Индийское лето

Индийское лето

Пока мы работали в Канхе, пронизывающие зимние холода пошли на убыль.

Наступили ясные солнечные дни, и соцветия сореи уже не нуждались в помощи лангуров, чтобы отправиться в парящий полет к земле. Малейшее дуновение ветра срывало с ветвей облака зеленого снега.

Нам постоянно говорили, что лучшее время для съемок — «лето», другими словами, знойная пора, которая, набрав силу в апреле, понемногу высушивает большинство худосочных водоемов. Поскольку мне важно было провести съемки на Шри-Ланке на рубеже марта — апреля, когда там проливаются первые дожди, мы постановили собрать свое имущество, отправиться на этот восхитительный теплый остров и отогреться после зябкого существования в Канхе. Фредрик, ставший счастливым отцом перед самым отъездом в Индию, естественно, горел желанием увидеть мать и новорожденного, а потому решил взять двухнедельный «отпуск» и заодно раздобыть кое-какие материалы, необходимые для съемок.

Возвратившись в Канху в начале мая, мы никак не могли пожаловаться на холод… Температура воздуха была явно повышенная, ее можно было измерять медицинским градусником. По ночам зной спадал, сменяясь долгожданной прохладой, однако днем температура опять поднималась до 41–45. Нелегкая пора для полевой работы — и почти невыносимая, когда сутками пребываешь в засидках. А именно это и выпало на мою долю. Согласно плану, я сосредоточил свое внимание на немногих сохранившихся водоемах. 1977 год оказался одним из самых знойных и засушливых в истории Канхи, и я рассчитывал извлечь из этого пользу. Воды становилось все меньше, и дикие животные сосредоточивались у оставшихся водопоев — включая тигров, которых я надеялся снять во время их купания.

Национальный парк Канха пересекает река. В июле — сентябре она широкая и полноводная благодаря муссонным дождям, которые аккуратно начинаются в последней неделе июня. Теперь же она почти совсем пересохла, осталось всего два пруда. Около них мы и соорудили платформы на деревьях, использовав для камуфляжа военные маскировочные сети. Эти сети различных размеров неоднократно выручали меня в прошлом, позволяя, например, превращаться в ходячий кустарник и добывать, казалось бы, невозможные кадры. Нашитые на них пластиковые листья окрашены так, что отлично сочетаются с любыми оттенками природной зелени. Был случай, когда стая наделенных острым цветовым зрением лангуров устроила трапезу так близко от моей засидки, что я начал опасаться, как бы обезьяны не принялись дегустировать пластиковые имитации.

Пруд побольше находился всего в двухстах метрах от одного из тигровых кормопунктов. Только мы кончили сооружать платформу, как нам сообщили, что тигр зарезал буйвола. В тот же день трое рабочих протащили на веревках тяжеленную тушу вдоль высохшего русла до пруда и оставили ее метрах в двадцати пяти от засидки. Я внимательно следил за тем, чтобы никто не прикасался к туше руками, не оставил для тигра свой запах. К сожалению, один из рабочих ненароком схватился потной рукой за рог.

Пополудни, когда солнце еще припекало и тигр, естественно, отлеживался где-то в тени, тяжело дыша от немилосердного зноя, мы с Фредриком забрались на платформу. Быстро разместили камеры, штативы, магнитофоны, микрофоны, и потянулось наше ожидание. Хорошо бы тигр явился, когда еще будет достаточно светло для съемок. И остался бы на всю ночь, до самого восхода солнца!

Перехитри тигра… Пока все складывалось в нашу пользу. Одинокий аксис, великолепный самец с метровыми рогами, сторожко, не спеша приближался к водопою. Он проследовал прямо под нами! Прекрасно — стало быть, в воздухе практически нет наших запахов. Наклонив свои вилы к неподвижной воде, олень больше минуты утолял жажду. При взгляде под углом сверху он был по-особенно- му красив. Белые пятна резко выделялись на фоне коричневой шерсти с темно-серой полосой вдоль хребта. Утолив жажду, аксис направился к лесу нервными шагами, выдающими его настороженность в предчувствии угроз приближающейся ночи. Мимо буйвола он прошел всего в нескольких метрах. Запах мертвого животного редко вызывает у оленей и других копытных испуг; не стоит приписывать этим животным какие-либо психические переживания, сопряженные с чувством страха в подобной ситуации.

