Глава 7 Любовь – наркотик?

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 7

Любовь – наркотик?

Привязанность двух людей бывает сильной и захватывающей, однако химическая природа того клея, который удерживает их вместе дольше первых нескольких дней горячей страсти, совсем не та, о которой говорится в викторианских романах или в рекламе таблеток от эректильной дисфункции. Чтобы узнать об истинной природе длительной моногамии, мы отправляемся к Фреду Мюррею. Сейчас ему пятьдесят девять, у него усы, круглый живот, росту он невысокого, однако исходящая от него энергетика наполняет его достоинством.

Мюррей многое может рассказать о любви, поскольку был наркоманом. Он сидел на метамфетаминах и крэке. Наркомания – темный период его жизни, длившийся не одно десятилетие. Казалось бы, что тут может быть общего со светлой радостью любви? Но когда Брайан спрашивает: «Вы были влюблены в наркотики?» – Мюррей широко улыбается и поднимает взгляд в потолок, как будто услышал невероятно глупый вопрос. Он смеется. «Конечно, я любил наркотики! Лю-у-у-би-и-ил», – говорит он, растягивая последнее слово. Напевность глагола «любил» не слишком его устраивает, поскольку не способна передать всю силу страсти. Он откидывается на спинку стула и глядит в потолок в поисках превосходных степеней, однако не находит для любви эпитета сильнее, чем «любовь».

«То есть Я ЛЮБИЛ их. Любил больше самого себя. Я любил наркотики. Любил их. Любил покупать, владеть ими, использовать. Любил. Больше, чем жену. Больше, чем дочь».

Слова Фреда Мюррея о любви к наркотикам – не метафора. Он говорит это именно так, как вы говорили бы кому-нибудь, что влюблены в свою супругу. И он прав в том, как описывает свои чувства, потому что любовь, которую он испытывал к наркотикам, и любовь, которую люди чувствуют к своим долговременным партнерам, – одно и то же. Любовь – это зависимость. Некоторые даже предполагают, что любовь – это навязчивая потребность. Мы не будем заходить так далеко отчасти потому, что любовь может быть уместной и здоровой эволюционной адаптацией, но она завладевает нами с помощью тех же механизмов мозга, что и наркотики. Единственная разница – в силе воздействия: пристрастие к наркотикам может быть гораздо сильнее человеческой привязанности.

Мы не раз говорили, что мозговые процессы, запускающиеся при получении сексуального удовольствия, формирования фетишей и выборе партнера, частично связаны с нейронными цепями, которые делают таким приятным употребление наркотиков. То и другое затрагивает множество общих структур. И там, и тут действуют одни и те же нейрохимические вещества, а в мозге в результате возникают одинаковые изменения. Подобие можно проследить вплоть до отдельных клеток, например, когда крысе дают метамфетамин, наркотик стимулирует некоторые из тех же нейронов, что и секс. На этом параллели не заканчиваются. Люди, регулярно принимающие наркотики и попадающие в зависимость, вскоре обнаруживают, что наркотик нравится им все меньше. Но и любовь со временем меняется. Когда острая потребность удовлетворена, мы начинаем получать всё меньше и меньше удовольствия. Однако наши отношения сохраняются: изначальная страсть перерастает в крепкую социальную моногамию, поскольку мы становимся зависимы друг от друга.

Идея любви как зависимости родилась в 1960-е, после чего ее подвергли исследованиям фрейдистские психоаналитики, которые используют термин «любовная зависимость» для описания постоянной влюбчивости – способа регулярно переживать восторг и удовольствие первых романтических дней новой любви. Однако содержание, которое вкладываем в этот термин мы, гораздо старше. Еще Платон сравнивал любовь с «деспотическим желанием выпить».

Система поощрения, описанная в третьей главе, и есть центр наркотической и любовной зависимости. В эволюции она развивалась так, чтобы мы делали всё ради выживания и размножения. Сила, движущая нашими поступками, – дофамин. Без него мы ничего не добились бы. Мыши-мутанты, у которых он не вырабатывается, – это обломовы животного мира. Заставить их сдвинуться с места может только боль или сильный стресс. Люди с болезнью Паркинсона, вызывающей истощение запасов дофамина, ведут практически неподвижный образ жизни. Если бы не дофамин, у наших древних предков не было бы стимула проходить мили в поисках добычи или заниматься сексом ради размножения.

Поощрение способствует обучению: еда – это настолько приятно, что ради нее стоит охотиться или выращивать пшеницу. Впрочем, люди быстро поняли: для получения удовольствия не обязательно убивать антилопу или бороться за доступ к половому партнеру. Можно сказать, поиск большего вознаграждения при меньших затратах – центральная тема в истории человечества. На протяжении тысячелетий мы изобретали способы быстро, всеохватно и эффективно покорять те нейронные цепи, которые были созданы природой для управления питанием и размножением. Пять тысяч лет назад древние шумеры уже варили пиво. Ферментация вина – процесс не менее древний. В последнем столетии мы создали бигмак, бикини, а также главный атрибут современной ночной жизни – смесь водки с энергетиками. И всё потому, что они запускают систему поощрения. Наркотики – кокаин, героин и метамфетамин – делают то же самое, причем с невероятным успехом. Соблазн порой настолько велик, что потребители, соскальзывая в яму зависимости, соглашаются на муки в будущем, чтобы чувствовать себя хорошо сегодня.

У Мюррея больше нет жены. Он восстановил отношения с дочерью и очень их ценит, но сейчас он рассказывает о тех годах, когда не придавал им значения. Прежде чем ему удалось бросить пить и принимать наркотики, он похоронил свою музыкальную карьеру, потерял две работы, дом и с целеустремленностью маньяка пытался потерять жизнь.

