Танцы пчел

Танцы пчел

В знаменитой книге «Разговоры с Гёте» И. Эккерман приводит помеченную 8 октября 1827 года запись, которую здесь следует воспроизвести полностью:

«Мы окружены чудесами; самое лучшее в том, что кругом от нас скрыто. Возьмем хотя бы пчел. Мы видим, что они летят за медом на далекие расстояния и притом то в одном, то в другом направлении. Теперь они в течение недели летают на запад, к полю с цветущей репой, потом, в течение такого же времени, на цветущий луг, далее еще куда-нибудь, на цветущий клевер, затем опять в новом направлении, на цветущую гречиху, и, наконец, опять в новом направлении, туда, где цветут липы. Но кто же говорит им: „Теперь летите туда, там есть кое-что для вас! А теперь в другое место, там есть кое-что новое!“? И кто отводит их назад к их пасеке и к их улью? Они движутся туда и назад, как на невидимых помочах; но в чем тут секрет, этого мы не знаем…»

Через сто лет после того, как все эти вопросы были так ясно сформулированы, науке удалось, шаг за шагом продвигаясь вперед и дознаваясь, «в чем тут секрет», разгадать чудо, которое так поразило поэта и натуралиста Гёте.

Действительно, стоит появиться, хотя бы и на дальнем лугу, новому богатому медоносу, как тысячи пчел, еще вчера отсиживавшихся в вынужденном бездействии на сотах, нескончаемыми вереницами потянутся именно на этот луг, именно на эти медоносы.

Какими же путями могут приходить в улей вести из растительного мира? Кто доставляет в пчелиную колонию «донесения» и «сводки» о состоянии нектарников в цветках?

Для ответа на эти вопросы уже много лет назад был проведен простой, но отчетливый опыт. В толще каменной стены, недалеко от двух стоявших рядом ульев, находилась ниша, закрытая решеткой, обвитой ползучими растениями. В этой нише было поставлено на табурете блюдце со слегка намоченным сахаром. На блюдце перенесли одну желтую пчелу из улья, который назовем здесь первым.

Пчела какое-то время сосала сахар, потом покружилась над блюдцем, совершив короткий ориентировочный облет, и, выбравшись из ниши, вернулась к улью.

Примерно через четверть часа около трех десятков желтых пчел вилось вокруг ниши, как бы высматривая место входа. Одна за другой проникали они сквозь многослойное зеленое укрытие и добирались до блюдца с сахаром. В последующие дни все время, пока на табурете выставлялась сахарная приманка, к нему прилетали желтые пчелы.

А из стоявшего рядом с первым второго улья, где жили пчелы черные, за время наблюдений ни одна не явилась на блюдце с сахаром.

Было совершенно очевидно, что принесенная первой пчелой новость о сладкой находке в нише, замаскированной вьющимися растениями, стала быстро известна в колонии желтых пчел, но осталась секретом для семьи темных пчел.

Но если одна пчела открыла богатый запас пищи, го как же сообщает она об этом корме другим? И каким образом находят дорогу к нему десятки и сотни тех, которые прилетают, чтобы воспользоваться открытием первой?

Пчелы летят за нектаром очень уверенно, как бы заранее зная дорогу. Л. Толстой, рисуя в одной из глав романа «Анна Каренина» выход Левина на охоту ранним утром, писал: «В прозрачной тишине утра слышны были малейшие звуки. Пчелка со свистом пули пролетала мимо уха Левина. Он пригляделся и увидел еще другую и третью. Все они вылетели из-за плетня пчельника и над коноплей скрывались по направлению к болоту».

Об этой особенности пчелиного полета Л. Толстой, точный наблюдатель природы, говорит и при описании пасеки, на которую Левин зашел за свежим медом. «Перед летками ульев рябили в глазах кружащиеся и толкущиеся на одном месте, играющие пчелы и трутни, и среди них все в одном направлении, туда в лес, на цветущую липу, и назад к ульям, пролетали рабочие пчелы с взятком и за взятком». Пчелы действительно летят как бы все в одном направлении, гуськом, следуя одна за другой.

Мало того: к месту взятка, как правило, пчел никогда не прилетает больше, чем их здесь требуется.

В одном из опытов в местности, лишенной медоносов, на некотором расстоянии от улья было поставлено в сосудах с водой десять цветков павии (заманихи).

