Глава 16 Публикуйте – и убирайтесь к черту[7]

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 16

Публикуйте – и убирайтесь к черту[7]

Ученый не должен иметь ни желаний, ни привязанностей, – только сердце из камня.

Чарлз Дарвин

Перемирие с нашими конкурентами оказалось недолгим. Мы хотели опубликовать подробности проделанной работы, чтобы продемонстрировать нашим коллегам и критикам расшифрованный геном человека во всей его красе. И самое главное – впервые рассмотрев «руководство по эксплуатации человека», представить миру результат нашего анализа этого «документа». И все это мы планировали сделать в престижном журнале Science.

Но теперь противоречия стали столь глубокими, что об этом можно было только мечтать. Уже через несколько недель после того знаменательного дня в Белом доме, руководство государственной программы начало активную закулисную борьбу против публикации нашей статьи. Появилась серия провокационных писем. Одно из них, направленное в Science, гласило: «Приняв под видом научной статьи оплаченное рекламное объявление, вы понизили уровень знаменитого журнала до уровня воскресного газетного приложения»{199}. В среде исследователей генома циркулировало электронное письмо с призывом бойкотировать Science.

Я был уверен, что все это – месть, направленная против Celera и меня лично за то, что мы похитили приз, на который претендовали другие. Но это давление на мою команду было в действительности довольно мягким, а настоящее зло исходило от наших инвесторов, вложивших миллионы долларов и справедливо рассчитывавших, что использование данных конкурентами Celera не повредит их бизнесу.

С редактором журнала Science Доном Кеннеди и его сотрудниками мы работали над наилучшим вариантом текстов, которые бы позволили ученым получить свободный, открытый и неограниченный доступ к полученным Celera результатам, ограничивая, в то же время, возможность использовать наши данные коммерческими компаниями. Но мои критики стремились вообще блокировать наши публикации. К моему изумлению, они заявляли, что если наши конкуренты не смогут использовать наши результаты, то и научное сообщество тоже не будет иметь такую возможность. Меня позабавило, что эту «вывернутую наизнанку» философию поддержал Фрэнсис Коллинз – тот самый, который придумал трогательную «народную песенку» про то, что геном принадлежит всем на свете.

Дон Кеннеди подробно информировал меня обо всех критических замечаниях. Ирония заключалась в том, что человеком, осуществлявшим массированное лоббирование, был Эрик Ландер, или, как его прозвали мои сотрудники, Эрик Сландер[8]. Из своего опыта по организации компаний и консультировании биотехнологических фирм он несомненно знал, что Celera не может позволить другим компаниям бесплатно использовать свои результаты и тем самым подорвать ее собственный вполне процветающий бизнес по созданию базы данных. Тем не менее в ноябре 2000 года Ландер убедил Вармуса и других подписать письмо Кеннеди, требуя не публиковать статью Celera. Дон Кеннеди стойко оборонялся, а Ландер и Коллинз за кулисами делали все, чтобы блокировать выход статьи. Тем временем мы с Доном получили поддержку от президента Национальной академии наук Брюса Альбертса, нобелевского лауреата Дэвида Балтимора и президента Калтеха в Пасадене.

В качестве последней уловки Ландер и Коллинз пригрозили, что если Кеннеди не откажется печатать нашу статью, они не будут публиковать в Science свою статью по геному, а вместо этого передадут ее журналу Nature. Возможно, они забыли, как в 1994 году Уотсон пытался заблокировать мою статью в Nature о каталоге генома человека, пригрозив, что ни один исследователь генома в Соединенных Штатах никогда больше не будет публиковаться в этом журнале.

Наконец мы достигли соглашения с Доном Кеннеди и журналом Science о предоставлении любому ученому полной копии DVD с результатами секвенирования, а также доступа к бесплатному веб-сайту, где все желающие смогут проводить в геноме человека широкий поиск совпадающих последовательностей. Кроме того, Celera обязалась обеспечить подписку академическим учреждениям и биотехнологическим и фармакологическим компаниям и предоставить данные обо всех расшифрованных геномах (включая геном мыши), а также вычислительные мощности для проведения исчерпывающего анализа геномов.

