Встреча с кистеухими свиньями. Зеленая мамба. Муравьи. Другие кусающие твари (слепни и оводы)

Встреча с кистеухими свиньями. Зеленая мамба. Муравьи. Другие кусающие твари (слепни и оводы)

Мир великих лесов — истинный рай для тех, кто не побоится взять на себя труд разгадывать его тайны. Среди обступающей со всех сторон сплошной массы зелени я всегда чувствовал себя как микроб в ворсе ковра, ощущая бесконечное спокойствие и благодушие в этом надежном укрытии от дешевого блеска цивилизованного мира.

Когда солнечный свет льется сверху на полог леса, внизу, как по волшебству, возникают перспективы несказанной красоты. Золотые лучи пронизывают тенистые туннели среди буйной зелени, подсвеченные туманными пятнами рассеянно­го света. Мы любили сидеть возле кристально прозрачных ручьев, где пятна света ложились на одетые мхом скалы, и наслаждались полуденным безмолвием и покоем, покорен­ные и очарованные прелестью этого мира. Вон там к небу тянется пальма с перистыми листьями: корни — в вечном сумраке лесных глубин, а ладони-листья неподвижно про­стерлись к сияющему солнечному свету, распахнув бесчис­ленные тонкие пальцы бледно-нефритового оттенка; вон там сверкнуло пляшущим сапфиром пролетающее насекомое, и повсюду — вдали, внизу, вверху — застывшими водопадами клубятся массы разной листвы — золотисто-зеленой и неж­ной, бутылочно-зеленой в ярких отблесках; местами возника­ет такая игра красок и форм, что не хватает слов.

Сонное молчание дней и вибрирующая тишина ночей могут быть нарушены ураганами или громыханием грома в тучах, но ничто не в силах потревожить вечный покой лесов. Льет ливень, и буйствуют ветры, но они проносятся, и деревья перестают трепетать, стоят и не шелохнутся в своей извечной неподвижности, позволяя последним каплям сте­кать и падать, унося следы потревожившей их грозы.

Жить среди беспредельных зеленых лесов — все равно что жить среди древних божеств. Прошлое, настоящее и будущее — пустые слова; вечность природы становится жи­вой реальностью. Сидеть одному в полуденном безмолвии тропического леса и пытаться вспомнить сумятицу цивилизо­ванного мира невозможно.

Многие жили в тропическом лесу дни, недели, месяцы, даже годы и никогда не видели ничего живого — разве что случайную мартышку или белочку. Интеллигентные люди, которые провели всю свою жизнь в лесах Западной Африки, признавались мне, с каким увлечением и изумлением смотре­ли они на неиссякаемый поток живых существ, который мы заставили струиться из безжизненного на вид окружающего мира. Постепенно начинаешь постигать лесную социологию, не сразу, а день ото дня все больше включаешься в структуру окружающей тебя жизни, кусочек за кусочком срываешь маскирующий камуфляж. И тогда открывается мир, полный бесконечного разнообразия, безмерной красоты и неистощимо увлекательный.

Мы сделали совершенно неожиданный вывод: жизнь леса похожа на жизнь морского дна. Все потихоньку дрейфует в различных направлениях, словно подчиняясь течениям и встречным завихрениям. Остановиться — значит возбудить подозрение точно так же, как подводный пловец может буквально брать в руки рыбок и других морских животных при условии, что позволяет течению нести себя над морским дном, но стоит ему остановиться, как он превращается в предмет, которого боятся и избегают.

На охоте мы применяли два диаметрально противополож­ных метода. Джордж затаивался в каком-нибудь подходящем местечке и ждал, пока лесные существа не наплывут на него сами; я же дрейфовал и кружился в «водоворотах» с ними заодно. При этом я, как и Джордж, узнал много интересного. Скорость, с которой я дрейфовал, как оказалось, должна соотноситься с погодными условиями. В ясные погожие дни жизнь почти застывала на месте. Во время бури мне приходи­лось бежать, чтобы не отстать от «компании». Случалось, что наземные жители дрейфовали в одном направлении, а обитатели лесных крон двигались у меня над головой в другую сторону.

Мы заметили, что некоторые животные и определенные типы их передвигаются по строго установленным маршрутам, будь то на деревьях или на земле, и, более того, что их переходы туда и обратно происходят по точному графику, как по часам. Одни животные выдавали присутствие других, некоторые плоды отпугивали животных, хотя должны были бы их привлекать, и так далее: законы и правила оказались бесконечно разнообразными.

