6. БУДНИ, ПОЗНАНИЕ.

6. БУДНИ, ПОЗНАНИЕ.

Большущая вузовская аудитория, полная необычайно молодых лиц. Очередной "вторник" юных натуралистов Москвы всех выводков. "Сегодня мы послушаем об одном из величайших открытий в истории биологии". Из поросли, воспитанной председателем, многие ныне - далеко пошедшие зоологи. Живой осколок былой русской интеллигенции, вышедшей в естествознание вслед за Базаровым из бунтарства и за мудростью, Петр Петрович Смолин презрел и степени, и список печатных трудов. Взамен избрал поглощение сочинений чужих, открытую лабораторию природы и прямую раздачу любви к ней и знания ее - словно меда обратно из улья по чашечкам цветов - юным головенкам. Проницательный истолкователь дарвинизма. Зоологическая энциклопедия.

"...Об одном из величайших открытий в истории биологии". Петр Петрович знал ответственность таких слов. Он привел меня к своей пастве после того, как изучил первые два худеньких и несовершенных выпуска "Информационных материалов комиссии по изучению вопроса о снежном человеке" и озарением, подготовленным жизнью, ощутил реальность.

П.П.Смолин надолго стал моим университетом на дому. Он возникал, этот коренастый подвижный человек, иногда прямо с экскурсионным рюкзаком за плечами, но набитом книгами, всегда с новыми биогеографическими обобщениями в милой седой голове, периодически то безбородой, то украшенной серебряной бородой гнома. Снежный человек вываривался в тигле наших бесед и выходил из него всякий раз более понятным.

Когда вальяжная комиссия при президиуме Академии наук пала, мы решили сберечь ее останки, ее имя, которое отныне было несмотря ни на что неотторжимо от отечественной науки. Комиссия стала скромным добровольным кружком, нашедшим на первый год приют при Обществе содействия охране природы. Ученым секретарем остался А.А.Шмаков. Мы с ним, благодаря помощи Общества, опубликовали еще два сборника "Информационных материалов". В нескладной заставленной комнате шли важные заседания - слушали Хахлова и Дементьева, дебатировали зоогеографические и анатомические узлы возникающей небывалой конструкции.

Потом нашлись гонители и в Обществе содействия охране природы. Комиссия стала совсем неустроенной и бесприютной. Почти бестелесной. Следующие три выпуска "Информационных материалов" печатались уже просто на пишущей машинке, но упрямым символом стоят на титуле слова: "Комиссия по изучению вопроса о снежном человеке".

Сменились люди. Отпали не только свадебные генералы. Отошел, обремененный другими заботами, С.Е.Клейненберг, которому на первом этапе новое направление в науке было так многим обязано.

Вошли новые. Еще по самому началу ахнул от непочатого пира профессор зоологии Александр Александрович Машковцев. Теперь он врос по пояс в нашу науку. Он стал одним из ее самых угадливых и неуемных создателей. Дружная откровенность с природой, какая может быть только у ее алчущего обладателя - охотника, широкое естественное образование и барская независимость положения позволяли его мысли просекать туда и сюда неожиданные вольные дали. Он мало написал, но богатырски подпер плечом общее дело. Необъятная переписка, трассирующие пули - на Тянь-Шань и Кавказ, в Прибайкалье и Туву, в Полесье и Якутию, в древний каменный век и в средневековые поверья.

Надежда Николаевна Ладыгина-Котс посвятила свою большую жизнь и зоркий экспериментальный труд изучению крупных человекообразных обезьян - шимпанзе, их поведения. Когда она почитала наши подборки первичного сырья, ее взгляд был зачарован не линией, а точками: она повстречалась с упоминанием то одной, то другой повадки, жеста, мимики, проявления эмоций, какие, как никто, знала у человеко- образных обезьян. Информаторам же неоткуда было знать эти заметки приматолога. Надежда Николаевна составила лист таких кричащих совпадений. И это было для нее верным сигналом истины. Повстречав меня где-нибудь в научных организациях, она в сторонке говорила: держитесь, мужайтесь, - именно так было со многими большими открытиями.