К январю 2002 года база данных Celera приносила более 150 миллионов долларов дохода ежегодно, сделав этот бизнес рентабельным меньше чем через три года. Подписчиками стали большинство крупных университетов и академических учреждений разных стран, от Калифорнийского университета до Гарварда и Каролинского института в Стокгольме, и даже НИЗ! Научный мир вовсю использовал наши результаты секвенирования (за исключением, разумеется, Wellcome Trust, который не разрешил подписку получателям своих грантов), а Коллинз, Ландер и Салстон настойчиво повторяли, что результаты Celera недоступны.

Пока новые битвы продолжали бушевать, моя команда круглые сутки трудилась над анализом последовательностей генома человека. Работу возглавляли Марк Адамс, Джин Майерс, Ричард Мьюрал, Грейнджер Саттон, Хэм Смит, Марк Янделл, Роберт Холт и я. Статья в Science претерпела более ста редакций, но в результате получился исчерпывающий обзор генома и его генов. Все мы понимали, что история будет судить о нас по качеству этой работы, то есть по качеству нашего анализа и по тому, что этот анализ говорит о природе человека. Я хотел, чтобы исследование полученных данных было выполнено скрупулезно и представлено с максимальной достоверностью.

Наша статья вышла 16 февраля 2001 года. Это была очень необычная работа: 283 автора, 47 страниц (в десять раз больше, чем в обычной статье), а еще она включала цветную складную карту генома длиной полтора метра и сообщала читателям об огромном количестве дополнительных данных на веб-сайте Science{200}. Самым удивительным было небольшое количество обнаруженных нами генов. Компании Incyte и HGS утверждали, что с помощью моего метода EST они выделили и запатентовали 200 тысяч генов человека. Временами они говорили, что существует более 300 тысяч генов человека. Несколькими годами ранее я опубликовал статью, где указал, что число генов значительно меньше, где-то 50–80 тысяч. В действительности оказалось, что их самое большее 26 тысяч.

Вывод о большем количестве генов (50–80 тысяч) мы сделали, предположив, что гены распределяются в геноме равномерно, но мы ошиблись. В действительности в геноме оказались области (мы назвали их «пустынями»), которые содержали миллионы нуклеотидов генетического кода, но очень мало генов, если они вообще там были, как, например, на хромосомах 13, 18 и X-хромосоме. В отличие от этих областей, другие участки или хромосомы, например хромосома 19, были плотно «укомплектованы» генами. Для меня такое распределение генов было поразительным и тут же вызвало вопрос, что это означает с точки зрения эволюции человека. Возможные ответы подсказывало сравнение с геномом дрозофилы.

У нас, людей, и у дрозофилы имеется много одинаковых генов, а гены, которые не являются таковыми, дают массу сведений о 600 миллионов лет эволюции – у нас ведь общие предки. Именно эти гены сделали нас уникальными существами. Это огромное число генов, присущее только человеку, связано с приобретенным иммунитетом, внутриклеточной и межклеточной сигнализацией, а более всего – с формированием центральной нервной системы. Увеличение количества генов происходило преимущественно в тех областях, где они расположены плотно, в основном за счет дуплицирования генов данной категории. Например, гены, связанные с межклеточным взаимодействием, воспроизводятся снова и снова, могут мутировать и включать новые функции. Пустынные области чаще связаны с более древними функциями нашего кода, с самим процессом поддержания жизни.

Никогда я не был так счастлив, как после публикации нашей статьи в Science. Такого глубокого удовлетворения я раньше не испытывал. Несмотря на склоки, всякую ерунду и разные неважные мелочи, несмотря на постоянные сетования, что наше дело безнадежно, невозможно и невыполнимо, мы победили! Я расшифровал геном человека не за 15 лет, а за 9 месяцев, я «творил историю» вместе с лучшими учеными, когда-либо собравшимся поработать вместе в одной команде!

