Глава X Вызов прошлому

Глава X

Вызов прошлому

Тьма окружала Реку жизни. Но до того, как человек смог предпринять попытку хоть как-то рассеять ее, ему предстояло заново для себя открыть и изучить две огромные неведомые области: во-первых, исследовать путь крови, понять, где она протекает и каким образом циркулирует по организму; во-вторых, выяснить состав крови, а также ее многочисленные функции.

С этими проблемами исследователь сталкивался буквально на каждом шагу. Однако для того, чтобы проследить, изучить и понять путь крови, требовались тщательные анатомические исследования. А эти исследования в свою очередь потеряли бы всякий смысл из-за отсутствия знаний в области физики и особенно механики и гидравлики. Лишенный столь важной базы, человек был просто не в состоянии осмыслить роль пульсации сердца и артерий и связать ее с назначением и работой клапанов в системе кровообращения.

Кроме того, как можно было завершить составление схемы кровообращения без открытия невидимых капилляров? О существовании капилляров в свое время догадывался Эразистрат, а также другие более древние исследователи. Однако догадки, даже гениальные, были явно недостаточны — необходимо было увидеть капилляры воочию, проследить их направление, изучить и хотя бы частично постигнуть их назначение. Капилляры же слишком малы, увидеть их невооруженным глазом невозможно, и поэтому предстояло отложить их открытие до изобретения микроскопа.

А можно ли было изобрести микроскоп без предварительного знакомства с основами оптики, без разработки технологии изготовления и шлифовки оптических стекол? Наконец, разве легко было изобрести микроскоп и воспользоваться им для научных исследований в обществе, которое явления реальной действительности считало лишь иллюзией и карало как ересь и колдовство любую попытку человека изучать живой мир, не прибегая к мистицизму?

С неменьшими трудностями сталкивались исследователи природы и состава крови. Обеспечить выяснение истинного состава и природы крови могли только высокоразвитая химия и биохимия наряду с физиологией, но в те времена, разумеется, этих наук не было и в помине. Исключительно острую нужду испытывали ученые и в научном инструментарии, однако в начале эпохи Возрождения технология его производства отсутствовала.

Очень важно помнить о существовании прочной взаимосвязи между прогрессом человечества и уровнем развития человеческого общества в любой данный момент истории. Открытия и гениальные догадки великих людей намного опережали их эпоху. Но все их достижения, как, например, изобретение паровой машины александрийцем Геро или открытие теории кровообращения Эразистратом, не попали, да и не могли попасть на столбовую дорогу развития человечества, ибо цивилизация той эпохи была просто не в состоянии переварить их.

С другой стороны, отдельные открытия вообще удавалось сделать лишь после того, как цивилизация достигала уровня, обеспечивавшего чисто статистическую вероятность их осуществления. Примером может служить все тот же микроскоп.

В человеке как в зеркале отражается тот уровень цивилизации, который характерен для определенного периода его жизни. По мере того как над историей человечества занималась заря Возрождения, все больше людей, вдохновленных новыми открытиями и использовавших накопленный ранее опыт, находили в себе смелость задавать вопросы. Время было неспокойное. На каждого, кто дерзал заглянуть в будущее, обрушивался удар стойких приверженцев прошлого. Однако почти незаметный вначале процесс происходящих в человеке сдвигов неизменно отражался в общем поступательном движении цивилизации. В свою очередь все повышающийся уровень цивилизации как бы бросал человеку вызов, и, таким образом, процесс развития неумолимо ускорялся.

Через тысячу с лишним лет после утверждения христианства то колоссальное влияние, которое церковь оказывала на медицину, стало постепенно ослабевать. Число светских врачей непрерывно увеличивалось. Они применяли самые разнообразные методы лечения болезней: от беззастенчивого знахарства до утонченного ухода за больными в строгом соответствии с рекомендациями Галена, который умело практиковали искусные еврейские и арабские врачи. Даже монастырские лекари стали предпочитать Галена святому Иакову.

Многие больные не имели возможности пользоваться приютами, которые специально для них учреждали религиозные ордена, поэтому монастырские врачи вынуждены были покидать свои святилища и бродить по свету в поисках пациентов. Постепенно многие из них оседали при дворах королей и принцев, где настолько увлекались мирскими делами и политикой, что подчас совершенно забывали о своем непосредственном долге: лечении болезней и спасении душ. Это побудило князей церкви принять решительные меры. В 1139 году Латеранский собор издал эдикт, воспрещавший священникам и монахам заниматься медицинской практикой. Эдикт был утвержден папой Гонорием III, который запретил членам монашеских орденов вообще покидать пределы монастыря. После этого медицинская практика полностью перешла в руки мирян.