Я уже упоминал об орлином взлете Г.П.Дементьева, о второй молодости В.А.Хахлова, об анатомическом прозрении Л.П.Астанина. Но как не назвать здесь и метавшегося между льдом и пламенем, то остерегающегося, то увлеченного приматолога М.Ф.Нестурха. Как не назвать профессора Н.И.Бурчак-Абрамовича, знатока ископаемой и живой фауны Кавказа, некогда открывшего там зуб вымершей человекообразной обезьяны, - нашего конфидента, посвященного в чернокнижные тайны, молчаливого затаенного исследователя загадки реликтовых (пережиточных) гоминоидов. На сборищах наших, больших и малых, выступал биогеограф Н.И.Соболевский. Требовала дел, нетерпеливо звала в поле, рвалась в победное завтра Ж.И.Кофман.

Однако всех беспризорников не перечислишь, пусть простят. У нас была двойная задача - правой рукой раскапывать суть, а левой отбиваться и пробиваться. Нас донимали, доканывали - сколько карканья, безапелляционных опровержений! "Совренменный миф о снежном человеке" - бабахнул журнал "Природа". Автор, географ, и не заглянул в наши материалы, не ведал, что стирает с доски. Немало было таких блюстителей. Но было и обратное. Крепко уперлась в земля расставленными ногами гвардия "Комсомольской правды": М.Хвастунов, Я.Голованов, Ю.Зерчанинов. А по-немногу давал нам слово то тот, то другой массовый журнал - не затолкать нас было в "миф".

Что до нас, секты, мы были не вполне единоверцами. Общим для всех было только признание доказанной и очевидной реальности "нашего подопечного", как выражался П.П.Смолин. Да желания отдать силы его изучению. Импульсы же были разные. Сказать коротко, на одном полюсе был чисто зоологический подход, на другом - антропологический, и только годы общего труда сваривали их в один металл. Зоологов более всего вразумляло и убеждало то, что "подопечный" вполне покоряется правилам биогеографии. Он вписан в природу, а не сам по себе. Географическая область сведений о нем сопоставлялась с ареалами разных видов животных, например, горной индейки улара и пернатого хищни- ка бородача, пищухи и сурка, горного барана и горного коз- ла, снежного барса и медведя. точно так же основная область сведений о реликтовых гоминоидах оказалась сопоставимой с физико-географическими зонами, характеризуемыми как водоразделы (системы гор) и области внутреннего стока, где реки не связывают земную поверхность, а фрагментируют ее, ибо возникают из-под земли и уходят под землю. Такие реки, как и горные цепи, никогда не содействовали расселению людей. На карте плотности населения область наших реликтовых (пережиточных) гоминоидов накрыла наименее населенные места: вовсе необжитые; имеющте в среднем менее одного человека на квадратный километр; редко - имеющие одного-десять человек на квадратный километр (исключением из правил явился Кавказ). В общем за "подопечным" выступило некоторое единство природных условий, при всем многообразии местных вариаций. Изучаемый вид как-то ассоциирован с другими видами. Зоологи чувствуют себя в своей тарелке, и им хочется представить себе этого зверя вне всякой связи с человеком, развившегося и расселившегося вместе с определенными комплексами фауны - зверя среди зверей.

Но на другой взгляд он - тень, откидываемая человеком. В конце концов главным географическим условием его обитания оказывается редкость людей. С людьми размежевано и время его суточной активности: когда они спят - в сумерках, на рассвете, ночью при самомалейшей видимости, а то и в час их полуденного отдыха - он действенен и подвижен. Он не может и оторваться от людей, как не может отбрасываемая тень, - его приковывает и великое любопытство, и зов к паразитизму. Это отталкивание и притяжение оказывается глубокой струной его животной натуры.

Отсюда два противоположных воззрения на начало человеческих взаимоотношений с волосатым прямоходящим гоминоидом. Мои товарищи хотели думать, что люди, расселяясь на новые земли, повстречались здесь среди местной фауны с этим экстравагантным приматом, ссорились с ним или приручали его, в конце концов отгоняя основную часть популяции дальше в незаселенные места. Я твердил свое: да, такие сцены бывали, но это - эпизоды вторичного знакомства оторвавшихся родственников. Мои товарищи шаг за шагом сдавались в определении степени родства - от очень далекой нам человекообразной обезьяны, хоть и двуногой, до питекантропа (обезьяночеловека). Но им по-прежнему хочется, чтобы наши отношения с ним были знакомством, а не разрывом. А я твержу свое: либо это наш ближайший, непосредственный предок, либо степень родства уже не представляет принципиального интереса. Если это не неандерталец, его определение может занимать лишь узкий круг зоологов-систематиков. Для мировоззрения же это был бы нуль, так как это не касается проблемы отпочкования говорящего разумного человека от животных. Да, наш ближайший предок, неандерталец, подчинен всем законам экологии и биогеографии; чем дальше он оторван от человека, тем плотнее вписан в природную среду; он взаимозависим с миром растений и животных, потому что он - животное.