Когда стало ясно, что наша статья появится в Science, как и планировалось, руководство государственной программы выполнило свою угрозу бойкотировать журнал и опубликовало свои результаты в британском Nature. Меня это вполне устраивало. Правда, некоторые сотрудники Science по сей день переживают, что Ландер и Коллинз продолжают публиковать работы по геному только в Nature.

К сожалению, мои конкуренты не оставляли попыток подорвать репутацию Celera. Их следующим «залпом» была статья в журнале PNAS, в которой они утверждали, что результаты нашего секвенирования ни в чем не превосходят результаты государственного «Генома человека», на которых наша работа, по их утверждению, основана{201}. Салстон заявлял, что вопреки нашим утверждениям, метод дробовика не сработал при расшифровке генома человека – и это несмотря на то, что Ричард Дурбин из Института Сенгера признал, что результаты Celera «в некотором отношении лучше наших»{202}. Ландер даже назвал наши данные «полным провалом»{203} и «геномным салатом»{204}. Для опровержения наших результатов они использовали математические доводы, хотя и сами не верили, что это всерьез может повредить нашей работе. Более других был задет, возмущен и оскорблен Джин Майерс. Хотя мы и думали обратиться в суд, но все же решили, что лучше ответить на эти нападки качественными публикациями в научных журналах. Я хорошо помнил слова своего учителя Ната Каплана: «Истину не скроешь».

А тем временем в Сан-Франциско должна была состояться ежегодная Конференция американской ассоциации по развитию науки (AAAS). Поскольку AAAS – издатель журнала Science, было вполне естественным обнародовать статью именно там. И тогда же группа ученых, финансируемых государством, опубликовала свою статью в Nature. Коллинза и меня пригласили сделать на конференции доклады. Нам обоим аплодировали стоя. После выступления меня окружили толпы поклонников и желающих получить мой автограф.

В тот вечер Celera устроила праздничный ужин в санфранцисском Центре дизайна. Подавали устрицы, икру и охлажденную водку. На этот раз Майк Ханкапиллер тоже принял участие в банкете; прием в Белом доме ему пришлось пропустить – он тогда заболел ветрянкой. Та вечеринка – пожалуй, самая приятная в моей жизни, хотя она и была омрачена отсутствием Клэр, которая, якобы, слишком устала и не приехала в Калифорнию. Я танцевал с несколькими дамами, больше всего с Хизер. Она никогда не сомневалась во мне и продолжала верить в меня, несмотря на все баталии последних лет.

Вслед за расшифровкой генома человека мы приступили к секвенированию генома мыши. Когда я предлагал исследователям из государственной программы заняться геномом мыши, пока я секвенирую геном человека, это вызвало бурю возмущения, хотя моя идея была вполне рациональной. Расшифровка генома мыши, занявшая всего шесть месяцев, дала Celera большие преимущества в работе по сравнительному изучению геномов{205}. На этот раз из-за отсутствия иных данных по геному мыши мы использовали только собственные данные секвенирования методом дробовика. Не загрязняя наш геном менее качественными результатами, мы получили значительно лучший результат сборки, чем в случае генома человека. Сравнение геномов мыши и человека впервые показало, что у всех млекопитающих 90 % генов являются общими и располагаются они на хромосомах в основном в одинаковом порядке.

Все это однозначно доказывало эволюционное родство на генетическом уровне. Получив гранты от НИЗ, мы перешли к секвенированию геномов крысы и комара Anopheles, переносчика возбудителя малярии.

К этому времени в Celera были разработаны новые программы, в том числе для выяснения функций генов и поиска вакцины против рака. Я также приобрел фармацевтическую компанию в Саут-Сан-Франциско, занимающуюся малыми молекулами, и работал с Майком Ханкапиллером над созданием компании Celera Diagnostics. Я чувствовал, что развиваю Celera в правильном направлении, от простого прочтения генома к использованию его для разработки новых тестов и методов лечения.

