Через смерть к жизни

Через смерть к жизни

Трагедия в космосе

Космический корабль с субсветовой скоростью идет к Земле. Остается несколько дней пути, и космонавты, измученные длительным полетом в глубины галактик, с нетерпением ждут мига возвращения на родную планету.

На корабле все автоматизировано, а поэтому экипаж состоит всего из двух человек: командира корабля и его жены.

Экспедиция задание выполнила, и, хотя связь с Землей нарушена, а время там, согласуясь с теорией Эйнштейна, убежало намного вперед, будущее не тревожит супругов.

Трагедия разразилась неожиданно. Крупный метеорит пробил обшивку корабля, и в отсек, где работала жена командира, ворвался космический холод. Смерть была мгновенной.

Теперь уже экипаж звездолета состоит из одного убитого горем человека. Когда же ему, наконец, удается овладеть собой, он… решает доставить остекленевший труп жены на Землю. Там за время их отсутствия прошло столетие, и смерть уже должна была отступить перед прогрессом науки. Он верит в это…

Такова сюжетная канва одного из научно-фантастических рассказов Глеба Анфилова.

А вот роман Георгия Мартынова «Встреча через века». Он тоже научно-фантастический. Здесь герой, погибший в сороковых годах нашего века, возвращается к жизни уже в другой эре развития человечества, через тысячу лет.

Часто, когда читаешь такое, невольно закрадывается мысль, а не слишком ли автор, мягко говоря, расфантазировался? Есть ли здесь научная основа? Не являются ли все эти «воскрешения» фантастикой чистейшей воды?

Уж слишком свободно пользуются писатели-фантасты этим приемом, не приводя в подтверждение подобных возможностей никаких аргументов. Но только ли писатели?

В Москве, в Нескучном саду, в один прекрасный день появился мамонт. Огромное ископаемое обрывало ветки подстриженных тополей и топтало газоны, не обращая внимания на грозящие штрафом таблички и свистки милиционеров. К публике, глазеющей на чудо, мамонт относился с мирным безразличием великана. Он явно был доволен своим существованием и вторым рождением.

Мамонт (вернее, его труп) был найден в Сибири. Трудами ученых гигант, пролежавший тысячелетия в вечной мерзлоте, был возвращен к жизни. Сейчас воскресшее ископаемое удрало из биоотделения Академии наук, расположенного у Калужской заставы, и отправилось гулять в Парк культуры и отдыха имени Горького.

Конечно, это тоже научно-фантастический рассказ. Но автор его не литератор-профессионал. Ученый с мировым именем — академик Владимир Афанасьевич Обручев.

Это уже серьезно!

Наука верит, что смерть можно преодолеть.

«Если в Арктике найдут труп Амундсена, ученый не посоветует с почестями предавать его земле на его родине. Оставьте его там, среди вечных льдов. Пройдет пятьдесят лет, и ученые, пришедшие нам на смену, оживят его», — так заявил в одной из своих лекций Брюхоненко — крупный советский биолог, с трудами которого нам еще придется познакомиться. Здесь уже фантастика ни при чем. Речь идет о научной проблеме, в решении которой исследователь не сомневается.

Кстати, Брюхоненко совсем не одинок в подобном оптимизме. «Настанет день, когда неизлечимо больные и старики завещают охладить их сразу же после смерти. Их поместят в специальные ящики с надписью: „Оживить, когда будут найдены лекарства против… рака и одряхления“». Эти слова принадлежат известному французскому биологу Жану Ростану, и сказаны они всего несколько лет назад.

А вот голоса из прошлых столетий.

Английский физиолог Хантер (1766 год): «Если человек решится отдать последние десять лет жизни чередованию охлаждения и активной деятельности, он продлит ее до тысячи лет».

Француз Реомюр (та же эпоха): «Наверное, всякий, кто надеется прожить до 80 лет, предпочтет продлить жизнь на 10–12 веков, из которых в каждом он будет жить настоящей активной жизнью только 8–9 лет».

Итак, не только писатели-фантасты, но и многие ученые-биологи убеждены, что в будущем наука найдет способы останавливать жизнь высших организмов, а затем через какое-то время заново восстанавливать прерванный жизненный процесс.

Но на чем основываются подобные взгляды, где факты?

Давайте разберемся.

Рождение — юность — зрелость — старость — смерть. Неизбежный цикл развития каждого живого существа. Колос вырос, чтобы дать зерно и умереть; зерно прорастает в стебель, и новый колос перестает существовать. Не умирает тот, кто не живет, ибо уничтожить смерть можно, только уничтожив… жизнь. Такова диалектика жизненного процесса.

