Великие воды Гиппопотамы. Гигантский скат.

Великие воды Гиппопотамы. Гигантский скат.

Шпорцевые лягушки и путешествие вверх по реке. Крокодил берется за деле.

Манати

Гиппопотамы водились в большом озере, расположенном ниже станции Мамфе. В сухой сезон громадное круглое водное пространство, в которое впадали две реки, а вытека­ла только одна, обнажало широкие полукруглые песчаные отмели, среди которых потерянно плутали остатки вод бассейна Поперечной реки. Однажды утром на чистом, гладком, серебристом песке появилось множество громадных следов, образующих прихотливый узор. МЫ спустились вниз взглянуть на них поближе.

Несколько дней спустя по небывало счастливому совпа­дению у нас выдался перерыв в работе, и мы легли спать пораньше. Для меня это было настолько непривычно, что я никак не мог заснуть. Потеряв часы на тупой «пересчет овечек» и прочие умственные ухищрения, я украдкой вы­брался на террасу, собираясь выпить чайку. Обогнув угол дома, я вдруг услышал диковинный скрежещущий звук. Земля футов на шесть была прикрыта негустым белым туманом, который светился в лучах небывало яркой луны. Я стал ходить по террасе, стараясь разглядеть сквозь туман, что там шумит.

Внезапно туман рассеялся. И тут почти у ступенек веранды открылся великанский бегемотий зад. В тумане легко ошибиться, и это видение показалось мне ближе и больше натуральной величины. Попробуйте вообразить чудо­вищного толстяка, облаченного в непомерно длинные мешко­ватые брюки, причем верхняя половина туловища до пояса засунута в дыру в белой простыне и совершенно скрыта от глаз, — и перед вами будет довольно точная копия картины, представшей моему взору. Зрелище было препотешное.

Туман неожиданно снова накатил и окутал все вокруг. Когда он вновь рассеялся, передо мной оказались уже два гиппопотама, стоявшие мордами друг к другу и боком ко мне. По-моему, туман отчасти скрывал от них и меня, потому что один из них тяжеловесной поступью направился прямиком к веранде, но вдруг остановился, будто почуяв что-то, опустил громадную голову и с шумным фырканьем стал нюхать утоптанную землю. В конце концов оба затопали прочь. Прошло несколько недель, и я снова увидел их на короткой травке между домиками станции. На этот раз они шагали гуськом друг за другом, как будто водили хоровод.

Несмотря на явные признаки опасности, на бегемотьи хороводы вокруг дома, у нас хватило ума отправиться ловить лягушек в двухместной лодочке-долбленке. Но позвольте кое-что объяснить.

Нам необходимо было раздобыть множество чрезвычайно редких и интересных животных, обитающих только в воде. По сути дела эти животные не так уж редки, но они редко попадаются, скрываясь под водой или у берегов. Вдобавок ко всему реки Западной Африки более чем полгода несутся неудержимыми бурными стремнинами, и все обитающие в них животные становятся невидимыми в мутной круговерти. Среди водных животных мы надеялись обнаружить и шпорце­вую лягушку, что было одной из наших конкретных задач.

В этих местах в период дождей можно передвигаться только на лодках. Неизвестно по какой причине их называют «барками» — это просто-напросто снабженные паровым двигателем плоскодонки или суденышки размером с небольшой катер, с турбинным двигателем. Мамфе находится в несколь­ких сотнях миль от морского побережья, и нас доставили сюда как раз на такой «барке». Два месяца после прибытия мы дожидались конца дождливого сезона и жили все время на берегах крупных рек. Однако нам ни разу не пришлось увидеть типичного для подобных мест животного — по причи­нам, которые я уже объяснял.

Когда хляби небесные наконец иссякли, мы двинулись на охоту в леса (до изучения «великих вод» очередь дошла спустя многие месяцы). Надо признаться, что воодушевил нас на это служивший у нас собо из дельты Нигера. Мы постоянно возмущались качеством рыбы, которая входила в наше меню, а этот тип, считая себя человеком, который «знал вода чересчур хорошо», заявил, что наловит в озере Мамфе такой отличной рыбы, которая местным жителям и не снилась. Мы ему не поверили, потому что он нам не нравился, что само по себе, бесспорно, было довольно глупо.

