Рассказ Саламандры

Рассказ Саламандры

Названия – угроза эволюционной истории. Не секрет, что палеонтология – спорный предмет, где имеет место даже некоторая личная вражда. Напечатаны, по крайней мере, восемь книг под названием «Кости раздора». И если Вы посмотрите на то, из-за чего ссорятся два палеонтолога, то чаще всего это оказывается названием. Это ископаемый Homo erectus, или это архаичный Homo sapiens? Это ранний Homo habilis или поздний австралопитек? Люди, очевидно, имеют непоколебимые убеждения в таких вопросах, но они, как часто выясняется, спорят по пустякам. Действительно, это напоминает теологические вопросы, что, я полагаю, дает подсказку, почему они пробуждают такие страстные противоречия. Навязчивая идея с дискретными названиями – пример того, что я называю тиранией дискретного мышления. Рассказ Саламандры противостоит дискретному мышлению.

Центральная долина простирается на большей части Калифорнии, ограниченная Костал Рэндж на западе и Сьерра-Невадой на востоке. Эти длинные горные цепи соединяются на северном и южном концах долины, которая, следовательно, окружена возвышенностью. Повсюду на этой возвышенности живет род саламандр, называемый Ensatina. Сама Центральная долина, приблизительно 40 миль шириной, неблагоприятна для саламандр, и они там не встречаются. Они могут перемещаться повсюду вокруг долины, но обычно не через нее, в вытянутом кольце более или менее сплошной популяции. Практически короткие ноги любой саламандры за всю ее короткую жизнь не переносят ее далеко от места рождения. Но гены, сохраняющиеся на более длинной временной шкале – другое дело. Отдельные саламандры могут скрещиваться с соседями, родители которых, возможно, скрещивались с соседями дальше вокруг кольца, и так далее. Поэтому потенциально существует генный поток по кольцу. Потенциально. Что случается, на практике, было изящно получено в исследовании моих старых коллег из Калифорнийского университета в Беркли, начатом Робертом Стеббинсом (Robert Stebbins) и продолженном Дэвидом Уэйком (David Wake).

В исследуемой области под названием Camp Wolahi, в горах на юге долины, существуют два ясно отличимых вида Ensatina, которые не скрещиваются. Один заметно различим благодаря желтым и черным пятнам. Другой – однородно светло-коричневый, без пятен. Camp Wolahi находится в зоне наложения, но более широкая выборка показывает, что покрытый пятнами вид типичен для восточной стороны Центральной долины, которая здесь, в Южной Калифорнии, известна как долина Сан-Хоакин. Светло-коричневый вид, напротив, обычно встречается на западной стороне Сан-Хоакина.

Противостоит дискретному мышлению. Популяция Ensatina вокруг Центральной долины, Калифорния. Пунктирные области указывают промежуточные зоны. Карта адаптирована от Стеббенса (2003).

Немежпородное скрещивание – признанный критерий того, заслуживают ли две популяции различных названий видов. Поэтому должно быть ясно, что нужно использовать название Ensatina eschscholtzii для одноцветных западных видов и Ensatina klauberi для пятнистых восточных – ясно, но с одним удивительным обстоятельством, которое является сутью рассказа.

Если Вы поднимитесь в горы, которые ограничивают северный край Центральной долины, названной там долиной Сакраменто, то Вы обнаружите только один вид Ensatina. Его внешний вид – промежуточный между пятнистым и одноцветным видом: главным образом коричневый, с довольно нечеткими пятнами. Это не гибрид между ними: такое направление в рассмотрении вопроса неправильно. Чтобы обнаружить правильное направление, сделайте две экспедиции на юг, отбирая образцы в популяции саламандры, которая разветвляется на запад и восток с обеих сторон Центральной равнины. С восточной стороны они становятся прогрессивно более пятнистыми, пока не достигают крайней степени klauberi далеко на юге. С западной стороны саламандры становятся прогрессивно более похожими на одноцветных eschscholtzii, которых мы встретили в зоне наложения в Camp Wolahi.