Пять пчел, прилетевших на эти цветки, были помечены краской. Прошло некоторое время, а на цветках все еще работали те же пять пчел. На следующий день на тех же цветках были зарегистрированы эти же пчелы, из которых четыре собирали нектар, а пятая — пыльцу,

Над цветками в сосудах пролетали и другие пчелы, но они почему-то не опускались на них.

Но вот число цветков в сосудах было удвоено, и количество пчел, прилетающих для работы, сразу выросло до одиннадцати, причем уже две собирали пыльцу. На одиннадцати число посетительниц павии снова остановилось.

И снова над цветками в сосудах летали другие пчелы, не обращавшие внимания на букет заманихи. Впору было подумать, что какой-то опытный диспетчер следит за работой пчел и выдает им путевки на вылет, сообразуясь с объемом работы, предстоящей в том или другом месте.

Но как же все-таки уточняется место сбора пищи, как регулируется число пчел, вылетающих за нектаром и пыльцой?

Пчеловоды давно догадывались, что в семье имеются специальные разведчицы.

Не об этих ли пчелах писал Пушкин:

…Вылетала первая пчелка, Полетела по ранним цветочкам О красной весне поразведать…

Не только весной, однако, вылетают разведчицы. Наблюдения говорят о том, что какая-то часть летных пчел колонии систематически занята проверкой состояния цветков, запасов нектара в них.

Что это за пчелы?

На этот вопрос ответили некоторые исследования, проведенные на пасеке в Горках Ленинских.

Здесь было замечено, что при вечерних и ночных осмотрах часть пчел очень быстро реагирует на свет фонаря, подносимого к стеклянной стенке улья. В то время как все пчелиное население освещенного улейка по-прежнему копошится на соте, ничего не замечая, некоторые пчелы (их, в общем, совсем немного) стремительно сбегаются, стягиваются на свет и, если перемещать фонарь, покорно следуют за ним, будто за магнитом.

Этих светолюбивых пчел выманили с помощью фонаря в стеклянный коридорчик перед ульем и здесь, пометив, отпустили с миром. С утра, когда началось наблюдение за движением у летка, среди первых пчел, вылетевших из улья, были зарегистрированы именно меченые.

Можно было считать доказанным, что у разведчиц особая тяга к свету.

Ладно! Разведчицы, которые уходят в полет раньше других, могут, допустим, первыми открыть новый источник корма. Но ведь одни разведчицы семью не прокормят!

Поставим в 25 метрах к северу от улья кормушку с мятным сиропом и подождем, пока сюда прилетит первая пчела. Пометим ее белой точкой. После того как первая сборщица вернется в свой улей, количество пчел, прилетающих за сиропом, сразу возрастет. На спинку каждой сборщицы, пока они пьют сироп, будем по-прежнему наносить метку. Пометив, к примеру, пятидесятую пчелу, поставим на таком же расстоянии ( в двадцати пяти метрах), но уже к югу, к востоку и западу от улья еще по одной кормушке, с сиропом столь же сладким, какой налит в северную, но лишенным какого бы то ни было запаха.

Что произойдет далее? Ничто не изменится: пчелы — и меченые и немеченые — будут по-прежнему прилетать, как правило, только к первой, душистой кормушке.

Теперь повторим тот же опыт сызнова, но в новые три кормушки, выставляемые к югу, востоку и западу от улья, нальем сироп с мятным запахом, то есть совершенно такой же, какой был налит в северную кормушку.

На этот раз кое-что в поведении пчел изменится. Правда, к северной кормушке по-прежнему будут прилетать меченые пчелы и немеченые новички. Но теперь и на каждой из трех остальных кормушек тоже появятся пчелы, причем в основном немеченые, и прилетит их на каждую кормушку примерно столько же, сколько и на северную.

Вывод из обоих опытов ясен: во-первых, очевидно, что запах корма действительно каким-то образом сообщается вербуемым для вылета сборщицам; во-вторых, очевидно и то, что пчела, прилетевшая в улей с душистой кормушки, мобилизовала новых пчел на поиск корма, пахнущего мятой, но направления, в котором следует искать корм, не сообщила.

