Квазимодо в стране лилипутов

267 миллионов лет назад

Северо-западное побережье Пангеи

Территория современной России, Архангельская область

Алраузух пробирался по топкой болотистой почве с удивительной грациозностью, будто танцуя, и, несмотря на вес всего в пятнадцать килограммов, в нем чувствовалось достоинство матерого зверя, полностью уверенного в своих силах. Да и неудивительно, ведь здесь, на небольшом плавучем острове, покоящемся в объятиях мелководного Казанского моря, этот скромный хищник, размером с лисицу, был крупнейшим плотоядным, этаким тигром своего двора – «тигром» с вытянутой горбоносой мордочкой, длинными саблевидными клыками и большими внимательными глазами, зорко видевшими даже в туманных осенних сумерках. Не имея достойных соперников, алраузух вынужден был конкурировать исключительно с представителями своего же вида, и если на далеком восточном берегу его большие родственники – огромные биармозухи – жили сравнительно свободно, не особенно беспокоясь из-за размытых границ и зачастую перекрывающихся охотничьих владений, то здесь, на ограниченном пространстве, удержать в единоличном пользовании определенный участок земли попросту означало «остаться в живых»! Только неполовозрелому молодняку еще позволялось шастать там, где вздумается; все прочие, ступив на чужую территорию, должны были осознавать, что тем самым вызовут неудовольствие хозяина, после чего стычки было не избежать.

Хотя, стоит признать, встречались здесь и те, кто выбивался из системы. Ведь каждому по куску – это уж слишком идеально, особенно для природного сообщества, в котором не бывает ничего постоянного и каждое мгновение ситуация может поменяться самым кардинальным образом.

Вот, скажем, только что похожий на ящерицу никтифрурет грелся на солнышке, лениво поглядывая по сторонам, а тут – р-раз! – и он уже шмыгнул прочь, вспугнутый легким шорохом в зарослях молоденьких каламитов, при этом даже не узнав, что источником переполоха послужил безобидный никказавр, миниатюрный пожиратель насекомых, с наступлением темноты выбравшийся на охоту.

Вот только что некрупный лантаниск, примитивная рептилия, похожая на большеголового короткохвостого варанчика, гонял мечущихся над озерным дном рачков, норовя то одного, то другого сцапать огромной зубастой пастью, а тут – два-а! – в воду шлепнулся еще один лантаниск, покрупнее, после чего оба животных на какое-то время застыли неподвижно, оценивая ситуацию: спасаться бегством, нападать или все же проигнорировать и продолжить поиски корма?..

Вот только что неторопливый алраузух, словно бы делая кому-то одолжение, пару раз провел мордой по старому поваленному дереву, оставляя пахучий знак для всех излишне наглых соседей, после чего уже готов был завернуть к югу и куда бодрее отправиться на охоту, а тут – тр-ри! – и ноздрей его коснулся резкий, тревожный запах – «Чужак!» – после чего, мигом позабыв о кормежке, хищник весь напружинился, ткнувшись носом в еще не успевшую просохнуть цепочку следов.

Не сосед, тут же определила память, хранящая запахи всех других особей его вида, имеющих право появляться возле границы. Не колченогий самец с северного берега, не проныра с запада, время от времени «забывавший» о четком разделении территорий, не одна из блуждающих по округе самок. Совершенно незнакомый, ранее не появлявшийся здесь запах… И это, пожалуй, было тревожнее всего. Соседи порой заходили на территорию друг друга, особенно во время погони за добычей, и обычно хозяин не слишком возражал против вторжения, если нарушитель вовремя убирался прочь – но вот чего ждать от новичка, впервые оказавшегося в этих краях и еще не успевшего признать авторитет владельца участка? Если бы прошедшее лето выдалось кормным, алраузух-хозяин, пожалуй, не стал бы разводить кипучую деятельность, ведь, отяжелевшему от изобилия пищи, ему было бы абсолютно все равно, кто там лакомится остатками с его обеденного стола! – но вот в этом году теплый сезон был на редкость гнилым, а до наступления холодов оставался всего месяц-полтора, так что вердикт оскорбленного достоинства был очевиден: «Нарушителя – изгнать!».

И алраузух двинулся по следу.