По этой причине трудно рассматривать Ensatina eschscholtzii и Ensatina klauberi с уверенностью как отдельные виды. Они – «кольцевой вид». Вы признаете их как отдельные виды, только если возьмете образцы на юге. Однако если Вы двинетесь на север, они постепенно превращаются друг в друга. Зоологи обычно следуют примеру Стеббенса и размещают их всех в один и тот же вид, Ensatina eschscholtzii, но присваивают им ряд названий подвидов. Стартовав далеко на юге с Ensatina eschscholtzii eschscholtzii, одноцветной коричневой формы, мы продвигаемся западной стороной долины через Ensatina eschscholtzii xanthoptica и Ensatina eschscholtzii oregonensis, которые, как подсказывают их названия, также встречаются дальше на север в Орегоне и Вашингтоне. В северном конце Центральной долины Калифорнии обитает Ensatina eschscholtzii picta, полупятнистая форма, упоминавшаяся ранее. Идя дальше по кольцу на юг по восточной стороне долины, мы движемся через Ensatina eschscholtzii platensis, которые немного более пятнисты, чем picta, затем Ensatina eschscholtzii croceater, пока не достигнем Ensatina eschscholtzii klauberi (очень пятнистая форма, которую мы ранее назвали Ensatina klauberi, когда полагали, что это отдельной вид).

Стеббинс полагает, что предки Ensatina достигли северного края Центральной долины и эволюционировали постепенно на юг по обеим сторонам долины, отклоняясь по мере продвижения. Альтернативная возможность состоит в том, что они начали на юге как, скажем, Ensatina eschscholtzii eschscholtzii, затем эволюционировали по пути на север по западной стороне долины, вокруг вершины и на юг, с другой стороны, закончив как Ensatina eschscholtzii klauberi на другом конце кольца. Какой бы ни была история, сегодня мы имеем скрещивание повсюду вокруг кольца, кроме того места, где оба конца линий встречаются, на дальнем юге Калифорнии.

Как затруднение, кажется, что Центральная долина – не сплошной барьер для генного потока. Иногда саламандры, похоже, преодолевали его, поскольку есть популяции, например xanthoptica, один из западных подвидов на восточной стороне долины, скрещивающиеся с восточными подвидами, platensis. Еще одно затруднение состоит в том, что существует маленький разрыв возле южного конца кольца, где, кажется, нет никаких саламандр вообще. По-видимому, они прежде были там, но вымерли. Или, возможно, они все еще там, но не были найдены: я говорил, что горы в этой области изрезанны и сложны для поисков. Кольцо запутанно, однако, кольцо непрерывного генного потока – преобладающая модель для этого вида, как и в знаменитом случае с серебристой чайкой и малой морской чайкой вокруг Северного полярного круга.

В Великобритании серебристая чайка и малая морская чайка – ясно отличимые виды. Любой может их различить, наиболее легко по цвету задней части крыла. У серебристых чаек задние части крыльев серебристо-серые, а у малой морской чайки – темно серые, почти черные. Ближе к сути, сами птицы также могут выделять различия, поскольку они не скрещиваются, хотя они часто встречаются и иногда даже размножаются рядом друг с другом в смешанных колониях. Зоологи поэтому чувствуют себя полностью оправданными, предоставляя им различные названия, Larus argentatus и Larus fusais.

Но теперь – интересное наблюдение и главное подобие с саламандрами. Если Вы последуете за популяцией серебристых чаек на запад к Северной Америке, затем вокруг света через Сибирь и назад в Европу, Вы заметите любопытный факт. «Серебристые чайки», когда Вы перемещаетесь вокруг полюса, постепенно становятся всё меньше и меньше похожими на серебристых чаек и все больше – на малых морских чаек, пока не оказывается, что наши западноевропейские малые морские чайки фактически – другой конец кольцевого ряда, который начался с серебристых чаек. На каждом отрезке вокруг кольца птицы достаточно подобны своим непосредственным соседям в кольце, чтобы скрещиваться с ними. До тех пор, пока не достигнут конец ряда, и кольцо смыкается. Серебристая чайка и малая морская чайка в Европе никогда не скрещиваются, хотя они связаны непрерывным рядом скрещивающихся коллег на всем протяжении вокруг света.