«Уже и теперь, — писал Фридрих Энгельс, — не считают научной ту физиологию, которая не рассматривает смерть, как существенный момент жизни… которая не понимает, что отрицание жизни по существу содержится в самой жизни, так что жизнь всегда мыслится в соотношении со своим необходимым результатом, заключающимся в ней постоянно в зародыше, — смертью. Диалектическое понимание жизни именно к этому и сводится. Но кто однажды понял это, для того покончены всякие разговоры о бессмертии души… Таким образом, здесь достаточно простого уяснения себе, при помощи диалектики, природы жизни и смерти, чтобы устранить древнее суеверие. Жить значит умирать».

Итак, бессмертие невозможно. И все же человеческий разум не хочет смириться с ограниченностью жизни. Почти 300 лет назад на грани биологии и медицины сложилась наука о продлении жизни — геронтология.

Но есть в биологии и другое направление, связанное с изучением самого факта смерти.

Ведь если жизнь — это материальный процесс, вызываемый материальными особенностями определенных веществ, то, очевидно, и смерть следует рассматривать как материальный и объективный факт, подлежащий изучению. Именно так всегда думали биологи-материалисты, отметая мистический смысл понятия смерти, который придавала этому факту религия.

Тотология — так предложил назвать науку о смерти Илья Ильич Мечников. Познать факт смерти во всех его закономерностях и проявлениях и, познав, отодвинуть ее до возможных пределов, а может быть, иногда и преодолеть, перешагнув не в бессмертие, конечно, а к прежней, имеющей свое настоящее физиологическое завершение жизни, — задача тотологии. И хотя принято думать, что проблема «воскрешения из мертвых» относится скорее к области фантастики, чем науки, история биологии знает немало вполне трезвых экспериментаторов, ставивших перед собой подобные задачи. И пожалуй, редкая фантастика сравнится с результатами, достигнутыми ими. Впрочем, лучше рассказать обо всем по порядку. Здесь нам придется перенестись на два с половиной столетия назад, к истокам самой проблемы. Основными героями этого рассказа будут микроорганизмы, ибо именно они — существа, лежащие за гранью видения невооруженного человеческого глаза, дали исследователям факты, позволившие на месте бесплодных поисков «эликсира жизни» и сказок о «живой воде» возвести стройное здание объективных закономерностей и строго научных экспериментов.

В щепотке песка

Дом, в котором жил натуралист-любитель Антон Левенгук, ничем не отличался от других домов Делфта, провинциального голландского городка. Все они были крыты черепицей, на которой после дождя иногда образовывались легкие налеты мха. Впрочем, мох быстро высыхал на солнце и развеивался ветром. С годами в водосточных трубах скапливался мелкий песок, постепенно ссыпавшийся с черепичных крыш.

1 сентября 1701 года Антон Левенгук положил щепотку такого песка под самодельный микроскоп. Каково же было его удивление, когда, кроме песчинок, он обнаружил под микроскопом маленькие, дотоле неизвестные существа странного вида. У микроскопических «зверьков» на голове помещалось что-то вроде колесиков, при помощи которых они двигались.

Это были коловратки, обитательницы мхов, теперь хорошо известные науке. Левенгуку удалось обнаружить коловраток даже в сухом, прокаленном на солнце песке. Правда, для удобства наблюдения к песку приходилось добавлять немного воды.

Тогда Левенгук взял пробу абсолютно сухого песка и прибавил к нему дождевую, да еще и прокипяченную воду. Теперь можно было быть уверенным, что в ней нет живых существ. Но через полчаса в стеклянной трубочке опять плавали коловратки.

Левенгук повторял и повторял свои опыты — результаты оставались прежними. Даже песок, пролежавший сухим два года, содержал коловраток.

О своих исследованиях Левенгук сообщил Лондонскому Королевскому обществу. Однако открытие это было оставлено без внимания. Скорее всего Левенгуку просто не поверили. Повторять же эти опыты было нелегко: микроскоп в то время был большой редкостью. Так или иначе, но факт «оживления» высушенных коловраток в Англии не произвел впечатления и был забыт…

Да и были ли эти коловратки мертвыми? Сам Левенгук полагал, что нет. Просто при высушивании у коловраток наступает видимость смерти, очень сильное замедление жизненных процессов, но не полная смерть. Стоит создать определенные условия, прибавить воды — и жизнь снова вступит в свои права. Таков был вывод Левенгука.

Совсем иного мнения придерживался другой замечательный исследователь того времени, Турбевил Нидхем, которому в 1743 году удалось сделать открытие, не уступающее, пожалуй, по интересу и значению опытам Левенгука.

Нидхем исследовал больные зерна пшеницы. Болезнь злака заключалась в том, что некоторые колосья оказываются наполненными черноватыми, точно подгорелыми зернами. Внутри же зерна представляют собой белую мучнистую массу. Рассматривая эту массу под микроскопом, Нидхем заметил, что она состоит из каких-то волокон.

«Чтобы лучше рассмотреть эти нити и разделить их, — пишет он, — я пустил на препарат капельку воды. И вдруг, к моему величайшему изумлению, нити отделились одна от другой, ожили и стали производить неправильные движения, не поступательные, а извивающиеся, змееобразные, и движения такие продолжались в течение 9–10 часов. Я полагаю, что это особый вид водных животных, которых можно назвать червями, угрицами или змейками, на коих они очень похожи».