Напомним, что в обоих описанных опытах все кормушки стояли на одинаковом расстоянии и недалеко от улья. Может быть, это обстоятельство имеет какое-нибудь особое значение? Может быть, ничего подобного описанному не произойдет, если кормушки будут находиться на разных расстояниях и подальше от пчелиного гнезда?

В 750 метрах от улья выставили плошку с душистым, на этот раз гвоздичным, сиропом. Десятка два пчел, первыми добравшихся до кормушки, были помечены. Вскоре они вернулись к себе в улей, и вслед за тем к месту кормления стали прилетать новые сборщицы. На них не было никакой метки, и их нетрудно было отличить от старых посетителей кормушки. Всех таких немеченых пчел аккуратно снимали с кормушки и сажали в клетку. Беспрепятственно посещать кормушку, выбирать сироп, возвращаться в гнездо могли только меченые пчелы. (Если б этого не делать, на кормушки прилетало бы слишком много пчел, что сильно затрудняло бы проведение учетов.)

Прошло какое-то время, кормушку убрали и в том же направлении, но на разных расстояниях от улья разложили с десяток надушенных гвоздичным маслом приманок. У всех приманок дежурили наблюдатели, подсчитывавшие число прилетающих пчел. За полтора часа, покуда шли наблюдения, на приманке в 75 метрах от улья появились всего четыре пчелы, в 200 метрах — ни одной, в 400 — пять, но в 700 — уже семнадцать, а на приманке в 800 метрах даже триста пчел, далее — на приманке в тысяче метрах лишь двенадцать, а на еще дальше расположенные кормушки за время наблюдения прилетело уже совсем мало пчел.

Короче: к приманкам, стоявшим на наиболее «верном» расстоянии от улья, прилетело наибольшее число сборщиц. Поскольку в их числе только двадцать меченых прилетали к данному месту в прошлом, не оставалось сомнений в том, что расстояние стало каким-то образом известно новичкам.

Но как же все-таки смогли они узнать о нем?

Стеклянные стенки однорамочного улья и нумерация пчел много лет назад помогли выяснить, как ведут себя посланцы улья по возвращении из удачного полета.

Вэрнувшись с богатой добычей, пчела в заметно возбужденном состоянии вбегает через леток в улей, поднимается вверх по сотам и останавливается здесь в гуще других пчел. У ее рта появляются капельки нектара, отрыгиваемого из зобика. Этот нектар немедленно всасывается хоботками подошедших пчел-приемщиц, которые уносят его для укладки в ячейки, пока новая капля передается другим приемщицам. После этого прилетевшая пчела начинает кружиться на соте, описывая то вправо, то влево небольшие круги.

Эти ее характерные движения, названные танцем, были впервые замечены за триста лет до наших дней, когда садовник английского короля Карла II Д. Эвелин написал в своем лишь недавно найденном дневнике: «Кажется, будто пчелы говорят друг с другом при помощи разных танцевальных движений». Спустя сто лет, в 1788 году, эти танцы впервые были довольно точно описаны, но только в 1923 году — через 135 лет! — стали известны их смысл и назначение.

Несколько секунд, иногда около минуты, длится бурное движение танцовщицы, которая сзывает некоторых пчел и увлекает их за собой. Все это летные пчелы, пока ничем, однако, не занятые. Они вприпрыжку спешат за танцующей, вытягивая усики и — на эти подробности надо обратить особое внимание! — как бы ощупывая ее ими и повторяя ее движения.

Затем танцовщица перебегает на новое место на сотах и здесь, уже среди других пчел, быстрыми прыгающими шажками повторяет свой танец и потом снова улетает к медоносу, о котором улей уже оповещен и на поиски которого уже вылетели первые завербованные танцем сборщицы.

Вернувшись со взятком, они, в свою очередь, тоже могут стать вербовщицами новых летных пчел.

Так обстоит дело, когда пчела нашла богатую нектарную или пыльцевую добычу невдалеке от улья — не дальше ста метров.

Интересно, как ведут себя пчелы, обнаружившие запас корма метров за полтораста или еще дальше от улья.

Они таким же порядком входят через леток, так же отдают собранный нектар приемщицам и после этого тоже приступают к танцу. На этот раз, однако, танец заметно отличается от того, о котором рассказано выше.

Если при ближнем взятке пчела совершает маленькие — радиусом не больше одной ячейки — круги, описывая на сотах нечто вроде буквы «о», то фигуры танца дальнего взятка складываются в некое подобие восьмерки, причем радиус каждого полукруга увеличивается до двух-трех ячеек.

