Загадка Рио-Верте

Загадка Рио-Верте

Визит Кости

— Говорят, об удивительнейших вещах и событиях часто узнаешь при самых будничных обстоятельствах. Не так ли?

Это были первые слова Кости Смирнова, входившего ко мне в лабораторию. Не виделись мы месяца три (сейчас Костя вернулся из очередного журналистского вояжа), и другой бы на его месте, наверное, все-таки сначала поздоровался.

Но Костя есть Костя, и обижаться на него нельзя. Ясно, что человек чем-то очень увлечен и сейчас ему не до церемоний.

Я указал Косте на стул:

— Сядь и объясни толком.

Вместо ответа Костя достал из портфеля и положил мне на стол довольно солидную пачку листов, написанных на машинке.

— Вот, прочти!

— Нет, ты мне все-таки сначала объясни, в чем дело.

Костя вздохнул, укоризненно покачал головой, потом сел верхом на стул, поставил на спинку кулаки и, уперев в них подбородок, начал говорить, что серьезные люди должны уметь ценить время, что все изложено в рукописи и что ученые, а биологи в первую очередь, сухари и педанты, танцующие от печки и стремящиеся все разложить по полочкам.

Говорил Костя голосом размеренным и скучным, но, не услышав возражений, быстро перешел на свою обычную скороговорку:

— С замечательным человеком встретился, понимаешь. Степан Герасимович Шандыбин. Не биография, а мир приключений, хоть книгу пиши!

Ребенком, до революции, попал в Канаду. Юношей «шукав долі» в Штатах. Был в Южной Америке. Снова работа в Канаде. И вот несколько лет назад добился возвращения на Украину. Сейчас живет на Херсонщине, ведает техникой в крупном совхозе. Механик удивительный и прекрасный рассказчик.

Но записать, как он рассказывает, почти невозможно: обороты у него какие-то особенные, да и французские слова часто вставляет.

Вот здесь самая, удивительная история из тех, что я от него слышал. Записано все точно. Мое лишь название и, так сказать, литературная обработка. (Боюсь, что не в лучшую сторону.) Бери, читай! — Костя положил на стол трубочку рукописи.

Я хотел убрать рукопись в ящик стола, но Костя меня остановил.

— Ты сейчас прочти, — неожиданно сердито потребовал он. И придвинул ко мне рукопись.

— Но я сейчас на работе, у меня нет времени, — попробовал протестовать я, хотя знал Костю и понимал, что это бесполезно.

— У тебя сейчас обеденный перерыв, — резко сказал Костя, показывая на часы.

Возразить было нечего, и я развернул рукопись.

На Рио-Верте (быль)

«Каждый раз, когда я к пяти часам захожу перекусить в бар старого Дика Валоне «Под звездами», я наблюдаю одну и ту же картину. Как только часы над стройкой отбивают последний, пятый, удар, молодой, но уже немного лысеющий гид отодвигает в сторону пустую бутылочку из-под кока-колы и, обращаясь к заполнившим бар туристам, заученно-торжественно провозглашает:

— Леди и джентльмены! Итак, продолжим наш путь. Перед дорогой всего несколько слов. Сразу же за перевалом перед вами откроется изумительная и неповторимая по своей красоте панорама: долина реки Рио-Верте.

Лазурно-голубая лента реки-«оборотня» (так называют Рио-Верте местные жители) делает четыре крутые петли, огибая две горы, поставленные на ее пути капризом природы.

Вы увидите, как, распадаясь на десятки змеек-ручейков, Рио-Верте собирается снова в единое русло, чтобы протиснуться между каменными великанами и их отрогами.

Нежная зелень островов, бирюза реки, серо-красный камень гор, изумрудная лесистая долина и молочно-спокойная прелесть северного неба создают сочетание красок, которого не встретишь нигде в мире.

Расположенные у основания гор ярко-желтые дома рабочих поселков железорудной компании «Айрон Макдональд» делают эту картину еще более впечатляющей и живописной.

Здесь гид обычно переходит на скороговорку и продолжает:

— Рудничные поселки имеют двадцать тысяч жителей. Один муниципалитет. Две школы. Один памятник жертвам обвала 1944 года.

Великие люди здесь не родились. Джозеф Макферсон и мисс Канада из иных мест. С самым замечательным человеком этого края вы уже познакомились. (Гид раскланивается в сторону старого Дика.) У него лучший бар в округе и всегда хорошее настроение.

За стойкой Дик Валоне мягко улыбается и снисходительно пожимает плечами.

Бар пустеет. Я тоже ухожу на рудник, где работаю механиком. Вечерняя смена начинается с половины шестого.

От бара к руднику вниз под гору ведет извилистая, почти отполированная подковами горняцких ботинок тропинка — «Лесенка к звездам».

Шоссе («верхней дорогой»), вихляющим и петляющим по склонам, пользуются в основном туристы-автомобилисты. Ни один горняк, даже «основательно нагрузившись», не станет зря мерить асфальт. По «лесенке к звездам» до рудника ровно двадцать минут хода. На работу поэтому я всегда прихожу точно.

Но сейчас в баре никого нет. Новая партия туристов будет только часам к десяти, а дневная смена шахтеров еще не успела подтянуться.

Появляется Дик. Он ставит на мой столик две рюмки виски и садится напротив.

— Выпьем?

Удивительное дело: я никогда не видел, чтобы Дик пил виски.

— Говорят, ты скоро уезжаешь туда? — спрашивает Дик.

— Да.

— Пойдем ко мне. Надо поговорить.

Странный человек Дик. В поселке болтают, что в молодости он учился в Штатах и даже получил там какую-то ученую степень. Но потом почему-то бросил науку, вернулся на Рио-Верте и открыл на перевале бар. Два его брата погибли во время обвала в 1944 году, но их семьям Дик помогает до сих пор, хотя племянники его выросли и сами работают на руднике. Вообще у Дика со всеми хорошие отношения, и бар его, когда нет туристов, скорее напоминает клуб, чем питейное заведение. Если случается, что Дик выступает судьей в какой-либо дискуссии, возникшей между постоянными клиентами-горняками, чувствуется, что он человек культурный, начитанный и справедливый. Но такое бывает редко. Чаще Дик молчит.