Особенно поразило ученого, что оживали даже черви, взятые из зерен, которые хранились два года в коробке, лежавшей на солнце.

«Угрицы были мертвы, — заключил Нидхем, — а потом они ожили».

Этот вывод навлек на исследователя бурю негодования и насмешек в ученом мире. «Уж не сам ли господь бог в образе Турбевила Нидхема явился на землю, чтобы воскресить мертвых?» — язвили одни. «Он просто мошенник», — безапелляционно заявляли другие. Большинство же ученых совсем отрицали животный характер угриц и называли их «движущимися волокнами», «растительными трубками», которые приходили якобы в движение под влиянием всасывания воды. Когда же было доказано, что угрицы — настоящие животные, стали утверждать, будто они во время опыта самопроизвольно зарождаются или возникают из существовавших раньше зародышей.

Нидхем вынужден был отказаться от своих первоначальных взглядов. Особенно повлиял на него авторитет знаменитого микроскописта конца XVIII века, профессора физики и естественной истории аббата Ладзаро Спалланцани, который категорически отказался признать угриц за животных.

Однако по иронии судьбы именно Спалланцани оказался тем исследователем, который вписал новую главу в науку об оживлении высушенных животных. Подтвердив опыты Левенгука, он нашел, что оживают коловратки, не только высушенные на солнце, но и замороженные при температуре –28 градусов. Затем Спалланцани открыл еще две группы микроскопических животных, которые также оживали после высушивания. Это были тихоходки и некоторые круглые черви (нематоды). Попали в эксперименты и угрицы Нидхема. Оказалось, что эти черви оживают даже после высушивания их под колоколом воздушного насоса. Спалланцани пересмотрел свои взгляды и признал, что Нидхем был прав: при высыхании действительно наступает смерть, после которой возможно возвращение к жизни.

Англичанин Генри Беккер оживил угриц из семян, пролежавших сухими 27 лет. «Спрашивается, не могут ли они (угрицы) вернуться к жизни через 40, 100 лет и более? — писал Беккер. — На этот вопрос могут дать ответ лишь будущие опыты».

Так щепотка песка, взятая любознательным Левенгуком из водосточного желоба, положила начало новому направлению в естествознании. Микроскопические коловратки, тихоходки и угрицы, раскрыв некоторые тайны своего существования, сделали первый вклад мира микробов в одну из основных проблем биологии — проблему борьбы со смертью. «Воскрешение из мертвых» из ведения господа бога перешло в сферу эксперимента и объективного изучения.

Человечество сделало еще один шаг по пути познания природы. Впрочем, произошло это далеко не сразу. В споре между богом и людьми микробам предстояло сказать свое веское слово.

Где кончается жизнь

Факт оживления мертвого животного казался слишком невероятным, шел вразрез с господствовавшими тогда представлениями о жизни. Раз тело умерло — значит, из него ушла душа, вернуть ее человек не в силах. И ученые продолжали вести бесплодные споры о том, оживают или не оживают микроскопические животные после высушивания.

В 1860 году, через полтора века после первых работ Левенгука, Парижским биологическим обществом была даже создана специальная комиссия из восьми профессоров, чтобы решить затянувшийся и принявший резкие формы спор между двумя известными экспериментаторами — Дуайтером и Пуше. Были повторены опыты обоих противников и проведено 32 заседания. И вот заключение: коловратки оживают даже в том случае, если их после высушивания полчаса кипятить.

Казалось бы, вопрос решен: стоградусная температура убивает коловраток, а затем они оживают. Но возникало старое возражение: может быть, высушивание и кипячение все-таки не приводят к смерти, а лишь замедляют жизнь? А раз коловратки не были мертвы, то никакого оживления и не происходит. Где граница между жизнью и смертью? Чем отличается живое тело от мертвого? В чем сущность жизни? Решить эти вопросы можно было, только встав на позиции диалектического материализма.

«Жизнь — это способ существования белковых тел, существенным моментом которого является постоянный обмен веществ с окружающей их внешней природой, причем с прекращением этого обмена веществ прекращается и жизнь…» — писал Фридрих Энгельс.

Итак, критерий отличия живого от мертвого — обмен веществ. Если у высушенных животных происходит хотя бы самый минимальный обмен веществ — значит, они живы, если нет, то мертвы.

Ответить на этот вопрос мог только эксперимент. Особенно наглядными оказались опыты австрийского пастора, члена ордена иезуитов Рама. Его исследования, составившие эпоху в науке, послужили также причиной крушения его духовной карьеры: после опубликования в двадцатых годах нашего века полученных результатов Рама послали миссионером в Перу и Чили, где ему было уже не до науки. Так церковь расправилась с неугодным ей экспериментатором.