Тем не менее церковь продолжала обучать искусству врачевания. В течение длительного времени подготовка врачей оставалась исключительно в ведении монастырских медицинских школ, в библиотеках которых можно было найти лишь немногие работы Галена. Однако вскоре монастырским школам неожиданно пришлось столкнуться с конкуренцией все возраставшего числа школ, не находившихся в непосредственном подчинении у церкви.

К числу первых светских учебных заведений такого рода принадлежит знаменитая салернская школа, столь многим обязанная карфагенцу Константину. Полагают, что она была основана в IX веке. Именно в это время четыре врача — грек, римлянин, араб и еврей — решили совместна написать трактат о составлении рецептов и медицинском уходе. Вокруг этих четырех врачей сгруппировалась молодежь, жаждавшая медицинских знаний. Так возникла салернская школа.

До приезда Константина в Салерно господствовала обычная для Средневековья схоластическая медицина. Анатомические исследования, если они вообще когда-либо и проводились, были поистине смехотворными: раз в год торжественно забивали свинью и демонстрировали студентам ее внутренности. Самый славный период в истории салернской школы наступил после того, как Константин открыл студентам давно забытые достижения классической науки. Правда, почти все то, чему учили в этой школе, было давным-давно известно арабам и евреям, но для студентов-европейцев Салерно стало светочем новых знаний. Салернская школа послужила образцом для других медицинских школ, возникавших в различных уголках Европы.

Год 1240-й знаменателен не только для салернской школы, но и для всей медицины в целом. В этом году император Фридрих II, король Сицилии и Иерусалима, установил твердые правила изучения медицины и предоставил салернской школе исключительное право выдавать квалифицированным врачам разрешение вести практику.

Для этого будущий врач обязан был выполнить следующие требования: после трехлетних подготовительных занятий он в течение пяти лет должен был изучать непосредственно медицину. Затем, по крайней мере на протяжении года, он проходил практику под наблюдением опытного врача. По завершении учебы новоиспеченному служителю медицины вручалось разрешение на самостоятельную практику (если он к тому времени получал соответствующую санкцию салернских властей). Так появилась первая система организованного обучения медицине вне стен церкви. Аналогичный порядок подготовки врачей был принят такими известными учебными заведениями, как университеты в Падуе и Болонье (Италия), Париже и Монпелье (Франция), Оксфорде (Англия).

Были установлены средние нормы медицинских познаний, но повсеместно люди старались не только достичь, но и превзойти их. Однако истинному прогрессу медицины препятствовало одно весьма забавное обстоятельство: по иронии судьбы большинство людей продолжало считать врачей жрецами чистой науки. Считалось, что собственноручно проводимые исследования для них унизительны. Поэтому хирургия, а также вскрытие трупов, столь необходимое для изучения анатомии, оставались уделом второстепенных лекарей, которым не требовалось длительного обучения.

Как это ни парадоксально, но в те времена хирургия была в основном побочным занятием цирюльников. Чтобы получить разрешение на лечение даже пустячного расстройства желудка, врачу приходилось учиться девять лет, между тем как ампутации и полостные операции проводили необразованные цирюльники-хирурги только потому, что им физический труд не был противопоказан!

Столь любопытное превращение цирюльников в хирургов непосредственно связано с кровью. Согласно церковному закону, каждому монаху регулярно делали кровопускания (по-видимому, считалось, что кровопускание способствует облегчению бремени мирских соблазнов). Цирюльники были частыми гостями монахов; они выстригали им тонзуру и, в силу своей профессии превосходно владея инструментами, заодно пускали кровь. К концу XI века цирюльники стали повсеместно признанными хирургами. Помимо кровопусканий, они делали операции и даже удаляли зубы. Некоторые из них добились значительных успехов в своей новой профессии и, как, например, Амбруаз Парэ, приобрели широкую известность.