В мирной тишине с нарастающей силой звучал крик brainfever bird, и впрямь звучащий для английского уха как «brainfever, brainfever, brainfever»; в переводе — «менингит, менингит, менингит». (Эта индийская кукушка Cuculus varius, родня нашей шведской кукушке, удивила меня тем, что кричит не только днем, но и в лунные ночи.)

Все более тускло светили косые вечерние лучи. Я проверял экспонометром освещение, пока оно не стало слишком слабым и пришел конец нашим надеждам снять тигра в этот вечер.

Он явился, когда в полную силу зазвучал вечерний хор насекомых и водное зеркало отразило багрец закатных облаков.

Тигр ступал не очень сторожко, усеявшие речной песок хрупкие сухие листья сореи хрустели под его широкими лапами. Он явно шел вдоль борозды, оставленной тушей буйвола, держа нос над самой землей вплоть до того места, где рабочие бросили его добычу. Дойдя до туши, он осторожно обнюхал ее, и мы отчетливо слышали сильные выдохи, чередующиеся с короткими вдохами: исследовательский прием, которым, по моим наблюдениям, пользуются многие хищники. Могучая голова поднялась, ноздри втянули запах буйволиной головы, и тигр весь сжался. Еще раз понюхал рог, за который рабочий брался потной рукой, снова отпрянул, отошел от предназначенной ему на ужин туши и больше необращал на нее внимания!

Но после жаркого дня ему, естественно, хотелось пить. Почти прямо под нами находилась лужица величиной с таз, с не слишком чистой водой. Тигр нагнулся над ней, и мы услышали, как он лакает влагу. Когда глядишь на такого хищника снизу, он кажется огромным — во всяком случае, так было, когда в зоопарке Кольморден через меня прыгал пятилетний ручной тигр Раджа. Но хотя сверху крупные представители кошачьих обычно выглядят намного меньше, я отлично помню, какое внушительное впечатление произвел на меня этот тигр, утоляющий жажду всего в пяти-шести метрах под нами. Громадные и в то же время по-кошачьи мягкие лапы, могучие плечевые мышцы, широкая голова, длинное тело… Максимальная длина самца — около трех метров от кончика хвоста до носа. Поразительно было наблюдать с такого короткого расстояния тигра, не подозревающего о нашем присутствии!

Кончив пить, он поднял голову — не настолько, чтобы увидеть нас, — и повел ею из стороны в сторону, как бы «панорамируя» окрестности. Так делает большинство животных, перед тем как пить и после — ведь во время питья их зрительное и слуховое восприятие ограничено. Выпрямившись, тигр не спеша проследовал к другой луже, побольше, обнюхал следы на песке, затем вошел в отливающую зеркалом воду и удобно улегся мордой к нам. Удивительно красивая картина… Жара еще не спала, царило полное безветрие.

Минут через десять зверь встал и удалился в лес тем же путем, каким пришел. Больше мы его не видели, и, поскольку он забраковал своего буйвола, о съемках не приходилось и мечтать. Когда у аксисов и других копытных приближается время гона и они к тому же группируются «вокруг водопоя, тигра повсюду ждет полная кладовая. Кроме того, в нормальных условиях каждый тигр, даже самка с детенышами, совершает ночью дальние переходы от одного места убоя к другому. Таким образом, копытные успевают успокоиться, и, когда через сколько-то суток появится тот же или другой тигр, у него будет больше шансов застичь добычу врасплох.

Итак, наш тигр шагал по своему маршруту, и ночь у водопоя продолжалась без каких-либо событий. Едва занялся рассвет, к отвергнутой тигром трапезе явились первые гости. Вот две вороны принялись трудиться своими крепкими клювами; затем из леса вынырнул шакал, нерешительный и трусливый, как Табаки в «Книге джунглей». Что ж, у шакала есть все основания осторожничать: чаще всего тигр остается поблизости стеречь свою добычу и готов молниеносно расправиться с тунеядцем. Вскоре подошел еще один шакал, и мы увидели демонстрацию нервозного поведения — они то и дело дружно бросались наутек, взбивая ногами пыль.