У иезуитов была причина негодовать. Их «заблудший брат» добился полной остановки жизни животных (круглых червей, тихоходок, коловраток), а затем воскресил их. Он поместил подопытных животных в трубку и, выкачав из нее воздух до давления 0,1 миллиметра ртутного столба, хранил эту трубку запаянной целый год. Через год все обитатели вакуума были оживлены в течение 23–45 минут. Но ведь в трубке, хотя и в очень незначительном количестве, все-таки присутствовал кислород, вакуум не был абсолютным. Тогда Рам заполнил трубку сухим гелием. Теперь не было никакого сомнения в том, что кислорода нет. И все-таки после четырех месяцев пребывания в такой «атмосфере» коловратки, тихоходки и нематоды ожили. Эксперименты Рама показали, что жизнь высушенных обитателей мха совершенно замирает и останавливается: ведь важнейшая жизненная функция — дыхание — в этих условиях была исключена.

Но Рам пошел дальше. Для большей убедительности он решил как можно сильнее охладить предварительно высушенных животных и поместил их в жидкий воздух, дающий температуру –190 градусов. Более полутора лет провели коловратки и тихоходки в этой страшной ванне. И все же их удалось оживить. Но Раму и этого было мало. Он начал применять в опытах жидкий гелий. Испаряясь, гелий давал температуру от –269 до –271,88 градуса. Животные были оживлены и в этом случае. Именно оживлены, так как говорить о каком-нибудь обмене веществ в организмах, находящихся при температуре почти космического холода, абсолютного нуля, не приходится. Здесь была полная остановка жизни — смерть. Но смерть в такой форме, при которой возможно возвращение к жизни. Это состояние организмов назвали анабиозом.

«Существуют две формы отсутствия жизни, — еще в 1873 году писал профессор Вильгельм Прейер, предложивший этот термин, — живое существо может быть безжизненным и неспособным к жизни, то есть мертвым, или безжизненным, но способным к жизни, то есть анабиотическим».

В те времена такое заключение во многом было умозрительным. Опытами Рама и других ученых анабиозу было дано экспериментальное подтверждение. Анабиоз оказался объективной реальностью.

Это был очень важный вывод, который говорил о том, что в своих экспериментах по высушиванию и замораживанию животных ученые имели дело именно со смертью, а не со скрытой замедленной жизнью. Да, жизнь кончается там, где прекращается обмен веществ.

Смерть — это прекращение, остановка жизненного процесса. Но при этом возможна как полная, так и частичная, временная остановка: перерыв жизни. Разложились, разрушились непоправимо вещества, от которых зависел процесс жизни, и он остановился навсегда. Сохранена в целостности структура, разложения не происходит (допустим, изъята вода), процесс обмена веществ остановился, жизни нет, но остановка эта временная; жизнь снова вернется вместе с водой.

Абсолютная бессмыслица разбирать, а какая еще скрытая, замедленная жизнь оставалась в этом случае, когда ее просто не было. О каком процессе жизни, обмене веществ у тихоходок и коловраток в опытах Рама можно говорить, когда температура их тел практически равнялась абсолютному нулю? Была смерть, но смерть в ее второй форме — полного анабиоза, и было последующее возвращение к жизни.

Вот еще эксперимент, подтверждающий результаты, полученные Рамом.

В 1950 году французский ученый Поль Беккерал снова охладил коловраток почти до абсолютного нуля. И что же? После согревания и насыщения водой они ожили и полностью пришли в нормальное состояние.

Итак, охлаждение простейших организмов не проблема. А как обстоит дело с существами более высокоорганизованными? Могут ли нежные клетки высших организмов переносить то, что легко переносят микробы?

Органы вне организма

Петроград. 1920 год. Плохо с продовольствием. Плохо с топливом. Трудно достать лабораторных животных. А эксперимент не ждет. Ученый думает о будущем, даже когда на фронтах идут бои. Профессору Кравкову нужно выяснить действие различных химических веществ на кровеносные сосуды. Но где найти материал? Решение приходит неожиданно.

В лаборатории под стеклянным колпаком стоит колба. На дне колбы немного воды, а в ее горлышко вставлен человеческий палец. Взяли его от трупа, но палец живет вот уже несколько месяцев. Он реагирует на вещества, сужающие или расширяющие сосуды, его кожа выделяет пот, на пальце растет ноготь.

Так же долго живет и отрезанное ухо кролика.

Правда, для этого собран специальный несложный аппарат, подающий к кровеносным сосудам уха подогретый до температуры тела кролика раствор Рингера.

Во время опытов ученому приходит дерзкая мысль: остановить жизнь этих органов, а затем попробовать «воскресить» их. Возможна ли такая остановка? Если и возможна, то надолго ли?

Конечно, профессору Кравкову известны работы по охлаждению и высушиванию микроорганизмов; они уже стали классическими. Способность микробов к «воскрешению» доказана, и споры времен Пуше и Дуайтера отошли в прошлое.