Высокомерное отношение к физическому труду, естественно, сказалось на изучении анатомии. В различных медицинских школах, которые расплодились словно грибы после дождя, довольствовались простым изложением анатомии (что уже было известным прогрессом), но ее дальнейшее изучение не поощрялось. Даже там, где это разрешалось, вскрытие трупов производили крайне редко. В тех исключительных случаях, когда все-таки приходилось вскрывать труп человека или животного, преподаватель анатомии нанимал цирюльника или какого-нибудь второстепенного лекаря, который и производил эту операцию. Сам же преподаватель становился в сторонке от вскрытого трупа и громко зачитывал отрывок из трактата Галена, в котором описывалось то, что, по мнению великого классика, должно было представиться взору врача. Никому и в голову не приходило разрешать студентам изучать трупы самостоятельно.

Казалось, что в годы, непосредственно предшествовавшие эпохе Возрождения, большинство преподавателей усматривало свою задачу только в том, чтобы, с одной стороны, поделиться со своими учениками наследием классиков, а с другой стороны, защитить его от любых попыток какой бы то ни было проверки или обновления.

Разумеется, немаловажное влияние на учебный процесс оказывал и характер самих университетов. В те времена существовали три типа университетов. Государственные университеты, такие, например, как Неаполитанский, основанный Фридрихом II, или испанские, основанные Альфонсом VIII, получали поддержку коронованных особ и поэтому вынуждены были строить свою работу в соответствии с требованиями властей. Другие университеты, например Парижский и Оксфордский, находились в непосредственном подчинении у церковных властей. Обособленную группу составляли университеты, субсидируемые общинами. Такие университеты, основанные, например, в Болонье, Падуе и других крупных итальянских городах, славились своей независимостью и демократическими порядками. Именно они внесли первоначальный вклад в науку, значение которого трудно переоценить, им принадлежит заслуга в объяснении фактов реальной действительности. Об атмосфере, царившей, например, в университете в Болонье, можно судить хотя бы по тому, что студенты сами избирали ректора.

Однако, несмотря на все свободы, предоставленные университетам и школам, церковь и не помышляла отказываться от надзора за системой образования. Все христианские университеты независимо от принципов их организации и лиц, руководивших ими, в конечном счете находились под властью папы римского и его представителей. Только им принадлежало право выносить окончательные решения.

Первые университеты были своеобразными во многих отношениях. Прежде всего следует заметить, что никакими особыми удобствами они не располагали. В класс или лекционный зал часто превращалось любое место, где можно было собрать студентов, даже, например, таверны. Случалось, что лекции по анатомии проводились в весьма сомнительных местах.

Путь познания, увы, не был усыпан розами. По-прежнему свирепствовал догматизм, и, несмотря на известное послабление, излишняя самостоятельность подвергалась суровому наказанию. Примером этому может служить печальная судьба отважного и необычайно одаренного человека по имени Пьетро д’Абано.

Пьетро родился в 1250 году. Свою фамилию он выбрал по названию родного городка — небольшого курорта, расположенного вблизи Падуи и известного серными ваннами. В Падуанском университете, где Пьетро изучал медицину и философию, он зарекомендовал себя выдающимся знатоком греческого языка.

Именно знание греческого языка послужило для д’Абано источником славы и причиной гибели. Изучая медицину, он справедливо решил, что классические работы древних медиков при переводах с греческого языка на арабский, а с арабского на латынь утратили частицу своей первоначальной ценности. К счастью, некоторые греческие оригиналы уцелели, их можно было еще получить, в первую очередь в мусульманских университетах. Д’Абано решил отыскать оригиналы и перевести их непосредственно с греческого языка на латинский.

Он перевел множество трудов различных классиков, в особенности Галена. Как и следовало ожидать от столь эрудированного человека, д’Абано, столкнувшись с противоречивыми точками зрения, не мог пройти мимо и принялся сравнивать их и сопоставлять.

В Парижском университете, где он стал одним из ведущих преподавателей, д’Абано использовал весь свой талант и накопленные знания для подготовки ряда книг по вопросам медицины, астрономии и других естественных наук. Как и требовалось, студентов он учил мудрости древних. Однако в отличие от других ученых д’Абано всякий раз оспаривал их ошибочные положения. Он даже дошел до того, что усомнился в правоте некоторых сторон учения Аристотеля.

Вокруг д’Абано сформировалась группа искренних приверженцев, привлеченных необычной, упоительной атмосферой непокорности, и вскоре он стал центральной фигурой в борьбе за отмену ограничений свободы мысли. До ужасного обвинения в ереси оставался один шаг.