Внезапно воздух наполнился шуршанием, и с повадками опытных парашютистов на землю опустились грифы. Вытянув длинные шеи, они стали приближаться к туше неуклюжими шагами. Убедившись, что путь как будто свободен, они окружили добычу кольцом, но тут из вспоротого брюха буйвола неожиданно выскочил, оскалив зубы, злобный шакал. К двум первым шакалам добавился третий, и они чередовались: один ест, другой отгоняет грифов, третий беспокойно трусит кругом, следя, не идет ли тигр. Когда вся тройка, наевшись досыта, оставила тушу, стая грифов, подпрыгивая и помогая себе крыльями, заняла их место. Сопровождая трапезу жутким шипением, птицы терзали убитого буйвола, и его совсем не было видно из-за широких взмахивающих крыльев.

Мясо кончилось быстро, однако грифы не торопились улетать. Озаренные восходящим солнцем, они неловкими прыжками приблизились к светлому глазу водоема. Не скажу, чтобы их силуэты на его фоне смотрелись красиво… Сделав по глотку, птицы входили в прозрачную воду: после трапезы полагалось искупаться. Окунут сперва одно крыло, потом другое и встряхиваются, разбрызгивая капли. Когда в маленьком пруду совершают омовение три десятка грифов, вода, естественно становится мутной и жирной. Казалось бы, после этого пить ее невозможно, однако уже к вечеру поверхность водоема опять была чиста! Объясняется это просто: мелкие рыбешки, а с ними й все обитающие в пруду лягушки с благодарностью поглотили калорийную пленку жира, перенесенного грифами с буйволовой туши. Через телеобъектив я отчетливо видел, как над поверхностью воды жадно открывались маленькие рты; стайка рыб и несколько лягушек усердно трудились весь день.

Поскольку вдоль этого русла сохранился лишь один крохотный пруд, шанс увидеть тигра оставался. Глядишь — появится «наш» или какой-нибудь другой. К тому же меня интересовало поведение остальных животных у водопоя, и дежурство продолжалось. Каждый день около двенадцати часов Фредрик приносил мне холодной воды для питья и кипяток в термосе, чтобы я мог приготовить себе что-нибудь поесть из сублимированных концентратов. В общей сложности я провел в том году у водопоев Канхи шесть суток — трое суток у первого, затем двое у второго и еще сутки у пруда в другом конце национального парка, где с давних пор стояла бетонная вышка.

Шесть суток в засидке ради одного-единственного эпизода — не многовато ли? Тем более, что в этот раз мне все равно не удалось снять купающегося тигра! Как говорилось выше, к первому пруду тигр пришел, когда уже нельзя было снимать, и образ его ярко запечатлелся лишь в нашей с Фредриком памяти. И у других водопоев тигры днем не появлялись по той простой причине, что царил немилосердный зной!

Ох, этот зной… Убежден, что немногие европейцы выдержали бы даже одни сутки в засидке на таком солнцепеке. Тут необходима тренировка. Пот катит градом, и вы поглощаете огромное количество теплой (45) воды. Хотя я каждый день готовил себе «цыпленка с рисом», как значится на пакетах, которые я по совету Фредрика привез с собой из Швеции, мой организм стал до того тощим и «дегидрированным», а попросту говоря — обезвоженным, что я едва не пропорол костями свое ложе, когда после шести суток дежурства у водопоев наконец-то смог удобно вытянуться в гамаке.