Вскоре наша работа получила признание мирового научного сообщества. Сначала я отправился в Саудовскую Аравию получать Международную премию имени короля Фейсала (вместе с известным энтомологом, биологом и писателем Эдвардом Уилсоном), затем в Вену, где мне вручил Международную премию в области здравоохранения бывший президент Советского Союза Михаил Горбачев. Мне присвоили множество почетных степеней лучшие университеты мира, я получил премию Пауля Эрлиха и Людвига Дармштедтера, высшую научную награду Германии. Япония дала мне премию Такэда, Канада – премию Гарднеровского фонда. Однако политика вторглась и сюда. Поддерживаемые государством ученые попытались воспрепятствовать нам в получении Гарднеровской премии, возражали, чтобы мне присудили премию Эрлиха одному и были против того, чтобы Американское общество генетики человека представило меня к награде за «исследования, которые нигде не были опубликованы и результаты которых никто не видел»{206}.

К этому времени моя команда была совершенно измучена. Джин, Марк, Хэм и я понимали, что достигли такой вершины, какую редко кому удается покорить за всю свою жизнь, и повторить подобный успех практически невозможно. Джин и Марк начали поиски новых проектов. Я стал задумываться о возвращении в TIGR и о других направлениях научных исследований. Я бы остался в Celera, если бы компания была независимой, но мне становилось все яснее и яснее: я не могу и не хочу продолжать работать с Тони Уайтом.

Однако в ход нашей жизни вмешалась трагедия.

11 сентября 2001 года, прочитав накануне лекцию в Сан-Франциско, я направлялся в аэропорт. В этот момент весь мир узнал о самолете, врезавшемся в одну из башен Всемирного торгового центра. Как и все, я с ужасом наблюдал, как второй самолет пронзил вторую башню. Тогда казалось, что такие атаки возможны по всей стране, и я решил ехать в Мильбрэ, где жили моя мать и отчим. Я остановился в отеле «Хайятт» и застрял там на несколько дней.

По мере того, как становились известными масштабы трагедии, у меня, как и у каждого американца, возникло желание хоть чем-то помочь своей стране. Понимая, что тысячи людей погибли в аду пожара и при обрушении башен, я решил, что лаборатории Celera могут быть использованы для идентификации жертв по ДНК. Выполнять такую работу в обычных лабораториях трудно. Учитывая состояние останков, целесообразнее всего было исследовать митохондриальную ДНК. Я позвонил Майку Ханкапиллеру, поскольку знал, что ABI производит наборы для секвенирования при судебных разбирательствах, широко используемые криминалистами. Майк предложил позвонить Тони Уайту, и Тони поддержал нас, дав добро.

Я уже встречался с руководителем нью-йоркской судебно-медицинской лаборатории Робертом Шейлером несколько месяцев назад, после своей лекции в Музее естественной истории. И вот теперь я рассказал ему о своих планах. В то время все авиаперелеты были прекращены, но, используя корпоративный самолет Тони Уайта и получив специальное разрешение, я отправился в Нью-Йорк вместе с Рондой Роби, заведующей в ABI судебно-медицинским отделом. Наш самолет был первым невоенным воздушным судном, получившим разрешение лететь через всю страну, и, чтобы нас не сбили, каждые 30 минут мы сообщали о наших перемещениях в Командование воздушно-космической обороны Северной Америки (NORAD).

При посадке в Нью-Йорке нас с Рондой встретили представители полиции штата и обеспечили сопровождение до центра города. В отделе расследований царил настоящий хаос, атмосфера была крайне напряженной. Мы увиделись с Бобом и с руководителем нью-йоркского судебно-медицинского отдела и выяснили, что нужно сделать, чтобы Celera получила сертификат лаборатории судебной экспертизы. Нас спросили, не хотим ли мы попасть на место теракта. Я сказал, что хочу, – в частности потому, что офис моего брата находился на третьем этаже первой башни (я с облегчением узнал, что никто из его сотрудников не пострадал). Когда Ронда и я, вместе с заведующим криминалистической лабораторией полиции штата, вышли из полицейской машины, я был потрясен увиденным, запахом места трагедии и его размерами. В судебно-медицинских палатках нам показали найденные останки жертв. Сердце. Части тела. Мелкие кости, другие фрагменты. В целом предстояло идентифицировать примерно 20 тысяч индивидуальных образцов. Вид останков и запахи перенесли меня во Вьетнам, во времена наступления Тет, когда надо было решать, кому из тяжело раненых я должен помочь выжить, а кого оставить умирать. Но в этих палатках спасать было не кого…