Но как поведет себя в таких условиях сложная и нежная ткань органов высших организмов? Теоретически ответить на этот вопрос было трудно. Здесь требовались эксперименты. Исследователь приступает к работе.

Двухлетний напряженный труд, и в 1922 году выходит в свет статья Кравкова «Данные и перспективы по оживлению тканей умерших». Описанные в ней эксперименты были столь поразительны, что быстро привлекли к себе внимание не только ученых, но и широкой публики. Вот некоторые из них.

Отрезанное ухо кролика было высушено над серной кислотой до того, что стало похожим на пергамент. В таком виде оно хранилось восемь месяцев. Однако после того, как ухо осторожно размочили и пропустили по сосудам раствор Рингера, обнаружилось, что сосуды живы. Тот же невероятный результат получили и в эксперименте с пальцем. Высушенный до того, что стал твердым, как дерево, палец сохранялся несколько месяцев. И все-таки сосуды удалось оживить. При введении адреналина они сокращались.

Итак, отдельные органы высших организмов частично оживают после почти полного высушивания и, казалось бы, абсолютной смерти. Этому сразу не могли поверить. Опыты профессора Кравкова повторили другие ученые.

Думали, что органы, построенные из более нежных тканей, чем уши кролика и пальцы человека, будут по-другому реагировать на высушивание. Но это было быстро опровергнуто. Советский ученый Морозов в 1927 году вырезал у лягушки сердце и высушил его над серной кислотой. Сердце потеряло 25 процентов веса и в таком состоянии сохранялось 3 часа. Это был кусочек сухой мертвой ткани. Но, размочив сердце и пропустив через него специальные растворы, ученый наблюдал поразительную картину: сердце лягушки билось. Так оно работало в течение нескольких часов.

Не менее удивительных результатов добился в тридцатых годах московский врач Брюхоненко. Ему удалось оживление отсеченной собачьей головы.

Много было поставлено различных экспериментов, и сейчас можно считать доказанным, что почти все ткани и органы обладают способностью к «переживанию» при высушивании. Клетки мозга не утрачивают своей жизнеспособности даже при потере… 95,8 процента воды.

Разрабатывается и проблема охлаждения отдельных органов. Вот один из экспериментов. В 1958 году француз Луи Рэ охладил сердце куриного эмбриона, опустив его в жидкий азот. Сердце стало твердым как камень. После подогрева оно вновь начало биться. Так обстоит дело с отдельными тканями и органами вне организма. Ну, а можно ли оживить целостный организм, сложно устроенный, с нервной и кровеносной системами, имеющий постоянную температуру тела, — организм млекопитающего? Ведь если покорять смерть, так ту, которая уносит людей.

Здесь нам снова придется вернуться к Брюхоненко. И хотя в его опытах полный анабиоз едва ли наблюдался, они очень показательны. Брюхоненко умерщвлял собак, выкачивая кровь, а затем оживлял их. Оживление удавалось даже спустя 40 минут после наступления смерти. У него были собаки, дважды и трижды умиравшие и столько же раз воскресшие. Исследователь так глубоко верил в возможность анабиоза высших организмов, что, как вы помните, советовал не перевозить труп Амундсена, если он будет найден в Арктике, на родину, а предоставить его науке будущего.

Кстати, вот интересный эксперимент, который поставил случай.

Не так давно в Антарктиде был найден склад провианта, оставленный в 1911 году экспедицией капитана Скотта к Южному полюсу. Среди продуктов оказался ящик из стекла, запечатанный воском и содержащий сухие пекарские дрожжи. Полвека пролежал этот ящик в ледяном складе, но дрожжевые грибки удалось легко вернуть к жизни и даже определить их видовой состав.

Конечно, сейчас трудно сказать, возможно ли оживление трупа, пролежавшего во льдах десятки лет. Но очень важно, что исследователь имеет основания говорить о мыслимости такого оживления.

И все-таки Брюхоненко не был первым, кто поверил в возможность полного анабиоза высших организмов. Еще задолго до него другой замечательный русский исследователь, Бахметьев, попытался решить эту же проблему.

Для человечества

В 1898 году профессор Софийского университета Порфирий Иванович Бахметьев перед лекцией по физике просматривал в учебнике биологии таблицу температур тел различных животных. К своему удивлению, он не нашел в этой таблице температуры тела насекомых. Бахметьев решил сам экспериментально определить температуру тела бабочки. По ходу опытов насекомое необходимо было охлаждать.

Однажды бабочка случайно была охлаждена до таких низких температур, что Бахметьев решил: она погибла. Действительно, замороженное насекомое выглядело хрупким и ломким. Вычисления, сопоставления и, наконец, вывод: все соки бабочки превращены в лед. Но вот начинается постепенное оттаивание, и бабочка… оживает.

Этот опыт пробудил мечту вызвать анабиоз не у насекомых, а у высших животных, с постоянной температурой тела.

