ТЩЕСЛАВНЫЙ ВЗГЛЯД В ПРОШЛОЕ

ТЩЕСЛАВНЫЙ ВЗГЛЯД В ПРОШЛОЕ

«История не повторяет себя, а рифмует».

 Марк Твен.

«История повторяется. Это один из ее недостатков».

 Кларенс Дарроу.

История была охарактеризована как одна жуткая вещь за другой. Это замечание можно истолковать как предостережение против двух искушений, но, должным образом предупрежденный, я буду осторожно заигрывать с обоими. Во-первых, историк испытывает желание отыскивать в прошлом примеры, которые повторяются, или, по крайней мере, следуя Марку Твену, искать причину и рифму для всего. Эта жажда примеров оскорбляет тех, кто настаивает, что Марк Твен также, как известно, сказал: «История обычно не случайное, грязное дело», и нигде не указал, что более правильно. Второе взаимосвязанное искушение – тщеславие современности: созерцание прошлого, будто нацеленного в наше собственное время, как если бы у героев разворачивающейся истории не было ничего важнее в их жизни, чем быть нашими предшественниками.

Малозначимые для нас, они – реальные персонажи в истории человечества, проявляют значительную силу и никудышную согласованность на длинной временной шкале эволюции. Эволюционная история может быть представлена как вымирание одного вида за другим. Но многие биологи присоединятся ко мне в признании того, что это представление изжито. Рассматривая эволюцию подобным образом, Вы упускаете значительную часть ее сути. Рифмы эволюции, ее образцы возникают снова и снова. И это не просто совпадения. Это происходит по хорошо понятым причинам: дарвинистские аргументы, в основном касающиеся биологии, в отличие от истории человечества или даже физики, уже объединены в великую теорию, принятую всеми образованными практиками, хотя в различных версиях и интерпретациях. В описании эволюционной истории я не уклоняюсь от поиска примеров и принципов, но попытаюсь быть осторожным.

А как же со вторым искушением, тщеславием современности, идеей, что исследования прошлых лет избавляют нас от их подробного рассмотрения? Покойный Стивен Джей Гулд справедливо указывал, что преобладающее изображение эволюции в популярной мифологии, карикатура, почти столь же вездесущая как лемминги, прыгающие с утеса (этот миф также ошибочен), является представлением о волочащих ноги обезьяноподобных предках, распрямляющихся постепенно, вслед за идущей вертикально, величественной фигурой Homo sapiens sapiens: человек как последнее слово эволюции (и в этом контексте это всегда мужчина, а не женщина); человек, как некто такой, для кого все и было направленно организовано; человек как магнит, который тащит эволюцию из прошлого к ее наивысшей точке.

Есть версия физика, которая, очевидно, менее тщеславна и которую я должен упомянуть мимоходом. Это – «антропный» взгляд, что непосредственно сами законы физики, или фундаментальные константы вселенной являются тщательно подстроенным подлогом, рассчитанным на то, чтобы человечество, в конечном счете, смогло существовать. Этот взгляд не обязательно основан на тщеславии. Это не должно означать, что вселенная была преднамеренно сделана, чтобы мы существовали. Это должно означать только, что мы здесь, и мы не могли быть во вселенной, которая была бы неспособна нас произвести. Как указывают физики, нет никакой случайности, что мы видим звезды на небе, потому что звезды являются необходимой частью любой вселенной, способной произвести нас. Еще раз, это не подразумевает, что звезды существуют, чтобы создавать нас. Это означает только, что без звезд не было бы никаких атомов в периодической таблице, более тяжелых, чем литий, а химия только трех элементов является слишком бедной, чтобы поддерживать жизнь. Наблюдение – вид деятельности, которая может продолжаться только в той вселенной, где Вы видите звезды.

Но есть еще кое-что, о чем следует сказать. Представленный тривиальный факт, что наше присутствие требует физических законов и констант, способных к созданию нас, существование таких мощных основных правил может все еще казаться дразняще невероятным. В зависимости от своих предположений физики могут счесть, что набор возможных вселенных значительно превосходит численностью то подмножество, законы которого и константы позволили физике развиться через звезды к химии и через планеты к биологии. Для некоторых это означает, что законы и константы должны были быть преднамеренно придуманы заранее (хотя это сбивает меня с толку, почему они расценивают это как объяснение чего-нибудь, давая возможность вопросу стремительно регрессировать к более обширной проблеме оправдания существования приспособленного, и в той же мере невероятного Предсозерцателя).