Ни одно неосторожное движение, ни один лишний звук, вроде металлического стука аппаратуры, недопустимы в засидке, и к такому строгому режиму привыкаешь не сразу. Помню, как трудно было мне, непоседе по природе, высидеть с моей первой кинокамерой всего каких-нибудь два часа у гнезда зеленого дятла в Сёрмлан- де, в родной Швеции. Это было ровно 25 лет назад… С той поры накопился изрядный стаж пребывания в засидках. Почти такая же жара, как в Индии, царила на болотах Каруни на Тринидаде, где я много суток снимал крупным планом занятых птенцами алых ибисов — снимал с трехэтажной башни, которую соорудил в несколько этапов на иле. Тринидад расположен намного ближе к экватору рЩ с. ш., Канха — 20 с. ш.), но климат там благодаря окружающему океану прохладнее, нет-нет да и подует ветерок…

Бывают и холодные засидки — бр-р-р! Тут у меня накоплен десятилетний опыт в Швеции, где случалось закапываться в снег при морозе в 15–20. Правда, ночи, когда подстерегаешь глухаря и тетерева, отличаются приятным «теплом» — температуры около нуля и лишь изредка ниже —10.

Долгое ожидание кадра — отнюдь не пытка для души, как может показаться нетренированному человеку, напротив. Разумеется, трудно бывает бороться со сном, когда глаза неотрывно направлены на пустое место, где, по твоим расчетам, должен рано или поздно появиться предмет съемки. Здесь недалеко и до беды. Отлично помню внезапное пробуждение во время дежурства у ястребиного гнезда в 22 м над землей. Во сне я вывалился из дерюжной люльки и проснулся уже в полете, лихорадочно цепляясь за колючие еловые ветки на пути к земле, куда, по счастью, все-таки не долетел. Вообще же как раз то, что вы подолгу не отвлекаетесь ни на что стороннее, обеспечивает на редкость благоприятные возможности спокойно, не торопясь поразмыслить над причинными связями, позволяя мозгу в состоянии «медитации», как теперь принято говорить, объективно оценивать различные ситуации и в меру сил создавать логические конструкции.

Так и проходит время… И на Востоке тоже, особенно в этой части Индии, оно чаще всего проходит, как говорится, вхолостую. Для человека, привыкшего к «эффективному планированию», время как понятие, как единица измерения превращается в нечто тягучее, наделенное свойством зыбучих песков… Не берусь даже подсчитать, сколько тщательно составленных планов и проектов на день бесследно кануло в индийском восприятии времени, а вернее, в неспособности представить себе, что значит время и назначенный час. Время проходит — это единственное, в чем здесь можно быть уверенным…

Поистине, нет ничего удивительного в том, что в наши дни искусство медитации распространяется волнами из Индии. Сам я, проведя не один год в этом регионе, не очень расположен восхищаться мудростью индийского искусства релаксации (вполне доступного тем, у кого есть склонность и задатки). А вообще-то медитация в наши дни может служить естественным и полезным противовесом нашей западной стрессовой карусели, которая вертится все быстрее с явным ущербом для разумного существования и самой жизни. Безусловно, где-то расположена золотая середина… И конечно же, куда как прекрасны минуты, когда совершенно забываешь о проблеммах, обязанностях, штанах и прочих заботах. С благодарностью и восторгом вспоминаю один такой случай. В Дели я посетил представление в театре классического индийского танца, где после основной программы был исполнен номер, который я назвал бы волшебным. Открывается занавес. Лицом к публике неподвижно сидят двое, и чуть слышно звучат аккорды на четырехструнной тампуре, подобные далекому хору насекомых в тропической ночи. После долгого и плавного вневременного — вступления из одних только нежных струнных тонов один из мужчин начал петь. Без слов — тихие чистые звуки, перемежаемые длинными паузами. Вскоре первого певца неприметно сменил второй, затем неторопливый диалог постепенно перешел в дуэт. Время перестало существовать, мое сознание наполнилось отрадными видениями, в которых приятные воспоминания, воплощаясь в летучие грезы, сочетались со светлыми, оптимистическими мыслями, в чем я как раз тогда очень и очень нуждался. Когда это наваждение кончилось, мои часы утверждали, что пение длилось полтора часа, хотя для меня время замерло и царил чудесный покой…

Конечно, это уникальный случай, и вряд ли можно сравнивать его с «медитацией» на платформе в индийском лесу, когда состояние напряженной готовности чередуется с интенсивной работой мысли. В этом есть разнообразие, которое мне нравится. Мозг занят отвлеченными мыслями в меру долго — подобно тому, как шахматист думает над очередным ходом; рано или поздно в них вторгается реальность окружающего леса. Вот зашуршали сухие листья, как будто по высохшей почве побежали маленькие ручьи, и вскоре появляется группа предельно осторожных аксисов. Впереди, как всегда, самка, пугливым арьергардом — самцы-рогачи, оленята и остальные самки. Разумное построение: нападающему тигру легче схватить самца, который может застрять рогами в переплетении ветвей.