Для него это была не просто сиюминутная прихоть – это был вопрос выживания и удержания собственной территории под контролем, ибо чужак, закрепившийся на его участке, был способен не просто отобрать у него часть добычи, но и со временем сместить законного хозяина с его пьедестала. Не раз и не два случалось, что старый или слишком ленивый алраузух, смирившийся с присутствием верткого нахлебника, уже через пару сезонов напоминал ходячий скелет, и откормившемуся на чужом пайке бродяге не составляло труда заявить права на приглянувшийся ему кусок земли и выгнать бывшего владельца взашей. Неприятный, но необходимый процесс, обеспечивающий обновление «верхушки общества» и отдающий предпочтение лишь тем животным, что могли постоять за себя в любой ситуации: и завоевывая территорию, и удерживая свое право на нее в борьбе с сородичами, и конфликтуя за готовую к спариванию самку. Особенно – в последнем случае, ведь сезон размножения был мало не единственным периодом, когда самцы алраузухов в буквальном смысле забывали о границах и странствовали по всему острову, разыскивая потенциальных партнерш. Дело это было непростое: мало того, что самок в этой изолированной популяции было существенно меньше, чем самцов, так еще и не каждая представительница прекрасного пола достаточно хорошо переживала зиму, чтобы осмелиться на спаривание и сопутствующие ему траты драгоценной энергии. Животные ведь по натуре своей осторожны и не склонны рисковать, так что, если снежный барс, разведывая новую местность, не будет уверен, что перепрыгнет через пропасть, он почти наверняка отправится искать более безопасный путь, а если самка алраузуха весь холодный сезон просидела впроголодь и не может позволить себе отложить кладку в дюжину яиц, то самцы могут вокруг нее хоть хороводы водить – менее агрессивной по отношению к ним она от этого не станет!..

И посему тем удивительней был сам факт, что сейчас, на исходе теплого сезона, самец-бродяга не только пересек границу чужого участка, но и вел себя так, будто кроме него на этой земле больше никого не было. Обычно бездомные алраузухи, промышлявшие на соседских владениях, поступали не в пример осторожнее, выбираясь на охоту только днем или ближе к полуночи, дабы иметь как можно меньше шансов столкнуться с хозяином, и выследить их было не так-то просто – но этот пришелец вышел из убежища в сумерках, в самый «час пик», и пробирался вперед с редкостной самоуверенностью, в какой-то момент достигнув апогея наглости и оставив на берегу солоноватой протоки целую кучу свежего помета. В прохладном воздухе еще теплая горка курилась паром, распространяя отчетливый запах – чужой запах! – и второй алраузух почувствовал, как его острые когти глубоко погружаются в мягкую почву, словно уже оказавшись на податливом загривке врага. Эти испражнения перед его носом были неприкрытым вызовом, самодовольным заявлением прав на эту территорию и брошенной перчаткой ее нынешнему хозяину, так что алраузух-преследователь, не желая терять время зря, с неприличной поспешностью покрыл чужой помет своим – «Принимаю вызов!» – и шмыгнул в заросли молодых хвощей, уже чувствуя где-то впереди, всего в нескольких десятках шагов, новый запах – свежей, недавно пролитой крови.

Не алраузуха – нет, это была кровь добычи, только что заколотой длинными острыми клыками, и, выбравшись из-за груды гниющих каламитовых стволов, хищник увидел, наконец, всю картину преступления: перепаханный мох, спутанные следы, резкий запах испуганного животного, а посреди всего этого безобразия – уже порядком порванная тушка крупного няфтазуха, похожего на толстую безволосую и короткохвостую крысу. На самом деле, конечно, внешний вид обманчив, и ближайшая родня этого непривлекательного пожирателя гниющей растительности была куда как более солидных размеров… ну да не о том сейчас речь. Ибо все достоинства и недостатки добычи, будь она хоть трижды соблазнительна, немедленно померкли, стоило увидеть самого добытчика: опустив морду в развороченное брюхо жертвы, свежее мясо поглощал совсем еще молодой, едва-едва достигший взрослых размеров алраузух, существо, которому по всем правилам полагалось вести себя скромно и незаметно…

Так с чего бы этому юнцу было так наглеть?!

Алраузух не рычал. Слух у этих животных все еще слишком напоминал слух древних амфибий, от которых они произошли, и толстые кости могли проводить лишь самые низкие звуки, подобные брачному зову самок, позволяющему этим животным-одиночкам находить друг друга в густых зарослях. В обычной же жизни алраузух был гораздо неразговорчивее, чем, скажем, современные жираф или ленивец, а потому, увидев, наконец, предмет своего негодования, он лишь выгнул шею и издал некий клокочущий звук, отдаленно напоминающий сдавленный кашель. Взгляд его огромных мерцающих глаз не отрывался от склонившегося над своей добычей конкурента, и когда тот, почуяв угрозу, поднял голову, «кашель» стал еще громче, а передними лапами алраузух начал разбрасывать клочья мха, при этом раскачивая шеей из стороны в сторону и больше всего напоминая огромную змею, вот-вот готовую вцепиться в горло добычи.