8 февраля 1912 года Бахметьев после 12 лет упорной работы делает первую попытку заморозить летучую мышь. Но предоставим слово ученому: «Начиная с 2 часов 56 минут падение температуры тела летучей мыши стало быстрее, всякую следующую минуту она была –2,6, –2,8, –3,6, –4,0 градуса… Дальше я не хотел охлаждать мышь, быстро вынул ее из холодной ванны и, развязав, положил ее на стол. Мы все нагнулись над мышью, и стали ее наблюдать. Она на ощупь была твердая и не показывала никаких признаков жизни. Мало-помалу крылья ее стали опускаться, и вдруг в брюшной полости показалось слабое движение: она начала двигаться! В первое время от радости мы не знали, что делать, но вот доктор Бурше вынул, часы и стал наблюдать дыхание…

На другой день мышь дышала нормально и проявляла поползновение улететь. Однако вопрос об анабиозе летучих мышей, этим еще не кончился. Нужно было знать, при какой, собственно, температуре они умирают».

И снова опыты.

Профессор хочет узнать, действительно ли сердце летучей мыши затвердевает и не бьется при температуре ниже –7 градусов. Мыши вскрыли грудную клетку. Сердце оказалось промерзшим и совершенно твердым и, конечно, биться не могло. Но прошло несколько минут, и оно слабо заработало.

Мыши зашили грудную клетку, и животное стало жить.

Кстати сказать, этой мыши через несколько дней по недосмотру лаборанта удалось улететь на свободу. Послужившая науке и побывавшая «на том свете» летучая мышь вернулась в природу.

Итак, анабиоз млекопитающих, пока только летучих мышей, был получен экспериментально. От опытов на летучих мышах профессор Бахметьев решил перейти к опытам с более высокоорганизованными животными. Мысленно он уже видел практическое применение анабиоза. У крестьян зимой нечем кормить скот. Что ж, на зиму коров можно перевести в состояние анабиоза, а весной, когда поднимется трава, «оживить» и выпустить в поле.

Особенно заманчивым казался анабиоз для лечения млекопитающих. Например, возбудитель туберкулеза, палочка Коха, гибнет при температуре –10 градусов. «Лечение от чахотки рогатого скота и даже человека при помощи анабиоза есть только вопрос времени. Если бы этого удалось достичь, в чем я не сомневаюсь, то это было бы большим триумфом науки и великим благодеянием для человечества», — писал Бахметьев в одной из последних своих статей.

Полвека прошло после смерти Порфирия Ивановича Бахметьева. Как же сейчас решается проблема анабиоза? На первый взгляд может показаться, что особых достижений здесь нет.

Коров на зиму не замораживают, а просто обеспечивают кормами. Туберкулез лечат антибиотиками… И тем не менее за это время в изучении и познании смерти было сделано, пожалуй, больше, чем за двести с лишним лет от Левенгука до Бахметьева.

Сейчас идет период выявления и расшифровки самых интимных и тайных процессов, которые происходят в организме, находящемся в анабиотическом состоянии. Изучение физики и химии коллоидных систем, составляющий живую клетку, сочетается с исследованием самого анабиоза. Спячка животных и образование защитных капсул у бактерий оказались явлениями анабиотического характера, приспособлением организмов к перенесению трудных условий. Это не обязательно полный анабиоз — остановка жизни, нет, иногда это просто очень резкое замедление жизненных процессов. Здесь проявляется своеобразная диалектика: при неблагоприятных условиях живой организм до минимума замедляет жизнь или даже переходит к смерти, чтобы спасти жизнь, вернуться к ней, когда это станет возможным.

Советский ученый Петр Юльевич Шмидт разработал и обосновал классификацию форм анабиоза. Другой замечательный исследователь, профессор Владимир Александрович Неговский, впервые в мире оживил человека после видимой клинической смерти (остановка сердца). Сложные операции на сердце теперь часто делают, предварительно охлаждая организм, снижая температуру тела на несколько градусов и тем самым замедляя течение жизненных процессов.

Сейчас, используя охлаждение, удается вернуть к жизни животных (опыты на собаках) даже больше чем через час после наступления смерти от потери крови.

В 1956 году удалось «оживить» крыс, охлажденных до температуры –6 градусов! Конечно, полного анабиоза в этом случае не наблюдалось: смерть была лишь кажущейся, так как обменные процессы в организме, хотя и крайне замедленно, все-таки протекали. Но вот пример полного прекращения жизни.

В марте 1963 года советский биолог Лозина-Лозинский, давно работающий по проблеме анабиоза, в одном из опытов погрузил в жидкий гелий и охладил до температуры –269 градусов 20 гусениц кукурузного мотылька.

Тринадцать из них вернулись к жизни!

А вот результаты эксперимента, поставленного природой. На одном из ледников Памира был найден вмерзший в лед тритон. Как удалось определить по возрасту льда, тритон попал в свою ледяную могилу 5 тысяч лет назад. И все же было решено сделать попытку вернуть животное к жизни даже после столь неимоверно длительного охлаждения. Результаты превзошли все ожидания. Воскресший тритон прожил 12 часов.