Кольцевые виды, такие как саламандры и чайки, всего лишь показывают нам в пространственном измерении то, что должно всегда случаться на протяжении времени. Предположим, что мы, люди, и шимпанзе, были кольцевым видом. Это могло случиться: кольцо, возможно, продвигалось с одной стороны Восточно-Африканской зоны разломов и с другой стороны на юг как два совершенно отдельных вида, сосуществующие на южном конце кольца, но с непрерывным рядом межрасового скрещивания на всем протяжении, взад и вперед, по кругу до другого конца. Если бы это было так, что изменилось бы в нашем отношении к другим видам? И к видимой дискретности вообще?

Многие из наших правовых и этических принципов зависят от разделения между Homo sapiens и всеми другими видами. Из тех людей, которые расценивают аборт как грех, включая меньшинство, доходящее до убийства врачей и взрывов клиник для абортов, многие – бездумные мясоеды, не заботящиеся о шимпанзе, заключаемых в тюрьму в зоопарках и приносимых в жертву в лабораториях. Может быть, они лишний раз задумались бы, если мы могли бы отметить живой ряд промежуточных звеньев между нами и шимпанзе, связанный неразрывной цепью межрасовых производителей, как калифорнийские саламандры? Конечно, они задумались бы. Ведь это – простая случайность, что все промежуточные звенья оказались мертвы. Лишь из-за этой случайности мы можем спокойно и легко вообразить огромную пропасть между нашими двумя видами – или между любыми двумя видами, если на то пошло.

Я ранее рассказывал случай с озадаченным адвокатом, который задавал мне вопросы после общественной лекции. Он использовал всю свою юридическую сообразительность, чтобы опереться на следующий милый тезис. Если вид A эволюционирует в вид Б, рассуждал он старательно, то должен наступить момент, когда ребенок принадлежит к новому виду Б, но его родители все еще принадлежат к старому виду A. Члены различных видов не могут, по определению, скреститься друг с другом, однако, безусловно, ребенок не мог быть столь различным со своими родителями, чтобы быть неспособным к межвидовому скрещиванию с их видом. Разве это – завершил он, потрясая своим метафорическим пальцем особым образом, как это делают только адвокаты, по крайней мере, в судебных драмах – не подрывает всю идею об эволюции?

Это похоже на высказывание: «Когда Вы нагреваете чайник с холодной водой, нет никакого особого момента, когда вода прекращает быть холодной и становится горячей, поэтому невозможно сделать чашку чая». Так как я всегда пытаюсь повернуть вопросы в конструктивном направлении, я рассказал моему адвокату о серебристых чайках, и думаю, что он заинтересовался. Он настаивал на том, чтобы определять особей конкретно в тот или другой вид. Он не учитывал возможность, что особь могла бы стоять на полпути между двумя видами или на одной десятой пути от вида A до вида Б. Точно такая же ограниченность мысли сводит на нет бесконечные дебаты о том, когда точно в развитии эмбриона он становится человеком (и когда, подразумевается, аборт должен быть расценен как аналог убийства). Бесполезно говорить этим людям, что, в зависимости от человеческих особенностей, которые Вас интересуют, плод может быть «половиной человека» или «сотой долей человека». «Человек», по авторитетному, абсолютистскому мнению, похож на «алмаз». Нет ничего, лежащего на полпути. Абсолютистские взгляды могут быть опасными. Они вызывают реальное страдание, человеческое страдание. Это – то, что я называю тиранией дискретного мышления, и это принуждает меня излагать мораль «Рассказа Саламандры».

Для определенных целей названия и дискретные категории – именно то, что нам нужно. Действительно, адвокаты нуждаются в них все время. Детям не разрешено водить машину; только взрослым. Закон должен провести черту, например семнадцатый день рождения. Показательно, страховые компании имеют совсем другое мнение о надлежащем пороговом возрасте.

Некоторые дискретности реальны по любым стандартам. Вы – человек, а я – другой человек, и наши имена – дискретные ярлыки, которые правильно означают нашу обособленность. Угарный газ действительно отличен от углекислого газа. Нет никакого наложения. Молекула состоит из углерода и одного атома кислорода или углерода и двух атомов кислорода. Ни у одного нет углерода и 1,5 атомов кислорода. Один газ является смертельно ядовитым, другой необходим растениям, чтобы создавать органические вещества, от которых все мы зависим. Золото действительно отличается от серебра. Алмазные кристаллы действительно отличаются от кристаллов графита. Оба сделаны из углерода, но атомы углерода в природе располагаются двумя весьма различными способами. Нет никаких промежуточных вариантов.

