раз задание у них уже другое. Они должны определить не суммарный белок, а количество аминокислот, этих «кирпичиков»-мономеров, из которых построены полимерные белковые молекулы. Проходит несколько томительных минут. Димка уже понял, в чем дело, и стоит рядом. Результаты на обоих анализаторах появляются почти одновременно: аминокислот в почве втрое больше, чем в наших микроорганизмах!

Мы обалдело смотрим на эти цифры.

Сейчас мы убедились, что на наших плантациях живут какие-то неизвестные нам микроорганизмы. В первом опыте мы определяли суммарный белок, но белки бывают разные. Молекулы одних стойки, других нет. Видимо, у открытых нами микробов белки сразу же, на первых фазах анализа распадаются до аминокислот и поэтому автоматы их не уловили. Теперь же, когда анализ был проведен уже на уровне аминокислот, результат получился иной. Суммарно в почве их в три раза больше, чем в микроорганизмах, выделяемых оттуда нашими микробиологическими комбайнами. Правда, в почве всегда есть какое-то количество свободных аминокислот. Но очень небольшое. То же, что показали анализы, можно отнести за счет тел каких-то микроорганизмов, нам неизвестных.

— Вот они-то и пожирают наши витамины, — говорит Димка, будто подслушав мои мысли. — А главное — они возникли здесь. Не образовались из других видов, а именно возникли заново. Потому-то наши микробиологические комбайны, отрегулированные и отлаженные на все виды земной микрофлоры, и не улавливали этих микробов. Ведь их раньше на Земле не существовало. Да, они зародились, новообразовались здесь, на наших плантациях.

— Опять ты за свое, — устало говорю я. — Это просто какой-то новый, дотоле неизвестный вид.

— Новый вид! — подхватывает Димка. — Новый вид! Но другие новые виды наши комбайны выделяли? Выделяли, потому что они обязательно имели что-то общее с теми, из которых произошли. А эти новые приборам не знакомы совсем. Значит, на наших плантациях зародилась совершенно новая форма жизни. И понятно, почему это произошло именно здесь. Мало того, — что тут почти нет почвенных хищников, всегда уничтожающих первичный белок. Здесь еще исключительная по своему химизму, насыщенная витаминами и энергией солнца среда.

— Подожди, — перебиваю я, — чтобы стать микробом, потребляющим витамины, твой белок должен был пройти целую эволюцию.

— Правильно, — подхватывает Димка. — Он ее и прошел. Прошел быстрее, чем считала возможным наука. Когда мы поселили здесь первых витаминособирателей? Пять лет назад. Условия все время были постоянными, и отбор мутаций шел в одном направлении. Ты представляешь, если так пойдет дальше, то мы увидим, в какие высшие формы превратятся и сами эти микробы. Эволюция на нашей планете, на глазах науки. Вот так-то!

Из этих неведомых микробов со временем возникнут новые невероятные растения, а затем и животные. Человечество увидит всю историю развития жизни на Земле. Мало того, люди не только проследят за новой эволюцией, но и смогут ее направить по своему желанию.

— Сначала надо увидеть этих микробов, а потом фантазировать, — говорю я.

— Полжизни за работающего «Кирлиана»! — обещает Димка. — Почини «Кирлиана», а я буду не я, если не выделю этих пожирателей витаминов в чистую культуру. Я им составлю такой набор сред, которого не имел ни один микроб в мире.

— Я не знаю, зародились эти микробы на Земле или на Марсе, но посмотреть их нужно, завод-то стоит, — соглашаюсь я.

И начался аврал.

Димка послал «Кибера» за пробами и как одержимый заметался между микробиологическими комбайнами. Я принялся за «Кирлиана». Трубку я решил не менять. Проще было пожертвовать вакуумными насосами и попытаться откачать из старой трубки пыльный воздух. Первый насос засорился быстро, и я, подключив запасной, начал его разбирать. Детали сразу же промывал и высушивал. Насос я успел собрать как раз к тому моменту, когда работающий начал давать перебои. Его тоже пришлось разбирать и промывать детали. И так снова и снова…

За окнами легла густая южная ночь, а «Кирлиан» еще не работал. Не получалось что-то и у Димки. Я слышал, как он то пел, то вдруг начинал ругаться. Чаще же до меня доходило его бормотание: наверное, он разговаривал с микробами.