Проделывая эту сложную фигуру (исследователь, первым проанализировавший танец, описал его так: полукруг налево, прямая, полукруг направо, прямая, Опять полукруг налево и т. д.), танцовщица во время одного из пробегов по прямой совершает брюшком быстрое виляющее движение, за которое весь танец был назван виляющим или восьмерочным в отличие от первого, именуемого круговым.

Некоторое время считалось, что виляющий танец сообщает о взятке пыльцы, тогда как круговой служит сигналом о находке нектара. Это, как мы уже знаем, оказалось ошибкой, так как фигуры обоих танцев одинаково могут говорить и о взятке пыльцы, и о взятке нектара.

Стоит еще отметить, что разные породы пчел танцуют по-разному. Сейчас наряду с восьмерочным танцем описан уже и серповидный, представляющий его менее исследованную пока разновидность.

Пчелы, прилетающие в улей с богатой ношей, танцуют на сотах. Этот пчелиный танец, представляющий очень своеобразную форму отражения внешних условий, можно ежедневно наблюдать в улье. Но можно ли установить его объективное значение?

Разумеется, нетрудно приписать определенный смысл какому-нибудь движению усика или повороту тела. Но совсем непросто проверить, не игра ли это воображения и не самообман ли фантазера, убедившего себя, что он понимает природу. Однако благодаря замечательным успехам в других областях биологии расшифровка «языка» движений в пчелином танце на сотах оказалась все же делом осуществимым.

Задолго до того, как начато было разгадывание немого пчелиного «языка», И. Павлов дал совершенно точный метод для исследования поведения и двигательных реакций животного. Этот метод — одно из величайших завоеваний материалистического естествознания — позволяет объективно анализировать все высшее проявления жизни животных, все их поведение. Исследователь сопоставляет действующие на животное раздражения с видимыми, ответными на эти раздражения реакциями животного и отыскивает законы обнаруженных соотношений.

В 1921 году, 14 сентября, выступая в Академии наук с изложением итогов своих уже тогда многолетних работ по изучению слюнных желез собаки, И. Павлов отметил, что в основе всех рефлексов или инстинктов, представляющих «определенные, закономерные реакции животного организма на определенные внешние агенты», лежит «принцип сигнализации».

Очень любопытна история о том, как была открыта и расшифрована одна из таких систем сигнализации у пчел. Такую сигнализацию теперь именуют «информацией», понимая под этим словом то, что устраняет неопределенность в выборе.

Речь пойдет здесь о некоторых временных связях, устанавливаемых между пчелиной семьей и внешним миром, в котором пчелы находят все необходимое для роста и развития. В этих связях Павлов видел органы приспособления организмов к условиям своего существования. Изложение истории изучения танцев, служащих такими органами, одновременно и будет рассказом об истории открытия первых звеньев «беспроволочной» нервной системы пчелиной семьи.

На опытной пасеке — дело происходило летом 1944 года — в десяти метрах от улья была поставлена кормушка со сладким сиропом. Под кормушкой лежала пластинка, надушенная лавандой, благодаря чему место взятка связывалось для пчел с определенным запахом.

Пока десять пчел, принесенных из улья на кормушку, заправлялись здесь сиропом, их пометили цветными номерами. Насосавшись сиропа, они улетели в свой улей, и наблюдатели у стеклянного улья видели, как они танцуют.

Пчел, мобилизованных мечеными сборщицами, задерживали на кормушке и убирали в клетку (мы знаем уже, для чего это делается). Регулярные рейсы беспрепятственно продолжали только пчелы первого, меченого десятка.

Затем, через 45 минут, кормушки убрали и одновременно спрятали в густой траве две надушенные лавандой пластинки. Одну положили невдалеке, но несколько в стороне от места, где стояла недавно кормушка, а вторую отнесли за полтораста метров в противоположном направлении.

На первую пластинку сборщицы, завербованные пчелами первого десятка, начали прилетать уже через четыре минуты, и за 45 минут их здесь побывало 340, тогда как к другой пчелы добрались только через десять минут, и набралось их здесь за этот же срок всего восемь.

Этот опыт повторяли несколько раз, и он неизменно давал те же результаты: ближние приманки пчелы находили скорее и легче. Но не потому ли и находили их пчелы, что приманки были размещены близко от улья?