Как-то раз, дрейфуя по лесному «дну», я вышел к небольшой лощинке, в которую впадал маленький ручеек. Земля была пропитана влагой и покрыта густой сочной растительностью; вода ручья растеклась во все стороны, и образовалось небольшое болотце. Я бесшумно двигался следом за маленькой белкой, и тут до моих ушей долетело какое-то ворчание и похрюкиванье, поначалу смутное и едва слышное — тень звука, а не звук. Мало-помалу он становился громче, а когда я остановился посреди болотца, мне показа­лось, что звук идет сразу со всех сторон. Я медленно двинулся вперед, зная, что иначе мне не удастся подсмот­реть, что за животные ведут «разговор».

Внезапно я вышел прямо на них — целое стадо самых диковинных существ, каких мне только приходилось видеть. На темно-зеленом фоне водяных растений их ярко-оранжевая окраска и чудовищные головы резко бросались в глаза. Честное слово, на первый взгляд мне показалось, что они больше чем наполовину состоят из головы — коротенькие ножки совсем утонули в месиве, в которое они энергично превращали податливую землю. Головы их были украшены торчащей, как гребешок, белоснежной челкой, которая пере­ходила в длинную белую гриву, падавшую налево или направо от холки. У них были длинные остроконечные уши, кончающиеся белыми султанчиками, которыми они непре­рывно подергивали и трясли, взрывая землю длинными, ровными бороздами. Все это сопровождалось довольным похрюкиваньем и воркотней.

Стадо кистеухих свиней (Potamochoerus porcus) пред­ставляет собой необычайное зрелище. Они кажутся такими же благодушными и ленивыми, как самые обычные деревенские свинки, но, когда видишь их ярчайшую окраску и нелепые силуэты, хочется проверить, не сыграло ли с тобой шутку твое собственное зрение. В естественной обстановке они вообще не похожи на свиней. Собственно говоря, они не похожи ни на какое другое животное — нигде не увидишь таких громадных голов, длинных, как вымпелы, ушей с белыми кисточками и высоких узких туловищ.

Меня, занесло прямо в расположение стада. Внушитель­ных размеров и грозного вида кабан рассмотрел меня и отнесся к моему вторжению благосклонно, поэтому я позво­лил себе осторожно двинуться дальше. Я читал о людях, которые в Восточной Африке подбирались на расстояние нескольких футов к совершенно диким львам во время полуденной сиесты (собственно говоря, мой отец один из первых продемонстрировал, что это вполне возможно, если двигаешься достаточно медленно), но я никак не ожидал, что этот прием сработает с такими коварными и заносчивы­ми существами, как рыжие кистеухие свиньи, в тропическом лесу. Тем не менее я оказался в самой середине стада — они меня видели, но не боялись. Может быть, они чувствовали себя спокойно потому, что у меня не было с собой ни одного странно пахнущего предмета — ни ружья, ни камеры, ни другого смазанного маслом металлического снаряжения. Они неспешно перемещались вокруг меня, и мы вместе дрейфова­ли в одном направлении; порой я видел разом четверых, а иногда все они исчезали среди густой зелени, давая знать о своем присутствии лишь несмолкаемым постанывающим хрю­каньем.

Казалось, этот невероятный контакт тянулся, ничем не нарушаемый, целые века, и мне посчастливилось наблюдать, как редкие и загадочные животные проводят свои будни в полнейшей гармонии с окружающим миром. Они оказались необычайными охотниками. Я всегда думал, что свиньи — настоящие вегетарианцы, но теперь собственными глазами увидел, как одна крупная свинья, раскопав убежище громад­ных улиток, принялась хрустеть раковинами и уплетать сочных моллюсков. К ней пристроилось трое молодых поросят, которые толкали друг друга и кусались, только бы урвать кусочек лакомства. При этом они пользовались приемом молниеносных наскоков, с размаху толкая против­ника плечом, одного даже опрокинули в глубокую грязь. Дикое животное, барахтающееся вверх ногами, — уникальное зрелище: мне казалось, что я смотрю на группу расшалив­шихся школьников.

Старый кабан, который не спускал с меня глаз, будто понимая, что я могу оказаться опасным, угодил в самое потешное положение. Он рылся на окраине болотца, закапы­ваясь длинным рылом глубоко в грязь и перегрызая невиди­мые корешки, как вдруг сунул рыло под непредвиденно крепкий корень соседнего дерева, укрепившийся в твердой почве. Очевидно, у него были небольшие клыки (в чем я позже и убедился), и он намертво зацепился ими за корень. Зверь поднял невообразимый шум, приплясывая на задних ногах и выделывая антраша, как балетный танцор; он дергался, упирался и вопил, как будто ему отгры­зают пятачок. Я было подумал, что он дерется с кем-то на земле — его рыло заслонял от меня небольшой кустик, — и совершил непростительную глупость: подошел поближе пос­мотреть, в чем там дело?