А ведь тритон — позвоночное, как и человек!

Смерть отступает. Мощный союз биологии с физикой и химией, оснащенных последними достижениями технических наук (рентген, электронная микроскопия, ультразвук и т. д.), позволяет все ближе подходить к выяснению самых сложнейших механизмов строения органической материи как во время ее жизнедеятельности, так и при анабиозе.

Все это залог того, что мечта Бахметьева — искусственный анабиоз млекопитающих, вплоть до человека, — со временем перестанет быть мечтой. И сейчас даже трудно представить, какие безграничные возможности откроются перед человечеством, научившимся управлять «второй» формой смерти. Это уничтожение всей вредной микрофлоры, попадающей в организм. Это любые наисложнейшие хирургические операции, вплоть до замены «износившихся» органов.

А покорение космоса? Анабиотические ванны для космонавтов, позволяющие переносить страшные перегрузки при космических ускорениях. Свежие запасы продовольствия на космических кораблях: животные в анабиозе. Переселение земной фауны в другие миры. И, наоборот, доставка «невиданных зверей» иных планет на Землю. Это, наконец, покорение времени — возможность вернуться после анабиоза к «новой» жизни через века.

И хотя сейчас все это звучит фантастически, научный фундамент для осуществления такой фантастики уже закладывается.

Советским ученым, например, недавно удалось доказать, что подопытные животные, находясь в состоянии глубокого охлаждения, могут переносить даже 70-кратные перегрузки! Это во много раз больше, чем приходится испытывать космонавтам при взлете космических ракет, и безусловно смертельно при обычном состоянии организма.

Так впервые открытое на микробах явление анабиоза — начнет служить осуществлению самой грандиозной мечты человечества — покорению космоса.

Вот еще один космический эксперимент, проведенный несколько лет назад американскими учеными. Участниками опыта на этот раз были микроорганизмы.

В специальной камере создали условия, которые, как предполагает наука, существуют на Марсе. Давление в 65 миллиметров ртутного столба (на Земле — 760 миллиметров), влажность менее одного процента, атмосфера, состоящая в основном из азота, температура с суточными колебаниями от +25 до –25 градусов. При этих условиях в почву из железистого красного песчаника были поселены земные бактерии, грибки и их споры. 10 месяцев находилась земная микрофлора в «марсианском» климате. И что же?

Оказалось, что многие из подопытных организмов не только не погибли, но даже размножились.

Итак, микробов не страшат даже марсианские условия существования!

Впрочем, это далеко не единственный поразительный факт, установленный в последние годы. Возможность сохранения способности вернуться к жизни после пребывания в самых неподходящих условиях у некоторых микроорганизмов столь велика, что иногда просто отказываешься верить. И тем не менее это факты, и о них нельзя не рассказать.

Из тьмы веков

Помните вопрос, который занимал Генри Беккера еще в XVIII веке, после того как ему удалось оживить угриц, пребывавших 27 лет в засушенном состоянии? Могут ли микроорганизмы вернуться к жизни через 100 лет и более? Беккер надеялся, что на этот вопрос ответят будущие опыты.

Вот результаты одной из работ, проделанных в 1963 году.

Начало же этого эксперимента относится к… 1640 году, когда были высушены и положены на хранение первые образцы почвы, взятой с корней растений. Затем такие пробы брались регулярно через каждые 50 лет вплоть до наших дней.

Результаты исследования оказались очень интересными. Выяснилось, что после 50 лет хранения в почве оставалось 9 видов различных микробов, которых легко удалось вернуть к жизни и выделить в культуры. Однако, чем «старше» были исследуемые пробы, тем меньшее количество микробов возвращалось из небытия к современному существованию. Но посмотрите, что дали количественные подсчеты: при хранении почвы в высушенном состоянии каждые 50–100 лет отмирает лишь ¹/₁₀ часть микрофлоры. Следовательно, в сухой почве микроорганизмы могут сохраняться до 1000 лет!

Казалось бы, по сравнению с тритоном, ожившим после пятитысячелетнего ледяного плена, здесь особенно удивляться нечему. А что вы скажете про микробов, оживших через… 350 миллионов лет?! Впрочем, лучше обо всем по порядку.

Каждый знает, что такое обыкновенная поваренная соль. Минерал. Соединение натрия с хлором. У поваренной соли есть, так сказать, родной химический брат — соль калийная. Это тоже минерал, и называется он сильвином. Вот о нем и пойдет речь дальше.

Давно было замечено, что встречающийся в природе сильвин часто бывает окрашен в разные оттенки красно-бурого цвета. Окраской сильвина объясняется и бурый цвет сильвинитов — осадочных горных пород, составленных на четверть из калийной соли.