Мы входим в его комнату. Она напоминает что-то среднее между лабораторией и библиотекой. Перед окном на огромном, почти во всю стену, письменном столе ряды штативов с пробирками и батарея колб. На другой стене в стеллажах с застекленными ячейками размещена обширная коллекция минералов и образцов горных пород. Стена напротив сплошь занята книжными шкафами.

Усмотрев зажатое между боковой стороной стола и стеной кресло, я уютно располагаюсь в нем.

— Ты как сегодня, никуда не торопишься? — спрашивает Дик.

— У меня времени хоть до утра, — отвечаю я.

— Это хорошо, что у тебя есть время, — говорит Дик. — Это хорошо. Значит, ты сможешь мне помочь. Пойдем. Поговорим потом.

Ничего не понимая, я поднимаюсь и иду за Диком. Миновав несколько поворотов коридора, мы оказываемся на заднем крыльце бара. В руках у Дика две плетеные корзины с какими-то пузатыми бутылями. Когда он успел их взять с собой, я не заметил. Дик дает мне одну корзину и молча спускается с крыльца. Иду за ним.

Тропинка «путь к звездам» гладкая и удобная, но не для того, чтобы таскать двадцатикилограммовые бутыли. Дик быстро спускается вниз, и я едва успеваю за ним. Наконец, боясь поскользнуться и уронить свою ношу, я сажусь на ближайший камень. Увидев, что я остановился, Дик возвращается назад и садится рядом со мной.

От бара мы отошли недалеко, и отсюда, с горы, нам хорошо видна вся долина Рио-Верте. В свете летнего заката она действительно очень красива. Ярко-желтые пятна домов горняков и впрямь подчеркивают общую гармонию красок. Но спокойствия северного неба я не ощущаю.

Меня тревожит и молчание Дика. Он сидит, как изваяние, подперев голову широкими ладонями, и глядит вниз, на Рио-Верте, тяжелым и грустным взглядом. Проходит минут пять, и я не выдерживаю:

— Куда мы идем, Дик?

Он отвечает не сразу. Он медленно встает, подходит к моей корзине, проверяет, плотно ли в ней держится бутыль, потом берет на плечо свою корзину и как-то устало произносит:

— Пойдем, кончим дело, потом все узнаешь. Ведь ты веришь, что я ничего плохого сделать не могу?

Когда мы спустились к берегу Рио-Верте, солнце уже скрылось за перевалом. Но идем по-прежнему быстро. Часа через полтора мы ушли уже довольно далеко от рудника и оказались в верховьях Рио-Верте. Место это называлось «Семь ключей». Семь родников выходило здесь из-под земли и сливалось в один бурный ручей, который буквально метрах в двухстах от места своего рождения снова исчезал под землей.

Здесь мы остановились. Дик молча взял мою бутыль и, обойдя все семь родников, вылил в них ее содержимое. Кончив эту операцию, он засунул пустую бутыль вместе с корзиной в какую-то расселину между камней и, даже не взглянув на меня, зашагал обратно.

Ничего не понимая, я взял его бутыль и поплелся следом.

Сейчас даже трудно вспомнить, сколько раз мне пришлось спускаться к воде по крутому берегу Рио-Верте и подавать Дику бутыль. Теперь мы несли ее по очереди. Несколько раз мы оставляли берег реки и поднимались в горы к каким-то только Дику ведомым ручейкам. И везде он выплескивал в воду часть жидкости, находящейся в бутыли.

Кругом была кромешная тьма, и я совсем выдохся, когда мы дошли до другого конца долины, к старым шахтам. Здесь в небольшой ручеек Дик вылил остатки жидкости.

За все время этого странного путешествия он не произнес ни слова. Сейчас он присел на камень и закурил. Когда Дик прикуривал, я увидел, как пляшет огонек его зажигалки.

В голову полезли тревожные мысли. Что мы здесь делаем? Что за снадобье таскал я весь вечер и почему его надо было выливать в реку, да еще в разных местах?

Но я решаю пока ни о чем не спрашивать.

— Ну что ж, пойдем, — сказал Дик, бросая окурок.

Поднимаемся мы медленно. Дик ступает тяжело, опустив плечи и понурив голову. Он, видимо, тоже очень устал и выглядит сейчас совсем стариком.

И вот я снова в комнате Дика, в кресле между стеной и письменным столом. Дик пододвигает сигареты и несколько бутылок. Лимонад. Виски. Кока-кола.

— Кури, пей и слушай, — говорит он. — Виски не советую: мозги туманит. Лучше лимонад.

Себе Дик налил виски.

— У каждого человека, — тихо начал он, — рано или поздно наступает момент, когда он должен рассказать кому-то про свою жизнь. В таких случаях люди, бывают откровенны, как на исповеди, и поэтому собеседником их обычно оказывается человек малознакомый. Какой-нибудь случайный попутчик или сосед по больничной койке: в общем тот, с кем больше никогда не встретишься. Видимо, это какой-то психологический закон. — Дик замолчал.

Молчу и я.

— Вот ты горняк, — вдруг говорит Дик. — Возьми и определи, что это такое? — Он вынимает из ящика стола и протягивает мне какую-то круглую вещь размером с яблоко.

Поначалу я подумал, что это яблоко, отлитое из металла. Оно казалось довольно тяжелым и тускло блестело. Присмотревшись внимательно, а главное, ощутив эту вещь в руках, я понял, что ошибся. Это явно не литье. Металлическая штука кажется пористой и скорее напоминает очень тонкую губку.