Но дискретность часто далеко не столь очевидна. Моя газета содержала следующую заметку во время недавней эпидемии гриппа. Действительно ли это была эпидемия? Этот вопрос был темой статьи.

Официальная статистика показывает, что 144 человека из каждых 100 000 заболели гриппом, сказала представительница Министерства здравоохранения. Поскольку обычный критерий эпидемии 400 человек на каждые 100 000, правительство официально не рассматривают ее как эпидемию. Но представительница добавила: «Профессор Дональдсон придерживается своей версии, что это – эпидемия. Он полагает, что заболевших намного больше, чем 144 на 100 000. Это очень неясно, и все зависит от того, какое определение Вы выбираете. Профессор Дональдсон посмотрел на свою диаграмму и сказал, что это – серьезная эпидемия».

Мы знаем, что некоторое определенное число людей страдает от гриппа. Не это ли само по себе говорит нам о том, что мы хотим знать? Все же для представительницы важен вопрос – считать ли это «эпидемией». Пересекло ли соотношение пострадавших Рубикон в 400 на 100 000? Это – серьезное решение, которое должен был принять профессор Дональдсон, поскольку он детально изучал свою диаграмму. Надо полагать, что он, вероятно, лучше выполнял свою работу, пытаясь что-то сделать в зависимости от того, рассматривалось ли это официально как эпидемия.

Как это бывает в случае с эпидемий, на этот раз действительно есть естественный Рубикон: критическая масса инфекции, выше которой вирус или бактерия внезапно «набирает обороты» и резко увеличивает скорость своего распространения. Вот почему чиновники здравоохранения так стараются сделать прививок больше, чем пороговая пропорция населения, против, скажем, коклюша. Цель не состоит в том, чтобы только защитить привитых людей. Это должно также лишить болезнетворные микроорганизмы возможности достигнуть их собственной критической массы для «набора оборотов». В случае нашей эпидемии гриппа, что должно действительно волновать представительницу Министерства здравоохранения – пересек ли вирус гриппа все же свой Рубикон, «набрав обороты», и не увеличилась ли резко скорость его распространении среди населения. Это должно быть решено некоторым способом без ссылки на магические числа, такие как 400 на 100 000. Интерес к магическим числам – признак дискретного, или квалифицирующего мышления. Забавно то, что в данном случае дискретное мышление упускает подлинную дискретность, точку «набора оборотов» эпидемии. Обычно нет подлинной дискретности, которую можно проглядеть.

Многие Западные страны в настоящее время демонстрируют то, что характеризуется как эпидемия тучности. Я, кажется, вижу доказательства ее повсюду вокруг себя, но я не убежден в преимущественном методе превращать ее в цифры. Процент населения описывается как «клинически тучные». Еще раз, дискретное мышление настаивает на том, чтобы делить людей на тучных с одной стороны и нетучных с другой. Этот способ в реальной жизни не работает. Тучность распределена непрерывно. Вы можете измерить, насколько тучный каждый человек, и Вы можете вычислить статистику группы по таким измерениям. Подсчет числа людей, пребывающих выше некоторого произвольно определенного порога тучности, не являются поясняющим хотя бы потому, что это немедленно влечет за собой требование к порогу быть установленным и, возможно, пересмотренным.

Такое же дискретное мышление также скрывается за всеми теми официальными данными, сообщающими число людей «за чертой бедности». Вы можете в большой степени выразить бедность семьи, сообщая нам о ее доходе, предпочтительно выраженном в реальном исчислении того, что они могут купить. Или Вы можете сказать «Х столь же беден, как церковная мышь» или «У богат, как Крез», и все будут знать, что Вы подразумеваете. Но мнимо точный подсчет или процент людей, скажем, поднявшихся выше или опустившихся ниже некоторой произвольно определенной черты бедности, является пагубным. Он является пагубным потому, что точности, подразумеваемой процентами, сразу противоречит бессмысленная искусственность «линии». Линия – навязывание дискретного мышления. Еще более политически чувствителен ярлык «черный», в противоположность «белому», в контексте современного общества – особенно американского общества. Это – центральная проблема в «Рассказе Кузнечика», и я пока оставлю ее, скажу лишь, что я полагаю, что раса является еще одним из многих случаев, где мы не нуждаемся в дискретных категориях, и где мы должны обойтись без них, если не будет приведено очень веских доводов в их пользу.