Каково же было наше удивление, когда в одно прекрас­ное утро, поглощая импровизированный завтрак на веранде с видом на озеро, мы вдруг увидели небольшую лодчонку, выплывающую из-за песчаной отмели. С высокого обрыви­стого берега, где располагалось наше жилище, лодчонка казалась на глади реки не больше шляпки гвоздя. Мы вытащили свои мощные полевые бинокли и убедились, что это наш собо, а с ним в лодке находилась большая круглая сеть вроде тех, которыми ловят рыбу китайцы на илистых отмелях в устьях крупных рек.

Целых полчаса мы с интересом наблюдали за действиями собо. Он управлял лодкой с тем безошибочным инстинктом, которым отличаются доблестные представители народов, обитающих в дельтах. У конца отмели он вытащил суденыш­ко на песок и пошел вброд по мелководью. Там он что-то посыпал на воду, свернул свою сеть, как моряк — канат, и застыл в ожидании.

Вокруг него стали возникать маленькие круги на воде. Тогда он забросил сеть — она раскрылась в воздухе громад­ным грибом и упала в воду. Когда он вытащил сеть, она была полна рыбы. Наш персонал с необычайным интересом смот­рел на демонстрацию энергии и ловкости, какой мы не ожидали от неотесанного собо. Наше необычное для столь раннего часа поведение вызвало любопытство местных жителей, проходивших мимо по дороге из деревни, и они пришли посмотреть, в чем же дело. Мы дали им глянуть в бинокли — и они пришли в полный восторг. Однако действия рыбака в лодке их возмутили. Они в один голос заверили нас, что ловит он рыбешку, которая, по их представлениям, смахивает на наших банальных пескарей.

— Давайте мы вам покажем, как ловить рыбу, — вдруг заявили они. Я напомнил им, что именно об этом я и просил их каждый божий день.

— А, — отвечали они, — да вы не знаете, что такое при­личная рыба, если нанимали тех, кто называет себя рыбака­ми. Откуда им знать, как ловят рыбу, они и понятия об этом не имеют. Они просто рыбаки, а рыбаки ничего не смыслят — это всякий знает (подразумевалось: всякий, кроме «белых людей»).

Когда явился наконец наш рыбак-собо с кучей разнооб­разной рыбы, в том числе с великолепной тигровой рыбой (из нее вышел восхитительный ужин), его встретили градом насмешек.

— Ладно! — разозлившись, крикнул он своим противни­кам. — Ах, вы, грязные лесовики, идите ловите рыбу! Никуда вы не годитесь! Вы не знаете воду в эта страна!

После перепалки местные жители удалились, и отнюдь не в гордом молчании. Примерно в четыре часа дня они возвратились в сопровождении множества новых лиц. Как только они подошли поближе, я спросил, ловили ли они рыбу.

— Да, кое-кто ловил рыбу. Мы поймали мать вашего собо! — И они громко захохотали.

Затем нас поразил удар, сногсшибательный для зоолога. Гости взобрались на веранду, сгибаясь Под тяжестью громад­ного груза. Они разом бросили его на пол и расступились. Несколько секунд я буквально не мог сообразить, во сне это или наяву. Но шли секунды, а чудо, что лежало передо мной, не вспыхивало красным цветом и не превращалось ни в одного из моих лучших друзей; наконец я поверил своим глазам, хотя дара речи мы с Джорджем лишились надолго.

Перед нами распростерлась рыба, на первый взгляд по всем признакам похожая на ската, однако по размерам больше напоминавшая допотопных ящеров. Она была ромбовидной формы, как все скаты, но от конца одного плавника до конца другого в ней было четыре фута восемь дюймов, от кончика рыла до основания хвоста — пять футов одиннадцать дюймов, а хвост от основания до кончика, лишенного плавника, — пять футов два дюйма. Из верхней части сужающегося к концу хвоста, возле его основания, торчала игла, настоящий штык длиной один фут семь дюймов.