Это встревожило всех остальных, и стадо стало поспеш­но уходить, зато я отлично видел яростные усилия кабана, пытавшегося освободиться или выдернуть корень. Но тут мое внимание привлекла одна из самых прелестных сцен, какие мне случалось видеть. Когда стадо пробегало мимо меня бойкой рысью, показались новые его члены, которых я еще не видел. Среди свиней оказалась стайка крохотных поро­сят, и каждый малыш был щегольски разукрашен золотыми полосками по темному фону. Они рысили развернутым строем, пронзительно, отрывисто повизгивая, а сзади взвол­нованная мамаша подталкивала их рылом под тоненькие задние ножки, словно приговаривая: «Вперед, поторапливай­тесь, а то злой дядя вас слопает». Вся сцена была полна такого совершенства, что я застыл на месте, не сводя с них глаз.

Тут мимо меня протрусил молодой кабанчик или свинка — не знаю, и я внезапно решил изловить его. Он подбежал настолько близко, что я представил себе, будто уже вижу это изумительное расписное существо в зоопарке, окружен­ное потрясенными толпами любопытных зрителей, и бросил­ся его ловить. И хотя я совершил молниеносный бросок и даже коснулся^ его жесткого щетинистого крупа, он успел метнуться в сторону и забился в кусты, крича почти человеческим голосом. Старый кабан, сделав, как видно, именно в этот момент сверхсвинячье усилие, вырвался из плена — я слышал, как он на всех парах ломился сквозь подрост, быстро удаляясь.

Начинало смеркаться, и я побрел через болотце, перепа­ханное острыми свиными рылами. Уму непостижимо, как они умудряются перевернуть вверх тормашками такой большой участок земли!

Нам часто приходилось пускаться из своего лесного лагеря в утомительный переход на базу в Мамфе за недостающим снаряжением или припасами. В тот день, о котором я сейчас расскажу, со мной отправился исполнявший обязанности интенданта Нгва, — на этот раз неотложным делом оказалась закупка провианта.

К лагерю вплотную подступали поросшие травой пустоши, на которых встречались обнажения каменных пород. Дожида­ясь, пока подойдет Нгва, чтобы вместе отправиться в путь, я улегся на солнышке позагорать. Джордж растянулся рядом, его шевелюра почти закрывала глаза, и мы, помнится, обсуждали относительную высоту африканских гор. Поджарив живот и бока, я перевернулся, подставляя солнцу спину и ноги, и закутал получше голову и плечи, чтобы уберечься от его разящих лучей.

Каков же был мой ужас, когда, приоткрыв глаза, я увидел прямо перед собой стройную бурую змею, раскачивавшуюся, как в трансе.

Мы оба заорали и метнулись в сторону, а с тропинки, ведущей от нашего лагеря, хлынул поток бегущих со всех ног африканцев. Последовала великая охота на голой скале: были принесены сачки, и вся толпа плясала вокруг, норовя заарканить противника, который отступил под куртинку травы и пытался отсидеться в трещине скалы. Его выдвори­ли из укрытия при помощи длинных шестов и разделались с ним совершенно невиданным и удивительно практичным способом.

Как только змея подняла голову и переднюю часть туловища, готовая разить, один из африканцев подсек ее резким движением длинного гибкого прута. Судя по всему, он перебил змее позвоночник — она свалилась как подкошенная и больше не подавала признаков жизни.

Когда суматоха улеглась, мы с Нгва отправились в Мамфе, но по глупости решили сократить путь и пошли напрямик к большой дороге, которая шла ниже по склону холма. Трава доходила до пояса, хотя местами полегла, как рожь после бури. Мы молча пробивались сквозь эти травя­ные дебри.

Вдруг Нгва издал дикий вопль, подскочил вертикально вверх и с треском рухнул плашмя в стороне от тропинки, бесследно скрывшись в густой траве. Я подошел взглянуть, что его напугало, и встретился взглядом с разъяренной мамбой Джемсона (Dendraspis jamesoni) громадных разме­ров, а это одна из самых смертоносных змей Африки. Ныряя в траву, чтобы вызволить Нгва, я был уверен, что змея его укусила, а сама скрылась в путанице трав.