Дик протягивает мне лупу. Под стеклом при двадцатикратном увеличении я вижу тысячи тысяч тоненьких ниточек, или, точнее, веточек. Изготовить искусственно такую вещь нельзя. Но в то же время она не похожа ни на одну из известных мне природных руд. И все-таки это металл, скорее всего железо, сотканное в неповторимо сложный ажурный клубок.

— Я не знаю, как это сделано, — наконец говорю я, — но это что-то железное.

— Это не что-то железное, а железо само по себе. Оно такое в природе, — спокойно произносит Дик.

Это уже явный бред. Кто-кто, а уж я-то хорошо знаю, как выглядит природная руда. Проработав пять лет механиком транспортеров на рудниках, я насмотрелся на разные руды. Да и нет в природе чистого железа. Оно обязательно имеет кучу разных примесей.

Обо всем этом я говорю Дику.

— Ты не совсем прав, — отвечает Дик. — Все дело в том, что ты работал на рудниках, где добывались руды вулканического происхождения. Когда они образовались, в вулкане кипело, а потом, застыло, конечно, не одно железо. Там есть примеси самых разных элементов: никеля, хрома, титана, ванадия. Вулкан — природа мертвая! — Дик задумчиво замолкает.

Он снова наливает себе виски, но не пьет. Рюмка ставится рядом с металлическим клубком, и теперь Дик смотрит на него сквозь призму стекла и виски. Глядит долго и внимательно. Потом, как будто со стороны, до меня доносится его голос:

— Микробы… Ты знаешь, что такое микробы?

Это окончательно сбивает меня с толку. При чем здесь микробы?

— Микробы — это зараза, — говорю я, чтобы что-то ответить.

— Зараза! — неожиданно вскипает Дик. — Эх, ты! Чему вас учили?!

Дик выпивает виски. Ставит пустую рюмку на прежнее место и начинает говорить быстро, зло и трезво:

— А ты знаешь, что микроорганизмы участвовали в создании каменного угля и нефти и тем самым обеспечили существование цивилизованного общества? Ясно? Мир микробов большой и разный. И не вина микробов, что люди вначале познакомились с той частью представителей этого мира, которые действительно являются заразой. Вот так-то!

— Дик, — мирно говорю я, — при чем здесь микробы?

— То есть как при чем? — быстро отзывается Дик. — Я же микробиолог.

Я смотрю на Дика так, будто вижу его в первый раз. Я мало верил рассказам, что Дик учился в Штатах, и мог в прошлом представить его кем угодно: чемпионом по боксу, капитаном хоккейной команды, пастором в конце концов. Но микробиолог!.. Нет! Такое в моей голове не укладывается, тем более что я даже толком не представляю себе эту профессию.

Вид у меня, по-видимому, довольно глупый, потому что Дик кладет руку мне на колено и как-то сочувствующе-устало говорит:

— Ладно, начнем сначала: сразу это трудно. Так вот я микробиолог. А о том, как случилось, что я стал барменом, ты сейчас узнаешь. Только не перебивай.

Родился я здесь, на Рио-Верте, где, как ты знаешь, каждый новорожденный мужчина — будущий горняк. В том, что я оказался исключением, виноваты скорее не родители, а старшие братья. Это они решили, что я должен получить образование. Вся семья обеспечивала мою учебу в Штатах, и весь поселок знал, что младший Валоне учится в Калифорнийском университете. Я был чем-то вроде символа семейного благополучия. Но не в этом дело. Я стал микробиологом. Получил степень доктора, хорошую работу в Штатах и даже некоторую самостоятельность в постановке экспериментов.

Работал я в области медицинской микробиологии, но в то же время, как микробиолог, знал, что существуют микробы, которые могут извлекать из растворов железо. Таких бактерий много. Их так и называют — железобактерии, но исследованы они очень слабо.

Десять лет я трудился как вол, изучая железобактерии. Сейчас даже трудно вспомнить, сколько срывов и неудач было в этой работе, сколько раз я хотел бросить все: и бактерий и науку, — но в конце концов я добился своего. Я получил новую культуру железобактерий, которой дал имя Лептотрикс Валоне. Это были бактерии, изумительные по скорости роста. В природе существует несколько родов железобактерий, в том числе и Лептотрикс, но ни один из них не мог и никогда не сможет сравниться с Лептотриксом Валоне. То, на что нужны тысячелетия, мои бактерии могли проделать за год.

В их оболочках откладывалось до 93 процентов чистейшего железа, извлекаемого из почвенных растворов, даже если оно там имелось в долях миллиграмма на много литров. К тому же мой Лептотрикс в несколько раз крупнее обычных природных железобактерий.

И тогда я решил, что людям незачем ковыряться под землей, добывая железо. За них это может сделать Лептотрикс Валоне. И 17 лет назад я приехал на Рио-Верте.

У меня было мало денег, но со мной был Лептотрикс Валоне. — Дик замолк.

Я так поражен всем услышанным, что не могу собраться с мыслями. Дик Валоне — микробиолог. Микробы, добывающие железо. Лептотрикс Валоне. Рудники, где работают бактерии. Все это не укладывается в голове, не может совместиться с Диком-барменом, с обычными представлениями о микробах, с затерянным в горах Северной Канады рудничным поселком на Рио-Верте.

Все это кажется слишком невероятным, чтобы быть правдой. Но передо мной лежит железное яблоко. И я начинаю думать: уж не оно ли результат работы микроба, которому Дик дал свое имя? Если это так, то Лептотрикс Валоне действительно существовал, а может быть, существует и сейчас. Тогда почему Дик работает барменом и улыбается этому граммофону-гиду, когда должен быть миллионером?

— Я был хорошим микробиологом, — прерывает мои размышления голос Дика, — но я плохо знал жизнь. Мои старшие братья, куда менее образованные, чем я, значительно лучше разбирались, что к чему и как устроен мир. Довольно быстро они доказали мне, что мои планы — это мечты идеалиста.