Вот уже несколько десятков лет Джордж Куб пытается восстановить цепь событий, происходящих в мозге и составляющих цикл зависимости, от которой страдал Мюррей и страдают миллионы ему подобных. Куб – седовласый мужчина с профессорскими усами. Он – председатель Комитета нейробиологии расстройств зависимости в Исследовательском институте Скриппс в Сан-Диего (штат Калифорния). Его считают одним из ведущих мировых экспертов в области исследований мозга и зависимости. Но начинал он свою карьеру совсем в другой области. В 1970-е он работал над объяснением нейробиологии человеческих эмоций, особенно тех, что связаны со стрессом и поощрением. Вскоре он обнаружил тесную взаимосвязь двух явлений – естественных эмоций человека и употребления наркотиков. Наркотики вызывают зависимость, рассказывает нам Куб, так как поначалу рождают в людях восхитительные ощущения благодаря «массированному выбросу гормонов, точнее, массированному запуску системы поощрения». Особенности этого процесса зависят от типа наркотиков, но будь то алкоголь, героин, кокаин, оксикодон или метамфетамины – все они действуют аналогично: заставляют нейроны, расположенные в мезолимбической системе поощрения и производящие дофамин, выбрасывать поток нейрохимических веществ. Такие стимуляторы, как кокаин, делают это непосредственно и быстро. Алкоголь влияет не напрямую и гораздо медленнее. Прилежащее ядро служит центральной подстанцией системы поощрения: в ответ оно посылает сигналы в миндалевидное тело (которое дает оценку возникающим ощущениям – нечто вроде «о, здорово!») и в паллидум (область, в которой Ларри и его коллеги обнаружили у моногамных полевок множество вазопрессиновых рецепторов). Миндалевидное тело направляет информацию другим структурам мозга, например в опорное ядро концевой полоски (одна из областей мозга, отвечающих, по мнению Дика Свааба, за сексуальную ориентацию).

Если животным давали наркотическое вещество и воздействовали на них каким-нибудь раздражителем, они быстро обучались ассоциировать раздражитель с приятным ощущением. После нескольких приемов наркотика в их мозге происходил мощный выброс дофамина от одного только предвкушения раздражителя, даже если самого наркотика не было, – так же как это происходило у крыс, которые испытывали удовольствие от вспышки света на стене, привыкнув ассоциировать ее с сексом. Подобный механизм работает и у людей. Сканирующие исследования показывают, что на трубку для курения крэка мозг наркомана реагирует почти так же, как если бы человек получил доступ к самому наркотику. Когда нейронная цепь принимает сигнал, связанный с наркотиком, она побуждает опорно-двигательную систему стремиться к цели: поиску продавца, вдыханию наркотика, опрокидыванию стопки текилы. Четырнадцатилетние гетеросексуальные мальчики испытывают подобный стимул, получая новый выпуск каталога купальников или нажимая на ссылку, ведущую на сайт с японской костюмированной порнографией. В целом это стремление связано с положительными ощущениями. Наркоман обычно испытывает сильное и приятное предвкушение очередного употребления наркотика. Часто процесс приема превращается в обязательный ритуал: человек готовит трубку, или разделяет лезвием кокаин на специальном зеркале, или идет в определенное место, где употребляет наркотики. Выполнение ритуала увеличивает удовольствие. Если наркоману неожиданно предложат несколько порций кокаина, он с удовольствием его примет, но эти ощущения не будут так же сильны, как если бы он их предвкушал. Система поощрения начинает работать прежде, чем наркотик попадет в организм. После приема успокаивающий поток опиоидов поступает в мозг, и его наполняет чувство наслаждения. По этой же самой причине предварительные ласки усиливают эротическое удовольствие. Поддразнивание и отсрочка полового акта повышают чувствительность системы поощрения. Именно поэтому наркоман испытывает более приятные ощущения от наркотика, если предвкушает его прием и совершает перед приемом некий ритуал.

Если сигналы, которые мы приучились ассоциировать с приятными ощущениями, поступают в мозг постоянно, то с течением времени префронтальная кора снижает свой контроль, и нам становится легко игнорировать все, что не относится к непосредственной потребности. Наше стремление ее удовлетворить может настолько возрасти, что мы начнем действовать импульсивно. Если вы наркоман, то можете уйти посреди деловой встречи ради дорожки кокаина. Если сигналы эротические, вас могут застать на месте преступления, например на капоте автомобиля. Сначала такие легкомысленные поступки кажутся забавными, но, к сожалению, говорит Куб, «цикл не способен самоподдерживаться». В конечном итоге наркоманы уподобляются певцу из классической песни Коула Портера. Они не могут получать «кайф от кокаина» или, по крайней мере, тот же кайф от такого же количества кокаина, а «простой алкоголь» их вообще не заводит. Поэтому они вынуждены употреблять все больше и больше, чтобы достичь того эффекта, который был прежде. Возможно, вы уже слышали или читали об этой стороне наркотической зависимости – о том, что постепенно чувствительность к наркотику снижается и дозу приходится увеличивать. Это погубило десятки рок-групп.

Физические признаки наркотической зависимости и синдромы отмены известны с древних времен. «Но это не конец истории, – продолжает Куб, – хотя для большинства наркоманов конец наступает именно здесь». Самое главное впереди: главу, посвященную долговременной моногамии, мы написали ради того, чтобы объяснить причину, по которой рок-музыканты, другие знаменитости и Фред Мюррей, даже зная об опасности, не могут или не хотят бросить наркотики.