Пока что он еще не был готов напасть – в конце концов, если бы дело дошло до драки, давать задний ход было бы поздно, и в результате столкновения оба противника могли получить серьезные ранения, так что пока еще старший самец надеялся на чистый блеф. И если бы сейчас нарушитель границы спасовал и ринулся наутек, хозяин даже не стал бы себя утруждать долгим преследованием, ограничившись лишь демонстративным пожиранием остатков добычи и, возможно, не одной кучей помета, оставленной при следующем обходе границы…

Однако противник не побежал. Более того – осознав, что ему угрожают, он тут же повернулся к противнику мордой, оскалив зубы, тогда как сам хозяин, поперхнувшись собственным голосом, даже сделал пару шагов назад, едва не запнувшись о собственные лапы.

И если бы этому алраузуху была доступна живая мимика его далеких потомков, можно не сомневаться, сейчас на его морде черным по белому было бы написано «Смущен». Ибо до этого он воспринимал соперника исключительно как зарвавшегося щенка, которому грешно было не устроить хорошую трепку, но теперь…

Теперь глядя на жестоко перекошенную морду, огромный белесый рубец, превративший кожу в затвердевшую маску, и торчащие в разные стороны длинные желтые клыки, он просто не знал, что ему делать.

Обоняние (с оговорками на присутствующий запашок гнильцы) сообщало, что перед ним – сородич, существо одной с ним породы, такое же мягкое и уязвимое, как и он сам, тогда как огромные глаза хищника, приспособленные четко видеть даже в условиях надвигающейся полярной ночи, неумолимо твердили: это ужасное чудовище, с изуродованными костями и капающей из пасти зловонной слюной, неизвестное и, возможно, очень, очень опасное! Вдобавок, словно чувствуя неуверенность соперника, младший алраузух не стал упускать шанса и тут же пошел в наступление, опустив голову и мало не подпрыгивая на своих кривых лапках, точно уличный паяц, решивший как следует поразвлечь собравшуюся толпу. Даже глупая рыба, увидав этакое чудище, скорее всего, не стала бы с ним связываться – врожденную систему опознавания «свой-чужой» просто закоротило бы от столь необычного зрелища, и животное не знало бы, как себя вести: воспринимать «это» как добычу, сородича, неведомую тварь с неизвестными возможностями? Алраузух был значительно умнее рыбы – собственно, это был самый умный хищник в этих краях, по «мозговитости» вполне сравнимый с развитыми рептилиями – но даже он не мог решить, как ему поступить, а потому шаг за шагом отступал назад, к спасительной кромке хвощовых зарослей, пока, наконец, жесткие стебли не уперлись ему в зад – и, окончательно струхнув, алраузух рванул наутек.

Он не убежал чересчур далеко – все же был не настолько напуган, да и едва ли инстинкт собственника, уже несколько лет владеющего этими землями, можно было так просто перебороть – однако постарался, чтобы до конца той ночи между ним и жутким кривомордым существом оставалось не меньше сорока метров свободного пространства. Возможно, со временем, если бы чужак продолжал охотиться на этой земле, хозяин настолько привык бы к его необычному облику, что вновь попытался бы прогнать нахлебника… однако наученный горьким опытом «Квазимодо» не собирался задерживаться.

Будучи еще очень молодым самцом, он свободно путешествовал по всему острову, занимая позицию «вечного бродяги», и хотя не всегда его уродство обеспечивало свободный пропуск на чужой участок – так, скажем, около трех месяцев назад ему не повезло забрести на территорию очень старого алраузуха, полуслепого и ориентирующегося в основном на нюх, который плевать хотел на все представления, и в тот раз кривомордому лишь по счастливой случайности удалось вовремя унести ноги – тем не менее, чаще всего бесплатное уличное шоу пермского периода делало свое дело. Не воздействовал его уникальный способ завоевывать чужое уважение разве что на самок: к сожалению, их гораздо сильнее впечатляли размеры, сила и способность постоять за себя в драке, чем перелопаченная кожа на голове и кривые кости черепа, а поскольку вкусы у прекрасной половины алраузухов едва ли собирались меняться в ближайшие миллионы лет, «паяцу», скорее всего, не светило оставить после себя потомство.