Вот другой пример. Университеты в Великобритании присуждают степени, которые разделены на три различных категории – первую, вторую и третью категорию. Университеты в других странах поступают аналогично, только под другими названиями, A, B, C и т.д. Суть в следующем. На самом деле студентов нельзя аккуратно разделить на хороших, посредственных и плохих. Нет дискретных и отдельных категорий способности или усердия. Экзаменаторы сталкиваются с некоторыми затруднениями, оценивая студентов по точной, непрерывной числовой шкале, присуждая оценки или баллы, разработанные, чтобы добавлять их к другим таким же оценкам, или иным способом управляясь с математическими непрерывными особенностями. Баллы на такой непрерывной числовой шкале передают гораздо больше информации, чем классификация в одну из трех категорий. Однако оглашаются только дискретные категории. В очень большой выборке студентов распределение способностей и мастерства обычно представляло бы колоколообразную кривую с немногими, относимыми к очень хорошим, немногими, относимыми к очень плохим, и многими промежуточными. Фактически это не будет симметричный колокол, как на рисунке, но он, конечно, будет плавно непрерывным, и он становился бы все более гладким, если включать все больше и больше студентов.

Некоторые экзаменаторы (особенно, я надеюсь, что меня простят за добавление, по ненаучным предметам), похоже, фактически полагают, что действительно существует дискретная сущность, названная «первоклассным мышлением» или «альфа-мышлением», и студент либо, безусловно, имеет ее, либо, безусловно, не имеет. Задача экзаменатора состоит в том, чтобы отделить первых от вторых, а вторых от третьих, так же, как можно было бы отделить овец от коз. Вероятность, что в действительности существует ровный диапазон, плавно переходящий от чисто овечьих качеств через все промежуточные звенья к чисто козьим качествам, сложна для понимания некоторыми умами.

Если, против всех моих ожиданий, должно оказаться, что, чем больше студентов Вы включаете, тем больше распределение оценок экзамена приближается к дискретному распределению с тремя пиками, то II диаграмма была бы очаровательным результатом. Присуждение первых, вторых и третьих категорий степени могло бы тогда действительно быть оправданным.

Но этому нет, конечно, никаких доказательств, и это было бы очень удивительно, принимая во внимание все, что мы знаем о человеческой изменчивости. Такое положение вещей, очевидно, неправильно: существует гораздо больше различий между вершиной одной категории и основанием той же категории, чем между основанием одной категории и вершиной следующей категории. Было бы более справедливо огласить фактически полученные оценки или выстроить последовательность, основанную на этих оценках. Но дискретное или квалифицирующее мышление требует, чтобы люди были впечатаны в одну или другую дискретную категорию.

Возвращаясь к нашей теме эволюции, что можно сказать относительно самих овец и коз? Действительно ли между видами существует резкая дискретность, или они сливаются друг с другом, как результаты экзаменов первой и второй категории? Если мы посмотрим только на живущих животных, обычный ответ – да, есть резкая дискретность. Исключения, такие как чайки и калифорнийские саламандры, редки, но показательны, потому что они переводят в пространственную сферу непрерывность, которая обычно проявляется только в сфере времени. Люди и шимпанзе, безусловно, связаны непрерывной цепью промежуточных звеньев и общим предком, но промежуточные звенья вымерли: то, что осталось, представляет собой дискретное распределение. То же самое верно для людей и обезьян, и людей и кенгуру, за исключением того, что вымершие промежуточные звенья жили раньше. Поскольку промежуточные звенья оказываются почти всегда вымершими, мы можем обычно избежать неприятностей, допустив, что есть резкая дискретность между любыми двумя видами. Но в этой книге мы рассматриваем эволюционную историю мертвых так же, как живых. Когда мы обсуждаем всех животных, которые когда-либо жили, не только тех, которые живут сейчас, эволюция говорит нам, что существуют линии постепенной непрерывности, связывающие буквально каждые два вида между собой. Когда мы пересказываем ход истории, даже очевидно дискретные современные виды, такие как овцы и собаки, связаны через их общего предка в целостные линии плавной непрерывности.