Это невесть откуда возникшее чудище, Да еще предста­витель того класса рыб, к которому я, по своему прискорбно­му невежеству, относил только обитателей океанов, не допуская их существования даже во внутренних морях, совершенно Сбило меня с толку. И то, что рыба была еще жива, а значит, без сомнения, поймана в озере Мамфе, казалось невероятным — ведь до моря отсюда было почти три сотни миль. Пришлось привыкать к мысли, что скаты-хвостоколы и вправду пресноводные животные, обитающие в крупных африканских реках.

Почему в трудах натуралистов не описаны подобные рыбы вместо пресловутых крокодилов? Почему биологи нам не рассказали, как они существуют в сухой сезон, да и в сезон дождей тоже? Где размножаются, и видел ли хоть кто-нибудь их кожистые, похожие на кожаные футляры яйца?

Нам это чудище было не нужно — рыб мы не коллекционировапи; мы сфотографировали рыбу вместе с толпой местных жителей и приобрели в собственность ее «иглу». Хотя африканцы и уверяли нас, что ее укол смертелен, мы в этом сомневались. (Весьма вероятно, что, получив укол подобным оружием во время купания и, на свое несчастье, обнаружив, кому принадлежит игла, человек мог просто умереть от ужаса.) Для подтверждения ядовитости иглы нужны более веские доказательства. Когда игла хорошенько высохла, она растрескалась вдоль оси и раскрылась, как цветок, обнажив в центре хрустально-прозрачный стержень. Образующее его вещество постепенно разлагалось под влиянием атмосферной влаги, его кусочек, брошенный в воду, бурно зашипел и растворился. Я не сумел подобрать в нашем арсенале консервантов и химикалий ничего, что позволило бы сохранить это вещество, и был очень огорчен: интересно было бы отдать его на анализ и узнать его точный состав.

Чудо-рыба внесла полнейшее смятение в наши ряды. Мы, можно сказать, почти умоляли «виновников» торжества как можно чаще приносить столь ошеломительные трофеи, но только из царства пресмыкающихся, земноводных или млеко­питающих. Они наобещали нам кучу добычи, уверяя, что нет ничего легче чем наловить крокодилов, змей и прочей живности. Однако время шло, а им, должно быть, изменило охотничье счастье. Это стало вызывать досаду.

И тут-то появились на сцене шпорцевые лягушки. Собо ушел, а на его место поступил Деле. В некоторых отношени­ях его энтузиазм не знал границ, и он был страстным охотником на лягушек. Результатом этого пристрастия среди прочих его трофеев оказалась удивительная находка — молодая особь шпорцевой лягушки Xenopus tropicalis. Мы спросили, где она поймана, и он указал на тот берег залива, где в долину реки впадал каньон реки Манью. Каньон имел ширину менее ста футов, глубина же его оставалась загад­кой.

Мы спросили, какие магические силы помогли ему, не знакомому с водой намчи, добраться через реку к устью ущелья, и он ответил, что «надо ходи-ходи по вода». После долгих и мучительных расспросов выяснилось, что собо взял напрокат небольшую двухместную долбленку, пообещав за­платить баснословные деньги, но сам и не подумал сообщить нам об этом. Деле сумел каким-то непостижимым для нас африканским способом обнаружить не только сделку, но и саму лодку, покинутую на произвол судьбы.

Вот при каких обстоятельствах мы отправились на раз­ведку каньона Манью.

Джордж и я гордились тем, что можем отлично управ­ляться с любой лодкой. Джордж — один из тех немногочис­ленных британцев, которые отваживаются выходить под парусом в северную часть Средиземного моря — а это дело не простое; у меня же были свои причины считать себя этаким старым речным волком. Но как бы то ни было, наши дружные усилия в долбленке, на долбленке, а подчас и под долбленкой едва не навлекли вечный позор на наши головы.