Итак, окраска сильвина, по общепринятому в науке мнению, обусловливается примесями окислов железа, то есть примесями неорганическими. В отношении же сильвинита (руды) даже в энциклопедии можно прочесть, что порода эта чисто химического происхождения.

Так считал и молодой ученый, старший инженер-исследователь Центральной химической лаборатории Березниковского калийного комбината Николай Чудинов, когда приступал к изучению нерастворимых остатков калийных солей.

Исследование шло своим обычным порядком, пока в дело не вмешался случай. Однажды обстоятельства сложились так, что Чудинов был вынужден временно отвлечься от своих опытов. Когда же он через две недели вернулся в лабораторию, его там ждало нечто поразительное и необъяснимое: бурая шапка всплывших в колбах осадков заметно увеличилась в объеме, выросла.

Но соль и жизнь несовместимы!

Однако микроскоп показывал обратное. Каждая капля соляного раствора кишела микроорганизмами.

Не будем описывать все эксперименты Чудинова, последовавшие за этим первым наблюдением. Их были сотни, но все они приводили к одному заключению: окислы железа не имеют никакого отношения к окраске сильвина. Красно-бурый цвет калийным солям придают замурованные в них организмы, микроскопические водоросли, сохраняющие способность вернуться к жизни через 350 миллионов лет, а иногда, может быть, и того более.

Возникали и исчезали континенты, менялись климаты, шла эволюция: ящеров и птеродактилей сменяли млекопитающие, а могучие папоротники и хвощи превращались в пласты каменного угля, уступая место под солнцем новой флоре. И лишь микроскопические водоросли, впав в анабиоз, стали не подвластны бегу времени. Прошли сотни миллионов лет, и водоросли, перешагнув время и смерть, вновь вернулись к жизни.

Но, может быть, выделенные Чудиновым из сильвинитов микроорганизмы по своей необыкновенной жизнеспособности уникальны и случай этот единственный и неповторимый, что-то вроде научного казуса?

Но вот факты не менее разительные, и касаются они уже другой группы микроорганизмов — бактерий.

Французский микробиолог доктор Домбровский изучал состав микробного населения минеральных источников и от проблем анабиоза был довольно далек. Полный каталог микробов, обитающих в минеральных водах, насчитывал, уже 149 видов, когда в 1958 году Домбровский открыл 150-й, не похожий ни на один из ранее описанных.

Вскоре выяснилось: кроме морфологии, новый вид отличается от всех остальных и тем, что никак не удается установить, откуда, из каких почвенных слоев попадают эти бактерии в минеральный источник.

Знать же это было необходимо, так как новые непрошеные гости грозили основательно загрязнить источник. Шли поиски, и шло время, но загадочные бактерии никак не хотели открывать места своего первоначального обитания.

И вот как-то у Домбровского мелькнула, казалось бы, совершенно дикая мысль: а что, если бактерии выносятся водами источника из глубинных слоев Земли, относящихся к палеозойской эре? Ведь пришлось же ему в 1962 году встретить в воде источника окаменевшую пыльцу хвойных растений, существовавших многие миллионы лет назад.

Значит, прежде чем выйти на поверхность, источник проходит через пласты донных отложений теплого моря, покрывавшего территорию Центральной Европы еще во времена палеозоя. Почему бы и бактериям не происходить оттуда же?

Совершенно невероятная, с точки зрения общепризнанных научных фактов, идея нашла быстрое экспериментальное подтверждение. Столбик грунта из пласта соли, располагавшегося на глубине 209 метров, содержал таких же бактерий, как и те, что встречались в водах источника. Помещенные в питательный бульон, бактерии быстро оживали.

Теперь Домбровский принялся за систематические исследования. Продуманы они были очень тщательно, и от эксперимента к эксперименту отпадали обычно возникающие при подобного рода работах сомнения в чистоте проводимых опытов.

А почему бы, например, не допустить, что бактерии заносятся из верхних слоев почвы самой машиной для взятия образцов? Проверочные опыты с солью, взятой непосредственно из соляных копей, показывают, что это не так и что в ней «обитают» те же бактерии. Но для верности Домбровский изучает и микробное население самой почвы. Здесь искомых организмов не оказывается.

Теперь Домбровский решает расширить географию обследования и запрашивает образцы соли из других стран. И каждый раз в питательном бульоне «воскресает» дотоле похороненная в соляных склепах микрофлора.

Так, соль из Саскачевана (Канада) дала бактерии времен среднего девона, возраст их насчитывал 360 миллионов лет.

Но и их можно назвать молодежью по сравнению с микрофлорой, выделенной из соли, взятой в районе Иркутска. На сей раз воскресли существа, жившие еще в раннем палеозое, 500–600 миллионов лет назад. Факт поразительный!

А если вспомнить, что работы Чудинова и Домбровского — лишь первые серьезно поставленные эксперименты по изучению микрофлоры, извлеченной из тьмы веков, то можно представить, сколько еще не познанных тайн ждет будущих исследователей мира микробов.