Другие физики менее уверены, что законы и константы могли изменяться. Когда я был младше, для меня не было очевидно, почему пять раз по восемь должно было дать тот же результат, что и восемь раз по пять. Я принял это как один из тех фактов, которые утверждают взрослые. Лишь позже я стал понимать, возможно, благодаря наглядности прямоугольников, почему такие пары умножения не могут измениться независимо друг от друга. Мы понимаем, что окружность и диаметр круга весьма зависимы, иначе мы могли бы ощутить искушение постулировать множество возможных вселенных, каждую с различным значением числа ПИ. Возможно, как доказывают некоторые физики, такие как Нобелевский лауреат, теоретик Стивен Вейнберг, фундаментальные константы Вселенной, которые в настоящее время мы рассматриваем как независимые друг от друга, в некотором полном Великом Объединенном времени будут восприниматься как имеющие меньше степеней свободы, чем мы сейчас думаем. Возможно, есть только один способ для существования Вселенной. Это подорвало бы мнение о том, что появление человечества является случайным стечением обстоятельств.

Иные физики, включая сэра Мартина Риса, астронома, настоящего президента Лондонского королевского общества, признают несомненное стечение обстоятельств, требующее объяснения, и объясняют это, постулируя множество фактических вселенных, существующих параллельно, взаимно отрезанных друг от друга, каждая со своим собственным набором законов и констант (Эту идею «множества вселенных» не нужно путать (хотя это часто бывает) с «множеством миров» Хью Эверетта, объясняющих квантовую теорию, блестяще пропагандируемых Дэвидом Дойчем (David Deutsch) в «Структуре реальности». Подобие между этими двумя теориями является поверхностным и бессмысленным. Обе теории могли быть верными, или ни одна из них, или одна, или другая. Они были предложены, чтобы дать ответ на совершенно различные проблемы. В эвереттской теории различные вселенные не отличаются по своим константам. Но центральный вопрос теории, которую мы здесь рассматриваем, заключается в том, что у различных вселенных есть различные константы.). Очевидно, мы, размышляющие над такими вещами, должны находиться в одной из этих вселенных, какими бы редкими они ни были, чьи законы и константы допускают нашу эволюцию.

Физик-теоретик Ли Смолин остроумно добавил «дарвиновский спин», который уменьшает очевидное статистическое неправдоподобие нашего существования. В модели Смолина вселенные рождают дочерние вселенные, которые изменяются по своим законам и константам. Дочерние вселенные рождаются в черных дырах, произведенных родительской вселенной, и они наследуют ее законы и константы, но с небольшой возможностью маленького случайного изменения – «мутации». Те дочерние вселенные, которые имеют все для того, чтобы воспроизвести нас (живут достаточно долго, чтобы создать черные дыры, например) являются, несомненно, вселенными, которые передают свои законы и константы своим дочерям. Звезды предшествуют черным дырам, которые в модели Смолина являются результатом рождений. Таким образом, вселенные, которые имеют все для создания звезд, одобрены в этом космическом дарвинизме. Свойства вселенной, которая способна передавать их в будущее, являются теми же самыми свойствами, которые попутно приводят к производству больших атомов, включая необходимые для жизни атомы углерода. Мало того, что мы живем во вселенной, которая способна к созданию жизни. Последовательные поколения вселенных прогрессивно развиваются, чтобы стать теми видами вселенных, которые, в виде побочного продукта, все более и более способны произвести жизнь.

Логика теории Смолина обязана привлекать дарвинизм, несомненно, в любом из мысленных образов, но что касается физики, я недостаточно квалифицирован, чтобы судить об этом. Я не нахожу, что физики осуждают эту теорию как определенно неправильную; самое плохое, что они могут сказать – что она лишняя. Некоторые, как мы видели, мечтают об окончательной теории, в свете которой предполагаемая точная настройка Вселенной, так или иначе, обернется заблуждением. Ничто из того, что мы знаем, не исключает теорию Смолина, и он ставит ей в заслугу – что было оценено учеными более высоко, чем многими непрофессионалами – проверяемость. Его книга – «Жизнь Космоса», и я рекомендую ее Вам.