Все же он связан с этим миром так, как ни одно животное кроме него.

В древневалилонском эпосе, восходящем к еще более древним шумерским преданиям, воистину допотопным, описан палеоантроп (неандерталец), проникший из Ливанских гор в степи Месопотамии. Его называли эабани (дикий), но в легенде он приобрел имя Энкиду. Вот его описание (в переложении Д.Г.Редера): "Был он сильным, как дикий зверь, и своим обличьем напоминал зверя. Его тело было покрыто густой шерстью. Лишенный человеческого разума, он обладал звериным чутьем. Дружил с дикими животными, ел траву с газелями и вслед за ними шел к водопою. Он жалел четвероногих обитателей степи и защищал их от людей. Богатырь засыпал волчьи ямы, вырытые охотниками, и ломал ловушки. И степная тварь чувствовала в нем могучего защитника, и дикие звери бесстрашно приближалиь к нему. А охотники стали роптать: все меньше добычи попадало в их руки".

И древнейшие, и новейшие сведения, и тайные предания охотников-шаманистов, и разрозненные наблюдения людей современной цивилизации доносят о какой-то невообразимой пригнанности дикого палеоантропа к животным, в том числе и к хищникам. Они его не боятся. Он использует их межвидовую вражду, но сам в мире в каждым видом. Он подманивает любой из них подражанием их голосам и сигналам. Еще не говоривший предок человека уже обладал неисчислимыми голосовыми возможностями, и можно сказать, что его мозг разросся вместе с его голосом. А голос его вобрал в себя все звуки зверья.

Был замечательный русский натуралист Н.А.Байков. Он написал превосходные, исполненные тонкой наблюдательности книги о жизни природы. В 1914 году в горных лесах Южной Маньчжурии глубоко в тайге зверопромышленник Бобошин завел его показать диковину в хижину охотника по именм Фу Цай. Последний пользовался помощью странного существа, которое вполне прижилось в его фанзе и о происхождении которого сплели небылицы. Ему дали человеческое имя Лан-жень. В сил- ки и ловушки, поставленные Фу Цаем, он был приучен с необъяснимой ловкостью загонять птицу и зверя, особенно успешно - рябчиков и белок. По немногим признакам - сутулость, волосатость, бессловестность - мы сразу узнаем в описании Н.Байкова "нашего подопечного", хоть этот одомашненный экземпляр был одет охотником в какие-то лохмотья. Он был очень малорослый, на вид лет за сорок. "На голове у него спутанные и всклоченные волосы образовали шапку. Лицо его красно-бурого цвета, напоминало морду хищного зверя, сходство это еще увеличивалось открытым большим ртом, в глубине которого сверкали ряды крепких зубов с острыми выдающимися клыками. Увидев нас, он присел, опустив свои длинные волосатые руки с крючковатыми пальцами до полу, и замычал каким-то диким звериным голосом. Дикие, почти безумные глаза его горели в темноте, как у волка. На замечание хозяина он опять ответил рычанием и отошел в сторону к наружной стене, где и улегся на полу, свернувшись калачиком, как собака... Я долго наблюдал за странным существом, получеловеком, полузверем, и мне казалось, что звериного в нем было больше, чем человеческого". Далее Н.Байков продолжает рассказ: "...В это время Лань-жень, лежавший в углу на полу, зарычал во сне, как это часто делают собаки: приподнял свою косматую голову и зевнул, открыв широкую пасть и сверкая острыми клыками. В этот момент он был до того похож на зверя, что Бобошин не удержался и проговори: "Вот, прости господи, народится же такое чудовище! На человека-то и вовсе не похож! А если б ты видел его в тайге, то испугался бы: волк, да и только! Все повадки волчьи, и ходит не по-человечески. Руки у него длинные и он часто упирается ими в землю и идет на четвереньках, в особенности тогда, когда выслеживает зверя. А по деревьям лазает не хуже обезьяны!.. Да и сила в нем звериная, даром, что маленький и щуплый. Представь, и собаки его боятся, как волка. Он их тоже не любит, рычит и скалит на них зубы. Под Новый год Фу Цай берет его с собой в Нингуту. Все собаки в городе всполошатся, лают и воют по ночам, когда этот выродок там. А на улице ему прохода не дают. Но ни одна собака ему не попадайся: задушит сразу и перекусит ей горло. А так он добродушный парень и покладистый...".