Я уверен, что корнем всех зол был недостаток в устройстве суденышка — кривизна в середине, по левому борту, если смотреть с носа, и по правому — если смотреть с кормы. По правде сказать, точное местоположение носа оставалось сомнительным, и ни мы сами, ни владелец лодки не могли с уверенностью утверждать, где нос, когда лодка движется вперед. Движение осуществлялось при посредстве лары весел: одно из них, короткое и прямое, было из удивительно легкого дерева, с длинной острой лопастью, другое — длинное, загнутое у рукоятки, с круглой лопастью — по удельному весу представляло собой нечто среднее между чугуном и свинцом. Гребля с одного борта заставляла лодку крутиться по все более сужающейся спирали, а с другого — посылала ее в пространство по непредсказуемой траектории.

К тому времени, когда мы познакомились с поразительны­ми свойствами нашего судна, мы уже неслись по середине реки, и воды в лодке было едва ли меньше, чем за бортом. Джорджу пришлось срочно бросать весло и хвататься за шляпу — вычерпывать воду. Но стоило ему вылить первую шляпу воды за борт, как наше ружье соскользнуло на дно лодки, и я понял, что вынужден бороться с лодкой один на один и эта переделка не скоро кончится. Дальнейшее напоминало жуткий кошмар, но я, действуя поочередно обоими веслами: легким — с вогнутого борта, тяжелым — с выпуклого, все же умудрился довести лодку до устья ущелья.

Мы высадились на плоские, сглаженные водой слоистые скалы, нависавшие прямо над рекой. В них оказалось множество ям, в среднем футов двух в диаметре, которые были наполнены стоячей водой, оставленной отступившим в начале сухого сезона половодьем. Многие совсем небольшие с виду ямки внизу расширялись в сферические резервуары и сливались с соседними. Там мы и поймали несколько драгоценных шпорцевых лягушек.

Вдохновленные первым успехом, мы начали систематиче­ский обыск всех ям с водой. Из тех, что были поближе к реке, лягушки удирали, переходя из одной каменной камеры в другую. Наконец они вылезали на берег под скалой и ныряли оттуда в бурную стремнину. Нас это удивило: трудно было вообразить, что какая-либо лягушка сумеет выйти живой из бешеного потока. Мы решили проверить это и снова забрались в долбленку.

Пробираясь вдоль края каньона, мы медленно ввели лодку под нависающие скалы. Здесь наши лягушки собра­лись в великом множестве, они изо всех сил работали лапками, чтобы выдержать неистовый напор течения. Но стоило нам попытаться схватить их, как они просто переста­вали грести лапками, течение подхватывало их и уносило под нависающие козырьки скал. В поисках лягушек мы медленно пробирались дальше в глубь ущелья.

В конце концов Мы угодили в серьезную передрягу. Гребя во всю мочь против течения, мы едва удерживались на месте, а лодка тем временем набирала воду с невиданной дотоле скоростью. Как быть? Стоит перестать грести, как нас понесет под нависшие скальные козырьки со скоростью двадцати узлов, а если мы немедленно не займемся вычер­пыванием воды, наша лодчонка вот-вот захлебнется и пойдет ко дну. С правого борта показался вход в большую пещеру, и внезапно мы очутились в самой гуще крайне Перепуганных гиппопотамов, среди которых было несколько бьющихся в истерике крокодилов.

Но они не напали на лодку и не пытались из нее нас вытащить, как полагалось бы в рассказе о подобном приклю­чении. Они сбились в полутемной глубине пещеры, издавая леденящие кровь звуки: храп, рычание, зубовный скрежет. Не влепили ли мы им заряд прямо меж глаз, как полагается во всяком порядочном приключенческом фильме? Нет! Мы продолжали грести — но как! — против течения реки и нака­тывающих из глубины пещеры водоворотов. Обогнув неболь­шой выступ, мы попали в сильную обратную струю, так что Джордж получил возможность вычерпывать воду, пока я изо всех сил работал веслами. Через несколько минут мы причалили к крохотному клочку песчаного берега, который как-то ухитрился притаиться под уходящими вверх отвесны­ми стенами каньона.