Но это было отступление о ретроспективном взгляде в прошлое по версии физика. Версию биолога легче отклонить, начиная с Дарвина, хотя тяжелее до него, и это вызывает здесь наше беспокойство. У биологической эволюции нет никакой привилегированной родословной линии и никакой предначертанной цели. Эволюция достигла многих миллионов временных результатов (число выживших видов за время наблюдения), и нет никакой причины, кроме тщеславия – человеческого тщеславия, поскольку мы о нем говорим – чтобы назвать кого-то более привилегированным или наивысшим, чем любого другого.

Это не означает, что есть общий недостаток причин или рифм в эволюционной истории. Я верю, что сценарии повторяются. Я также верю, хотя это более спорно сегодня, чем было когда-то, что есть смысл в том, что эволюция, можно сказать, является направленной, прогрессивной и даже предсказуемой. Но эволюционный прогресс – решительно не одно и то же, что и прогресс человечества, и мы вынуждены жить со слабым и незавидным чувством предсказуемости. Историк должен остерегаться приведения аналогий, которые, казалось бы, даже до наименьших деталей повторяют кульминационные моменты человеческой истории.

У меня есть книга (в основном хорошая книга, поэтому я не буду называть и позорить ее) которая послужит нам в качестве примера. В ней сравнивается Homo habilis (человеческий вид, вероятно предковый по отношению к нам) со своими предшественниками австралопитеками (Законы зоологической терминологии следуют строгим приоритетам, и я боюсь, что нет никакой надежды на изменение названия «австралопитек» на нечто менее запутывающее для современного большинства, испытывающего недостаток в классическом образовании. Он не имеет никакого отношения к Австралии. Ни один представитель рода никогда не был за пределами Африки. Australo просто означает «южный». Австралия — большой южный континент, Aurora australis является южным аналогом северного сияния, Aurora borealis (borealis означает «северный»), и австралопитек был впервые найден в Южной Африке, в лице «ребенка Таунга».). Книга говорит, что Homo habilis был «значительно более развит, чем представители рода австралопитеков». Более развит? Что имелось в виду, что эволюция движется в некотором заранее указанном направлении? Книга не заставляет нас сомневаться в том, каково предполагаемое направление. «Первые признаки подбородка очевидны». «Первые» заставляет нас ожидать вторые и третьи признаки, до «полного» человеческого подбородка. «Зубы начинают напоминать наши...» Как будто особенности тех зубов были таковыми не потому, что они удовлетворяли диете хабилиса, а потому что они шли по пути к становлению нашими зубами. Отрывок заканчивается показательным замечанием о более позднем вымершем человеческом виде, Homo erectus:

Хотя их лица все еще отличаются от наших, в их глазах намного более человеческий взгляд. Они похожи на недоделанные скульптуры, «незаконченные» работы.

Недоделанные? Незаконченные? Только при неразумном взгляде в прошлое. В оправдание этой книги можно, вероятно, согласиться с тем, что, если бы мы могли встретиться с Homo erectus лицом к лицу, они бы выглядели в наших глаза как незаконченная скульптура в стадии доработки. Но это только потому, что мы смотрим в прошлое из своего времени. Живое существо всегда занимается выживанием в своем собственном окружающем мире. Оно никогда не незакончено – или, в другом смысле, оно всегда незакончено. И мы, по-видимому, тоже.

Тщеславный взгляд в прошлое искушает нас и в другие периоды нашей истории. С нашей, человеческой точки зрения выход наших отдаленных рыбоподобных предков из воды для освоения суши был важным шагом, эволюционным обрядом посвящения. Он был предпринят в девонский период лопастеперой рыбой, немного похожей на современного розогуба. Мы осматриваем древние окаменелости с простительным состраданием, вглядываемся в наших прародителей и прельщаемся знанием того, что произошло позже; мы увлечены созерцанием этой девонской рыбы, стоящей «на полпути» к становлению сухопутным животным, ее промежуточности, обреченности на стремление к легендарному заселению земли и началу следующей большой фазы развития. В то время не было подобного маршрута. Те девонские рыбы лишь добывали средства к существованию. Перед ними не стояла задача эволюционировать, они не искали путей к отдаленному будущему. Другая превосходная книга об эволюции позвоночных содержит следующее изречение о рыбе, которая осмелилась перейти из воды на землю в конце девонского периода и перескочила промежуток, если можно так выразиться, отделяющий один класс позвоночных от другого, чтобы стать первыми амфибиями...