В два часа ночи я решил попробовать включить «Кирлиана».

Экран светился ровным матовым светом, и лишь в двух местах виднелись мутные пятна. Две какие-то микропылинки остались у входного отверстия высокочастотного пучка. Но это мелочь. Слабая проекция пылинок не будет мешать.

Ко мне подходит Димка. В руке у него пробирки, заткнутые обгорелыми ватными пробками. Значит, он не поверил комбайнам и проводил пересевы сам над пламенем спиртовки.

— Кажется, я их поймал, — говорит Димка радостно.

Мы усаживаемся перед «Кирлианом».

— Давай сначала посмотрим, что происходит в почве. Сделай препарат и заряди, — предлагаю я Димке.

Он быстро готовит препарат, а я включаю основной генератор. Мягко опускаются экранирующие шторы. Я даю большое увеличение и налаживаю фокусировку.

На экране среди редко переплетенных бледно-белых гифов грибов овальные розовые клетки дрожжей, в них хорошо видны вишневые гранулы витаминов. Наши витаминособиратели выглядят пурпурно-красными, с темными ядрами. На фоне ядер вспыхивают ярко-желтые цепочки хроматина.

— Вот это наши, но где же ты? — говорю я Димке. Я ловлю себя на том, что ищу «крестик».

— Дай больше увеличение.

Прибавляю увеличение, но теперь мы видим лишь малую часть препарата.

Я начинаю осторожно работать ручками препаратоводителя, хочу методично, параллельными рядами просмотреть весь препарат. Проходит 20 томительных минут. Нового ничего нет. Везде лежат наши витаминособиратели вперемежку с различными видами дрожжей и грибов-сапрофитов. «Дружба народов», как называет Димка такое сообщество.

— Крути быстрее, — умоляюще просит, он.

Но я его не слушаю. Мы просмотрели лишь четверть квадратного миллиметра препарата, и еще все впереди.

— Стой! — вдруг подскакивает Димка. — Он?!

С верхнего правого угла экрана в поле зрения медленно вползает маленький синий, с желтыми жилками «крестик». Он кажется совсем крохотным рядом с клеткой дрожжевого грибка из вида Мегри.

Я останавливаю препаратоводитель, и теперь «крестик» мягко дрожит в центре экрана. Как зачарованные, мы смотрим на этот неведомый науке микроорганизм столь непривычной для нас формы.

— Как ты думаешь, каковы его размеры? — спрашивает Димка.

Я смотрю на шкалу увеличения «Кирлиана» и сопоставляю размеры «крестика» на экране.

— Примерно пару сотен ангстрем в поперечнике. Пожалуй, это чистый нуклеопротеид.

— Так, — думает вслух Димка. — Значит, земная жизнь и здесь верна себе. Прикинь: жизнь — форма существования нуклеопротеидов, соединений белка с нуклеиновой кислотой. Самое мелкое живое существо в природе, бактериофаг, состоит только из этих двух химических веществ. Однако все бактериофаги имеют форму колбочки, а этот почему-то крестик. Почему?

Но Димка не успевает договорить. На наших глазах «крестик» начинает округляться, превращаясь в шарик. Только сейчас я вспоминаю о киноустановке и включаю ее.

— По-моему, «крестик» — это спора, а сейчас она превратилась в бактерию. Давай поищем еще «крестик». Этот от нас не уйдет, — говорит Димка.

Снова начинаю плавно двигать препарат. Через несколько минут я нападаю на целую россыпь бактерий и «крестиков». Все бактерии окрашены в мягко-фиолетовый цвет и очень малы. Пожалуй, это самые маленькие бактерии, известные мне. Но сейчас это неважно, потом можно будет справиться у «Гения». Я вывожу одну бактерию в центр экрана и даю предельное увеличение: в 400 тысяч раз. Сейчас бактерия кажется размером с маленькую тарелку. Мы видим, как по фиолетовому фону рассыпаны желтые точки. Это хроматин — точнее, нуклеиновые кислоты. Стало быть, бактерия обособленного ядра не имеет. Оно диффузно разбросано по всему телу клетки.

Но вот желтые точки начинают перемещаться, собираясь группами. Края бактерии блекнут и меркнут, потом в какие-то неуловимые мгновения она исчезает. На ее месте лежит густая россыпь мелких «крестиков», таких, как и первый, встреченный нами. Да, это споры. Все ясно.