В полном изнеможении мы свалились на землю и стали шарить в поисках Папирос, но спички куда-то запропасти­лись. Что за чертовщина? Я точно помнил, что захватил с собой спички. Посидев в мрачном безмолвии, мы стали шарить под несколькими широколистными растениями, раз­бросанными куртинками на песке: надо же было извлечь *ОтЬ какую-то пользу из такого бедственного положения. Мы надеялись, если повезет, отыскать еще несколько лягушек.

Поначалу не нашли ничего, но в дальнем конце отмели обнаружили несколько мелких лужиц у подножия скал. Я сунул палку в одну лужицу и с удивлением увидел, как несколько камней, лежавших на дне, таинственным образом переместились поглубже. Окликнув Джорджа, я продемон­стрировал ему это загадочное явление. Мы принялись ша­рить в глубинах коричневатой воды своими сачками и немного погодя выудили пару необычных существ.

Было совершенно очевидно, что это какие-то черепахи, хотя у них вместо твердых панцирей спинки были покрыты пятнистой кожей, мордочки тонкие, заостренные, на плавни­ках виднелись когти, а сами черепахи были сплющены, как круглые лепешки.

— Черепахи, — сказал Джордж.

— Пресноводные, — сказал я.

— Морские.

— Морские черепахи живут в морях и на этих не похожи.

— А по-моему, похожи.

— Это пресноводные черепахи.

— Ладно, пусть будут хоть «телепахи»*, — сказал Джордж, прекращая спор.

Так мы и называли до конца нашего путешествия без­обидных африканских триониксов (Trionyx triunguts), кото­рые едва нас не поссорили.

На этом, очевидно, разнообразие животного населения песчаной отмели было исчерпано. Чертыхаясь и проклиная себя из-за спичек, в самом мрачном настроении мы продол­жали двигаться против течения по мере своих сил. Стало немного легче: лодка больше не набирала воду, и до конца узкой горловины оставалось уже недалеко. Следующую остановку мы сделали на длинной песчаной отмели, по которой во множестве сновали мелкие пичужки — это были разнообразные кулички. Большая часть из них обратилась в бегство с жалобными криками, столь характерными для куликов. Остались только довольно спесивые красногрудые чибисы Anomalophrys superciliosis. Это птицы размером примерно с зеленую ржанку, с большой широкой головкой, от уголков клюва у них свисают два длинных ярко-желтых пучка перьев. Они оказались настолько непугаными, что мы причалили и разлеглись прямо среди стаи.

Перед нами открывалась картина такой поразительной красоты, что ее едва ли можно передать словами. Узкое русло реки, словно канал, созданный человеческими руками, прорезало густые лесные заросли прямой как стрела линией.

По берегам гладкий серый камень переходил в пологий песчаный пляж. Еще выше поднималась стена деревьев, а на опушке в необычайном изобилии росли сочные светло-зеленые травы. Небо над нами — бездонная, ярко-синяя пустота без единого облачка. Мы лежали на этом песчаном

* Телепаха (Теленок-черепаха) — персонаж из сказки Л. Кэррол­ла «Алиса в стране чудес». (Примеч. перев.)

островке, глядя вверх по течению, и весь мир представал перед нашим взором разделенным на прямые полосы в безукоризненном совершенстве: направо — темно-зеленые деревья, более яркие светло-зеленые травы, золотой песок, серый камень, посередине — бурая вода, слева — то же са­мое в обратном порядке, как точный отпечаток.

Я уже не раз пытался передать те ощущения, которые рождали во мне пейзажи, полные нетронутой естественной прелести. Может быть, я делаю это напрасно — множество людей, если не большинство, совершенно ничего не почув­ствуют, увидев тропические заросли в ослепительном свете солнца. Их колдовскую красоту, несомненно, не станут отрицать даже те, кто претерпел множество мучений от рук тропических демонов. И все же их красота неукротимо манит к Себе.