Ночью Н.Байков был разбужен Бобошиным и они осторожно вышли вслед за выскользнувшим из фанзы Лан-женем. Луна озаряла тайгу и заснеженные горы. Притаившись в тени навеса, Байков и Бобошин наблюдали присевшего на корточки под кедром и поднявшего кверху голову Лан-женя, "который издавал вой, в точности подражавший протяжному вою красного волка. Во время вытья он вытягивал нижнюю челюсть и по мере понижения звука опускал голову почти до земли, совсем так, как это делают волки.

С ближайшей сопки ему отвечали таким же воем звери, причем, когда они ненадолго замолкали, волк-человек усилен- но подзывал их своим воем. Вскоре на поляну вышли три волка и осторожно, временами приседая, стали приближаться, а Лан-жень пополз им навстречу. Своими движениями и всем он удивительно подражал волкам. Звери подпустили его к себе шагов на пять, после чего медленно побежали обратно к лесу, иногда останавливаясь и оборачиваясь, а Лан-жень, подняв- шись с четверенек, сначала шел, затем быстро побежал за ни- ми и скрылся в тайге. По словам Бобошина, "бог его знает, что он делает по ночам в лесу, этого никто не знает, даже Фу Цай и тот не скажет, даже если знает".

"Утром, - продолжает Н.Байков, - чуть свет явился из тайги Лан-жень, все такой же дикий и несуразный на вид и непонятный. Фу Цай, сев за еду, подал ему тушку ободранной накануне белки. Тот схватил ее обеими руками, поднес ко рту и пачал ее есть с головы, причем кости хрустели на его крепких зубах, как соломинки. Разрывая мясо руками и с помощью передних резцов, он ворчал от удовольствия, сидя на полу".

Приручение и дрессировка в этом редчайшем случае зашли далеко. Палеоантроп пил воду, зачерпнув ковшом из котла, хоть не научился сидеть на скамье. Самое интересное, конечно, что зверь не сам поедал в лесу дичь, а тащил ее хозяину, который себе оставлял шкурки, ему скармливал тушки. Не оставляли ли ему и красные волки частицу добычи?

Может быть, этот единичный пример приоткроет щелку в едва прозреваемое нами положение палеоантропа в суете и грызне животного царства. Он смог возвыситься над прикованностью к строго ограниченной среде. Зоология учит, что бывают виды стенобионты, т.е. привязанные к одной экологической зоне, эврибионты, т.е. приспособленные к многообразию жизненных условий, наконец , убиквисты - живущие во всех природных зонах (лисица, ворон, беркут).

Палеоантроп - убиквист, он может быть всюду, где хватит какого-нибудь смертного зверья. Любой ландшафт, вода и сушь, любые высоты ему годны. От холода и зимней бескормицы он, судя по косвенным данным, уходит в летаргию, укладываясь в специально вырытые ямы или в пещеры, чаще же ограничивается снижением обмена веществ, многодневными дремотами с короткими перерывами. Защитой от зимних холодов служит не столько шкура, сколько осенний подкожный жир.

Палеоантропы - пожиратели пространств. Они могут бежать как лошади, переплывать реки и бурные потоки. В процессе перехода на двуногое передвижение самки обрели в отличие от обезьян длинные молочные железы, чтобы, перебросив грудь через плечо, на ходу кормить уцепившегося на спине детеныша. Огромной подвижности отвечает отсутствие у этого вида всякого инкстинкта создания долговременных логовищ - есть лишь кратковременные лежки. Область распространения самцов много обширнее и сплошнее, чем самок. Самцы и самки образуют устойчивые пары в возрасте размножения. Районы, где наблюдаются детеныши, весьма локализованы и немногочисленны на земле.