«Промежуток» появляется из-за ретроспективного взгляда. В то время не было ничего, напоминающего промежуток. И «классы», которые мы теперь признаем, были в те дни не больше отделены друг от друга, чем два вида. Как мы вновь увидим, перепрыгивание промежутков – не то, чем занимается эволюция.

Нет большого смысла в том, чтобы сделать объектом нашего исторического рассказа Homo sapiens, а не любой другой современный вид – осьминога обыкновенного, скажем, или лева, или секвойю. Интересующийся историей стриж, по понятным причинам гордящийся полетом как явно главным достижением жизни, расценит стрижей – эти захватывающие аэропланы с их завернутыми назад крыльями, которые одновременно парят в воздухе в течение года и даже совокупляется в свободном полете – как высшую точку эволюционного развития. Основываясь на мысленных образах Стивена Пинкера, если слоны могли бы написать историю, они бы изобразили тапиров, длинноухих прыгунчиков, морских слонов и обезьян носачей как предполагаемых новичков на главной магистральной дороге эволюции, делающих первые неловкие шаги. Но все они – по некоторым причинам – никогда полностью не сравнялись с ними: похожи, но не то. Астрономы-слоны могли бы задаться вопросом, существуют ли на некой другой планете внеземные формы жизни, которые пересекли носовой Рубикон и совершили заключительный прыжок к полноценной хоботности.

Мы не стрижи и не слоны, мы люди. Когда мы блуждаем в своих мысленных образах через некую давно вымершую эпоху, по-человечески естественно приберечь особое теплое отношение и любопытство для одного вида в том древнем пейзаже, нашего предка (это интригующе непривычная мысль, что всегда есть один такой вид). Трудно устоять перед соблазном представить себе этот вид как бы «на главной линии» эволюции, а другие как исполнителей второстепенных ролей, немую массовку. Есть один способ, не совершая эту ошибку, потворствовать законному человеческому центризму и в то же время соблюсти историческую пристойность. Этот метод состоит в том, чтобы пройти нашу историю назад, и в этом – суть этой книги.

Обратная хронология в поисках предков действительно может разумно иметь единственную отдаленную цель. Отдаленная цель – великий предок всей жизни, все пути сходятся к нему, и не имеет значения, откуда мы начнем: со слона или орла, стрижа или сальмонеллы, секвойи или женщины. Обратная и прямая хронология – каждая полезна для различных целей. Продвигайтесь назад и, независимо от того где Вы начинаете, Вы закончите торжеством единства жизни. Двигайтесь вперед, и Вы восхвалите разнообразие. Это срабатывает на малой временной шкале так же, как на большой. Прямая хронология млекопитающих на их большой, но все же ограниченной временной шкале, является историей ветвящегося многообразия, раскрывающей изобилие этой группы волосатых теплокровных. Обратная хронология, беря за отправную точку любое современное млекопитающее, будет всегда сходиться к одному и тому же единственному млекопитающему: скрытному, насекомоядному, ночному современнику динозавров. Это – локальная конвергенция. Еще более локальная конвергенция сводит к одному предку всех грызунов, которые жили во времена, когда вымерли динозавры. Еще более локальная, более поздняя, сводит всех обезьян (включая людей) к их общему предку, который жил приблизительно 18 миллионов лет назад. В большем масштабе может быть обнаружена аналогичная конвергенция, если мы движемся назад от любого позвоночного животного, и еще большая конвергенция, если двигаться назад от любого животного к предку всех животных. Наибольшая всеобщая конвергенция берет начало от любого современного существа: животного, растения, гриба или бактерии, и ведет назад к единому прародителю всех живых организмов, вероятно, напоминающему некоторую бактерию.