Вопрос стоял просто: ты представляешь, сколько появится новых безработных, если вместо шахтеров железо начнут добывать микробы?!

И все-таки я должен был испытать своих микробов в деле. Ведь могло оказаться, что в природе они поведут себя не так, как в лаборатории. К тому же лучшего места жительства для Лептотрикса Валоне, чем Рио-Верте, пожалуй, не найти на всем земном шаре. Ведь она буквально профильтровывается через горы.

Ни одна река не несет в своих водах так много железа, как Рио-Верте. Я проделал сотни анализов и знал это точно. Но так же точно я знал, что долина Рио-Верте принадлежит компании «Айрон Макдональд». Ей принадлежит все: и земля, и воды реки, и рыба в ней; и если окажется, что от бактерий есть польза, то и бактерии.

Пустить Лептотрикс Валоне в Рио-Верте равносильно тому, что подарить его компании. Такой глупости я, конечно, не сделал. Но что-то делать было нужно; я не мог не использовать свое открытие: такова уж натура ученого. Но я не мог и использовать его во вред рабочим.

В общем положение казалось безвыходным.

Прошло два года. Я прекрасно изучил микрофлору Рио-Верте. Нашел я в ней и железобактерий. Это были обычные медлительные и чахлые дети слепой природы, которые не могли идти ни в какое сравнение с моим Лептотриксом Валоне — произведением науки и человеческого гения.

Наступил 1944 год. А 10 января на руднике произошел обвал. Рио-Верте подмыла старые шахты, в которых почти не было руды и где из-за ветхих креплений компания не имела права производить работы. Но железо шло на войну. Компания получала сумасшедшие прибыли и с техникой безопасности не считалась. Ты думаешь, они зря быстро согласились выдать пенсии семьям погибших и соорудили памятники? Нет! Они боялись скандала, боялись потерять военные заказы. А я потерял своих братьев!

Дик умолкает и тянется к бутылке с виски.

— Не надо, Дик, — говорю я.

— Нет, надо! — берет бутылку Дик. — Теперь уже все равно. Но не в этом дело. Короче, несколько лет я был занят одной мыслью: «Неужели я, Homo sapiens, человек разумный, венец творения природы, черт подери, не сумею найти способ помочь людям, которым я могу и обязан помочь!» Кажется, Эйнштейн сказал, что для того, чтобы чего-то достичь, нужно долго думать в одном направлении. И действительно, мысль человека никогда не работает напрасно. По-видимому, где-то в подсознании у меня все время откладывались какие-то крупицы и части будущего плана действий и, наконец, весь план пришел мне в голову сразу целиком и во всех деталях. В общих чертах он был прост. Для его осуществления нужны были время и деньги.

Деньги я достал, продав патент на одно небольшое открытие. А вскоре, купив акции компании, получил право приобрести участок земли на Рио-Верте.

Теперь место, где стоит бар, и низовья реки у старых шахт стали моей собственностью. Так началось выполнение плана. Но мне понадобилось несколько лет предварительной работы, прежде чем я решился выпустить Лептотрикса Валоне в природу. За эти годы я не только изучил строение здешних гор не хуже ведущего геолога компании, но мне удалось разобраться в течениях Рио-Верте, узнать все ее фокусы.

Рио-Верте не зря называют «оборотнем». Течения ее так замысловаты и перепутаны с грунтовыми водами, что разобраться в них мог лишь только такой одержимый человек, как я.

Ты знаешь, иногда Рио-Верте одну и ту же воду несет дважды. Некоторые ее протоки уходят в землю и возвращаются в основное русло выше того места, где они его покинули. Вот так-то! И все же есть место, где после всех коловращений воды реки собираются воедино. Это у старых шахт. Ты понимаешь, что это значит?! — Дик умолк.

— Так, значит, в бутылях были микробы? Значит, Лептотрикс Валоне все-таки попал в Рио-Верте?

— Да, попал, — глухо отвечает Дик. — Именно здесь, у старых шахт, но не сегодня, а десять лет назад.

Теперь я снова ничего не понимаю.

— Десять лет, — продолжает Дик, — я наблюдаю, как миллионы железных веточек живой культуры смываются рекой и уносятся в подземное озеро, образовавшееся на месте старых шахт. Сейчас там уже тысячи тонн железной руды. И какой! В ней девяносто шесть процентов чистейшего железа! Но мало того. Мой микроб оказался даже сильнее, чем я думал. Года четыре назад он вдруг пошел против течения вверх по реке.

Лептотрикс Валоне проложил себе дорогу к главным залежам месторождения «Айрон Макдональд». Я же тебе говорил, что Рио-Верте буквально профильтровывается через горы. Вот в этих-то сумасшедших извилинах подземных течений и поселился Лептотрикс Валоне.

А в старых шахтах под моей землей складывается новое месторождение железа. Ты представляешь, что это значит?

Дик снова замолчал и задумался.

Так вот какое железо находится в старых шахтах! Чистейший металл!

— И ты представляешь, — заговорил Дик, — это было бы неиссякаемое месторождение. Люди забирали бы железо, а микробы наносили новое. И так из года в год… Еще лет шесть — и уже можно было бы начинать разработки. — Дик закуривает, и я опять замечаю, что руки у него дрожат.

Сделав несколько глубоких затяжек, он берет большую стеклянную банку с водой, кладет в нее железное яблоко и ставит передо мной.

Металлический клубок лежит на дне, покрытый бисеринками воздушных пузырьков. Из-за кривизны стенок банки он кажется больше размером, чем на самом деле.

— Смотри! — глухо говорит Дик. И наливает в банку несколько капелек мутноватой жидкости из маленькой колбочки.

Я не замечаю ничего особенного. Капельки растворились в воде и исчезли, только и всего.

Но проходит буквально минута, и я вижу, как железный клубок, мерцавший тусклым блеском, покрывается белым налетом. Тут же с него начинают сползать и падать на дно банки белые хлопья. Еще минута — и я замечаю, что железное яблоко уменьшилось в размерах. Оно тает прямо на глазах. Вскоре на дне остается лишь слой белого пуха, но затем исчезает и он.