В настоящее время это самый разреженный вид среди млекопитающих, хотя, может быть, некогда ему были свойственны сгущения и скопления. Чем древнее легенды, тем больше шанс наткнуться среди них и на рассказ о толпе или стаде таких существ. Там, где сходятся границы Советского Памира, Афганистана, Кашгарии, Индии и Пакистана, как сообщают, появляются они близ селений группами по шесть-восемь-двенадцать особей; из тех же мест начальник автономного уезда писал о "скоплении" обезьяноподобных диких людей, покрытых бурой шерстью. Учитель афганец рассказал: "Встречаются дикие люди в тех лесистых местах Афганистана, где я родился, и в одиночку, и с детенышами, и целыми стадами. Живут в лесах. Питаются дикими животными... Говорить гульбияван не умеет, а мычит что-то непонятное". Но вообще типична разбросанность, расселенность особей на огромных пространствах. Однако природа вооружила их и средствами находить друг друга, в том числе могучим и волнующим призывным кличем, который далеко разносит горное эхо после захода солнца или перед восходом. Эти громадные переходы и эти редкие контакты, может быть и эти нестойкие сгущения, делают данный вид единой сетью, незримой вязью на всем пространстве его обитания. Конечно, есть все же и относительная местная изолированность. Вид един, но необычно большой диапазон телесных вариаций вмещается в этом единстве - вариаций роста, окраски, шерсти, сложения.

И уж вовсе многообразен пищевой рацион встречаемых ныне там и тут экземпляров: глубокий фон - растительная пища, включая и выкапывание подземных частей многих растений,и обгрызание побегов, и сбор ягод и плодов, и набеги на человеческие посевы (особенно на коноплю и кукурузу), бахчи и сады, но более важно и специфично добывание пищух, сурков и других грызунов, птенцов и яиц, рыбы, черепах, крабов, лягушек, даже лягушачьей икры; редко достается, но очень привлекает мясо крупных животных.

Так, понемногу, в долгом анализе сотен листков прочерчивалось знание о биологическом чуде, теплящемся на нашей планете. Собственно, это и было главным доказательством его реальности, и этого-то никогда не дало бы науке изучение единичного экземпляра, пойманного или убитого. Секрет успеха был именно в коллекционировании этих листков, этих записей и писем, что казалось иным зоологам оступью в зыбкую словестность. Нам говорили: людские слова - не доказательство. Мы показали, что опираемся не на свидетельство того или иного человека. Любое может быть заблуждением или неправдой. Но мы подвергли изучению тот факт, что показаний много. Это не слова о факте, а факт. И при добросовестном рассмотрении этот факт ошеломляюще упрям, как всякий другой. Листки сцементировались в доказательство. Оно налицо.

Если перевести это на язык теории вероятностей, то достаточно большое число достаточно независимых друг от друга сведений, каждое из которых не может безоговорочно считаться достоверным, в сумме дает достоверность. То, что зоологи готовы были презреть по сравнению со скелетом и шкурой, закон больших чисел превратил в достоверность. Реликтовый палеоантроп, умеющий не попадать ни в одну западню, попался в эту. Оставалось проверить, действительно ли источники информации достаточно независимы друг от друга и в самом ли деле гигантская масса показаний не противоречит друг другу, а совмещается в единую биологическую картину. Наконец, если это так, подкрепляется ли эта картина какой-либо теоретической концепцией и подтверждает ли она теорию в свою очередь. Раз все так - открытие состоялось. Необычный ход событий в биологической науке...

Иными словами, применен неклассический, неожиданный метод для установления биологической истины: нагромождено много неравноценных и по отдельности неполноценных сведений. Лишь их количество заставляет ставить вопрос о коэффициенте вероятности. Среди сведений есть некоторый процент ложных, фальшивых, но он оказался настолько ничтожным, что элиминируется: коэффициент вероятности практически оказался равным достоверности. О, всякому ясно, насколько этот путь к истине расточителен - это собирание случайных данных. Но результат его надежен и точен. Факт, который по ряду причин иными способами был неуловим, уловлен.

Чем вероятней становится факт с накоплением данных, тем однозначнее становится теория, объясняющая этот факт. Если факт существует, то объяснение может быть только таким-то, - оно необходимо для познания самого факта. Обратно: если данная теория антропогенеза верна, данный факт не является маловероятным, напротив, его появление на сцене можно и следует ожидать.