Жертва номер один

Мюррей родился и вырос в Гэри (штат Индиана), в тени гигантского металлургического завода U. S. Steel. Даже в лучшие времена Гэри был городом, где царили суровые законы жизни. Отец Мюррея работал сварщиком. Мать служила на U. S. Steel в отделе общественного питания. Оба много пили. Мюррей помнит, как впервые напился сам. Тогда ему было шесть лет, и он свалился с лестницы. Отец ушел из дома, когда Мюррей был еще маленьким, и мать начала пить еще больше. Он переехал к бабушке, но почти все время проводил на улицах Гэри. В предпоследнем классе школы он уже был алкоголиком. «Мне требовалась выпивка, – вспоминает он. – Я говорил себе, что могу не пить, что могу остановиться в любое время, но это была ложь».

В тот же год его впервые арестовали. Младший брат Мюррея нашел кошелек с деньгами, но двое старших мальчишек его отобрали. Фред решил вернуть кошелек. Он взял пистолет мелкого калибра, который носил для самообороны, нашел обидчиков и угрожал застрелить их, если те не вернут кошелек. Они вернули, но потом, утверждает Мюррей, отправились в полицию и обвинили его в вооруженном ограблении и других преступлениях. Мюррею грозило около пяти лет исправительного учреждения. Старшие товарищи научили его фильтровать обувной краситель через хлеб и получать алкоголь. Иногда, собирая мусор в городском парке, он находил полупустые пивные банки или винные бутылки и выпивал остатки.

Судья выпустил Мюррея быстро, всего через два месяца. Ему повезло, он это знал, но первое, что он сделал после освобождения, – купил выпивки. «Я помешался на алкоголе, – вспоминает он. – Я старался купить виски Crown Royal. Но если не мог его себе позволить, пил пиво».

Впрочем, алкоголь не сильно мешал жизни, главным образом потому, что, по мнению Мюррея, он стал к нему невосприимчив. Фред окончил школу, поступил на железнодорожную службу, стал мастером, женился, у него родилась дочь. Он уже давно интересовался музыкой. В Гэри существовала традиция ритм-энд-блюза. Это родина таких групп, как Spaniels, чья песня Goodnight Sweetheart Goodnight стала хитом, и Jackson 5. Мюррей посещал репетиции «Джексонов» и понемногу сам начал петь и писать тексты. Он собрал собственную R&B-группу, так и назвав ее – «Группа». Они выступали в окрестностях Гэри и в Чикаго на разогреве заезжих знаменитостей. «Группа» открывала выступления Глэдис Найт, Рэя Чарльза, Earth, Wind & Fire. Шли переговоры о гастролях и контракте со студией звукозаписи.

В год, когда Мюррею исполнилось двадцать семь, на выступление его «Группы» пришли знаменитый на всю страну певец и несколько представителей звукозаписывающих компаний. Им хотелось поглядеть на музыкантов. «Мой менеджер и несколько крупных шишек сидели в комнате и нюхали кокаин, – рассказывает он. – Никогда не видел таких больших и толстых дорожек». Один из них потребовал, чтобы Мюррей тоже нюхнул – тогда он никому не расскажет о том, что видел, как они употребляли наркотик. «Я вышел на сцену и почувствовал себя самым крутым, самым лучшим. На самом деле я был худшим певцом в группе, но тогда на сцене я был в ударе! У меня будто второе дыхание открылось. Публика сходила с ума. Помню, я сказал менеджеру: слушай, эта штука отлично помогает. Мне надо еще». Мюррей и остальные члены группы стали все чаще и чаще принимать кокаин. «Он как будто наполнял меня энергией и восторгом. Это настоящая социальная смазка! Укол адреналина в эго – и внезапно со мной хотят говорить женщины, к которым раньше я бы никогда сам не подошел». Он начал ждать каждой встречи с наркотиком. Если он не мог его достать, то пил – алкоголь всегда служил ему надежной опорой, но кокаин доставлял гораздо больше удовольствия.

Мюррей стал очень импульсивен, о чем и говорит Куб. Однажды ему пришло в голову уволиться с работы на железной дороге. «Я вошел в отдел кадров, и там сидел парень, Лерой – никогда его не забуду. Он сказал: „Фред, сделай одолжение, сходи в ванную и посмотри на свое лицо“. Я пошел в ванную и увидел, что обе мои ноздри белые от кокаина. Я умылся, вернулся, и Лерой говорит: „Что с тобой происходит? Что ты творишь?“ А я отвечаю:

„Я увольняюсь и хочу забрать свою пенсию“. Он говорит: „Фред, брось. Не трогай эти деньги“. Я отвечаю: „Лерой, я хочу их забрать“. А он: „Если ты их возьмешь, они закончатся через полгода“. Он меня отговорил, и благодаря ему у меня до сих пор есть пенсия». Лерой сделал то, что должна была, но не смогла сделать префронтальная кора Мюррея, поскольку его мозг был переполнен дофамином.

В третьей главе мы рассказывали о том, что такой же эффект, но выраженный в меньшей степени и проявляющийся в крайних случаях, свойствен нам всем. В 2010 году группа экономистов и психологов из Великобритании провела испытания на людях, дав им вещество под названием L-дигидроксифенилаланин. Это аналог дофамина – его часто применяют для поддерживающей терапии пациентов с болезнью Паркинсона. Эксперимент включал в себя серию заданий по «межвременному выбору». Эта методика известна с конца 1960-х: Уолтер Мисчел использовал ее для изучения «отложенного удовольствия» у детей. Испытуемых просят выбрать один из двух вариантов событий, которые разделены временным интервалом: например, дают детям конфету и говорят, что они могут съесть ее сейчас, но если подождут пятнадцать минут, то получат еще три. Британские ученые, изучавшие L-дигидроксифенилаланин, использовали вместо конфет деньги. Участники могли забрать небольшую сумму сразу или более крупную – спустя несколько недель. С точки зрения экономики рациональнее отложить «удовольствие» на потом и получить большую сумму (этот вариант выбрал Мюррей под нажимом Лероя). Испытуемые, получив плацебо, именно так и поступали. Но когда этим же людям ввели L-дигидроксифенилаланин, многие из них предпочли сразу забрать маленькую сумму денег. Под действием дофамина они отбрасывали очевидную ценность будущей награды. Им хотелось как можно скорее получить поощрение – вариант, показавшийся бы менее привлекательным, если бы испытуемые беспристрастно взвесили все «за» и «против».