Вода в банке абсолютно прозрачна: железного клубка как будто никогда не существовало.

— Вот так уничтожается Лептотрикс Валоне, — говорит Дик. — Я нашел не только бактерий, добывающих железо, но и их врагов. Эти микробы убивают железобактерий, а железо растворяют. Одна капелька — и вот результат. — Дик постучал пальцем по банке с водой. — Их-то мы с тобой и пустили сегодня в реку.

Так вот, значит, что было в бутылях, которые мне пришлось сегодня таскать по берегам Рио-Верте!

В голове у меня полная сумятица. Итак, Дик — микробиолог и создал бактерий, добывающих железо. Он поселил их в Рио-Верте, и теперь у старых шахт складывается месторождение самого чистейшего железа в мире. Но сегодня Дик поселил в реке других микробов, которые должны уничтожить и новые залежи и микробов, их создавших.

Нет, этого не может быть! Не может человек сам, своими руками уничтожить труд своей жизни! Я оторопело смотрю на Дика.

— И новое месторождение железа и право использовать Лептотрикс Валоне я хотел завещать профсоюзу горняков, — тихо произнес Дик, — в этом состояла вторая часть моего плана.

Но что может сделать один человек в нашем мире? — Время великих одиночек прошло. Да и было ли оно?!

Компания оказалась хитрее, чем я думал. Они, оказывается, все время следили за мной. А законы? Законы создают сами компании. Вот так-то! Через два дня сюда прибудут из Штатов двое моих бывших коллег-микробиологов. Но они уже ничего не найдут. — Дик снова постучал пальцем по банке, в которой растворилось железное яблоко.

— Ну вот, теперь ты все знаешь. — Дик встал. — Лептотрикс Валоне не будет работать ни на какую компанию. Но для человечества он не погибнет. Теперь-то я уже знаю, что делать. Еще с полгода я пробуду здесь, пусть они думают, что ничего не случилось, а потом… Впрочем, тебе знать об этом не к чему. Ты выбрался отсюда — и это хорошо!

Дик наливает рюмки.

Мы выпиваем.

— Ну, а теперь иди, — говорит Дик и крепко жмет мне руку. — Иди, тебе отдохнуть надо.

…Тропинка «Путь к звездам» гладкая и удобная. Но идти мне трудно. Я сажусь на камень и думаю, каким сильным нужно быть, чтобы сделать то, что сделал сегодня Дик.

Когда часы над стойкой пробьют десять, гид начнет говорить о долине Рио-Верте. А когда я спущусь вниз, к берегам Верте, Дик Валоне будет улыбаться его заученной шутке о великих людях…

А через несколько месяцев я узнал, что Дик умер от разрыва сердца. Написал мне об этом один из его племянников.»

Пока я читал, Костя что-то записывал в своем блокноте. Казалось, он так увлечен, что не замечает ничего вокруг. Но как только я отложил в сторону последнюю страницу рукописи, Костя вскочил.

— Ну, что ты скажешь? — нетерпеливо спросил он.

— А что ты сам думаешь по этому поводу?

Костя взялся за подбородок.

— Понимаешь, — начал он, — чем я больше думаю над этой историей, тем больше запутываюсь.

Иногда мне кажется, что там, в Канаде, на какой-то речке, под названием Верте, действительно было сделано, а потом уничтожено великое открытие. Ведь не мог же Шандыбин все это придумать! Не такой он человек.

Но чаще история с Диком Валоне напоминает мне другую. Помнишь, до войны в США какой-то изобретатель открыл способ превращения воды в горючее для автомобилей? Зальет в бак обыкновенной воды, подсыплет туда щепотку какого-то порошка — и двигатель работает не хуже, чем на бензине. И испытания были и авторитетные комиссии от военного ведомства. Превращается вода в бензин — и все тут! Но секрета своего изобретатель не выдавал: требовал деньги вперед. А потом вдруг исчез.

И только через 10 лет установили, что никакого открытия не было. Все оказалось ловко подстроенным обманом. Может, и здесь тоже какой-то фокус? Может, этот бармен был сумасшедший? Не знаю, ничего не знаю! Я для того и принес тебе эту историю, чтобы в ней разобраться. Ты же биолог. Ты же должен знать, могут ли микробы есть железо, да и еще таким манером натаскивать целые залежи.

В моей голове, например, такое не укладывается. Вот ты мне объясни, как все это выглядит с точки зрения науки. Не можешь сразу ответить — не отвечай, я все равно вечером зайду к тебе домой.

Последние слова Костя произнес уже у двери. Я не стал его удерживать. Мне действительно нужно было подумать.

Могло ли все это быть?

Ни положительно, ни отрицательно ответить Косте я сразу не мог.

В прочитанной истории, как биолога, меня смущало многое. С одной стороны, она казалась абсолютно невероятной. Микробы, размножающиеся с фантастической скоростью, добывающие железо из растворов и создающие целые залежи. Поверить в такое трудно. Но тут память сразу переносила меня на полтора десятка лет назад, к годам юности.

…Небольшое, затерянное в низкорослых лесах под Вышним Волочком озеро: тихие мелкие заводи с кочками, поросшими мхом и брусникой.

Я здесь на одной из летних практик. Лежу на кочке и рассматриваю сквозь воду обильный рыхлый осадок цвета ржавчины, покрывающий в этом месте дно озера. По внешнему виду он напоминает вату. Я извлекаю свою находку из воды, помещаю на стекло (отмытая фотопластинка) и через лупу вижу переплетение тончайших нитевидных образований желтого цвета, различных оттенков и густоты. Я набираю в пробирку воды из озера и помещаю туда кусочек «ваты». Это проба. Позже я находил странную «вату» и в лесных ручьях, и на болотах, и на речных плесах, где течение реки замедлялось. Проб набралось много. Я уже смутно догадывался, с чем имею дело, но окончательный ответ можно было получить только в лаборатории.