Я использовал термин «конвергенция» в последнем абзаце, но на самом деле я хочу приберечь это слово для обозначения совершенно иного понятия в прямой хронологии. Поэтому в нашем случае я заменю его «слиянием» или, по причинам, которые станут понятны через мгновение, «свиданием». Я, возможно, использовал бы кроме этого термин «соединение», однако, как мы увидим, генетики уже используют его в более точном смысле, подобном моему «слиянию», но сосредоточенному на генах, а не на видах. В обратной хронологии предки любой группы видов должны, в конечном счете, встретиться в особый геологический момент. Их место свидания – последний общий предок, которого они все разделяют, которого я назову копредком (Я благодарен Никки Уоррену (Nicky Warren) за то, что он предложил это слово.): скажем, фокальный грызун или фокальное млекопитающее, или фокальное позвоночное. Самый древний копредок – великий предок всех сохранившихся живых существ.

Мы можем быть совершенно уверены в том, что он действительно единственный копредок всех сохранившихся форм жизни на этой планете. Доказательством служит то, что все, кого когда-либо изучали, разделяют (полностью в большинстве случаев, почти полностью в остальных) один и тот же генетический код; и генетический код слишком детализирован в некоторых аспектах своей сложности, чтобы быть изобретенным дважды. Хотя не каждый вид был исследован, у нас уже есть достаточно информации, чтобы быть достаточно уверенными в том, что никакие неожиданности, увы, нас не ждут. Если бы мы теперь обнаружили, что есть форма жизни, достаточно отличающаяся, чтобы иметь полностью иной генетический код, это было бы самое захватывающее биологическое открытие во всей моей взрослой жизни, независимо, живет ли она на этой планете или на другой. При существующем положении вещей, кажется, что все известные формы жизни могут быть прослежены до единственного предка, который жил более 3 миллиардов лет назад. Если были другие, независимые источники жизни, они не оставили потомков, которых мы могли бы обнаружить. И если бы теперь они возникли вновь, то их, вероятно, быстро съели бы бактерии.

Великое слияние всей сохранившейся жизни не то же самое, что само зарождение жизни. Это потому, что все сохранившиеся виды, по-видимому, разделяют общего копредка, жившего после возникновения жизни; иной вариант был бы маловероятным совпадением, поскольку это позволяет предположить, что первоисточник жизненных форм тотчас разветвился, и больше чем одна из его ветвей выжила до настоящего времени. Нынешние учебники традиционно датируют самые древние бактериальные ископаемые приблизительно 3.5 миллиардами лет, таким образом, зарождение жизни должно, по крайней мере, предшествовать этому. Если мы примем во внимание последние дискуссии (Часто цитируемое свидетельство Д. Шопфа (J. W. Schopf) о бактериях возрастом 3.5 миллиарда лет было резко раскритиковано моим оксфордским коллегой Мартином Бразье (Martin Brasier). Бразье может быть прав относительно доказательств Шопфа, но новое свидетельство, опубликованное, когда эта книга была в корректуре, может восстановить 3.5 миллиарда лет как возраст самых древних ископаемых. Норвежский ученый Harald Furnes и его коллеги нашли крошечные отверстия в вулканическом стекле того возраста в Южной Африке, которые, они верят, были оставлены микроорганизмами. Эти «норы» содержат углерод, который, как заявляют исследователи, имеет биологическое происхождение. Никаких следов самих микроорганизмов не осталось.) вокруг этих очевидно древних ископаемых, наша дата зарождения жизни могла бы быть немного более недавней. Стоящий у Великого Слияния последний общий предок всех сохранившихся существ мог быть предшественником самых древних окаменелостей (он не фоссилизировал), или он мог жить миллиард лет спустя (все, кроме одной из нескольких линий, вымерли).