Опыты пришлось изменить, построив всю схему по-другому.

Кормушка с пчелами, пьющими сладкий сироп, была поставлена на душистую подкладку уже в 300 метрах от улья. Одиннадцать меченых пчел наладили регулярную связь между кормушкой и ульем. Тогда кормушку убрали и одновременно положили в траве две надушенные пластинки: одну — в 300 метрах от улья и в стороне от места, где только что проводилась подкормка, а вторую — вблизи от улья. На этот раз вблизи от улья собралось меньше двух десятков завербованных пчел, а на дальнюю приманку — за триста метров — свыше шестидесяти.

Из этих опытов можно было сделать только один вывод: место действительно сигнализируется сборщицами.

Но в чем же заключаются особенности такого сигнала?

Этого нельзя было выяснить, не заглянув в улей еще раз.

Предварительно две партии пчел из одной и той же семьи пометили на двух кормушках двумя красками: на кормушке, установленной в десятке метров от улья, — синей меткой, в 300 метрах от того же улья — красной.

Наблюдатели сидели с двух сторон односотового стеклянного улья и выжидали.

Не много было у них шансов надеяться на то, что простым глазом удастся обнаружить разницу в поведении синих и красных пчел. Но прежде чем думать о том, как вести исследование дальше, если разница не будет обнаружена на глаз, надлежало проверить, не оправдается ли надежда, которая подсказала им схему описываемого опыта. И она действительно оправдалась. Явление оказалось вызванным из его условий.

Первыми прилетели в улей две пчелы с синими метками. Они стали кружиться на сотах, описывая маленькие простые круги. Следом появились красные. Они отдали приемщицам принесенный сироп и начали выписывать восьмерки.

Все это видели потом десятки людей сотни раз. Сомнений в точности ответа не было. Изменения концентрации сиропа не влияли на фигуры танца. Ближние — кружились, дальние — виляли, рисуя восьмерки.

Была сделана еще одна проверка: сироп в кормушках заменили пыльцой. И все равно синие кружились, а красные, прилетавшие издалека с корзинками обножки, выписывали восьмерки. В следующей серии проверок «синюю» кормушку с сиропом стали отдалять от улья, «красную» начали приближать.

И каждую новую позицию кормушек в поле оказалось возможным проследить по изменениям фигуры и движений танца меченых сборщиц в улье. Танец «синих» стал постепенно переходить в восьмерку с ровным бегом в полукружиях и вилянием брюшка в прямых. Танец «красных» стал все больше приближаться по форме к простому кружению. После того как кормушки окончательно обменялись местами, сборщицы тоже изменили танец; теперь все «синие» виляли в восьмерках,, а все «красные» кружились в спиральном «о».

Однако из этих наблюдений у стеклянного улья неясно еще было, как совершается процесс, который Павлов называл переходом с передаточного провода на приемный.

Видно было только, как пчелы, возбужденные кружениями и виляниями тела танцовщицы, вприпрыжку спешили за ней, повторяя ее движения, вытягивая усики и как бы ощупывая ими танцующую. Но ничто не говорило пока о том, как прочитывают пчелы указания, сообщаемые им на немом «языке» движений. Хотя многое и сейчас здесь не разгадано, уже известно, однако, что танец — это сигнал, информация, насыщенная очень содержательными подробностями. И ритм, и количество поворотов, и быстрота бега пчелы во время танца имеют, как стало ясно, определенное значение, определенный, можно сказать, смысл.

Одновременно чем дольше полет, в который вызывает пчел танцовщица, тем быстрее, тем чаще производит она во время танца виляние брюшком. При вызове в стометровый полет танцующая пчела при каждом пробеге делает не больше двух-трех виляний, при вызове в полет на двести метров — четыре, на триста — пять-шесть, на семьсот — уже десять-одиннадцать.

Можно, оказывается, глядя на танцующую пчелу, без грубой ошибки определить, с какого расстояния она принесла свой взяток.

Но ограничивалась бы информация одним только сообщением расстояния, одной только справкой о том, как далеко находится корм, за которым надлежит отправиться, и завербованным пчелам пришлось бы, покинув улей, летать по всем направлениям в поисках нужного места. В таком случае только очень немногие достигли бы цели.