В полном одиночестве среди нетронутых, вечных лесов тропиков человек полностью сливается с природой. Крохот­ные кулички, покрытые плотно прилегающими аккуратными и ослепительно чистыми перышками, жужжащие насекомые, вытворяющие непостижимые фигуры высшего пилотажа, чистейшие пески, деревья с их тишайшим дыханием сквозь миллионы зеленых устьиц — это наша законная, естественная среда. Возня, от которой разит потом, может поднять нас до уровня сверхмуравьев, и нам придется закапываться в землю из страха пасть жертвой крылатых птиц или ползучих гадов в образе самолетов и танков.

Мы снова взялись за работу — поиски «телепах» и прочих зверюшек. Никто нам не попался, только Джордж раскопал водяную змею (Natrix ferox), которая устремилась к главному руслу, держа над водой свою блестящую головку. Это создание доставило нам несколько неприятных минут: очу­тившись в родной стихии, она проявила удивительную изво­ротливость и прескверный нрав. Мы преградили ей отступле­ние и попытались захватить сачком, но она ускользнула и снова вышла на твердую землю. Мы гнались за ней до невысокой широколистной поросли.

Змея нырнула в небольшую расщелину, и мы полезли за ней, упиваясь своей храбростью. Потом потеряли ее из виду и стали значительно осмотрительнее: змея, затаившаяся под сплошным покровом листвы, — нешуточная угроза. Джордж осторожно двинулся влево, а я — вправо.

В ту минуту, как он крикнул мне, что нашел змею, что-то вырвалось из листвы прямо у моих ног. Я вскинул ружье. Видно было только колыхание потревоженной листвы, обоз­начавшее направление бегства животного. Когда виновник этой «волны» через несколько ярдов остановился, я осто­рожно стал подкрадываться, заинтригованный: что бы это могло быть? Внезапно поднялась громкая возня; существо снова встрепенулось, сделало вираж и ринулось сломя голову прямо на меня. Я выпалил по движущейся мишени из обоих стволов, но промазал, потому что ничего не видел. Зверь промчался в футе от моих ног. Я бросил ружье, сорвал шляпу и запустил ее вслед беглецу. И она попала в цель! Всякое движение замерло, если не считать двух коробков спичек, которые по инерции улетели далеко в сторону. Тут-то я и вспомнил, что спрятал их в шляпу, чтобы не подмокли. Я бросился за одним из коробков с поспешностью, которую надо видеть, чтобы оценить. В этом броске я споткнулся о собственную шляпу, а под ней... лежала крохотная пятнистая антилопа! Я не промазал.

Этот очаровательный маленький африканский оленек (Hyemoschus aquaticus) ростом не больше кролика, а его тоненькие хрупкие ножки не толще вашего пальца. По всему тельцу на красновато-коричневом фоне тянутся продольные полоски из мелких белых пятнышек. Это очень редкое животное. Впоследствии мы держали у себя двух живых оленьков и заметили, что они съедали любое насекомое, которое им попадалось. Необычно странное поведение для представителя семейства антилоп, но у животных в неволе возникают самые диковинные прихоти из-за отсутствия привычной пищи. Некоторые африканцы охотятся на мелких антилоп с помощью настоящих средневековых арбалетов, заряженных миниатюрными стрелками толщиной с карандаш, острия которых смочены растительным ядом. Этот яд добы­вается из определенного вида лиан — их толстые плети часто лежат на земле. Стоит надрезать такую плеть, как из нее, словно из кувшина, польется целая река млечного сока.

Подбодренные удачной охотой и сигаретным дымом, мы снова спустились в ущелье и понеслись обратно с такой скоростью, что не успели заметить ни гиппопотамов, ни крокодилов, ни лягушек. Как я уже говорил, наша долбленка имела своеобразную форму. Теперь она мчалась по необы­чайно прихотливому курсу. Мы даже не успевали быстро грести, чтобы удерживать или направлять ее. Нас несколько раз бросало на стены каньона, затем засосало в пещеру, где раньше были гиппопотамы, завертело волчком и выбросило обратно. Наконец мы вылетели в залив Мамфе кормой вперед; по крайней мере мы сочли этот конец кормой.