Так как Нгва нес целую кучу разнообразных вещей, то выпутаться из-под них ему никак не удавалось, и он все еще извивался в траве. Убедившись, что он избежал укуса, я попытался извлечь его из-под кучи предметов, но едва успел поднять несчастного на ноги, как он наступил на холодную полированную ручку сачка. Решив, что на этот раз угодил прямиком на змею, Нгва завопил еще пронзительнее, поб­леднел, отчего его блестящая коричневая кожа стала похо­жа на сыр, и со всех ног бросился в ближайшие кусты, сбрасывая с себя на бегу наше драгоценное имущество.

После этого на мою долю выпали очень неприятные четверть часа — я собирал катапультированные во все сторо­ны предметы, ни на минуту не забывая, что где-то поблизо­сти, почти под ногами, затаилась громадная, смертоносная, доведенная до бешенства змея. На мне были теннисные туфли на босу ногу и тонкие фланелевые брюки.

Тем не менее я подходил к ближнему лесу невредимый, хотя и увешанный наподобие новогодней елки самыми разнокалиберными сачками и ящичками. В конце концов я обнаружил Нгва на невысоком деревце папайи. Пришлось отчитать его за трусость, особенно распространяясь о том, что, ежели африканцы и вправду хотят стать властелинами мира, не мешало бы им поучиться спокойствию и невозмути­мости у флегматичных северян. Как оказалось впоследствии, глупее этой нотации я ничего не мог выдумать: Нгва поступил в этих обстоятельствах весьма логично и разумно.

Завершив свои дела в Мамфе, мы спокойно возвраща­лись в лагерь и попутно ловили древесных лягушек. Нгва снова вскарабкался — на этот раз за лягушками — на дерево папайи, а я лениво ковырялся в лесной подстилке.

Совершенно неожиданно ногу обожгла адская боль, будто кожу пронзил раскаленный дротик. Я словно одержимый схватился за больное место и тут же вновь подскочил как ужаленный — в левое бедро впилось еще что-то. Через мгновение я извивался в неописуемых мучениях — все тело язвили и жгли новые стрелы.

Срывая с себя одежду, развенчанный образчик стойкости «белого» человека оказался в унизительном положении: я взывал во весь голос к своему спутнику-африканцу, подобно грешной душе, из бездны чистилища призывающей на по­мощь ангелов. Помощь явилась в лице Нгва, который сначала немилосердно обшлепал всего меня своими залубенелыми ладонями, а потом стал отдирать ногтями бесчисленных осатаневших муравьев, намертво вцепившихся в мое бледное тело. Какое это, наверное, было жалкое зрелище — подставленное ярким лучам солнца тощее бесцветное тело, похожее на громадную белую личинку, неожиданно выбро­шенную лопатой из-под земли.

Муравьи в тропических лесах — вездесущая напасть. Там пропасть разнообразнейших форм, от крохотных красненьких до колоссальных черных бестий размером с осу со светящим­ся, переливчатым брюшком цвета старого золота. Все они свирепо кусаются, а у крупных видов вдобавок есть еще и жало, как у шершней. Дня не проходило, чтобы кто-нибудь из нас не наступил на муравейник, зазевавшись и задрав голову к кронам деревьев. Откуда ни возьмись в вас что-то впивается, и тут уж — всему конец. Вы обращаетесь в беспорядочное бегство, срывая одежду и лихорадочно сби­вая с себя беспощадных мучителей. Они же безмолвно идут на приступ, иногда успевая добраться до высоты груди. Мне случалось вытряхивать их из волос — настолько молниенос­ны их атаки. Иногда мы часами ловили их, вывернув наизнанку одежду. Позже я расскажу о самом ужасном столкновении с их ордами, — пожалуй, ни разу за все путеше­ствие нам не приходилось так плохо.

Как-то мы два дня проблуждали в лесу. Голодные и измученные, мы брели по ночному лесу, натыкаясь на деревья, увязая в болотах, карабкаясь на отвесные обрывы. Почти потеряв надежду когда-нибудь вырваться из этой зеленой могилы, я послал уже знакомого вам Нгва на дерево поискать сверху какие-нибудь ориентиры.

Он ловко взобрался по стволу и скрылся в листве, а мы, надеясь на лучшее, ждали внизу. Проходила минута за минутой — уж не вскарабкался ли он до самого неба? Вдруг, с нарастающим воем, он, скользя, падая, кувыркаясь и отчаянно цепляясь за сучья, свалился вниз. Приземлился с гулким стуком, но, к нашему удивлению, тут же вскочил как встрепанный и принялся срывать с себя свое нехитрое одеяние. Оказывается, он уселся прямо в гнездо древесных муравьев, хотя, судя по его виду, можно было подумать, что на него набросился разъяренный леопард.