Здесь исследования вступили в область открытий, которые показали, до чего многообразны направления, в каких идет в природе развитие от низшего к высшему, от простого к сложному. Еще недавно взаимная анатомическая приспособленность, обоюдная пригнанность устройства тела насекомых и цветков, которые ими посещаются, считалась наиболее показательным образцом гармонической слаженности, отшлифованной тысячелетиями действия законов естественного отбора. В танце пчел выявлены примеры еще более яркие, образцы еще более поразительные, усовершенствования еще более тонкие.

Расскажем о том, что здесь стало известно.

Подсчеты пчел, прилетающих на разные пластинки, со всей ясностью, на какую можно было рассчитывать, каждый раз подтверждали, что множество пчел ищет добычу не где попало, а именно вблизи от места, где прежде брали корм другие сборщицы той же семьи. Это значило, что новички сборщицы вылетают из улья за взятком не наобум, а по определенному направлению. Дополнительные исследования показали, что между ульем и местом взятка не существует, как одно время предполагали, никакой душистой трассы, по которой якобы пчелы летают, руководствуясь обонятельными пеленгами.

Направление полета — теперь это доказано — пчелы-вербовщицы сообщают также в фигурах своего танца.

Три точки — положение солнца на небе, место, где стоит улей, и место, где находится добыча, — намечают собой вершины воздушного треугольника, в котором две точки — леток улья и место взятка — являются постоянными, а третья — переменной. Угол, образованный двумя прямыми: первой, соединяющей обе неподвижные вершины треугольника (леток и место взятка), и второй, соединяющей одну неподвижную (леток улья) с подвижной (положение солнца на небосводе), оказывается главным ключом в сигнале. Величина этого угла — его назвали солнечным — и отражается в прямых, соединяющих полукруги, описываемые пчелой в восьмерочном или серповидном танце.

Исследователи пчелиного «языка» давно обратили внимание, что виляющий танец восьмерки совершается не всегда одинаково. Похожая на два «о», поставленных рядом, восьмерка в танце может выписываться разными способами: движение по прямой, соединяющей полукружия, может производиться вверх головой, и в этом случае правое полукружие описывается по ходу, а левое — против хода часовой стрелки; или вниз головой, и в таком случае левое полукружие описывается по ходу часовой стрелки, а правое — против хода или, наконец, по горизонтали.

Позиции танца менялись в течение дня соответственно изменению угла солнца, причем — запомним эту подробность — по часовой стрелке.

Все это происходило настолько четко, что оказалось возможным заранее математическим путем определять на разные часы дня форму танца пчел, летающих с кормушек, установленных в определенном месте. Пчелы выписывали на сотах под гравированным стеклом фигуры, которые представляли настоящий солнечный азимут для сборщиц.

Это тригонометрическое определение адреса, автоматически воспринимаемое в танце мобилизованными пчелами, и служит им штурманским руководством в полете. Поэтому-то пчелы могут лететь за кормом без всяких провожатых и сами по солнечному компасу находить нужное место.

Видный французский биолог, профессор Р. Шовен впоследствии рассказал, как ученый мир встретил сообщения об опытах, описываемых здесь. Они не привлекли особого внимания, признает профессор Шовен и объясняет почему: «Чтобы быть услышанным мужами науки, требуется много времени, особенно если речь идет о необычных явлениях». Шовен пишет далее, что «биологи, никогда в жизни не изучавшие пчел, не постеснялись говорить о „нелепых бреднях“. Профессор Торпе из Кембриджа, зная, что все положения, связанные с сигнальным значением танцев пчел, „яростно“ опровергаются, решил поглубже разобраться в вопросе и сам выехал на место работы. Исследовательское оборудование оказалось чрезвычайно простым: ульи с пчелами, за которыми велось наблюдение, шаблоны для измерения углов, образуемых некоторыми фигурами танца пчел… В саду вокруг пасеки были расставлены плошки с медом, но Торпе не знал, ни на каком расстоянии они находятся, ни в каком направлении к ним идти; ему было только показано, как следует читать эти указания в танцах пчел. Оставшись один с пчелами подопытного улья, которые танцевали с настоящим неистовством, Торпе взял угломер и принялся разбирать фигуры танцев в соответствии с полученными инструкциями. „Каков же был мой восторг, — признался он, — когда я нашел все плошки, следуя только указаниям, даваемым в танцах пчел“».