— Ну как, будем смотреть теперь «твоих» в чистом виде или нет? — спрашиваю я Димку.

— Жалко, — отвечает он. — Для анализов и так мало. Но ничего не поделаешь. Нужно. Чтобы убедиться, что я выделил именно таких, одним мазком пожертвую.

Мы быстро меняем препарат. Все ясно: это они!

Я выключаю «Кирлиана», а Димка лезет в холодильник. Слышно, как слегка загремел штатив с пробирками и звякнули какие-то банки. Потом Димка подходит ко мне и жестом фокусника достает из-за спины бутылку шампанского.

Мы наливаем шампанское в лабораторные стаканы и молча пьем.

— Интересно, а что думает о самозарождении «Гений»? — спрашиваю я.

— Давай выясним.

«Гений» долго роется в своей электронной памяти, сопоставляет все «за» и «против», мигает лампочками и, наконец, произносит: «Да, самозарождение в настоящее время теоретически возможно, но только в строго определенных, пока неизвестных науке условиях. Но и это надо доказать».

— Докажем! — твердо обещает Димка.

Когда мы с Дмитрием Владимировичем вышли из института, было уже за полночь. Я посмотрел на усыпанное яркими звездами почти черное небо и подумал, что над пустыней Каракумы сейчас эти же самые звезды. Такими же они будут и через 50 и через 100 лет. Такая же ночь придет «тогда» на смену обычного трудового дня на каком-нибудь ОВЗ.

Год 1964-й

Уже на следующий день только что рассказанную историю я вспомнил с улыбкой. Ну куда не залетишь в пылу спора! Можно даже оказаться на ОВЗ. Хотя в общем-то, если во всем разобраться серьезно, особой фантастики и не было.

Сейчас твердо доказано, что воздух не только смесь газов кислорода, азота, водорода и так далее, но он насыщен еще и многими сложными по своему химическому строению веществами, в том числе витаминами, вырабатываемыми почвенной микрофлорой.

Еще в 1950 году академик Николай Григорьевич Холодный показал экспериментально, что переносимые воздухом витамины усваиваются микроорганизмами, которые в них нуждаются. Несколько позже на примере витамина В₁₂, используя метод меченых атомов, это подтвердил и другой советский ученый, Максим Николаевич Мейсель. Так что витаминособиратели в природе существуют.

Не выдуман и краснодарский механик Кирлиан, открывший новый способ фотографирования при помощи токов высокой частоты. Семен Давыдович выпустил книгу, где рассказано о взаимодействии токов высокой частоты с биологическими объектами и удивительных энергетических картинах, возникающих при этом.

Фотографии листов с «факелами» излучения лежат у меня на столе. Но вот высокочастотный полувакуумный стереоскопический микроскоп еще не создан, хотя принципиальная схема такого прибора существует и желающие могут познакомиться с ней в Патентной библиотеке.

Давно созданы гистологические комбайны и информационные машины типа «Гения», а биохимические и микробиологические автоматы, несомненно, со временем будут построены.

Если же говорить о самом ОВЗ, то, как бы невероятно это сейчас ни выглядело, я верю, что в будущем человечество научится использовать огромные питательные ресурсы воздушного океана, которые постоянно пополняют почвенные микробы.

Что касается возможности зарождения новых организмов в наше время, то проблема эта очень сложна, и здесь взгляды исследователей расходятся.

Однако среди различных точек зрения есть и такая, по которой зарождение первичного белка предполагается возможным, но считается, что он уничтожается уже существующими микроорганизмами.

Некоторые же ученые, например профессор Анатолий Александрович Смородинцев, полагают, «что и сейчас в природе существуют древние формы свободно живущих неклеточных организмов — предки современных вирусов и клеточных микробов».

Вот, собственно, и все. Как говорится, осталось только поставить точку. Так бы я, наверно, и сделал, если бы очерк писался каких-нибудь полгода назад. Но жизнь идет вперед, а наука в своем развитии иногда делает такие повороты, которые не в силах предугадать не только писатели-фантасты, но и даже специалисты.

Чаще всего это случается тогда, когда ученые в результате технических открытий получают в свои руки новые методы исследования. Так, Левенгук, применив микроскоп для изучения живой природы, открыл мир микробов, о существовании которого никто в те времена и не подозревал.

Однако на этот раз все произошло несколько по-иному.