К сожалению… или, вернее, к счастью, большинство животных инстинктивно отвергают все, что слишком выходит за рамки нормы. Чуть более мускулистый, но подвижный и ловкий, или же обладающий странным, но не мешающим ему охотиться окрасом самец еще мог претендовать на благосклонность партнерши, однако чересчур уж необычный внешний вид автоматически подвергал все кажущиеся преимущества такого союза сомнению, должно быть, напоминающему то, что испытывает женщина при покупке экстравагантного платья: а, может быть, все-таки остановиться на чем-нибудь более стандартном?.. Вдобавок, самки по природе своей осторожнее самцов – им приходится нести основную ответственность за будущие поколения своего вида, и даже безупречный с виду партнер должен весьма настойчиво доказывать свою привлекательность, как бы отвечая на незаданный вопрос: «Ты должна выбрать меня, потому что я быстрее, ловчее и сильнее остальных, а значит, и наши дети будут такими же». Оставить же после себя здоровое потомство, выгодно отличающееся от родителей – едва ли не главная задача любого живого существа, которое не желает отправить свои гены на свалку эволюции, так что и при хорошем раскладе – мало самцов, много готовых к спариванию самок – у Квазимодо вряд ли были бы хоть какие-то шансы оказаться в числе счастливчиков-отцов! В конце концов, ни одна самка не задумывалась, откуда он получил свои увечья – она судила по фактам, а факты были явно не в его пользу, и если других самцов уродство пугало и вынуждало не связываться, то самки наблюдали лишь природный казус, возможно – врожденный, генетическую аномалию, что могла выродиться в увечных или мертвых детенышей. Ни одна будущая мать не смогла бы добровольно обречь свое потомство на такую участь – при виде урода ее обуревал инстинктивный ужас, неприятие, а порой – и агрессия по отношению к несчастному, так что после единственного сезона спаривания изрядно потрепанный Квазимодо был вынужден перейти на исключительно холостяцкий образ жизни.

И не сказать, чтобы его так уж расстраивало. Конечно, организм «понимал», что что-то здесь не так, и каждый брачный сезон зверь чувствовал нарастающую тревогу, терзающее ощущение пустоты там, где обычно полагалось быть осторожности и покою… но – сезон проходил быстро, всего за пару недель, после чего алраузухи успокаивались и возвращались к своему обычному, размеренно-неторопливому образу жизни. Так что с этой точки зрения то злосчастное наводнение пару лет назад, во время которого молодого самца унесло потоком и, даже вышвырнув на берег, дополнительно придавило сверху тушей дохлого эннатозавра (для сравнения представьте, что на лисицу обрушился бы мертвый кабан. Представили?..), пошло ему только на пользу. Размокшая от проливных дождей земля не позволила его черепу сложиться в лепешку, да и торчащие из-под земли корни каламитов слегка удержали массивного родича котилоринха от перспективы размазать вполне себе живого хищника тонким слоем, так что со временем покалеченному алраузуху удалось выцарапаться наружу и, хромая на все четыре лапы, скрыться в зелены зарослях.

Едва не погубив его во цвете лет, взамен наводнение обеспечило ему благополучное выздоровление – в прибрежных кущах осталось полным-полно задыхающейся рыбы и туш дохлых животных, что легко могли прокормить не один десяток голодных, так что на первый период восстановления, когда охотиться было труднее всего, судьба целиком и полностью обеспечила Квазимодо легкой добычей. Конечно, через месяц все это гастрономическое изобилие сгинуло, оставив на память о себе лишь обглоданные кости, но к тому времени алраузух уже вполне поправился и мог позволить себе вернуться к обычной охоте… хорошо – не совсем обычной. Пришлось заново привыкать к собственному телу, подстраиваясь под новые челюсти – увы, не такие прочные и часто ноющие, но вполне успешно справляющиеся с некрупной дичью, которой для одинокого охотника всегда хватало.