Эрнст Майр (Ernst Mayr), выдающийся эволюционный старейшина двадцатого века, осудил иллюзию дискретности – под ее философским названием эссенциализм – как главную причину, почему эволюционное понимание наступило столь поздно в истории человечества. Платон, в чьей философии может быть найдено вдохновение для эссенциализма, полагал, что существующие вещи – несовершенные версии идеального образца сходных предметов. Вывешенный где-нибудь в идеальном месте, существует совершенный, безупречный кролик, который имеет такое же отношение к реальному кролику, как математически безупречный круг – к кругу, начерченному в пыли. По сей день многие люди глубоко пропитаны идеей, что овцы – это овцы, а козы – это козы, и никакой вид никогда не может давать начало другому, потому что если бы это было так, они должны были бы изменить свою «сущность».

Нет такой вещи как сущность.

Ни один эволюционист не думает, что современные виды изменяются в другие современные виды. Кошки не превращаются в собак или наоборот. Скорее кошки и собаки эволюционировали от общего предка, который жил десятки миллионов лет назад. Если бы только все промежуточные звенья были все еще живы, то попытка отделить кошек от собак была бы обреченным предприятием, как это было с саламандрами и чайками. Далекое от того, чтобы быть вопросом идеальных сущностей, отделение кошек от собак оказывается возможным только из-за счастливого (с точки зрения эссенциалиста) факта, что промежуточные звенья оказались мертвы. Платон нашел бы нелепым узнать, что фактически существует несовершенство – спорадическое несчастье смерти – что делает возможным размежевание двух любых видов. Это, конечно, касается и отмежевания людей от наших самых близких родственников – и, безусловно, также от наших более отдаленных родственников. В мире прекрасной и полной информации информация об ископаемом, такая как современные, дискретные названия животных, стала бы неприемлемой. Вместо дискретных названий нам нужны были бы плавные меры, также же, как слова «горячий», «теплый», «прохладный» и «холодный» лучше заменяются плавной шкалой, такой как шкала Цельсия или Фаренгейта.

Эволюция сейчас повсеместно принята мыслящими людьми как факт, таким образом, можно было надеяться, что эссенциалистские знания, основанные на интуиции, в биологии будут, наконец, преодолены. Увы, этого не случилось. Эссенциализм отказывается сдаваться. На практике это обычно не проблема. Все соглашаются, что Homo sapiens – отличный вид (а большинство сказало бы, отличный род) от Pan troglodytes, шимпанзе. Но все также соглашаются, что, если Вы проследуете за человеческой родословной назад к общему предку, а затем вперед к шимпанзе, промежуточные звенья по пути сформируют последовательный ряд, в котором каждое поколение было бы способно к спариванию со своим родителем или ребенком противоположного пола.

В соответствии с критерием скрещивания, каждая особь – член того же вида, что и ее родители. Это является неудивительным, чтобы не сказать банально очевидным заключением, пока Вы не понимаете, что оно поднимает невыносимый парадокс в сознании эссенциалиста. Большинство наших предков повсюду в эволюционной истории принадлежали к отличным от нас видам, в соответствии с любым критерием, и мы, конечно, не могли бы скреститься с ними. В девонский период наши прямые предки были рыбами. Все же, хотя мы не могли скреститься с ними, мы связаны сплошной цепью наследственных поколений, каждое из которых, могло скрещиваться со своими непосредственными предшественниками и непосредственными преемниками в цепи.