Напряжение моих мышц растет вместе с напряжением оленей, приближающихся к заманчивой воде. В любую минуту из зарослей у водопоя оранжевым пламенем может вырваться тигр. На влажном песке запечатлелись следы широких лап, и запах тигра, громкий предупредительный сигнал для острого обоняния оленей, воздвигает психическую преграду, которую они преодолевают короткими бросками, покачивая стройными шеями вниз-вверх; вниз — чтобы обнюхать почву, вверх — чтобы проверить даль зрением и чутьем. Вдруг словно электричество пронзило нервы, олени круто разворачиваются и бросаются назад. Несколько скачков — и наиболее уравновешенные остановились, остальные следуют их примеру, и снова образуется продвигающаяся вперед нервными рывками многоголовая группа серо-коричневых в белую крапинку тел.

Но вот наконец стадо добралось до воды. Первыми принимаются пить самки и телята, а осмелевшие самцы отталкивают мешающих им самок легкими уколами передних пеньков. Все жадно пьют, запасая влагу на сутки. Сбор у водопоя происходит раз, иногда два раза в день. Красивая картина — круг гибких напряженных тел у воды, дрожащее отражение длинных шей и больших темных глаз. Утолив жажду, олени уже намного спокойнее возвращаются в относительно безопасные уголки леса. Но иногда они молниеносно срываются с места и мчатся во весь карьер — это берет верх страх перед тигром. Затрудняюсь назвать видение более прекрасное, чем бегущий между черными стволами аксис с развесистыми рогами — яркий и мощный пример совершенного владения своим телом.

И опять тишина, прорезанная редкими низкими свистами иволги и ксилофон- ными трелями двух бородастиков, родичей дятла. Сменив в камере пленку, запечатлевшую нервный спектакль оленей, я снова сижу неподвижно, как йог, предоставляя работать ассоциативным центрам мозга. Нужна основательная «тренировка» одиночеством чтобы должным образом воспринимать такое времяпрепровождение.

Одиночество… Подумать только: уже тринадцатый год подряд сижу я вот так, довольно прочно изолированный от большей части всего, что составляет шумный, беспокойный мир человека. И не могу пожаловаться на однообразие: нет более чудесного способа проникнуть в мир животных, который для среднего человека приоткрывается лишь изредка, да и то наподобие забавных сценок в кинетоскопе. Каким фантастическим учебником стали для меня эти тринадцать лет в тропиках и десять лет киносъемок в Швеции… Токование тетеревов и танцы скальных петушков на вершине горы в Гайане… Семейная жизнь длиннохвостой неясыти на морозном Севере — и бытие жиряков в извилистых ходах полукилометровой пещеры в горе Арипу на Тринидаде… Сопоставление ряда ягуар — оцелот — пума — тигровая кошка — тигр — леопард в Южной Америке и Азии. Каннибалы Асматского берега на западе Новой Гвинеи — и «белые» индейцы акурио в Суримане, живущие в условиях каменного века… И еще многое, многое другое. Поистине мне есть, что «перелистать» в томах памяти — факты, которые тщательно исследованы мною и подчас больше никем и которые я могу сопоставь лять, пользуясь подробнейшей кинодокументацией. А теперь вот, в 1977 году, я читаю первые страницы книги жизни, повествующей о животном мире Индии, первые страницы мира «Книги джунглей».