Эти древесные муравьи были громадные и черные, а есть еще маленькие, бурые. Однажды мы растянули палатку на небольшой полянке в лесу; наши койки были завешены противомоскитными сетками. Утром, пока я мирно спал, Джорджа разбудил непрерывный звук, похожий на весеннюю капель. Оказалось, что мелкие муравьи, муравьиные личинки и муравьиные яйца непрерывной струйкой стекают прямо на его противомоскитную сетку. Он выбрался из постели и стал громко звать на помощь, одновременно высматривая источ­ник извержения. И тут же увидел, что это сухое дерево, нависшее над нашим лагерем. Один сук с прогнившей сердцевиной тянулся как раз над палаткой: из него-то, как из рога изобилия, и сыпались муравьи со всем своим потомством — не иначе как целый муравьиный народ решил переселиться. Потрясенный наглостью насекомых, Джордж приказал рубить дерево, но земля уже была покрыта живым ковром из муравьев.

— Как быть, что делать? — спросил Джордж взбудораженных африканцев.

Среди них оказался человек, который нашел выход из положения. Принесли несколько кур, к их лапкам на длинных бечевках привязали по небольшому бревнышку, и к тому времени, как я проснулся, куры с деловитым кудахтаньем уничтожили всех муравьев до последнего и даже пытались найти еще что-нибудь съедобное, причем вид у них был отсутствующий, как это вообще свойственно пернатым.

Очень многие говорили мне, что никогда не поедут в тропики, потому что терпеть не могут насекомых. И прекрас­но, что они так решили, — иначе они бы непременно спятили, Муравьи — пытка, которой еще можно избежать, но есть и другие страсти, от которых спасения не найти.

В глубине леса водятся обычные мучители — комары, цеце, золотоглазики и прочие мухи, но в отличие от других мест не они главный источник неудобств. Здесь водится племя крылатых бесов, которые причиняют великие мучения, хотя и не вечные муки.

У нас в умеренных широтах есть мрачное буроватое к существо, называемое, более или менее точно, слепнем. Шк Случается, что насекомое садится на какого-нибудь резвя­щегося в воде пловца и здорово жалит его. Голый пловец может счесть это неоправданной вольностью, но вскоре забывает обиду. В тропических лесах Африки родичи слепня летают целыми легионами. Рекорды по живому весу то и дело побивал новый гость — на полотнище палатки, нагретое солнцем, или на рукав каждое мгновение приземлялся откуда ни возьмись какой-нибудь гигант!

Но в конце концов появился обладатель абсолютного рекорда. Было это так. Как-то вечером Басси бегом влетел в лагерь именно тогда, когда мы потягивали из стаканов слабый чай, и возвестил, что он видел двух маленьких лемуров (Galago demidovii) — они влезли на стоящие возле лагеря невысокие деревья. Мы и в Африку приехали главным образом ради этих лемуров, поэтому схватили ружья и побежали за ним, преисполненные надежд. Ловкие существа размером с мелкую крысу забрались в густолистные кроны. Чтобы увидеть их, мы заняли позиции в нескольких ярдах друг от друга и замерли, ожидая, когда добычу выдаст шорох и движение листвы.

Несколько минут я не сводил глаз с дерева, потом, чтобы немного передохнуть, перевел взгляд на Джорджа и увидел, что он манит меня к себе. Я осторожно подкрался поближе, и тут на его брюках, пониже спины, возникло нечто сан­тиметров пяти длиной.

Прежде чем я успел рассмотреть, что это за зверь, и предупредить Джорджа, тот буквально взвился в воздух. Прогремел выстрел сразу из обоих стволов, и ружье полете­ло в одну сторону, а его обычно невозмутимый владелец — в другую. Дробь хлестнула по листве над нашими головами; ружье, описав параболу, воткнулось стволами глубоко в землю, а мой глубокоуважаемый коллега перелетел вперед и вверх на несколько футов. Он приземлился, держась обеими руками за «пораженное место», как принято писать на аптечных этикетках.

Когда же удалось наконец уговорить его убрать руки, мы рассмотрели останки супостата и определили, что это гро­маднейший слепень, вооруженный настоящим «копьем». Как оказалось, это оружие и пронзило брюки бедного Джорджа и то, что они прикрывали, причем с такой молниеносной точностью, о какой никто из нас даже не имел представле­ния.