Монахи, принадлежавшие к инквизиторскому ордену доминиканцев, проверяли книги д’Абано с исключительной тщательностью. Им удалось обнаружить пятьдесят пять положений, противоречивших христианским догмам, и ученого передали в руки святой инквизиции. Среди выдвинутых против него обвинений было следующее: «…он занимается чародейством и колдовством, не верит в чудеса, не проявляет усердия в религии».

«Чародейством и колдовством» монахи называли научные эксперименты и анатомические исследования д’Абано! К счастью, ему удалось отвести все обвинения и добиться освобождения.

Вернувшись в Падую, д’Абано занял пост декана факультета в родном университете. Здесь, несмотря на печальный опыт «контактов» с инквизицией, он позволил себе усомниться в медицинской обоснованности чудесных исцелений и смело продолжал исследования физической природы заболеваний. Не удивительно, что церковь вновь обвинила его в ереси. В то время, когда велось следствие, д’Абано серьезно заболел и скончался до начала суда. Но от инквизиции не так-то просто было отделаться. Судилище состоялось над… трупом ученого; д’Абано был признан виновным в ереси и приговорен к сожжению на костре. Приговор был приведен в исполнение с полным соблюдением ритуала, требовавшегося в столь торжественных случаях.

В причинах смерти Пьетро д’Абано и казни, совершенной над его трупом, отчетливо проявилась неустойчивость эпохи Средневековья. Подобно тому как язвы социального разложения и экономического упадка, атаки варваров и волны эпидемий оказались провозвестниками гибели Римской империи, внешние и внутренние бедствия предвещали уход в небытие средневекового мира. В XIV столетии по Европе вновь прокатились страшнейшие эпидемии чумы, оставившие позади себя смерть и запустение. Одна из них, наиболее жестокая эпидемия бубонной чумы, прозванной черной смертью, унесла примерно половину всего населения континента. Феодальная экономика разваливалась, голод охватывал все новые районы. Все вместе взятое послужило причиной целого ряда крестьянских войн, в ходе которых крепостные стремились завоевать свободу и право использовать взращенный ими урожай по собственному усмотрению.

В то время как крестьяне в Центральной Европе восставали против феодалов, бароны, принцы и короли в свою очередь пытались сокрушить всеобъемлющую власть церкви. Восстания, направленные против канонов власти и порядка, знаменовали собой начало эпохи Возрождения и Реформации.

Страх перед власть имущими начал ослабевать. Подвергать сомнению догмы стало не только обычным, но и модным, хотя по-прежнему опасным, занятием. Литературу, искусство и естественные науки буквально захлестнул поток новых идей, высвободились подспудные запасы творческой энергии.

В Европе получили широкое распространение китайские методы изготовления бумаги. К XV веку бумага настолько подешевела, что сравнительно широкий выпуск книг стал экономически выгодным. Появление дешевой бумаги знаменовало собой новый этап неуклонного прогресса, логическим следствием которого было внедрение книгопечатания. Создавались благоприятные условия для наиболее эффективного распространения знаний.

В этой атмосфере всеобщего прогресса некогда умышленно задерживаемое изучение анатомии стало настоятельной необходимостью, и не только для медицинских целей. Человеческая красота — красота лица, форм и движений — приобрела почти мистическое значение. Искусство привлекало к себе все большее число поклонников. Среди них было немало одаренных и даже подлинно гениальных людей, которые стремились отыскать и воплотить эту красоту. Но возможно ли было передать человеческую красоту, не зная строения человеческого тела? Поэтому для художника анатомия стала не менее важной, чем для врача. Тот, кто не изучал анатомию, не мог считаться подлинным художником.

Так сама эпоха подготовила все для того, чтобы гений Леонардо да Винчи засверкал во всем своем блеске. Да Винчи родился в 1452 г. Пытливость его была буквально безгранична. Удивительно ли, что этот человек поистине колоссального интеллекта, живший в такое время, стал одним из вдохновителей возрождения анатомии и тем самым одним из важнейших исследователей Реки жизни? Как и подобает гению, Леонардо да Винчи обладал неистощимой работоспособностью и необычайным усердием.