Учитывая, что все обратные хронологии, независимо от того, где они начинаются, достигают высшей точки в одном Великом Слиянии, мы обоснованно сможем не отказывать себе в своих человеческих пристрастиях и сконцентрироваться на единственной линии наших собственных предков. Вместо того чтобы рассматривать эволюцию, как направленную в нашу сторону, мы выбираем современного Homo sapiens, к которому питаем простительное предпочтение, как отправную точку для обратной хронологии. Мы выбираем этот маршрут из всех возможных маршрутов к прошлому, потому что нам интересен наш собственный Великий Прапредок. В то же время мы не будем забывать, что, хотя мы не должны детально следовать за ними, есть другие историки, животные и растения, принадлежащие другим видам, кто самостоятельно шагает назад из своих собственных отправных точек, в своих собственных путешествиях, чтобы посетить своих собственных предков, включая, в конечном счете, тех, которых они разделяют с нами. Если мы будем следовать своей дорогой в прошлое, то мы неизбежно встретим этих других странников, и они присоединятся к нам в определенном порядке, порядке в котором их жизненные линии сливаются с нашей, порядке возрастания степени родственных отношений.

Странствие? Соединится со странниками? А почему нет? Странствие – подходящий способ серьезно обдумать наш путь в прошлом. Эта книга будет составлена в форме эпического странствия из настоящего в прошлое. Все дороги ведут к зарождению жизни. Но потому, что мы являемся людьми, путь, по которому мы будем следовать, будет путем наших собственных предков. Это будет человеческое странствие в поисках предков человека. Идя этой дорогой, мы повстречаем других путешественников, которые присоединятся к нам в строгом порядке по мере достижения наших общих с ними предков.

Первая пара путешественников, которых мы встречаем приблизительно 5 миллионов лет назад, глубоко в Африке, где Стэнли памятно обменялся рукопожатием с Ливингстоном – это шимпанзе. Странствующие шимпанзе и бонобо уже присоединились друг к другу, «прежде чем» мы встречаемся с ними. И здесь у нас есть небольшая лингвистическая уловка, с которой я должен разобраться прежде, чем мы проследуем дальше. Я поместил «прежде» в кавычках потому, что это могло ввести в заблуждение. Я использовал это, чтобы выразить прежде в обратном смысле – «прежде, в ходе странствия в прошлое». Но это, конечно, означает потом в хронологическом смысле, совершенно противоположном! Я полагаю, что ни один читатель не был сбит с толку в данном случае, но будут другие случаи, где терпение читателя может быть испытано. При написании этой книги я опробовал эксперимент создания нового предлога, приспособленного к специфическим потребностям обратного историка. Но это не сработало. Вместо этого давайте придем к соглашению об использовании «прежде» в кавычках. Когда Вы видите «прежде», помните, что это на самом деле означает после! Когда Вы видите прежде, это действительно означает прежде. И то же самое для «после» и после, mutatis mutandis («с соответствующими поправками», лат., Пр. пер.)

Следующие странники, с которыми мы встретимся, продвигаясь нашей дорогой назад, являются гориллами, затем орангутаны (гораздо глубже в прошлом, и, вероятнее всего, в Африке). Затем мы повстречаем гиббонов, потом обезьян Старого Света, после обезьян Нового Света, затем различные другие группы млекопитающих... и так далее до тех пор, пока, в конечном итоге, все путешественники по жизни будут идти вместе в поисках зарождения самой жизни. Поскольку мы отправляемся в прошлое, то настанет время, когда не будет иметь значения, как назывался континент, на котором происходит встреча: карта мира очень отличалась от нынешней из-за замечательного явления тектоники плит. Еще далее в прошлом наши свидания будут происходить в море.

Довольно удивительный факт, что мы, путешественники-люди, пройдем всего лишь около 40 пунктов свиданий прежде, чем достигнем непосредственно зарождения жизни. На каждой из 40 ступеней мы найдем одного определенного общего предка, Копредка, который будет иметь тот же номер, что и Свидание. Например, Копредок 2, которого мы встретим на Свидании 2, является самым последним предком горилл с одной стороны и {людей + {шимпанзе + бонобо}} с другой. Копредок 3 является самым последним предком орангутана и {{людей + {шимпанзе + бонобо}} + горилл}. Копредок 39 является Великим Предком всех сохранившихся форм жизни. Копредок 0 является особым случаем, последним предком всех живущих людей.