…Лаборатория. Небольшое количество воды с находящимся в ней осадком помещается в пробирку. Не без волнения я прибавляю туда несколько капель раствора железисто-синеродистого калия и соляной кислоты. Почти моментально весь осадок окрашивается в синий цвет.

Все ясно: первоначальный желтый цвет болотной «ваты» объяснялся содержанием в ней большого количества окиси железа.

Так я впервые познакомился с железобактериями.

Да, такие микроорганизмы в природе действительно существуют. Это очень своеобразные и интересные организмы, обладающие весьма примечательным строением и образом жизни. Их палочковидные клетки обычно соединены друг с другом в довольно длинные нити. Каждая такая нить располагается внутри особой трубочки — влагалища. Стенки такого общежития построены из гидрата окиси железа, выделяемого телами самих жильцов.

Их дом — это крепость, в которой железобактериям не страшны никакие враги. Но со временем стенки убежища делаются все более толстыми. Жить в таком железном доме становится трудно: доступ кислорода затрудняется, нарушается нормальный обмен веществ. И тогда бактериальные нити начинают постепенно покидать старые утолщенные части влагалища, медленно выползая из них.

Но бактерии живут, их тела выделяют гидрат окиси железа: к старому дому все время делаются новые пристройки. Так постепенно образуются довольно длинные трубки, в которых бактерии располагаются лишь в самом конце.

Проходит еще какое-то время, и бактериальная нить оставляет свой дом, ставший тяжелым и неудобным. Идет линька. Бактерии выползают в воду и начинают строить новое жилище. Сброшенная железная трубка, теперь уже совсем пустая, падает на дно водоема. Вот из таких пустых, покинутых своими обитателями трубочек и образуется тот рыхлый, цвета охры, похожий на вату осадок, который легко наблюдать в различных водоемах, населенных нитчатыми железобактериями.

Но как быстро идет этот процесс? Могут ли из микроскопических ниточек образоваться залежи железа? Да и каково содержание чистого металла в этих ниточках?

Правда, существуют не только нитчатые железобактерии, есть и просто одиночные формы, хотя нитчатых все-таки больше. И тут в памяти всплывает: большинство нитчатых железобактерий относятся к роду Лептотрикс. Первый представитель этого рода описан Кютцингом в 1843 году, под названием Лептотрикс охрацеа, и ошибочно отнесен к водорослям. Род Лептотрикс насчитывает пять видов. Но есть ли среди них Лептотрикс Валоне?

Вот этого я не помню.

Нет, видно, с наскоку тут не разберешься.

Звоню Косте и прошу вечером ко мне не заезжать: буду занят.

— Понимаю, — отозвался Костя, — будешь копаться в своей библиотеке и консультироваться с друзьями-микробиологами.

Костя всегда был проницательным.

Железобактерии и железо

Можно сказать, что сначала железобактериям не повезло.

Открытая в 1836 году Эренбергом, эта группа микроорганизмов долго оставалась загадкой для микробиологов. Сам автор ничего определенного о найденных им микробах сказать не мог. А через шесть лет, в 1843 году, объявил, что это водоросли.

Так прошло полвека. И трудно сказать, как долго еще пришлось бы числиться железобактериям среди водорослей, если бы ими не заинтересовался замечательный русский микробиолог Сергей Николаевич Виноградский. Он-то и окрестил в 1888 году эту группу микроорганизмов их теперешним именем — железобактерии. Почему?

Сначала несколько слов о самом железе.

Железо — один из наиболее широко распространенных элементов в природе. По количественному содержанию в земной коре (до глубины приблизительно 15 километров) оно занимает третье место, уступая лишь алюминию и кремнию. В породах, из которых состоит эта доступная нашему наблюдению часть земной коры, железо находится как в окисных, так и в закисных соединениях. Чем же отличаются эти два вида соединений? На первый взгляд, казалось бы, отличие их невелико: в закисных соединениях железо двухвалентно, а в окисных оно трехвалентно, но посмотрите, к чему это приводит.

Естественные окисные соединения в воде почти не растворимы, в то время как закисные, например железный шпат, под влиянием свободной углекислоты растворяются довольно легко. Именно в такой форме растворенных закисных соединений и находится железо в воде природных железистых источников. Нетрудно приготовить растворы закисных солей железа и искусственно.

И вот если такие растворы оставить стоять на воздухе, то со временем на дне колб появится рыхлый бурый осадок. Это гидрат окиси железа. Растворы окисляются, двухвалентное закисное железо переходит в трехвалентную окисную форму. Однако в лабораторных условиях, в искусственных растворах без присутствия катализаторов (веществ, ускоряющих течение реакции), процесс этот идет медленно, очень медленно. Гораздо быстрее превращение ионов двухвалентного железа в трехвалентное и образование такого же осадка можно наблюдать дома в бутылке с обыкновенной минеральной водой. Но с еще большей скоростью этот процесс происходит в природе, в естественных водоемах.

Здесь есть свои катализаторы — микроорганизмы. Простой опыт. Добавьте к свежей железистой воде немного карболовой кислоты (убейте микробов), и осадка не образуется, вода останется прозрачной.

Вот этих-то бактерий, ускоряющих реакцию окисления закисных соединений железа, Виноградский и назвал железобактериями.

Но бактерии работают, так сказать, не бесплатно. Реакции, при которых двухвалентное железо переходит в трехвалентное, идут с выделением свободной энергии. А поскольку у железобактерий эта реакция происходит в протоплазме, в самом теле бактерий, то выделившаяся энергия используется для обеспечения жизненных процессов, обмена веществ. Конечный продукт этого обмена — нерастворимая гидроокись железа: трубочки, нити и хлопья, устилающие дно естественных водоемов.