Вернувшись в Celera, мы поняли: для получения сертификата лаборатории судебной экспертизы придется пройти довольно долгий путь. Ронда и Ю-Ху Роджерс (сейчас он глава Института Крейга Вентера по секвенированию генома) создали группу, которую мы назвали «Командой парящих орлов». Все работали с невероятным напряжением, чтобы получить необходимые документы от ФБР и администрации штата Нью-Йорк. Однако время шло, первоначальный энтузиазм Тони Уайта улетучился, и он стал настаивать на возвращении к коммерческим исследованиям. Под давлением ABI Celera была вынуждена прекратить всю подготовительную работу. Ронду отозвали в Фостер-Сити. Я был разочарован и растерян – ведь я дал слово Бобу Шейлеру, что в этой страшной трагедии мы будем приносить пользу, помогать, а не зарабатывать.

Напряженные отношения между мной и Уайтом накалились до предела на встрече с инвесторами в Сан-Франциско. Я произнес стандартную деловую речь в довольно бессвязной форме – мне редко разрешали говорить по существу. Когда начались вопросы, Тони и начальник финансового отдела Applera встали по обе стороны от меня, подобно двум послушным кэгэбэшникам из бывшего Советского Союза. Сразу после совещания я уехал, взяв с собой Хизер, прилетевшую вместе со мной на эту встречу. Я решил прокатиться на машине и показать ей одно из моих любимых мест. Это было нечто вроде подведения итогов моей жизни, долгого пути из Милбрэ в Celera. Я поехал в Президио, туда, где был похоронен мой отец. Мы бродили среди старых развалин на месте орудийных окопов для защиты города. В школьные годы мне очень нравилось бывать здесь. Потом мы отправились в Саусалито, куда я ходил под парусом и где проводил уикенды. Там мы поужинали с Дином Орнишем, славным парнем, с которым встречались на приемах у президента Клинтона. Дин разработал диету с низким содержанием жиров в сочетании с определенным образом жизни и медитацией, как средство снижения риска сердечных заболеваний, и теперь пытался сделать нечто такое же для снижения риска заболевания раком. Сидевшие с нами за столом люди из его группы поддержки больных раком простаты были совсем не похожи на Тони Уайта и Эрика Ландера и им подобным. Они вдохновляли! Поздно вечером, по дороге в город, я понял, что мне теперь нужно делать.

У меня никогда не получалось держать язык за зубами, поэтому я поделился с двумя членами совета директоров Applera, что собираюсь уходить, но так, чтобы не причинить вреда Celera (иными словами, не навредить друзьям и коллегам). Я очень хотел уйти благородно. Однако мне следовало догадаться, что когда дело касается Тони Уайта, сведение счетов неизбежно. При разрыве отношений всегда становится ясно, в чьих руках власть и кто контролирует ситуацию. В январе 2002 года совет директоров компании Applera провел заседание прямо рядом с моим кабинетом. Среди присутствующих был Майк Ханкапиллер, человек, с которого началась эта глава моей жизни, и президент компании Celera Diagnostics Кэти Ордоньез, пришедшая в компанию из Hoffmann – La Roche. В 16 часов руководство компании прислало ко мне адвоката Билла Соуча: итак, я был уволен.