Многие исследователи повторили впоследствии те же опыты и пришли к тем же результатам (подробнее об этом см. книгу Р. Шовена «Жизнь и нравы насекомых». М., Сельхозгиз, 1960).

Ученые убеждают скептиков и другими способами. О некоторых из них стоит сказать.

Пчел стеклянного улья пометили краской с примесью магнитного порошка. Когда меченная этой краской пчела прилетала в улей и начинала свои кружения, к стеклу подносили специально сконструированную катушку с большим числом витков; возникающие в катушке изменения магнитного поля передавались через усилитель и с помощью кардиографа записывались на фотоленте. Запись пчелиного танца позволяет углубленно анализировать его составные элементы.

И еще.

Небольшое, размером в один сантиметр, механическое подобие пчелы было введено в улочку между сотами, где кишмя кишели пчелы. Модель пчелы через тонкую, хорошо изолированную проволоку связана с генератором. Используя его, можно по желанию изменять частоту и размах виляний, производимых брюшком «пчелы». Едва экспериментаторы заставили модель воспроизводить на сотах некоторые движения танцующих сборщиц, живые пчелы в улье ее окружили, стали следовать за ней, как они это делают обычно, когда танцуют настоящие сборщицы. Вскоре сборщицы, завербованные танцем механической пчелы, стали вылетать из улья в поисках корма.

После того как тело механической пчелы, танцующей от генератора, стали пропитывать пахучими веществами, удалось еще раз наглядно убедиться, что танец информирует вербуемых сборщиц о местоположении источника взятка.

Полезно сообщить, что некоторые пчелы-разведчицы, вернувшись в улей, танцуют иногда по нескольку часов подряд, причем фигуры танца меняются соответственно движению солнца. Танец нередко прерывается на ночь, а когда утром возобновляется, то угол пробега (сигнал, связанный с положением солнца) точно отражает его. Фигуры танца отображают положение солнца и в пасмурную погоду, когда небо закрыто облаками. В этих случаях сигнальными вехами для пчел служит воспринимаемая фасетчатыми глазами степень поляризации солнечного света.

Впрочем, далеко не всякая пчела, прилетевшая со взятком, танцует в улье. Сборщица танцует, когда взяток достаточно богат. Чем обильнее источник корма, тем дольше, тем усерднее танцует она, тем больше пчел выводит в полет.

Однако если посадить пчелу на пропускную бумагу, которая с помощью шприца редко и скупо смачивается снизу подкормочным сиропом так, что корм достается пчеле с трудом, то она, вернувшись в улей и сдав добычу приемщицам, танцевать и звать за собой других не станет, хотя сама и может отправиться на старое место.

Больше того. Опытами, законченными в 1948 году, доказано, что при встречном ветре танец совершается так, будто бы место взятка находится дальше, а при попутном так, будто оно лежит ближе.

В 1950 году новые, проведенные в горной местности опыты показали, что, когда сборщице предстоит подниматься вверх, то есть лететь в гору, танец производится медленнее, как если б место взятка находилось дальше. В обратном случае, когда сборщице надо спускаться вниз, танец оказывается более быстрым, словно путь был короче.

Пожалуй, всего неожиданнее результаты опытов, законченных в 1952 году и засвидетельствовавших, что поведение сборщиц в танце связано с состоянием кормовых запасов семьи. Когда в сотах гнезда мало нектара или перги, пчелы усердно танцуют, вызывая сборщиц и на скупые источники взятка. Но если гнездовые запасы вполне достаточны и корма вдоволь, оповещение о скудных находках прекращается. Не зря, следовательно, прежде чем отправиться в полет, разведчица, прямая задача которой поиск новых источников корма вне улья, совершает быструю пробежку по сотам гнезда.

В научных журналах за 1979 год появились отчеты о серии опытов, проведенных в местности, рассеченной глубоким каньоном

На макушке холма (высота 203 метра над уровнем моря) стоял улей. Пчел этого улья приучили брать корм поначалу на столике в глубине лощины, на 200 метров ниже, для чего им приходилось лететь 510 метров вниз по пологому склону. Затем тех же пчел натаскали на более далекий полет, к столику по другую сторону каньона, тоже почти на самом его дне. И затем трассу полета еще раз продлили, причем теперь пчелам приходилось лететь над противоположным склоном каньона снизу вверх на расстояние 815 метров, добираясь до кормового столика, установленного на высоте 258 метров над уровнем моря.