Странствуя, мы будем постоянно пополнять наше общество благодаря включению других групп странников, которые также увеличивались на их собственном пути до свидания с нами. После каждого свидания мы продолжаем идти вместе по главной дороге назад к нашей общей архейской цели, нашему «Кентербери». Есть и другие литературные намеки, конечно, и я почти взял Баньяна (Bunyan) за образец и «Обратный путь пилигрима» за название. Но именно к «Кентерберийским рассказам» Чосера (Chaucer) я и мой научный сотрудник Ян Вонг возвращались в наших обсуждениях, и нам казалось все более и более естественным думать о Чосере повсюду в этой книге.

В отличие от большинства странников Чосера, мои не начинают путешествие все вместе, хотя они действительно отправляются в одно и то же самое время, в настоящее время. Эти другие путешественники направляются к древнему Кентербери из различных отправных точек, присоединяясь к нашему странствующему человеку в ходе различных свиданий по пути. В этом отношении мои путешественники не похожи на тех, кто собрался в лондонской гостинице «Тэбэд». Мои больше похожи на зловещего каноника и его вероломного дворцового стража, которые присоединились к странникам Чосера в Boughton-under-Blee, не доходя пять миль до Кентербери. Как и у Чосера, мои странники, представляющие всем различными видами живых существ, будут иметь возможность болтать по дороге к Кентербери, который является зарождением жизни. Именно эти рассказы формируют главное содержание этой книги.

Покойники не рассказывают историй, и вымершим существам, таким как трилобиты, не полагается быть странниками, способными поведать свой рассказ, но я сделаю исключения для двух особых случаев. Животное, такое как дронт, которое жило в исторические времена и чья ДНК все еще доступна для нас, будем рассматривать как почетного члена палаты современной фауны, отправляющегося в путешествие одновременно с нами и присоединяющегося к нам на некотором отдельном свидании. Так как мы ответственны за их столь недавнее исчезновение, это представляется тем немногим, что мы можем сделать для них. Другие почетные странники, исключения из правила, что мертвецы не рассказывают историй, на самом деле являются мужчинами (или женщинами). Так же как мы, странствующие люди, непосредственно ищущие наших собственных предков, окаменелости, которых можно было бы правдоподобно принять в кандидаты на то, чтобы быть нашими предками, считаются членами нашего человеческого странствия, и мы услышим рассказы от некоторых из этих «призрачных странников», например от Мастера, Homo habilis.

Я думаю, было бы неправильным позволять моим животным и растениям говорить от первого лица, и я не буду так делать. Если бы не случайные отступления и вступительные замечания, странники Чосера также не делают этого. Многие из историй Чосера имеют свой собственный пролог, и у некоторых есть также эпилог, все они передаются автором от имени странников. Я буду иногда следовать его примеру. Как и у Чосера, эпилог может служить мостом от одного рассказа к следующему.

Прежде, чем начинаются рассказы, у Чосера есть длинный пролог, в котором он излагает свой список участников: профессии и, в некоторых случаях, имена странников, которые собираются отправиться из таверны. Вместо этого я буду представлять новых путников тогда, когда они будут присоединяться к нам. Общительный чосеровский хозяин вызвался быть проводником у путешественников, и призывал их коротать путь, рассказывая свои истории. Я в роли хозяина буду использовать пролог для некоторых предварительных замечаний о методах и проблемах воссоздания эволюционной истории, которые должны быть смело встречены и решены, независимо от того, воссоздаем ли мы историю в прямом или в обратном направлении.

Затем мы начнем само путешествие в прошлое. Хотя мы сконцентрируемся на наших собственных предках, обращая внимание на другие существа обычно только тогда, когда они присоединяются к нам, мы будем время от времени поднимать глаза от нашей дороги и напоминать себе, что есть другие путники, идущие своими собственными, более или менее независимыми путями к нашей последней цели. Пронумерованные вехи свиданий плюс несколько промежуточных опознавательных знаков, необходимых, чтобы зафиксировать хронологию, обеспечат поддержку нашему путешествию. Каждый обозначит новую главу, где мы остановимся, чтобы осмотреться на нашем пути, и, возможно, послушать рассказ или два. В редких случаях что-то важное будет случаться в мире вокруг нас, тогда наши странники смогут сделать короткую паузу, чтобы поразмышлять над этим. Но, по большей части, мы будем отмечать наше продвижение к рассвету жизни отсчетом тех 40 естественных вех, свиданий, украшающих наше путешествие.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.