В своем исследовании бельгийские ученые также применяли методику «межвременного выбора». Они протестировали 358 молодых мужчин, но использовали не заместитель дофамина, а фотографии красивых женщин в бикини и в нижнем белье, видео женщин в бикини, «бегающих по холмам, полям и пляжам» в стиле «Спасателей Малибу», женские бюстгальтеры и нейтральные изображения красивых пейзажей. Мужчинам предложили выбор: пятнадцать евро сейчас или сумма побольше, но позже. Группа мужчин, смотревших на красивых женщин, предпочла забрать небольшие деньги сразу, в отличие от тех, кому показывали пейзажи.

Фред Мюррей часто думал, что он себя контролирует и способен делать разумный выбор. Приходя в винный магазин, он брал с полки бутылку Crown Royal, свинчивал крышку, делал пару больших глотков и ставил бутылку на место, внутренне оправдывая свой поступок. «Это не было воровством, – говорит он, – я ведь не уходил с бутылкой». Когда он взламывал автомобиль, то и тогда находил для себя оправдание. Однако со временем импульсивность, побуждавшая его к крайностям, превратилась в паранойю. Доза росла – он начал торговать наркотиками. Он пытался отключаться от мыслей о наркотиках, чтобы уделять внимание семье и работе, но безуспешно. Он будто смотрел в другой конец подзорной трубы, сужающий поле зрения. Перед его мысленным взором была только одна цель – наркотики, как их достать, как их продать, как принять. Он стал курить крэк и назвал свою трубку «Шерлок», поскольку ее форма напоминала целлулоидную трубку Шерлока Холмса. Он относился к «Шерлоку» как «к лучшему другу». «После каждого использования я заворачивал ее в мягкую ткань и убирал в специальный ящик. Она стала для меня очень много значить».

Мюррей влюбился в наркотики. «Если они говорили мне не общаться с какими-то людьми, я так и делал, – рассказывает он, наделяя наркотики личностью. – Если они приказывали: „Иди в магазин, возьми этот видеомагнитофон и уходи с ним“, – я так и делал. „Сейчас же позвони на работу! Скажи, что не придешь! Живо!“ – и я отвечал: „Хорошо“». По словам Куба, проблема в том, что мозг наркомана меняется: «мозг привыкает к наркотикам, они поражают систему поощрения». При хроническом употреблении наркотики меняют мезолимбическую дофаминовую систему и особенно сильно воздействуют на процесс работы дофамина в прилежащем ядре. Внутренний выключатель в мозге переходит из положения «нравится» в положение «требуется». Поначалу дофамин побуждает к действиям, которые запускают ощущение приятного влечения. Под действием дофамина мозг концентрируется на положительно окрашенных сигналах, и желание потреблять наркотик растет. Однако позже у наркомана возникает то, что Куб называет «отрицательной мотивацией». Вместо страстного желания, эйфории и импульсивности появляются тревога, подавленность, раздражительность – развивается навязчивое состояние: человек чувствует, что должен действовать, иначе с ним случится что-то плохое. «Теперь, когда вы не сидите на наркотиках, вас беспокоит ваше ужасное состояние, – говорит Куб. – Это темная сторона, отрицательное подкрепление. Оно приходит незаметно».

Такое навязчивое состояние не приглушает голос префронтальной коры – оно практически полностью блокирует ее. «Представьте, – объясняет Куб, – как мы жили бы без нее. Мы всегда искали бы мгновенного, а не отложенного вознаграждения, старались бы снять симптомы проблемы, а не решить ее». Такова жизнь наркомана. Все свои силы он направляет не на то, чтобы получить дозу и почувствовать себя хорошо, а на то, чтобы не чувствовать себя плохо. Мюррей вспоминает: «Я будто стал рабом. То есть я и был рабом». Другие, естественные источники поощрения больше не радуют. Наркоманы теряют интерес к семье, работе, даже к пище. Мюррей перестал заниматься сексом. «Что не встает, то не войдет, – говорит он. Наркотики лишили его не только интереса к сексу, но и сделали импотентом. – Целыми днями я ел одну лапшу. Если начинал курить крэк, это было как „Отменяй Рождество, крошка!“»