По свидетельству арагонского кардинала, да Винчи произвел вскрытие по меньшей мере тридцати трупов мужчин и женщин разного возраста, тщательно исследовав их анатомическое строение, а также половые и возрастные различия. Десять трупов он вскрыл исключительно с целью изучения кровеносных сосудов. До конца своей жизни Леонардо надеялся завершить огромный труд по анатомии человека от утробного периода до старости. При этом он абсолютно не считался с авторитетами классиков. Он, например, игнорировал Галена, но не потому, что ему не нравился великий эскулап или он оспаривал выдвинутые им положения, а только потому, что Леонардо стремился все познать сам.

Наибольшую ценность анатомических исследований Леонардо да Винчи представляют рисунки, сделанные им на основе личных наблюдений. Художественное совершенство и точность их остаются непревзойденными до сих пор. Однако Леонардо был не только выдающимся художником и анатомом. Непреходящее величие знаменитого итальянца кроется в невероятной разносторонности его гения. Изучая строение человеческого тела, он разработал методы, обогатившие анатомию. Исследуя сердце и кровеносные сосуды, он использовал свои знания механики и гидравлики для выяснения функций клапанов. Это позволило ему полностью отмести многие широко распространенные в то время абсурдные теории движения крови.

Труды Леонардо да Винчи возвышаются, как монумент человеческой пытливости, которая пробивает себе дорогу подобно солнечным лучам, пронзающим тучи. Его анатомические исследования, свободные от какого бы то ни было догматизма и приверженности к традициям, не имели себе равных на Западе. Это было первое подлинно научное и в высшей степени объективное изучение человеческого организма. К несчастью, подобно многим другим бесценным достижениям человеческого разума, исследования Леонардо да Винчи веками пребывали в почти полном забвении.

Рис. 7. Два рисунка сердца, выполненных Леонардо да Винчи.

В отличие от пышного Возрождения на юге Европы, ее север был охвачен огнем более суровой революции — протестантской Реформацией. Реформация дала миру целый ряд великих медиков и среди них — швейцарца Парацельса, не только выдающегося врача, но и удивительного, необычайного человека.

Парацельс преподавал в Базельском университете. Вместо того чтобы, по обычаю, превозносить Галена, он подверг его работы резкой критике и тем самым потряс основы медицины. Откровенный до безрассудства и непримиримый к тому, что, по его мнению, было проявлением ошибок пли глупости, Парацельс как бы олицетворял собой дух революции.

Настоящее имя и фамилия Парацельса — Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенхейм. И действительно, было что-то от взрыва бомбы^[2] в той страстности, с которой Парацельс отстаивал гуманистический подход к искусству врачевания. Утверждая, что медицина убивает столь же часто, сколь и исцеляет, так как врачи слепо следуют учениям Гиппократа и Галена, он, по преданию, сложил на полу лекционного зала работы Галена и поджег их. Видя изумление наблюдавших за этим актом студентов, Парацельс призвал их забыть догмы классиков и самостоятельно набираться знаний. Медицина, по его словам, могла избавиться от наихудших ошибок «не посредством слепого подражания учениям древних, а посредством наших собственных наблюдений природы, подкрепленных интенсивной практикой и многолетним опытом».

Рис. 8. Великий швейцарский врач Парацельс (1493–1541), осмелившийся выступить против догм Галена.

Разумеется, подобные заявления приводили в ужас и негодование не только врачей-преподавателей Базельского университета, но и медиков-практиков, а также власть имущих. Не удивительно, что вскоре Парацельс стал мишенью многочисленных обвинений. Распространялись слухи, будто он опасный еретик, заслуживающий сожжения на костре. В 1528 году упрямец вынужден был признать, что даже сторонники опасаются замолвить за него словечко, и, тайно покинув Базель, укрылся в Эльзасе.

Страх преследовал его. Лишенный возможностей преподавать, Парацельс взялся за перо. Но, странствуя по Германии, он не смог найти издателя, который решился бы опубликовать его работы.

В 1541 году в возрасте 48 лет Парацельс скончался. Только после его смерти сторонники нашли в себе мужество выступить открыто. В мгновенье ока Парацельс был объявлен таким же великим реформатором в медицине, каким Лютер считался в религии. Издатели и университеты, прежде отвергавшие его работы, наперегонки принялись знакомить с ними мир. После смерти Парацельс перестал быть опасным.

Так Европа вступила в эпоху своего возрождения.