Чего я не могу дать читателю - это сделать его специалистом. Но он должен вообразить: мы, специалисты, теперь мыслим сериями, - в этом отличие даже от крупных и благожелательных биологов, которые, листая наши данные, видят рассказы и взвешивают их вероятность. Для нас каждый рассказ - совокупность множества деталей, а всякая из них, как бусы на нитку, нанизана вместе с подобными деталями из других рассказов. Далеко не каждый наблюдатель заметит особенности шеи, или манеру отходить от человека при встрече, или ногти, или особенность поведения лошадей при неожиданной встрече... Сотня таких встречающихся там и тут признаков нами засечена. Вот мы вынесли на карточку, озаглавленную "шея", шифры всех эпизодов, где упомянута шея, или, напротив, перфорировали карточки многих эпизодов отверстием, означающим "шея". Мы получаем серии. И когда кто-либо сообщает нам о новом наблюдении, мы первым делом и уже невольно примеряем детали к сериям. Но этого не продемонстрируешь здесь, в коротком очерке.

Одна моя помощница разнесла всю имевшуюся информацию на карточки, и вместе с мужем они разложили их на полу своей комнаты по заданой схеме. Пересмотрев их все, муж, далекий от наших страстей, капитулировал: "Я вижу его, как живого!" Нам, посвященным, достаточно услышать какую-нибудь деталь, чтобы, переглянувшись, понять, плоть это или вне серий. А извне нам говорят: пусть и правдоподобно все это, но ведь бесплотно, слова. Чтобы почувствовать плоть, надо прочесть очень много. Плоть выступит сквозь слова.

Я принял крест привести всю эту груду в порядок. Плод нескольких лет невероятного напряжения, толстенная рукопись продиктована, завершена: "Современное состояние вопроса о реликтовых гоминоидах". В ней тридцать четыре авторских листа - тесный свод всего узнанного и понятого на 1960 год, а вторым приступом - к исходу 1962 года. Это - черта под целым этапом работы.

Теперь надо было напечатать эту книгу. Ведь без этого почти никто не слышал толком, на чем мы стоим.

Нет, мы встречали не только насмешки да кукиши: снова и снова протягивались в помощь человеческие руки.

Нужны отзывы посторонних зоологов на рукопись. И вот - вдумчивый положительный разбор С.К.Клумова. Другой рецензент - Н.Н.Ладыгина-Котс. Наконец - заведующий кафедрой зоологии позвоночных Ленинградского университета профессор П.Б.Терентьев. Разумеется, рекомендация рукописи к печати (кроме главы о восточной медицине) не обязала его стать моим сторонником ни в коем случае. Но он взыскательно проверил научную фактуру. Не скрою, это была истинная радость сдать ему письменный экзамен на аттестат зрелости зоологическоо мышления. Впрочем, на одной ошибке мэтр меня поймал, и это оказалось именинами "нашего подопечного". П.В.Терентьев сверил мой текст с каноническим двенадцатым изданием "Системы природы" Иарла Линнея и наставил меня, что данный вид был окрещен Линнеем не "человек ночной", ибо это относится к описательной части, а "человек троглодитовый". Спасибо за науку. Отныне: Homo troglodytes Linnaeus. Троглодит!

Еще одна протянутая навстречу теплая человеческая рука. Заместитель заведующего Отделом науки ЦК КПСС А.С.Монин не сделал чего-нибудь особенного - он просто с внимательным товариществом отнесся к научному поиску. Правда, книгу удалось напечатать таким тиражом, каким выходили средневековые первопечатные книги, - сто восемьдесят экземпляров. Но она вошла в мир человеческих книг. Пусть в последнюю минуту видный профессор антропологии метался по учреждениям, требуя прервать печатанье ниспровергающей дарвинизм книги. Книга вышла. Пусть директор Института антропологии МГУ распорядился не приобрести в библиотеку ни одного экземпляра. Она существовала отныне.

Так ли? В сущности, эти четыреста с лишним страниц мелкого шрифта - не более чем научное "предварительное сообщение", хоть более пространное и продвинутое, чем мемуар В.А.Хахлова, поданный в Академию наук в 1914 году. Сообщение кому? Ни одного отклика в научной печати, ни рецензии - вот уже пять лет.

Неужто опять "записка, не имеющая научного значения"?

Утешение разве что в том, что соответствующий раздел "Системы природы" Карла Линнея тоже оказался в числе эдаких записок. На раскопки Линнеевой трагедии по моему следу двинулся дальше еще один наш прозелит - Дмитрий Юрьевич Баянов.