Правда, ничто не дается даром… Тропические болезни и несчастные случаи преследуют меня с нерегулярным постоянством; внезапного наводнения в Гайане было достаточно, чтобы сорвать программу съемок и погубить всю аппаратуру, что особенно больно ударяет по свободному художнику. Но это еще не самое худшее в оборотной стороне медали, хуже всего томительное чувство полного одиночества, которое иногда — нет, частенько — вонзает в душу свои клыки. Чувство полной забытости и ненужности рождается, стоит лишь углубиться в свой «зеленый рай» вдали от благоустроенного семейного быта в большом городе. Читатель, если у тебя есть родственники на судах в заграничном плавании или на какой-либо работе в дальних странах, не забывай писать им! Ничто не согревает так, как письма, и ничто не сверлит так, как их отсутствие, когда твои товарищи читают два, три, четыре письма, доставленные индийской лодкой по реке или миссионерским самолетом в «белое пятно» на карте Южной Америки.

Но что это я — прочь ядовитые мысли! Ведь прожил я как-то все эти годы… К тому же в «Книге джунглей» внезапно открылась новая страница. Из густых бамбуковых зарослей распространяется запах, который почует даже человек с очень слабым обонянием. Волны шороха и шелеста перемежаются полным безмолвием.

Я знаю, кто там, знаю еще до того, как сквозь бамбуковый частокол просачиваются черно-бурые создания. Дикие свиньи! Стадо средней величины, два с лишком десятка особей. Выбежали на песок пересохшего русла и, словно по команде, замерли на месте на несколько секунд. Потом опять, как по команде, слаженно двинулись вперед — и вновь остановились, втягивая воздух подвижными светлыми пятачками. Диву даешься, как они могут чуять какой-нибудь запах помимо собственного — он поднимается к моему махану таким густым облаком, что, кажется, впору увидеть его, как видишь дым…

Наконец подошли к воде. Первым делом вонзают рыло в окружающий его песок и вспахивают в поисках съестного, будто почвофрезой. Разумный маневр: в поверхностном слое копошится множество влаголюбивой живности, которая не замедлит уйти поглубже в землю, спасаясь от топающих копыт.

Кончив соревноваться в пахоте, свиньи идут к воде и шлепаются в мокрый песок, постанывая от блаженства. Лежа наполовину в воде, скребутся о песок косматыми боками и замирают, хорошенько вымазавшись в грязи. Предел наслаждения: сверху припекает солнце, снизу теплая вода прополаскивает жесткую щетину… Один здоровенный кабан уселся в лужу и медленно покачивается, растирая илом и песком изъеденные насекомыми окорока. До чего же зверски хорошо!

Через четверть часа стадо выстраивается и трусит вдоль песчано-каменистого проспекта, образованного сухим руслом. Внезапно, как это было и с оленями, кабаны вздрагивают. Одним рывком они одолевают двух-трехметровый береговой обрыв, но, пробежав метров двадцать, дружно останавливаются, прислушиваясь и принюхиваясь. Все понятно: ждут, как и я, появления тигра.

А у пруда снова тишь и покой; правда, вода заметно побурела после «свинского» плескания. Два ястребиных орла приземляются у водопоя и затевают легкую потасовку — внутривидовая агрессия, — прежде чем утолить жажду. Время от времени на пруд пикирует белогрудый зимородок, но с уловом плохо. И у меня опять появляется время, чтобы поразмыслить. В частности, над таким вопросом: разумно ли торчать над лесным прудом в Индии, прижимая к носу кинокамеру. Вместо того чтобы, скажем, преподавать в Стокгольмском университете или работать в Национальном музее? Продолжать исследование тонкостей стереоскопического зрения у птиц, особенно у сов. Вести «нормальный» образ жизни.

Когда я только начинал снимать, то словно окунулся в поток экстаза. Возможность воспроизводить кинокадрами и звуком то, чем восхищен и увлечен, то, что любишь, — не меньший источник энергии, чем стремление художника творить в глине, в камне, в красках. Прибавим к этому такой немаловажный фактор, как передача жизни и подлинного движения, которое статическое искусство способно воспроизводить лишь фрагментарно. Пусть даже это точные, великолепно схваченные моменты и ситуации, как на картинах Лильефорса. Передать изображением и звуком движение, действие, ход событий — такая работа на всех этапах, будь то в поле или в монтажерской, необычайно воодушевляет.