Собственно, весь этот остров и был раем для некрупных хищников – если на материке ближайшая родня алраузуха вырастала до размеров волков (а некоторые особо наглые замахивались и на тигриные габариты), то здесь, на ограниченном пространстве, со всех сторон окруженном морем и лишенном постоянной связи с «матерой» сушей, большому охотнику было просто не прокормиться. Крупнейшее местное животное – эннатозавр, похожий на ужасно толстую ящерицу – хищнику покрупнее мог бы послужить только закуской, и всего через несколько миллионов лет, когда море окончательно отступит, а на бывший остров хлынут волны переселенцев с материка, популяция этих примитивных травоядных быстро сойдет на нет под гнетом более прогрессивных пожирателей растительности и их плотоядных потребителей. Последние казеиды, одни из немногих уцелевших примитивных синапсид, скажут свое «прости-прощай» этому миру, после чего лишь отдельные представители первых зверообразных, низведенные до положения невзрачных «ящериц», еще будут какое-то время шнырять под лапами размножившихся родичей алраузуха, пока не исчезнут окончательно.

Но до тех пор еще далеко, и пока что эннатозавры вполне процветают, пусть и близко не напоминая размерами своих огромных родственников из Северной Америки. Жизнь на острове явно не пошла на пользу крупногабаритным существам, и это, к слову, широко известный факт: за всю историю Земли, учитывая и современные примеры, можно насчитать несколько сотен случаев, когда большие животные, попадая в ограниченные условия острова, изрядно уменьшались в габаритах, если не образуя новые виды, то уж, по крайней мере, становясь «лилипутским» подвидом своих континентальных предков. Это случится еще не один раз, и во времена динозавров, когда по Европейским островам будет странствовать карликовый мадьярозавр, длинношеий родственник североамериканских титанозавров, но ростом с пони, и еще через шестьдесят пять миллионов лет, когда на островах Чаннел у берегов Калифорнии появится миниатюрная серая лисица размером с домашнюю кошку. «Островная карликовость» – так назовут этот феномен ученые, и алраузухи станут одним из наиболее ранних его примеров, свидетельствующим о том, что даже в далеком пермском периоде эволюция работала по тем же законам, что и сейчас. Естественный отбор, точно умелый гончар, вылеплял из базового варианта животного наиболее приспособленную к сложившимся условиям форму, и если «в фаворе» у эволюции оказывались гиганты – что ж, всего за несколько тысяч лет размеры животных могли увеличиться многократно; если же предпочтение отдавалась карликам, то каждое новое поколение оказывалось пусть на волосок, но мельче своих родителей. И так – до бесконечности, покуда хватит потенциала у данного конкретного вида, либо пока условия в местах обитания не станут более стабильными и не позволят спокойно развиваться некой конечной форме.

Что будет, если условия снова поменяются?

Ну, как говорится, опоздавших не ждут. Естественно, при резкой смене обстановки выгодно будут отличаться небольшие, часто размножающиеся животные – у них смена поколений занимает не так много времени, как у крупных, так что подрастающий «динозавр» только-только вступит в пору зрелости и приготовится к первому в жизни брачному сезону, а какой-нибудь мелкий «зверек» у него под ногами уже успеет отжить свое и на прощание наплодить целую армию детей и внуков. В таком случае, как бы ни были могучи и свирепы гиганты, преимущество останется за их меньшими конкурентами, так что, вполне вероятно, если на этот остров в древнем море и попадали крупные плотоядные (плоты из поваленных деревьев или чистую везучесть оказаться вовремя выброшенным на берег никто не отменял), им едва ли удавалось продержаться дольше нескольких лет.

Поэтому алраузухи и выжили в своей хрупкой Лилипутии, крошечной стране миниатюрных животных, спрятавшейся под боком империи великанов: еще один эксперимент эволюции, забавный выверт развития, что однажды без сомнений проиграет «гонку вооружений» своим материковым родственникам, после чего вслед за нелепым Квазимодо отправится в выгребную яму истории.

Этим животным уже никогда не стать нашими прямыми предками.

Ибо знакомство с ними еще ждет нас впереди…

ЧТО ТАКОЕ, КТО ТАКОЙ:

Алраузух (Alrausuchus, «крокодил из Алрау») – род биармозухов. Мелкий хищник с черепом не больше десяти-пятнадцати сантиметров в длину, общая длина тела – около метра, животное было размером с лисицу. Череп высокий, удлиненный, с крупными глазницами (заднюю часть которых занимали челюстные мышцы) и хорошо выраженными верхними клыками, все остальные зубы мелкие. Скелет легкий, конечности длинные, кисти и стопы широкие. Вероятно, столь ярко выраженная карликовость (по сравнению с ближайшими родственниками алраузуха) была связана с жизнью на ограниченном пространстве и скудной кормовой базой.