Выяснение способа питания железобактерий и составляло суть одного из открытий Виноградского. Путем многих экспериментов ученый показал, что на Земле обитают организмы, для которых металл служит хлебом насущным.

Особенности жизнедеятельности железобактерий, их способ добывания энергии казались столь разительными, что это далеко не сразу было признано всеми учеными. Спор между сторонниками Виноградского и школой немецкого физиолога Молиша, отрицавшего столь странный способ существования микробов, длился полстолетия.

До начала нашего века оставалось неизученным и строение железобактерий. Пустые трубочки гидрата окиси железа — «оформленные продукты обмена веществ», как их называл Виноградский, — долго оставались источником недоразумений и заблуждений. Почти 100 лет прошло после открытия Эренбергом железобактерий, а исследователи ошибочно принимали безжизненные пустые нити «болотной ваты» за самих бактерий.

Серьезную попытку описать строение и изучить развитие одного из видов рода Лептотрикс предпринял в 1907–1910 годах англичанин Эллис. Вывод его был неожиданным: протоплазма клеток железобактерий бесструктурна и полностью растворима в соляной кислоте.

Ученый повторил ошибку своих предшественников, отождествив вещество пустых влагалищ и появляющиеся в них при высыхании препарата пузырьки воздуха с протоплазмой бактериальных клеток. Подлинных клеток железобактерий Эллис так никогда и не увидал.

Впервые это удалось замечательному советскому микробиологу Холодному. Этот скромный и очень простой в обращении человек обладал даром удивительного экспериментатора, решавшего сложнейшие микробиологические проблемы путем опытов, гениальных по своей простоте.

Вот взята обыкновенная пробка и в нее одним углом вставлено несколько тоненьких покровных стекол. Казалось бы, чего здесь особенного? Но посмотрите, что происходит дальше.

Пробки помещают в аквариумы так, чтобы вставленные в них стекла были погружены в воду. Ее берут из естественных водоемов, и, конечно, в ней обитают самые различные микроорганизмы.

Пройдет некоторое время, и микробы начнут заселять предоставленные им экспериментатором бесплатные квартиры — стеклышки. Теперь остается только вынуть поплавки, снять стекла и под микроскопом изучить их население. Этим и занимался Холодный.

В одном из опытов среди прочих жильцов ученый увидел удивительное микроскопическое деревце. Своим стебельком оно было прикреплено к стеклышку, а его веточки свободно плавали в воде. Но что особенно поразило исследователя, так это на редкость правильное ветвление крохотного «растеньица».

Его стебелек всегда строго разделялся на две веточки, те, в свою очередь, через определенный промежуток делились тоже на две и так далее. К тому же легко было заметить, что и стебелек и ветви представляют собой закрученные спирально ленты. Найденный организм очень заинтересовал ученого. Началось кропотливое и тщательное изучение загадочного деревца. Препарат готовился за препаратом… Опыт следовал за опытом… И лишь после долгих трудов пришла разгадка.

«Деревце» оказалось железобактерией, старой знакомой микробиологов, описанной еще Эренбергом и принятой им за диатомовую водоросль. В течение почти 100 лет ученые сталкивались с обломками этого «деревца», считая их целыми микроорганизмами и относя то к одному, то к другому роду железобактерий. Академик Холодный был первым человеком, увидевшим все «деревце» целиком.

Работа продолжалась, и вскоре выяснилось, что «деревце» — это лишь мертвое образование, построенное из гидрата окиси железа. Сами же бактерии располагаются на концах веточек, и каждая из них представляет собой одну-единственную клетку.

Все «деревце» вырастает также из одной клетки, которая, делясь пополам, дает начало двум новым веточкам, потом каждая делится еще раз, и так далее.

Так была раскрыта одна из тайн железобактерий и положен конец вековым заблуждениям и ошибкам. Открытый 100 лет назад как водоросль, потом долго принимаемый за нитчатую бактерию организм оказался микробом одноклеточным.

Начиная с тридцатых годов нашего века изучение железобактерий, их строения, жизнедеятельности и распространения в природе встало на серьезную научную основу. Особенно много сделал сам Николай Григорьевич Холодный. Он открыл семь новых, дотоле неизвестных науке видов железобактерий. Из них четыре относятся к нитчатым железобактериям из рода Лептотрикс.

И все-таки, «если оценивать итоги более чем столетних исследований группы железобактерий по числу открытых за это время „хороших видов“, — пишет академик Холодный, — то придется признать эти итоги весьма незначительными. Очень скудны также наши сведения о строении и истории развития железобактерий. При описании некоторых форм часто приходится ограничиваться лишь указанием формы и размеров их клеток. О характере питания и дыхания других форм нам пока ничего не известно».

Итак, по свидетельству самого крупного специалиста по железобактериям, эта группа микроорганизмов изучена далеко не достаточно. В одном лишь роде Лептотрикс академик Холодный открыл четыре новых вида.

Но кто может поручиться, что науке уже известны все виды железобактерий и что среди оставшихся неоткрытыми нет того самого, который Дик Валоне назвал своим именем? К тому же в микробиологии принято после видового названия микроба ставить первые буквы, а иногда и полностью фамилию ученого, открывшего новый вид. Иногда фамилия ученого ставится после родового названия, как это и сделал Дик Валоне.

В общем знакомство с историей открытия и изучения группы железобактерий не разрешило моих сомнений.

Оставался невыясненным и другой вопрос: могут ли железобактерии создать залежи железной руды?

Собственно, вопрос состоял даже не в том, могут или не могут. Мысль, что микробы принимают участие в образовании руд, была высказана еще в 1836 году Христианом Эренбергом. Ему тогда был известен только один микроорганизм, обладающий способностью накоплять железо, — Галлионелла ферругинеа, то самое железное деревце, которое впоследствии открыло академику Холодному тайну железобактерий. Ошибочно посчитав этот организм за диатомовую водоросль (их тогда именовали «панцирными инфузориями»), Эренберг полагал, что скорлупки этих «инфузорий», содержащие кремниевую кислоту и окись железа, явились главным материалом, из которого образовались так называемые болотные руды.