Главное оружие отрицательной мотивации – гормон мозга кортиколиберин. Он воздействует на систему взаимосвязанных структур: гипоталамус – гипофиз – надпочечники. «Ваше миндалевидное тело и система кортиколиберина сходят с ума, – рассказывает Куб. – У вас развивается реакция „беги или сражайся“. Зависимость от наркотика наносит вам два сокрушительных удара: вы утрачиваете поощрение и запускаете стрессовую систему мозга». Чтобы объяснить работу гормона, Куб предлагает представить, что медведь загоняет вас на дерево. Представьте, что идете по лесу и замечаете медведя. Вы видите, как он бежит к вам, и рецепторы ваших нейронов наполняются кортиколиберином, что в свою очередь запускает систему «гипоталамус – гипофиз – надпочечники». Вы чувствуете внезапный прилив энергии, который придает вам сил, и вы, спасая свою жизнь, забираетесь на дерево. Сидя на ветке, вы понимаете, что медведь до вас не доберется, и тогда из вентральной области покрышки высвобождаются эндорфины. Вы успокаиваетесь и теперь можете обдумать выход из положения. Если вам повезет, медведь уйдет, вы спуститесь и будете рассказывать эту историю за бокалом вина в охотничьем домике. Но если область, вырабатывающая эндорфины, не работает, вы остаетесь сидеть на дереве и после того, как медведь ушел, потому что очень боитесь спускаться. Так происходит с наркоманами. Их естественное поведение нарушается: кортиколиберин и система «гипоталамус – гипофиз – надпочечники» продолжают работать, требуя действий, которые остановят панику и реакцию на стресс. Естественное поощрение больше не избавляет от стресса, а единственное, что помогает, – это прием наркотика. Если вас преследует медведь, вряд ли вы остановитесь на полпути к дереву, чтобы обдумать, какое вино закажете после своего приключения – красное или белое. Для наркомана в состоянии стресса блекнут все остальные заботы – мысли о близких людях, работа, хобби, даже морально-нравственные запреты и опасности.

Мюррей попал в ловушку. Не в силах перестать испытывать отвращение к себе, он дважды пытался свести счеты с жизнью. Наконец в 1994 году после очередных трений с законом из-за продажи наркотиков он достал «Шерлока» и разбил об пол. «Это было всё равно что потерять лучшего друга, – вспоминает он. – Я тосковал по нему». Он собрал сумку и уехал к своей родственнице в Оушенсайд, штат Калифорния, где начал делать клюшки для гольф-клуба Кэллауэй. Он думал, что соскочил, но жажда кокаина вернулась, как только он услышал разговор коллег, обсуждающих покупку наркотика. Любой сигнал может включить систему кортиколиберина даже спустя годы после того, как наркоман восстановится от физической ломки. Многие курильщики со стажем испытывали то же самое, попав на вечеринку или проходя мимо здания, где у входа курят люди. Это, уточняет Куб, и есть причина срыва наркомана. Вернувшийся стрессовый ответ вынуждает человека снова начать употреблять наркотики, хотя они ему больше не нравятся, разрушают его организм и нередко ведут к серьезным личным потерям.

Спустя несколько месяцев Мюррей уже нюхал кокаин, курил крэк и принимал кристаллический метамфетамин. «Я потерял жилье. Я перестал общаться с сестрой. Я спал в шкафу в пустой квартире, и хотя у меня была работа, болезнь говорила, что если я потрачусь на жилье, она меня накажет. После выселения все мои деньги – все до цента – шли на наркотики. Я покупал их столько, чтобы целый день сидеть в этом шкафу и принимать их, а вечером шел на работу. Даже не помню, спал я или нет».

Полевки-наркоманы

Такие ученые, как Куб, много знают о наркотической зависимости, потому что превращают в наркоманов самых разных животных. Все наркотические вещества, от алкоголя до метамфетаминов, влияют на крыс, мышей и обезьян точно так же, как на людей, вплоть до уровня рецепторов. Аналогична и кривая зависимости. Крыса-кокаинист будет постоянно искать кокаин, а если ей предоставить доступ к большой заначке, она доведет себя им до смерти. Она придает большую важность рычагу, который надо нажимать, чтобы получить кокаин, даже если этот рычаг больше его не доставляет. Она становится фетишистом рычага, поскольку сам рычаг запускает систему поощрения в мозге. Если убрать наркотик, крыса пройдет через синдром отмены, но потом, когда физические симптомы исчезнут, в ответ на связанный с наркотиком сигнал она будет стремиться найти кокаин, потому что система кортиколиберина активизирует связь «гипофиз – гипоталамус – надпочечники», вызывая у животного сильную реакцию на стресс.

Не так давно степные полевки тоже внесли свой вклад в исследование наркотической зависимости. Благодаря их способности формировать прочную связь с партнером полевки – удобный объект для исследований влияния наркотиков на социальные отношения и помогают пролить свет на природу привязанности.

В 2010 и 2011 годах лаборатория Жуосинь Вана в университете Флориды провела серию экспериментов по изучению взаимосвязи наркотиков и любви у грызунов. Когда девственным самцам полевок дали дозу амфетаминов, у них сформировалось место предпочтения – клетка, где они получали наркотик. Как показали исследования, это свойственно и грызунам, и людям, принимающим амфетамины. Вы уже знаете, что у полевок после спаривания формируется привязанность к партнеру. Однако если самцам до спаривания давали амфетамины, а затем подсаживали к самкам, у таких самцов-наркоманов, в отличие от подавляющего большинства других полевок, не возникала привязанность к партнерше. Если же самцам давали амфетамин после формирования привязанности, они не проявляли большого интереса к наркотику. У них не возникало предпочтения места. Полевка способна привязаться к чему-либо только раз в жизни, и если это случается, будь то привязанность к наркотику или другой полевке, связь с чем-то еще сформироваться уже не может.