Оставалось всего несколько дней до того, как я мог получить четвертую часть (775 тысяч долларов) моих биржевых опционов. Теперь я все это терял. На продажу моих акций мне дали тридцать дней. У Соуча было заготовлено два заявления для прессы, один на случай моего согласия, другой – если я его не дам. 22 января читатели прочли первый вариант. Итак, корпорация Applera объявляла о моем уходе с поста директора Celera Genomics Group. Тони Уайт, временно занявший эту должность, поздравлял меня с «невероятными достижениями», и сообщал, что в настоящее время компания переходит к разработке новых лекарств: «Совет директоров нашей компании, Крейг и я – все согласны, что на данный момент наилучшим решением в интересах Celera будет уступить место новым высокоэффективным руководителям, более опытным в фармацевтических исследованиях и развитии производства». Далее из того же заявления я узнал, что «благодаря этому решению, Celera получит наилучшие возможности и впредь делать историю». Я уходил из компании, завершив секвенирование геномов дрозофилы, человека, мыши, крысы и комара, создав прибыльную профессиональную базу данных, систему протеомного анализа и оставив в казне Celera миллиард наличными.

Даже когда вы знаете, что конец близок, практически невозможно к нему подготовиться. Да, я хотел уйти из Celera, – но хотел иметь время, чтобы попрощаться и поблагодарить свою команду за их невероятную целеустремленность и личный интерес каждого к нашей работе. Они выложились на 110 %. Вместо этого мне пришлось тотчас же собирать свои пожитки. Мой талисман – высушенная кожа морской змеи – никогда не подводил меня, но сейчас я быстро упаковал его вместе с копиями своих статей и разными «вентеровскими» сувенирами. Обратно меня не впустят. Не дадут попрощаться со своими ведущими сотрудниками, ни с кем из более тысячи человек, которых я принял на работу. Линн Холанд, мой личный помощник с первых дней работы в TIGR, и Кристина Вуд, еще один член моей офисной команды, – обе были в слезах.

В тот вечер меня пригласили в качестве почетного гостя в Экономический клуб в Вашингтоне, где я должен был выступить с важной речью. Я пошел домой переодеться в смокинг и позвонил Клэр, но она была так подавлена последними событиями, что не могла даже говорить со мной. В клубе я произнес импровизированную речь – Хизер до сих пор считает ее моим лучшим выступлением. На следующий день я начал осознавать, что произошло. Клэр была очень расстроена, понимая, что я хочу, как и было запланировано, вернуться в TIGR. А она тогда больше всего на свете хотела остаться его директором. Я тоже испытывал острое чувство потери, потому что только теперь понял, как важна была для меня моя команда, с которой мы вместе с таким трудом создавали Celera.

Депрессия

Нападки и неудачи, которые я переживал годами, для многих обернулись бы глубокой депрессией. Не могу сказать, что временами я не бывал в пониженном тонусе, но мне везло: в большинстве случаев я избежал клинической депрессии. Какую роль в этом сыграли мои гены? Группа ученых под руководством Кэй Вильгельм из Клиники Св. Винсента в Сиднее и Университета Нового Южного Уэльса в Австралии обнаружили, что депрессия значительно чаще развивается у тех, кто унаследовал от обоих родителей на хромосоме 17 короткую версию гена 5-HTTLPR, регулирующего перенос серотонина.

Различие в длине гена касается той его части (называемой «активацией последовательности»), которая контролирует количество образующегося белка. В результате при наличии короткой версии примерно пятая часть популяции синтезирует меньше белка, отвечающего за перенос серотонина в мозге. Серотонин играет ключевую роль в регуляции настроения, ощущения боли, аппетита, сна и реагирует на антидепрессант прозак. У таких людей, если они переживают три или более остронегативных события на протяжении пяти лет, шанс развития клинической депрессии составляет 80 %. Это исследование является еще одним подтверждением несостоятельности упрощенного генетического детерминизма: химические процессы в мозге зависят не только от генов, но и от состояния окружающей среды, биологических и социальных аспектов.