Может быть, все вы сумели вывести еще одну мораль из этой истории. Когда не можешь направлять лодку ни вперед ни назад — двигайся, куда придется.

— Святые рыбьи угодники, да куда же подевался этот крокодил? Вен! Фауги! Басси! Эмере! Эй, вы там, где крокодил?

Послышался топот босых ног, и вся наша немногочислен­ная армия сгрудилась на веранде.

— Где крокодил? — вопросил я, указывая на открытую дверь клетки, где у нас уже неделю жил четырехфутовый крокодил.

— Бегом, ищите его быстрей? Джордж, Джордж! Где другой хозяин?

— Он пошел в кусты.

— Какие еще кусты? Бегите его искать, быстро!

Начались самые бурные поиски, какие мне приходилось видеть. Мы были вооружены веревками И петлями, разнооб­разными сетями и сачками. Всех подстегивало, с одной стороны, желание поймать наше утраченное сокровище, а с другой — стремление избежать потери пальцев на ноге или на руке, стоило нам спутать разъяренное пресмыкающееся с каким-нибудь безобидным деревянным предметом. Опасать­ся было нечего, если бы Не то, что солнце быстро садилось, а дом был набит всякой всячиной, которую в темноте можно принять за что угодно.

— Хозяин, другой хозяин иди сюда.

— Эй, Джордж, крок удрал!

— Хозяин, хозяин!

— Иду!

Мы бросились бегом вокруг дома. Там лежала переверну­тая клетка с торчащими во все стороны обрывками прово­лочной сетки, словно внутри разорвалась бомба. Вокруг были разбросаны щепки и комья земли. И посреди всего — какая-то масса извивающихся и сплетающихся в клубок тел.

Мы встали в круг и начали следить за борьбой. Должно быть, крокодил разорвал клетку, в которой сидел пятифуто­вый нильский варан (Varanus niloticus), вытащил Обитателя наружу и принялся терзать. Для подобного странного убий­ства не было никакой видимой причины: варан питается насекомыми и тому подобной мелочью, а крокодил, хотя и крупный хищник, обычно не нападает на такого противника без серьезной причины. Может быть, в клетке варана оставался какой-нибудь кусочек, соблазнительный для обоих животных, но когда мы подоспели, там уже не осталось и следа от каких бы то ни было лакомств.

Животные вцепились друг другу в морды: крокодил зажал в пасти нижнюю челюсть ящерицы, а та держала точно такой же хваткой верхнюю челюсть противника. Ни один не желал уступать, и ни один не мог серьезно повредить крепкие латы врага. Они бились и извивались, словно стальные ленты, в которые вселились тысячи дьяволов.

— Хватай за хвост, — приказал я, не собираясь, однако, сам браться за дело.

— Погодите, я сбегаю за кинокамерой, — сказал Джордж.

Дождавшись его возвращения, мы всём скопом навали­лись на хвост крокодила И накинули на него веревочную петлю. Как только петля намертво затянулась, мы перекинули другой конец через балку и принялись тянуть изо всех сил. Крокодил поднялся в воздух и повис вниз головой во всю длину. Но своего врага он так и не отпустил. Он не разжимал зубов, сомкнутых на морде варана, а тот держал его мертвой хваткой.

Наконец оба животных повисли в воздухе, намертво сцепленные в единое целое: мы их и колотили, истыкали, даже «поджаривали» на огоньке, но ни один не ослабил хватки. Нам пришлось снова опустить их на землю и, разделившись на две команды, растаскивать за хвосты, как перетягивают канат. И даже при этом их мощные броски заставили всех скатиться с веранды и продолжать борьбу в пыли возле дома.

Только после того, как мы навалили целую гору мешков, набитых капканами, камнями и прочими тяжестями, на спины противников, нам удалось подобраться достаточно близко, чтобы раздвинуть их челюсти с помощью все тех же волшебных инструментов — «друзей траппера».

Эти некогда полные неуемной ярости обитатели африкан­ских вод теперь красуются в одном из музеев Европы в виде отлично отпрепарированных и добела вылощенных скелетов.