Происходит это следующим образом. Исследования на людях и животных показали, что наркомания вводит прилежащее ядро в глубокое оцепенение: оно больше не может структурно изменяться. Система поощрения теряет большую часть своей способности реагировать на новые, потенциально приятные стимулы, например на первое знакомство с трюфелями, на младенца или нового возлюбленного. В лабораторных экспериментах Вана привязанность к самке лишала самца почти всех шансов пристраститься к наркотикам, а привязанность к наркотикам почти полностью лишала его способности получать удовольствие от привязанности к самке. Ключ к этому явлению был обнаружен Брэндоном Арагоной, одним из студентов Вана. Он открыл, что при работе системы поощрения в мозге самца полевки возникает такой же «переключатель», какой есть у наркоманов. Задача системы поощрения – «убедить» девственную полевку в том, что спаривание, а позже привязанность к самке – это хорошая идея, то есть система поощрения мотивирует самца на спаривание и формирование привязанности. (В противном случае полевки исчезли бы с лица земли.) К следующему дню после спаривания у полевки возникает предпочтение партнера, но эта связь еще недостаточно крепкая. Иначе говоря, система еще может вернуться в исходное состояние – самец все еще способен увлечься проходящей мимо незнакомой самкой. Если система задержится в наступившем состоянии, моногамная привязанность не сформируется, потому что полевки будут интересоваться новыми партнерами, как поступают их родственники, серые полевки. Каким-то образом система должна переключить внимание животного со спаривания и формирования новой связи на поддержку уже существующей связи. На это потребуется время. Суток недостаточно. В течение нескольких дней самец закрепляет связь с партнершей, после чего будет агрессивно нападать на приближающихся незнакомых самок.

Арагона показал, что у полевок при возникновении привязанности система поощрения претерпевает изменения: преобразуется структура прилежащего ядра, оно становится менее «пластичным», что, по словам Куба, происходит и у наркоманов. Сначала под воздействием дофамина мозг через систему поощрения наделяет будущего постоянного партнера привлекательностью, а позже система меняется так, что у самца «сужается зрительное поле» и он остается с выбранным партнером. Интересно, что из всех подопытных животных, у которых возникла привязанность, примерно у трети (28 процентов) изменение системы поощрения в мозге не произошло. В дикой природе около 20 процентов полевок, имевших, но утративших отношения, способны создать вторую прочную связь с новым партнером.

«Переключатель» в прилежащем ядре нужен и для решения другой проблемы, характерной для человеческих отношений, – скуки. Ведь могут полевки потерять интерес друг к другу и разойтись. Тем не менее если одна из полевок покидает гнездо в поисках пищи, она всегда возвращается. Так же как люди, птицы и Элли из «Волшебника Изумрудного города», степные полевки испытывают потребность возвращаться домой. Почему это так? Ларри полагает, что ощущение утраты, такое же как разлука с партнером или его смерть, похоже на состояние наркомана без наркотика. Негативные ощущения, сопровождающие утрату, заставляют человека поддерживать связь. Оливер Бош, немецкий ученый, занимающийся исследованием материнского поведения, пришел в лабораторию Ларри, чтобы проверить эту гипотезу на полевках. В результате они вместе с Ларри открыли важный механизм моногамии.

Обычно Бош в своих исследованиях использует крыс и мышей, но полевки заинтриговали его своей привязанностью. «В нашей лаборатории в Германии мы видели, как разлука сказывается на матерях и детях, – вспоминает он. – У полевок иной тип взрослой привязанности. Нам хотелось посмотреть, что произойдет, если ее разрушить». Бош – общительный человек. У него коротко стриженные каштановые волосы. Он носит очки с овальными линзами. Работает в Регенсбургском университете, расположенном в часе езды от Мюнхена. О проведении параллелей между поведением грызунов и людей он говорит со свойственной ученым осторожностью, однако изучает крыс не потому, что волнуется за них, а потому, что волнуется за людей, особенно учитывая то влияние, которое оказывает на них современное общество. Он уверен, что обязательства, налагаемые обществом на человека, в частности во взаимоотношениях родителей и детей, – это ключ к счастью.

После встречи с Бошем хочется поскорее навестить мать. «Недавно я был на конференции, и туда приехал один австралиец, – начинает рассказывать Бош самую обычную историю. – Как раз был день его рождения, а он так далеко от дома. Он сказал, что жена и маленький сын подарили ему пирог. Но он не мог их обнять. Ему было грустно, что он не может к ним прикоснуться, потому что обниматься очень важно». По его словам, в Германии хорошо не потому, что там отличные железные дороги, «порше» и горнолыжные курорты, а потому, что большинство немцев до сих пор живут рядом со своими семьями и «в Германии еще можно обниматься».

Чтобы изучить «объятия» у грызунов и узнать, что будет, если партнер их лишится, Бош взял самцов-девственников и поместил в клетки к другим полевкам: либо к брату, которого они давно не видели, либо к незнакомой самке-девственнице. Разнополые соседи, как обычно, спарились, и у них сформировалась привязанность. Через пять дней он разделил половину пар братьев и половину разнополых пар, устроив полевкам принудительный развод. Затем он провел серию поведенческих тестов. Первым был тест на вынужденное плавание. Бош сравнивает эту методику со старой баварской присказкой о двух мышах, свалившихся в кувшин с молоком. Одна мышь ничего не делала и утонула. Другая так активно пыталась выплыть и гребла лапками, что молоко сбилось в масло, и мышь выпрыгнула из кувшина. Если грызуны оказываются в воде, они начинают бултыхаться и плавают как обезумевшие, поскольку уверены, что утонут, если остановятся. (Вообще-то они могут держаться на воде, но, очевидно, ни одна мышь не вернулась из такого плавания, чтобы поведать об этом остальным.) Полевки, разлученные с братьями, возбужденно шевелили лапами. То же делали полевки, оставшиеся со своими братьями, и те, которые остались с самками. И лишь самцы, пережившие вынужденное расставание с самкой, бултыхались вяло, словно им было все равно, утонут они или выживут. «Удивительно, – вспоминает Бош. – На протяжении нескольких минут они просто лежали на воде. Можете посмотреть видео: даже не зная заранее, кто к какой группе относится, легко поймете, разлучили это животное с партнером или нет». Глядя на полевок, вяло покачивающихся на воде, нетрудно вообразить, как они напевают своими тоненькими голосами: «Солнца нет, когда она ушла».