Очень скоро первоначальная страсть запечатлевать красоту ландшафтов и животного мира Швеции стала у меня сочетаться со стремлением обучать, направлять. Чем ближе общаешься с природой, тем сильнее любишь ее, проникаешься желанием оберегать ее и привлечь к этому делу других. Полагаю — надеюсь! — что это аксиома.

Сколько случаев отвратительного, бездумного равнодушия довелось мне наблюдать на севере и на юге, на западе и на востоке, повсеместно, где наш «господствующий» вид злоупотреблял своей властью над окружающей его флорой и фауной! Бездумье, душевная слепота, наплевательство — шаги на пути к жестокой страсти уничтожать и разрушать, получая от этого радость. Надо противоборствовать любым — малым и большим — шагам такого рода. Немалую пользу может принести достоверный, но — внимание! — в меру апеллирующий к чувствам фильм. Увидев действительность, ближе познакомившись с животными — естественно, через посредника, — зритель проникнется столь необходимым чувством уважения к чужой жизни; особенно важно это для молодых, которые смогут взглянуть на животный мир под более разумным, не таким эгоцентрическим, вернее, антропоцентрическим углом зрения, какой был присущ прежним поколениям. Воздействовать в этом духе на широкую публику через такое сильное средство информации, как телевидение, — моя первейшая цель, придающая работе оттенок того, что в старину обозначалось словом «призвание».

Ноу кинолент есть и еще одно важное качество. Чисто документальное. В моих глазах тщательно снятый фильм равен фундаментальному исследованию. Мало кто из современных зоологов в состоянии документировать 16-миллиметровым цветным звуковым фильмом свои исследования жизненного цикла того или иного вида фауны или экологии определенного региона. Фильм же такого рода — документ, который может досконально изучать как исследователь, так и будущие поколения. Никакие словесные описания, неизбежно отражающие точку зрения самого исследователя, не способны дать такую предметную картину происходившего, как фильм. В наши дни исследователю после выдержанного в старом, испытанном стиле доклада представляется возможность для иллюстрации своих положений и выводов показать разве что несколько эпизодов на 8-миллиметровой неозвученной пленке. На большее нет ни времени, ни денег. Я благодарен судьбе за возможность использовать профессиональные ресурсы для показа жизненного цикла таких видов фауны, на какие обычно ни одна коммерческая телекомпания не выделяет средств. И покуда такая возможность есть, я буду и впредь следовать по этому пути, пусть даже он вымощен множеством камней преткновения как в личном, так и в чисто экономическом смысле. И пусть, как уже говорилось, ни одна страховая компания не желает страховать жизнь Тарзана…

Кстати, о Тарзане: сейчас на опушке то и дело громко шуршат листья и мне видны качающиеся ветки. Это серебристо-серые лангуры направляются к водопою. Они тоже соблюдают предельную осторожность. Вижу, как дружно они поворачивают голову в одну и ту же сторону. Тигра нет, иначе весь лес огласили бы хриплые предупредительные крики обезьян, но похоже, что именно в той стороне они видели его несколько дней назад.

Крупный самец-предводитель первым спускается к пруду, долго озирается по сторонам, затем наклоняется и пьет. Дав ему утолить жажду, подходят остальные. Предводитель встречает их сердитым пощелкиванием зубами, но милостиво дозволяет пить его воду. Обезьяны напоминают людей — или наоборот?

Некоторых самок сопровождают малыши, очень похожие на человеческих — большие головы, тоненькие конечности. Движения отрывистые и плохо координированные, словно у механических игрушек. Внезапные прыжки вокруг мамаши, в которой для них сосредоточена вся жизнь. Та без восторга смотрит на возню детеныша и решительно берет его на руки, когда ей надоедает это зрелище. И охотно уступает отпрыска другой самке, которая подходит, чтобы осторожно взять его себе. У лангуров бывает трудно определить, кто же на самом деле мамаша, инстинкт заботы о потомстве одинаково силен у всех, и ответственность за детеныша делят несколько самок. В этом тоже есть что-то человеческое…