Казанское море – залив океана Панталасса, существовавший в казанском веке пермского периода и протянувшийся вдоль Уральских гор, от Кавказа до Северного Ледовитого океана, с юго-востока на северо-запад. Изначально соединялось с мировым океаном через южный и северный проливы, но позже оба пролива исчезли (сначала южный, затем северный), а море постепенно пересохло. Большая часть ископаемых Приуралья известна с восточного берега Казанского моря, тогда как фауна, к которой относится алраузух – одно из немногих западных исключений.

Биармозухи (Biarmosuchidae, «крокодилы из Биармии», в честь исторической области на севере Восточной Европы) – семейство примитивных терапсид; возможно, входит в состав подотряда дейноцефалов или в особый подотряд биармозухов (Biarmosuchia). Размеры от мелких до крупных, длина черепа – от 10 до 40—55 сантиметров, возможно, у некоторых видов достигала 70—75 сантиметров. По строению черепа близки к пеликозаврам, хотя у биармозухов уже хорошо выделяются крупные саблевидные клыки, а челюстные мышцы у них были гораздо сильнее. Строение туловища все еще близко к «рептильному» типу примитивных синапсид, хотя постановка конечностей уже ближе к той, что характерна для поздних терапсид и млекопитающих. Вероятно, биармозухи были околоводными хищниками, довольно подвижными по меркам своего времени; возникнув в среднем пермском периоде, стремительно достигли расцвета и вымерли к концу перми.

Никтифрурет (Nyctiphruretus, «несущий ночную стражу») – род примитивных рептилий, внешне похожих на ящериц. В длину достигали 30—40 сантиметров, отличались крупными глазницами и большим теменным глазом. Вероятно, имелась солевая железа для избавления от избытка соли в организме. Скорее всего, питались растительностью, как современные морские игуаны, но нельзя исключать и насекомоядность.

Каламиты (Calamitales, от греческого «kalamos» – «тростник») – порядок родственников современных хвощей, достигавших 10—20 метров в высоту. Возникли в позднем девонском периоде, были широко распространены в каменноугольном, но в пермском, в связи с осушением климата, начали постепенно исчезать, сохранившись в наиболее влажных регионах планеты до начала триаса. Внешне несколько напоминали современные хвощи: обладали ребристыми членистыми стволами и ветками, имели длинные узкие листья, растущие на каждом узле.

Никказавр (Nikkasaurus, в честь палеонтолога Николая Николаевича Каладандадзе) – род примитивных терапсид, очень мелкое насекомоядное животное с длиной черепа около пяти сантиметров. Отличался огромными глазницами, двумя типами зубов (передние игловидные, задние расширенные, трехвершинные) и крупным теменным глазом. Тело стройное, шея и хвост относительно длинные, конечности высокие. Вероятно, никказавр вел ночной или сумеречный образ жизни, был сравнительно подвижным животным.

Лантаниск (Lanthaniscus, «скрытный») – род примитивных рептилий, родич никтифрурета, халкозавра и парейазавров. Длина черепа около семи сантиметров. Череп плоский, скульптурный, с костными шипами на щеках и затылке. Зубы мелкие и острые, вероятно, животное питалось мелкими членистоногими и другими беспозвоночными. Скорее всего, лантаниск вел полуводный образ жизни, не исключено обитание в соленых озерах и прудах.

Няфтазух (Niaftasuchus, «крокодил из Усть-Няфты») – род примитивных терапсид, питавшихся мягкой растительностью, возможно – и беспозвоночными. Передние зубы долотообразные, задние – листовидно-режущие, смена происходила постоянно, о чем может свидетельствовать находка черепа молодой особи няфтазуха с копролитом (окаменевшим пометом), содержащим зубы взрослого, в ротовой полости – это один из древнейших признаков копрофагии среди наземных животных, когда молодые едят помет взрослых, чтобы пополнить запас микрофлоры, необходимой для переваривания пищи (так же поступают, к примеру, современные слоны).

Эннатозавр (Ennatosaurus, «девятый ящер») – род казеид, вероятно, последний из всего семейства и единственный из обнаруженных на территории России. Длина черепа около двадцати сантиметров – примерно столько же, сколько у котилоринха, но при этом эннатозавр обладал довольно крупной головой, и общую длину животного оценивают примерно в полтора метра. Крупные глазницы, зубы уменьшаются спереди назад, обладают зазубренными вершинами. Вероятно, питался водорослями, которые отрывал передними зубами и глотал целиком. Найден, но не сохранился отпечаток шкуры – складчатой и морщинистой. Обитал на морском побережье, много времени проводил в воде.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.