Далее Бош провел тест на подвешивание животных за хвост. В нем используется крайне сложная методика прикрепления хвоста грызуна клейкой лентой к палочке, на которой его поднимают в воздух. Подвешенный грызун обычно начинает раскачиваться и сучить лапками, как персонаж из мультфильма, оказавшийся над пропастью. Все самцы вели себя именно так, кроме разведенных полевок, которые повисали на хвосте, как мокрое полотенце на крючке.

В последнем тесте Бош помещал полевок в наземный лабиринт, похожий на тот, который использовался для теста на тревогу. Когда животное попадает в такой лабиринт, то стремление исследовать местность борется в нем со страхом открытого пространства. По сравнению с другими полевками разведенные самцы проявляли гораздо меньшую активность в изучении открытых коридоров лабиринта.

Все описанные испытания предназначены для проверки лабораторных животных на наличие депрессии, и они показали, что, если самца-полевку, у которого сформировалась привязанность, разлучить с подругой, вы получите крайне подавленного самца: он будет пассивно реагировать на стресс, связанный с глубокой тревогой из-за потери партнера. «В разлуке животные чувствуют себя плохо, – объясняет Бош. – Мы обнаружили, что расставание вызывает депрессивное состояние, то есть животное не чувствует себя хорошо». Бош имеет в виду не просто подавленность – речь о том, что разведенные полевки чувствуют себя несчастными. «Когда моя жена отправилась в США на годовую стажировку, я знал, что не увижу ее по меньшей мере полгода. С этого момента у меня изменилось поведение: я оставался дома, лежал на диване, ничего не хотел делать, никуда не ходил и не встречался с друзьями».

Куб и другие ученые использовали наркотики для формирования аналогичного поведения у лабораторных животных. Если у крыс и мышей – наркоманов отнимали наркотик, в лабиринте они вели себя столь же пассивно, как разлученные полевки. Они замыкались в себе. Они хандрили. Люди-наркоманы делают то же самое, говорит Куб, приводя в пример персонажей из фильмов «Покидая Лас-Вегас» и «На игле».

Чтобы понять, какие физиологические процессы лежат в основе пассивной депрессии у разделенных полевок, Бош измерил их биохимические показатели. В крови самцов, разлученных со своими самками, обнаружился гораздо более высокий уровень кортикостерона (гормона стресса), чем у самцов из других опытных групп, в том числе полевок, разлученных с братьями. Система «гипоталамус – гипофиз – надпочечники» (та, которая отвечает на стресс) работала очень активно, масса надпочечников была больше.

Чтобы выяснить, играет ли кортиколиберин какую-то роль в перегрузке системы «гипоталамус – гипофиз – надпочечники» и каким образом его действие связано с подавленным состоянием, Бош блокировал рецепторы кортиколиберина в мозге полевок. Когда он это сделал, разведенные полевки перестали вяло висеть на палочках. Они не плавали подолгу в воде. Они все еще помнили своих партнеров и были к ним привязаны, но не тревожились в разлуке. Однако вот что странно: и у тех особей, которых не разлучили с партнершей, и у тех, которых разлучили, уровень кортиколиберина в опорном ядре концевой полоски был выше, чем у самцов, живших с братьями или разлученных с ними. Иначе говоря, гормона стресса было больше и у тех полевок, которые испытывали депрессию из-за разлуки, и у тех, кто счастливо жил со своей парой, не проявляя никаких признаков пассивного преодоления стресса. «Сама привязанность приводит к увеличению выработки большого объема кортиколиберина, – объясняет Бош. – Но это не значит, что система ответа на стресс активна». В совместной жизни с партнером есть нечто фундаментальное, что приводит к повышению уровня кортиколиберина в мозге. Однако стресс-система «гипоталамус – гипофиз – надпочечники» не запускается, пока пара вместе. Используя интересную метафору для описания привязанности, Бош говорит: «Я сравниваю это с винтовкой. Когда формируется привязанность, винтовку заряжают пулей и взводят курок. Но курок не спущен, пока пару не разлучат». Он полагает, что вазопрессин действует как химический «спусковой крючок», приводящий стресс-систему в действие при наступлении разлуки. Впрочем, точное значение окситоцина и вазопрессина пока еще не выяснено.

Наркоманы тоже заряжают эту винтовку. Она не выстрелит, пока они не перестанут принимать наркотики. Как говорит Бош, в паре полевок «она не выстрелит, пока партнер не покинет гнездо. Постоянная боеготовность позволяет системе срабатывать очень быстро. Как только наступает разлука, животные испытывают отрицательные эмоции». Эти отрицательные эмоции и влекут полевок домой. «Вы готовы любым способом избавиться от этого чувства. У животных есть только одно средство – вернуться к партнеру». По возвращении домой тревогу, вызванную разлукой, вероятно, облегчает окситоцин. Винтовка перестает стрелять, и система стресса возвращается в нормальное состояние.

Влюбившись, люди приставляют к своей голове винтовку. Вы даете заманить себя в отношения, наслаждаетесь их радостями, но со временем вы испытываете всё меньше и меньше удовольствия и уже начинаете действовать по инерции. «В начале отношений, когда человек чувствует себя замечательно, его кортиколиберин помалкивает – преобладает дофаминовое поощрение, – говорит Бош. – Вы чувствуете себя отлично. Все круто. Все здорово. А спустя какое-то время природа делает так, чтобы вы продолжали оставаться с партнером. Запускается система, которая заставляет вас чувствовать себя плохо, как только вы его оставляете. Вот в чем вся суть». Мы спрашиваем, как он считает, полевки возвращаются домой потому, что положительно мотивированы оставаться с партнером (им это нравится), или потому, что хотят избавиться от отрицательных эмоций, вызванных разлукой (им приходится)? Они хотят прекратить страдания, считает Бош. «Когда мы вместе, мы чувствуем себя нормально, чем бы это нормально ни было. Отрицательные эмоции вынуждают нас возвращаться».