Детеныши постарше затеяли игру, разительно похожую на нашу «хозяин горы». Один взбирается на травянистый бугор возле пруда, другой его сталкивает. Третий сгоняет второго, и вот уже покатились кубарем по траве. Два, три, иногда четыре малыша носятся вверх-вниз по склону бугра. Веселью нет предела! Похоже, что все забыли про тигра. О моем присутствии на махане никто не подозревает. Доходит до того, что один взрослый лангур в каких-нибудь трех-четырех метрах от меня быстро и ловко ворошит листву, отбирая самые зеленые листья для своей непрерывной трапезы.

Вот еще и замбар приближается к пруду. Ступает бесшумно, весь напряжение, весь внимание, то и дело отскакивает назад, прежде чем отваживается утолить жажду.

Появился стройный мунтжак на тоненьких ножках-палочках. Можно подумать, что у него психическое расстройство; более нервного существа не сыщется во всем лесу. А подойдя к пруду, он, на удивление мне, преспокойно прыгает в воду и принимает ванну. Однако стоит захрустеть гальке под ногами идущих к водопою аксисов, как мунтжак в панике выскакивает на берег и исчезает в зарослях.

Тигр… Все копытные, составляющие его добычу, постоянно готовы к тому, что он может подстерегать их у водопоя. Правда, я тигра так и не дождался — на сей раз. Но несколько суток сосредоточенного наблюдения даровали мне, как и прежде в подобных случаях, ощущение предельной близости, я бы даже сказал, слияния с окружением, насколько это вообще доступно человеку. Постоянно вслушиваться, стремиться видеть все вокруг, ловить запахи, толковать сочетания признаков и присущие различным видам сигналы, красноречивые для всякого, кто способен их распознать, — все это входит составной частью в дневное и ночное бытие самих животных. Мы сегодня чересчур далеки от этого мира? и если бы всем нам когда-нибудь удалось возродить былую близость, наверно, наши старания защитить и сохранить эти сложные единства стали бы несравненно эффективнее. Когда тебя объемлет поток жизни и непрерывных жизненных процессов, ты чувствуешь себя таким маленьким и смиренным, каким и следует быть человеку перед лицом изумительной радиации солнечной энергии, которая за миллиарды лет воплотилась в различных организмах — животных, людях, растениях. Право же, с космической точки зрения нет ничего трагикомичнее властного и надменного эгоцентрического шествия человека навстречу собственной гибели… 40 тысяч лет его существования на планете — всего лишь роковая секунда в истории Земли и коротенький звук в просторах Вселенной.

А все-таки удивительно, как это тигры в этом году ухитрялись не попадаться мне на глаза в тех самых местах, где позднее я видел их столько раз. Не иначе, год выдался неурожайный. Ни у одной из многочисленных тигриц Канхи не было маленьких тигрят, а будь они — наверно, мои дела пошли бы лучше.

В конце мая нам пришлось уезжать. Еще в январе у меня открылась старая язва на подошве. Я-то думал, что она давным-давно зажила, но сказалось заражение «госпитальной болезнью» — резистентными стафилококками, да и частые прыжки со слоновьей спины на землю в Казиранге и Канхе тоже не способствовали излечению. При температуре воздуха 40–45 в далеко не антисептических условиях старая язва начала мне сильно досаждать, а тут к ней добавились еще две — по одной на каждой ступне. Я попросту не мог ходить. Мы отправились через Шри-Ланку в Швецию, где я два месяца сражался с «госпитальной болезнью», пока язвы вдруг не зажили. (В виде эксперимента я затолкал в глубокую семимесячную рану куски сырой папайи, и за какую-нибудь неделю она затянулась.)

Возвращение в Швецию означало конец одного рабочего этапа. Огромное количество пленки требовало просмотра и редактирования, и я смог отобрать немало пригодных для дела кадров, в частности превосходный материал по носорогам. Что же до тигра, то получилось, что не я перехитрил его, а он меня. Естественно, это меня порядком раздражало. Ничего, говорил я себе, впереди еще не один раунд…