Это исследование также показало, что у людей с длинной версией гена, которая дает «генетическую устойчивость» к депрессии, только в 30 % случаев при тех же обстоятельствах развивается психическое заболевание. Остальная часть популяции – примерно половина всех людей – представляет собой смесь двух генотипов. Во многих других исследованиях укороченный вариант гена связывается с состоянием тревожности, вызванной личными особенностями данного человека, в том числе стремлением избежать различных опасностей и повышенной склонностью к запрещенным наркотикам. На мое счастье, у меня имеются обе копии в длинном варианте и достаточное количество серотонина.

Вместе с моим другом и советчиком Дэйвом Кирнаном я работал с юристами Applera над заключительным договором. Если в течение года я буду воздерживаться от какой-либо критики Тони Уайта, не буду делать порочащих его замечаний и вмешиваться в дела его сотрудников, к концу этого срока они отдадут мне остальную часть моих акций. Марк Адамс был в начале этого списка – он должен был остаться в компании. Но нам удалось изменить условия договора так, что Хэм, Хизер, Линн и Крис при желании могли уйти вместе со мной. Как только мы согласовали эти условия, я перестал думать о прошлом и переключился на будущее.

В течение суток некоторые из моих ближайших коллег в Celera не отвечали на мои звонки, зато другие дали ясно понять, что как только я где-нибудь устроюсь, при возможности они последуют за мной. Моя команда и ближайшие помощники хотели уволиться немедленно, но я уговорил их остаться. Я думаю, тяжелее всего это было для Линн, Криса и Хизер, потому что после моего ухода им пришлось иметь дело с Тони Уайтом, с самодовольным видом расхаживавшим по моему кабинету. Мой уход наделал много шума в прессе, но по условиям нашего соглашения я воздерживался от комментариев. В апреле мое место заняла Кэти Ордоньез, и 132 сотрудника – почти 16 % штата Celera – были уволены.

Уход из Celera оказался для меня столь болезненным, что, по словам корреспондента Forbes, однажды я даже сболтнул: «У меня столько же шансов покончить с собой, сколько умереть от какой-нибудь болезни»{207}. Даже если я и сказал так (сам я точно не помню), это скорее похоже на эффектно брошенную фразу после изрядно выпитого на вечеринке. Когда жизнь становилась особенно невыносимой, у меня был простой и эффективный способ перестать себя жалеть: стоило только вспомнить, какой потрясающей жизни, каких невероятных удовольствий и увлекательных занятий наукой я лишился бы, если б утонул тогда во Вьетнаме.

Я искал утешения в том, что всегда поднимало мне настроение: взял свою яхту и отправился в плавание по бирюзовым волнам на остров Сен-Бартелеми, шикарный маленький кусочек Франции в Карибском море. Всегда, когда я старался разобраться в собственной жизни и мне нужно было решить какие-то научные проблемы, я с надеждой смотрел в открытое море, казавшееся мне настоящим раем. Уходя под парусами подальше от суши, от мобильных телефонов и телевизора, я находил покой и время, чтобы все обдумать и восстановиться.

Каждый серьезный поворот в моей жизни сопровождался новыми морскими приключениями. Чтобы не свихнуться во Вьетнаме, я ходил под парусом на 19-футовой яхте вокруг Обезьяньих гор и на несколько миль вверх вдоль берега вблизи Дананга. Когда я писал свою докторскую диссертацию, я прошел сотни миль на маленькой открытой лодке от острова Каталина до Мексики. Когда я экспериментировал с автоматизированным секвенированием, я совершил самое большое в своей жизни путешествие под парусом – на яхте «Сириус», в волнах Бермудского треугольника. Начиная секвенирование генома человека, я пересек Атлантический океан на другой, 80-футовой яхте «Чародей», которую продал, сосредоточившись на этой экстраординарной задаче. И на сей раз, покинув Celera, я опять бороздил океан уже на новой яхте, опять готовый к новым научным свершениям.