Это была первая догадка о геологической роли железобактерий. Однако предположение Эренберга поддержки у современников не нашло. Но через полвека то же мнение высказывает Виноградский. Он пишет: «Колоссальные отложения железных руд, известных под названием болотной, озерной, луговой и тому подобное, по всей вероятности, обязаны своим происхождением деятельности железобактерий». И снова длительный, на десятилетия, спор с Молишем, и снова Виноградский оказывается прав.

Сейчас ни у кого из геологов не вызывает сомнения участие железобактерий в образовании осадочных месторождений железных руд.

Миллионы и миллионы отмерших бактерий вместе с футлярами, содержащими нерастворимый гидрат окиси железа, скапливаются на дне водоемов большими массами. Постепенно они уплотняются и превращаются в железняк. Именно таким путем образовалось наше знаменитое Криворожское месторождение. Железобактерии были создателями огромных (более 10 тысяч квадратных миль) железорудных отложений в районе Великих озер в США.

Вообще бурый железняк — самая распространенная руда. Это я знал. И повторяю, в связи с Костиной историей вопрос состоял не в том, могут или не могут железобактерии создавать железорудные залежи. Могут! Этот процесс идет и в наше время.

Но как быстро? Сколько времени должно пройти, прежде чем на месте озера или болота образуется месторождение железа? Сколько миллионов или биллионов железобактерий должны для этого «лечь костьми»? А как скоро могут делиться железобактерии? Какова скорость их роста? Вот в этих вопросах следовало разобраться.

Прямых наблюдений здесь мало, но все-таки они есть. Вот данные академика Холодного о скорости роста «железного деревца» — Галлионеллы. Каждая клетка (а располагаются они, как вы помните, на вершине веточек) в течение часа выделяла железистый стебелек, длина которого в 30 раз превышает толщину клетки. Диаметр клетки 0,6 микрона. Итак, около 2 микрон в час, всего две тысячных доли миллиметра. Казалось бы, очень мало.

Но вот в начале нашего столетия в тяжелом положении оказался Дрезден. Трубы городского водопровода неожиданно быстро покрылись толстым слоем «ржавчины», и напор воды сильно понизился. Некоторые совсем воду не пропускали. Снабжение большого города водой было нарушено.

Особенно странным было то, что образовавшееся внутри труб вещество не имело ничего общего с обычной ржавчиной, продуктом простого химического взаимодействия металлического железа труб с водой и растворенным в ней кислородом. Мало того, странная ржавчина, забивая трубы, даже не повреждала их внутреннюю поверхность, и черный асфальтовый слой, которым покрывают трубы изнутри, оставался целым.

Загадка разрешилась, когда за дело взялся микробиолог Шорлер.

Как вы догадались, в водопроводе поселились железобактерии. Это были знакомые нам Галлионеллы. И хотя вода дрезденского водопровода содержала всего 0,2–0,3 миллиграмма железа на литр, микроскопические клеточки «железного деревца» за 30 лет своей деятельности покрыли трубы, имевшие в диаметре 10 сантиметров, плотным трехсантиметровым осадком окиси железа. А сколько железных веточек было снесено напором воды?!

Или другой случай. Одна большая бумажная фабрика не могла выпускать белых сортов бумаги, так как содержавшиеся в воде частички гидроокиси железа придавали бумаге желтый оттенок. Виновными оказались железобактерии.

Много неприятностей доставляют железобактерии при эксплуатации артезианских колодцев, часто питающих водопроводы. Один из видов, Гренторикс (близкий родственник Лептотрикса), называют «чумой колодцев». Уже по одному такому титулу можно представить размах деятельности этой железобактерии. Грубо говоря, она очень прожорлива. Правда, почти все микробы отличаются завидным аппетитом. Это легко наблюдать при производственном выращивании дрожжей. За 12 часов порция этих микроскопических грибов, весящая 56 килограммов, поглощает 1500 килограммов питательных веществ, около 27 тысяч литров воды и 765 кубических метров воздуха. Вес грибов за это время увеличивается до 450 килограммов.

Но существуют бактерии, потребляющие за сутки пищи даже в 25–30 раз больше их собственного веса. Если бы человек обладал таким же аппетитом, то за день он съедал бы около… 3 тысяч килограммов.

Но даже среди микроорганизмов железобактерии — чемпионы по прожорливости, для построения каждого грамма своего тела они перерабатывают 464 грамма углекислой закиси железа, переводя ее в окисные соединения.

И все-таки на образование железорудных залежей нужны тысячелетия.

Нет, не могли за 20 лет на Рио-Верте образоваться новые залежи железа! Да, но у Дика Валоне был вид Лептотрикса, неизвестный науке. А что, если он еще более прожорлив, чем другие железобактерии? К тому же в рассказе написано, что это самая быстроразмножающаяся бактерия в мире. Быстро, но как быстро? Обычные железобактерии не отличаются особой скоростью размножения.

Вот живущая в организме человека кишечная палочка, та действительно обладает способностью к необыкновенно быстрому размножению. Каждые 15 минут она удваивает свою численность.

Через час одна бактерия дает 8 потомков, через два их уже 64, а в течение суток число внуков, правнуков и праправнуков достигает трудно вообразимой величины — 4772 триллиона!

Есть ведь некоторые термофильные (теплолюбивые) бактерии, способные размножаться в 10 тысяч раз быстрее кишечной палочки. Их поколения мелькают, как спицы в велосипедном колесе. Каждый миг здесь рождаются все новые и новые потомки. Это и есть, по-видимому, самые плодовитые бактерии на Земле.

А если Лептотрикс Валоне размножался с такой же или пусть даже несколько меньшей скоростью, тогда… Тогда все, что написал Костя, действительно могло случиться. Теоретически выходит, что да.

Вот случай из практики.