У улья с пчелами и у каждого из трех дрессировочных столиков на протяжении всего летного дня, пока шли опыты, дежурили наблюдатели с надежными биноклями, позволявшими далеко прослеживать направление полета пчел. Само собой разумеется, подопытные пчелы были индивидуально нумерованы. Наблюдатели поддерживали друг с другом двустороннюю радиосвязь и располагали достаточным количеством хронометров. Все это давало возможность точно фиксировать время, затрачиваемое пчелами на каждый перелет от одного столика до другого, а также посещение каждого столика.

Таким-то образом и удалось установить, что на протяжении первых двух дней опытов время, затрачивавшееся пчелами на обратные полеты к улью, было поначалу примерно равно длительности полета к кормушке на вершине противоположного холма, но после пятого по счету полета начинало заметно сокращаться, а на третий день опытов уже все обратные полеты, начиная с первого, стали вдвое и втрое короче, причем столики на дне каньона больше не посещались пчелами. Они явно освоились с ситуацией и, прекратив рейсы на бреющем полете — вниз, по дну, вверх — и, отключившись от старых вех, начали возвращаться домой напрямую, невзирая на довольно сильные ветры, которые при этом приходилось преодолевать.

Другие наблюдения, сделанные на пасеке в Горках Ленинских, говорили о том, что танец пчел может вызываться и составными «частичными» раздражителями. Осенью, после того как всякие вылеты сборщиц давно кончились (2 октября 1949 года), со стеклянного улья сняли утепляющий его ватник, и свет яркой лампы, поднесенной к стенке улья, вызывал в центре сота короткие, но четкие танцы по крайней мере десятка пчёл. Резкий переход от темноты к свету неизменно побуждал какое-то количество дремавших в клубе пчел к танцу.

Дальше будет рассказано, как с помощью танца пчелы-разведчицы, которую рой, готовящийся отделиться от семьи, посылает для подыскания нового гнезда, «докладывают», где именно нашли они подходящее место.

Интересно, что никакие перемены положения стеклянного улья и даже перевод сотов из вертикального положения в горизонтальное не мешали пчелам решать задачу с прежней точностью. При всех позициях направление танца соответственно и правильно менялось. И только на нижней поверхности горизонтально лежащего сота, когда пчел заставляли танцевать спиной вниз, они сбивались, путались и терялись.

Теперь можно заняться подведением итогов всей серии опытов.

Если добыча находится совсем близко от улья, более или менее точное местонахождение источника взятка не успевает зафиксироваться в полете пчелы-сборщицы и сигнал сводится к тому, что есть взяток.

Сообщение об этом приходит в форме кругового танца, который, если бы речь шла о человеческих понятиях, можно было бы расшифровать приблизительно так:

«Совсем близко есть хороший корм. Поищите его вокруг улья, вы легко найдете! Нечего сидеть дома, когда цветы полны нектара!»

Направление полета к месту добычи сообщается разведчицей лишь при дальнем взятке, примерно больше чем за сто метров. Это направление пчелы узнают из виляющего танца, ритм и рисунок которого, меняющиеся в зависимости от условий, могут обозначать примерно следующее:

«Есть взяток! Лететь придется далековато. Повторите за мной мои движения! Присмотритесь, с какой скоростью и в какой позиции выписываются полукружия и проводится прямая! Получите координаты и собирайтесь в дорогу, пока солнце не изменило положения и не спутало вам все карты! Вы летите, а я побегу позову других. Корма там уйма — и отличного!»

Пчелы выглядят здесь очень «умными» — впрочем, в конце концов, немногим больше, чем собака, страдающая от глистов и инстинктивно поедающая глистогонное растение — чернобыльник, который она находит среди множества других видов трав. Нельзя, однако, не признать, что здесь в летной деятельности пчел мы имеем дело с инстинктом особой чуткости и тонкости и с временными условными связями особой сложности и четкости.

Так благодаря последовательному приложению в исследованиях павловского метода изучения рефлексов открыт был надежный ключ к расшифровке пчелиной сигнализации. В ней наряду с немым «языком танцев» удалось обнаружить и душистый «язык цветов».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.