Впервые я обратил на нее внимание, когда увидел объявление в журнале. Это была шхуна длиной 95 футов, построенная всего два года назад, почти новая. Спроектировал ее Герман Фрерз, тот же дизайнер, который создал мою предыдущую яхту «Чародей». Построена она была в Окленде и находилась в Новой Зеландии. Фрерз сообщил мне, что это «родная сестра» моей предыдущей яхты, почти такая же, как та, только корпус у нее больше, и она может достигать большей скорости. Я полетел в Новую Зеландию и прошел на ней из Окленда к вулканическим островам в заливе Хаураки. Я сразу влюбился в эту яхту и решил ее купить. Времени, чтобы плыть на ней домой, не было, и я организовал ее транспортировку грузовым пароходом во Флориду. Яхта прибыла в декабре 2000 года, и я получал громадное удовольствие, когда ходил на ней летом вблизи Кейп-Кода и берегов штата Мэн, а зимой в теплых водах Карибского моря.

В январе 2002 года я плыл под парусом в бирюзовых волнах Карибского моря и размышлял о том, чем заняться после секвенирования генома человека. Я так много энергии и души вложил в Celera, что даже подумать о том, чтобы снова начать жизнь практически с нуля, было далеко не просто. Раньше я всегда рассчитывал, что могу вернуться в TIGR, но после того, как я ушел оттуда, чтобы создать Celera, у Клэр и остальных возникла такая обида и ощущение несправедливости, что этот вариант отпал.

Я мог бы уйти из науки, лежать на берегу моря или ходить под парусом до самой смерти, но это напомнило мне одного пациента во Вьетнаме, который отчаялся и умер оттого, что ему стало слишком тяжело и больно жить. Я еще не сдался. Всю свою жизнь я был мечтателем и созидателем, и время остановиться еще не пришло. И я решил, что буду двигаться вперед, стараясь заняться чем-то новым, даже более значительным и важным, чем секвенирование генома человека.

Я сохранил бо?льшую часть своих акций Celera, но после объявления о моем уходе их стоимость упала до рекордно низкого уровня и я не смог их продать. Но мне повезло, у меня оставалось достаточно денег, чтобы обеспечить свои потребности. Я вложил 50 % акций Celera в мой фонд, который мог продавать их, когда их стоимость возрастала, в результате у меня теперь было более 150 миллионов долларов на будущие научные разработки. Именно мысли о науке, об идеях, на которые у меня раньше не было времени, постепенно вывели меня из депрессии. Нужно сделать так, чтобы результаты расшифровки генома принесли бо?льшую пользу больным людям. А еще подумать о приложении геномики к решению проблем окружающей среды. Или использовать секвенирование для изучении морской воды или городского воздуха. В мире оставалось еще так много неизведанного! И в конце концов я мог бы попытаться синтезировать саму живую материю!

Я решил начать новый исследовательский проект с нуля, как делал это раньше. Хизер, Линн и Крис заверили меня, что уйдут из Celera, как только я их позову. Я чувствовал себя бодрым, обновленным и готовым к новым свершениям.

За пределами генома

Сегодня мы начинаем понимать, что некоторые факторы генетики лежат за пределами кода нашей ДНК. Жизнь моих дедушки и бабушки, воздух, которым они дышали, пища, которую они ели, стрессы, которые они испытывали, – все это может влиять на меня, хотя напрямую я никогда не испытывал этих воздействий. Это эффект «трансгенерации», который наблюдался, например, при изучении отдаленной местности в Северной Швеции. При изучении подробных записей актов гражданского состояния в местечке Оверкаликс, где тщательно фиксировались даты рождения и смерти жителей, а также подробные данные о величине урожая, было обнаружено, что те, чьи дедушки и бабушки со стороны отца в возрасте от 9 до 12 лет недоедали, имели, по-видимому, бо?льшую продолжительность жизни. Результат зависел от пола: диета дедушек была связана с длительностью жизни внуков, а диета бабушек влияла только на внучек. Возможно, причина тому – «эпигенетический» механизм, который скорее влияет на включение или выключение генов в следующих поколениях, чем на мутации или изменения в самих генах. В настоящее время проект «Эпигеном человека» находится в стадии разработки{208}. Его цель – понять, как генетический код работает в организме человека.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.