Учитывая это, видно, насколько пустыми являются большинство тех страстных аргументов о названиях отдельных ископаемых гоминид. Homo erectus широко признан как предшествующий вид, который дал начало Homo sapiens, таким образом, я покажу на их примере, что из этого следует. Название Homo erectus как отдельного вида от Homo sapiens в принципе могло иметь точный смысл, даже если это невозможно проверить на практике. Это означает, что если мы могли бы вернуться в нашей машине времени и встретить своих предков Homo erectus, мы не могли бы скреститься с ними (Я не утверждаю это как факт. Я не знаю, является ли это фактом, хотя подозреваю, что да. Это – подразумеваемое условие нашего возможного согласия дать Homo erectus отличное от нас видовое название.). Но предположим, что вместо приближения непосредственно к временам Homo erectus или любых других действительно вымерших видов на нашей предковой линии мы останавливали нашу машину времени каждую тысячу лет на нашем пути и брали молодого и способного к деторождению пассажира. Мы перемещаем этого пассажира в прошлое на следующую тысячу лет, останавливаемся и выпускаем ее (или его: давайте брать женщин и мужчин поочередно на остановках). Если наша одноостановочная путешественница во времени может приспособиться к местным социальным и лингвистическим обычаям (весьма серьезное требование), не будет никакого биологического барьера для ее межрасового скрещивания с членом противоположного пола на 1 000 лет ранее. Теперь мы принимаем нового пассажира, скажем, на сей раз мужчину, и перевозим его назад еще на 1 000 лет. И снова, он также был бы биологически способен к оплодотворению женщины за 1 000 лет до своего родного времени. Живая цепь могла бы продолжиться назад до того времени, когда наши предки плавали в море. Она может тянуться назад без разрыва к рыбам, и все еще будет верно, что каждый пассажир, перемещенный на 1 000 лет ранее его собственного времени, будет в состоянии скрещиваться со своими предшественниками. Однако в какой-то момент, который мог быть миллион лет назад, но мог бы быть раньше или позже, наступает время, когда мы, современные люди, не могли бы скреститься с предком, даже притом, что наш последний одноостановочный пассажир мог бы. В этот момент можно было бы сказать, что мы переместились назад в другой вид.

Барьер не возник бы внезапно. Никогда не было бы поколения, в котором имело смысл говорить о человеке, что он – Homo sapiens, но его родители – Homo erectus. Вы можете считать это парадоксом, если хотите, но нет никакой причины полагать, что любой ребенок когда-либо был членом отличного от его родителей вида, даже притом, что живая цепь родителей и детей простирается назад от людей к рыбам и далее. Фактически это ни для кого не парадоксально, кроме твердолобого эссенциалиста. Это не более парадоксально, чем утверждение, что не существует момента, когда растущий ребенок перестает быть низким и становится высоким. Или чайник перестает быть холодным и становится горячим. С юридической точки зрения можно посчитать необходимым наложить барьер между детством и совершеннолетием – при наступлении полуночи в восемнадцатый день рождения, или когда-либо еще. Но всем понятно, что это (необходимая в некоторых целях) фикция. Хотелось бы только, чтобы больше людей могло бы понять, что то же самое относится к моменту, когда, скажем, развивающийся эмбрион становится «человеком».

Креационисты любят «промежутки» в ископаемой летописи. Они и не подозревают, что у биологов есть серьезное основание, чтобы также их любить. Без промежутков в ископаемой летописи сломалась бы наша целостная система наименований видов. Ископаемые не могли бы быть названными, им нужно было бы присваивать числа или координаты на графике. Или вместо того, чтобы горячо спорить, является ли ископаемое «действительно», скажем, ранним Homo erectus или последним Homo habilis, мы могли бы назвать его habirectus. Об этом можно много говорить. Однако, вероятно потому, что наш мозг развивался в мире, где большинство вещей действительно попадает в дискретные категории, и в частности, где большинство промежуточных звеньев между живыми видами мертво, мы часто чувствуем более удобным, если можем использовать отдельные названия для вещей, когда говорим о них. Я – не исключение, и вы тоже, поэтому я не буду из кожи лезть вон, чтобы избежать использования дискретных названий для видов в этой книге. Но «Рассказ Саламандры» объясняет, почему это является человеческим недостатком, а не чем-то глубоко встроенным в естественный мир. Позвольте нам использовать наименования, как будто они действительно отражают дискретную действительность, но пожалуйста, давайте в глубине помнить о том, что, по крайней мере, в мире эволюции, они – не больше, чем удобная фикция, потакание нашим собственным недостаткам.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.