Система кортиколиберина, объясняет Куб, сигнализирует о потере, и нам нужно с этим что-то делать. Когда крысам перестают давать наркотики и проверяют их мозг на уровень кортиколиберина в реальном времени, в соответствующих областях системы поощрения обнаруживается высокая концентрация этого гормона. Когда крысам-алкоголикам не дают выпивку, а потом вводят лекарство, блокирующее кортиколиберин, они перестают чрезмерно пить, даже если у них есть доступ к алкоголю, и не используют стратегию пассивного преодоления стресса.

Родительское поведение работает по той же схеме. Это согласуется с представлением о том, что любовь между взрослыми людьми уходит корнями в привязанность родителя и ребенка. Мы уже говорили: забота вознаграждается, иначе мы не заботились бы. Мы не занимались бы сексом и не влюблялись. Забота, подобно любви, делит одни и те же нейронные цепи с наркотической зависимостью, которые в числе прочего включают миндалевидное тело, вентральную область покрышки и прилежащее ядро. Родители «влюбляются» в своих детей, но со временем, как оно происходит с любовью у взрослых, может возникать скука, а то и отвращение. После многочисленных бессонных ночей, грязных подгузников и младенческих капризов блаженство первых дней порой превращается в каторгу. Сохранение интереса родителей к младенцу – вопрос его жизни и смерти, поэтому природа создала такую систему, которая вынуждает родителей быть заинтересованными в заботе о ребенке, нравится им это или нет.

Если мать теряет ребенка в магазине, уровень кортиколиберина в ее мозге повышается. Когда она его находит, эндорфины действуют успокаивающе. Если младенец плачет, кортиколиберин запускает систему «гипоталамус – гипофиз – надпочечники», вынуждая родителя обратить на ребенка внимание не потому, что забота и уход приятны, как это было в первые дни после рождения, а потому, что теперь родитель мотивирован отрицательно – он хочет избавиться от стресса. Во время заботы и общения высвобождается окситоцин, он понижает напряжение в стресс-системе, и наши ощущения возвращаются к норме. С помощью описанного механизма можно объяснить, почему матери-наркоманки часто пренебрегают своими детьми. Исследования молодых матерей, принимавших кокаин, показывают, что они проявляют меньшую заинтересованность и отзывчивость. Наркотики понижают важность естественного поощрения, делая родителя менее заботливым. Именно таким путем наркотическая зависимость изолирует наркомана от отношений с другими людьми, а у полевок амфетамины препятствуют формированию привязанности к партнеру – наркотики влияют на природную способность тех и других образовывать связь со своими детьми.

Вышеописанные результаты, полученные Бошем, – это исследования самцов. В целом они совпадают с аналогичными опытами на самках, хотя существенные различия все же имеются. Самки полевок, получавшие амфетамины, реагировали на них как и самцы, только гораздо сильнее. Они оказались более чувствительны к поощрению, получаемому при введении наркотика, и у них быстрее формировалось предпочтение места, где им давали этот наркотик.

В экспериментах Боша самцы, разделенные с друзьями-самцами, не печалились из-за разлуки. Но самки, разлученные с сестрами или подругами, долго жившими с ними в одной клетке, да и с любыми самками, с которыми у них выстраивались социальные отношения, горевали. Весь свой эмоциональный капитал самцы вкладывали в один банк – в партнершу. У самок же наблюдалось депрессивное состояние, когда они теряли матерей, сестер, близких подруг или своих партнеров-самцов. Возможно, где-то здесь кроется объяснение, почему женщины страдают от депрессии почти в два раза чаще мужчин.

Пьяный звонок. что за ним стоит?

«Наркомания и любовь совершенно одинаковы», – без тени сомнения заявляет Куб. И это, конечно, объясняет всевозможные безумства. Подумайте о парадоксах любви. Встречаются два незнакомых человека, каждый со своими мечтами, целями и жизненными устремлениями. Между ними возникают интерес, влечение, секс. Едва ли не сразу ход их мыслей меняется. Если бы они с таким же увлечением думали о чем-то ином, это сочли бы одержимостью, как у наркомана, чей внутренний взор направлен всегда в одну точку. Запах ее шеи, ощущение волос под пальцами на его груди, мягкость ее губ, его голос, шепчущий на ухо настойчивые эротические просьбы, репродукции Лотрека у него на стенах, ее коллекция журналов Vogue – все эти сенсорные сигналы, яркие и живые, по каким-то необъяснимым причинам очень важны. Мысль о ее духах способна отвлечь его от работы и надолго погрузить в мечтания. И вот однажды жизненные планы меняются, потому что не изменить их было бы слишком болезненно. Потом проходят годы. Он недоумевает, почему она до сих пор хранит эти проклятые журналы. Она считает его занудой, а репродукции Лотрека – банальностью. Однако они утверждают, что счастливы. Не так, как раньше, но все же уверенно и спокойно. По пути на работу она скучает по нему и по дому, а он скучает по ней. Жизнь оказалась не такой, как они мечтали, но это нормально. Они зарядили винтовки и теперь живут, приставив их к головам друг друга.

Это описание не такое циничное, как может показаться на первый взгляд. Винтовка, направленная вам в висок, поможет вам не сбиться с дороги, на которой вы будете получать больше всего счастья в течение долгого времени, не говоря уже об удовлетворении эволюционной потребности рождать и растить детей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.