Попал он в наши щи совсем случайно. По долгу службы оказался переводчиком моей беседы с двумя корреспондентами английских газет и, заинтересовавшись ее невероятным содержанием, отправился в Ленинскую библиотеку и выписал мою книгу "Современное состояние вопроса о реликтовых гоминоидах". Как всякий, кто прочел ее от начала до конца, он убедился. А как молодой и честный, он уже не мог остаться в стороне и отдал этой теме весь запас времени, всю неистраченность ума и сердца. Много, очень много труда. Сегодня о Д.Ю.Баянове - хоть в кредит - уже можно сказать высокое слово: возникающий специалист.

В призрачном окружении муляжей мегатерия, эласмотерия, саблезубого тигра, чучел огромных слонов, образов вымерших и живущих диковин животного царства, в одном из залов московского Дарвиновского музея Д.Ю.Баянов прочел нам на семинаре, руководимом П.П.Смолиным, пятичасовой доклад - волнующее разыскание о великом открытии Линнея, запечатленном, но вскоре и затоптанном его учениками, об открытии, забытом и осмеянном на двести лет и вот теперь заново повторенном.

Антропологической заслугой Линнея ныне признается только то, что в своей классификации видов животных он включил человека вместе с обезьянами в один отряд приматов. Но никто не хочет серьезно вспомнить о том, что великий шведский натуралист XVIII века натворил при этом с понятием "человек". В оправдвние его говорят, что ведь человекообразные обезьяны были в то время совершенно недостаточно изучены и поэтому путаница легко могла возникнуть, да и в других частях "Системы природы" Линней многократно ошибался, а последующее естествознание его поправляло... Все это так. И однако же как странно, что к роду "Человек" Линней отнес не только "человека разумного", но и еще две рубрики: "человек дикий" и "человек троглодитовый". Очистим их от примеров, касающихся на деле человекообразных обезьян и детей, выкормленных животными, и все-таки останется и там и тут изрядный слой фактов иного рода. Линней словно колебался, относить ли их к той части обезьян, которая наиболее близка к человеку, к особому ли виду людей, но не говорящих, т. е. по сути зверей, или к разновидности "человека разумного", резко отклоняющейся в сторону животных. Вот основные признаки, отличающие по Линнею эти существа от людей: 1) отсутствие речи, 2) обволошенность тела, 3) способность передвигаться не только на двух ногах, но и на четвереньках. Все же данные признаки не кажутся Линнею достаточными, чтобы вынести эти существа по их морфологии за пределы рода "Человек".

Д.Ю.Баянов разыскал забытое сочинение "О человекоподоб- ных", продиктованное Линнеем одному из учеников. Это - своего рода автокомментарий Линнея к соответствующему разделу его "Системы природы". Д.Ю.Баянов нашел русский перевод этого текста, сделанный И.Тредияковским и опубликованный в Петербурге в 1777 году. Напротив, соответствующий отдел "Системы природы" другой ученик Линнея, после его смерти, в 13-м издании 1789 г. переделал, давая понять, что мэтр напутал, не сумев противопоставить богоподобного человека обезьянам и всем другим живым существам. Над линнеевским троглодитом и диким человеком, чем дальше, тем больше полагалось подсмеиваться.

Д.Ю.Баянов привел и те античные и средневековые сведе- ния, на которые ссылался Линней, и немалое число аналогич- ных, пусть Линнеем и не упомянутых. Ряды их неумолимо надвигаются на слушателей. Нет. Линней не напутал. Конечно, многие его данные нуждаются в уточнении, но в целом он ясно знал, о чем говорит. И - как мы сегодня - был потрясен безразличием человечества к этим человекоподобным троглодитам, водящимся кое-где на Земле. Ведь вот же голландский врач и путешественник Бонтий видел и описал нескольких, обоего пола, на о. Ява. Они имееют почти все, свойсвенное человеку, кроме речи. Впрочем, есть и кое-что особое в глазах: якобы из-за нависающих бровей "зрение у них боковое и косое", а под верхним веком имеется подвижная перепонка. Также и другой путешественник лично видел троглодитов на Яве, добавивши некоторые детали об их анатомических особенностях. Еще один путешественник сообщил, что у троглодитов руки длиннее, чем у людей, так что пальцы рук достигают до колен. Троглодиты, по его словам, днем скрываются в пещерах, ночью ясно видят; в темноте крадут что попадается у людей, а люди их безжалост- но истребляют. Речи не имеют, а издают свист, смысл которо- го понять нельзя, да и человеческих языков усваивать не мо- гут. Пойманных троглодитов там иногда приручают для испол- нения простых домашних работ, например, для ношения воды. Путешественник видел такого прирученного троглодита на о. Амбоине - ему сообщили, что троглодит после своей поимки долго не мог ни употреблять вареной пищи, ни смотреть на свет.

Линней продиктовал красноречивое обращение к современникам и потомкам о необходимости изучения троглодитов. Если же вызывает столько удивления и любопытства жизнь обезьян, писал он, то тем более "о сих упомянуых нами (троглодитах), сходствующих весьма с родом человеческим, без изумления ни один испытатель естества рассуждать не может. (Так звучит русский перевод 1777 года!). Посему удивляться должно, откуда то произошло, что человек, имея свойственное ему любопытство, оставил сих доселе во тьме и не хотел нимало вникнуть в троглодитов, столь великое сходство с ним имеющих. Многие из смертных препровождают свои дни в пирах и банкетах, единственно о том с заботливостью помышляя, каким бы образом имущество и богатство, правдою и обманом собранное, домашним своим доставить. Не иначе поступает большая часть мореходцев, плавающих на кораблях в Индии (Индонезии), которым одним только случается видеть род троглодитов: они, устремившись к корысти, за ничтожнейшее дело перед своим почитают испытывать естество природы и исследовать условия жизни троглодитов. А ведь какой был бы предмет приличный для забавы хотя бы и какого-нибудь монарха: во дворце своем взирать на этих животных, которым никогда не возможно довольно надивиться. Или трудно тому статься, чтобы государю, к исполнению повелений которого все наперебой стремяться, таких животных получить? Не меньшую пользу приобрел бы себе и философ, ежели бы провел несколько дней с одним из сих животных, дабы изведать, насколько сила человеческого разума оных превосходит, откуда бы открылось различие между бессловесными и словесными. Я уж и не говорю, какой свет мог бы произойти из совершенного оных животных описания для искусных в естественной науке".

Как не задуматься. Мне дано было через двести лет вернуться к той же задаче. Что же пролегло между нами? Азбука естествознания говорит: Линнею недоставало идеи эволюции одних видов в другие. Да, но когда она пришла, она в проблеме происхождения человека как бы открыла ученым один глаз и закрыла другой. Изувеченный эволюционизм оторвал науку от открытия Линнея. Но неизбежно снова пришел час учения о троглодитах - науки о действительных, но причудливо затуманенных неандертальцах.

В заключение несколько слов о том, как повлияла эта новая научная концепция, родившаяся в нашей стране, на прогрессивных западных специалистов. В главе "Вне идей" я описал тупик, в каком они увязли. Поэтому еще до выхода моей книги их всколыхнуло дуновение моей мысли из Москвы, донесенное кое-какими моими статьями и первыми четырьмя выпусками "Мнформационных материалов".

В Германской Демократической Республике солидное биологическое издательство Цимзен отпечатало в одном томе перевод этих наших с А.А.Шмаковым сборников первоисточников, снабдив вдумчивым предисловием зоолога профессора Ганса Петцша. Позже вышел их итальянский перевод, занявший полностью 21-й том журнала "Генус". Упомянутые выше западные зоологи Бернар Хевельманс и Айвен Сэндерсон приложили большие усилия ума, чтобы согласовать предложенную мною неандертальскую расшифровку снежного человека с наследием связывавшего их по рукам и ногам безыдейного гималайского цикла. Они нашли выход в допущении, что в разных местах налицо несколько биологических форм, связывающих как многоарочный мост неведомого антропоида с реликтовым палеоантропом. На этой переходной идее Айвен Сэндерсон воздвиг свою большую глобальную книгу. Он открыто указал стимул: "Советская деятельность пролила совершенно новый свет на весь вопрос о снежном человеке и подняла его в целом на такой высокий уровень, что западные научные круги были принуждены почти кардинальным образом изменить позицию по отношению к нему".

Итальянский социолог профессор Коррадо Джини создал международный орган - "Интернациональный комитет по изучению проблемы волосатых гоминоидов", куда вошли ученые из тридцати шести стран. В программном документе первой задачей названо освоение советских результатов. Публикация в "Генусе" доказала серьезность намерения.

Но читатели еще мало знают суть этой необыкновенной истории. Пойдемте вглубь.