Великие воды раскинули свою сеть по. всей территории Тропической Африки. Они служат не только торговыми путями или природными рубежами для человека и животных, но и средой обитания необычных живых существ.

Возле Мамфе нам не раз приходилось гнаться во весь дух за убегающим вараном, только чтобы увидеть, как он с разбегу ныряет вниз головой в какую-нибудь тихую заводь. В глубине лесных дебрей мы купались под кристально чистыми водопадами в бассейнах, из которых жители ближайшей деревушки выловили сразу же после нашего ухода таких громадных крокодилов, что нам удалось сохранить лишь их головы в качестве доказательства, что они существовали на самом деле. Как только мы разбивали лагерь на берегу реки, в нашей ежедневной добыче начинали попадаться диковин­ные мыши, змеи и лягушки. И все они обитали в реке.

В реках водились еще два вида животных, которые были нам нужны. Один, насколько мы знали, был довольно многочисленным. Второй больше походил на миф. Мы реши­ли отправиться в специальный поход за этими животными. В процессе поисков мы наткнулись на третье животное, кото­рое могли бы вовсе не заметить из-за его ничтожных размеров, если бы не то обстоятельство, что именно оно являлось подлинным властелином здешних мест и вершите­лем судеб каждого человека.

Мы свалили все наше снаряжение в четыре громадные долбленые лодки и отбыли в четыре часа дня, сопровожда­емые предостережениями местных жителей, удивленных столь поздним временем выступления. Но так уж получи­лось: я никогда не занимаюсь делами до завтрака, а если не встанешь спозаранку, то выехать до четырех часов дня никогда не удается. Кроме того, я не люблю отказываться от традиционного чаепития, так что волей-неволей пришлось отчалить от берега за два часа до сумерек, когда перед нами лежал путь в тридцать пять миль. Гребцы — их было по десять человек в каждой лодке — настолько возмутились этим, что через полчаса забастовали и заломили неслыхан­ную цену только за то, чтобы причалить к ближайшему негостеприимному берегу. Мы постарались держать себя в руках и заявили, что в конце концов течение само донесет нас до Калабара и мы успеем даже хорошенько выспаться. После этого африканцы принялись яростно грести, заливаясь добродушным смехом.

Когда мы добрались до Экури, то при свете керосиново­го фонаря ничего не могли разглядеть, кроме смутных от­блесков примерно пятидесяти обнаженных черных тел.

Здесь не было ни дома для приезжих, ни другого подобного строения, а ставить палатку было уже слишком поздно, поэтому мы улеглись спать в местном складе среди россыпи ямса и какао.

На следующий день мы проснулись в окружении любо­пытных зевак обоего пола и самого разного возраста. Сквозь противомоскитную сетку, как сквозь туман, была видна сплошная стена человеческих тел, загораживающая лучи раннего утреннего солнца. Я громко заорал, призывая на помощь. Бен выскочил как встрепанный из-за груды какао.

— Давай гони эти люди отсюда, — приказал я тоном повелителя.

— Они не хотят, хозяин.

Я пришел в бешенство и стал выпутываться из многометровой сетки, чтобы обрушить всю свою ярость на непрошеных гостей. Тут до меня дошло, что в конце концов мы j самовольно оккупировали единственный местный торговый центр, который в отличие от европейских заведений этого | рода открывался с рассветом.

— Что им надо? — спросил я. — Им очень надо носить какао сегодня?

— Нет, они хотят посмотреть, как вы бреетесь.

— Вот как! — изрек я, вскакивая во весь рост. Ведь мое лицо было украшено великолепной черной эспаньолкой. Этого они знать не могли, потому что мы прибыли в полной темноте.

— О! Ах! — по рядам прокатился горестный стон.

— Хозяин, они хотят знать, будут ли бриться другие хозяева.

В эту минуту на сцене появились Джордж и Герцог, похожие на двух гигантских крыланов, моргающие от яркого света и задрапированные простынями, как летучие мыши сложенными крыльями, чтобы прикрыть наготу. На этом аудиенция была окончена: Джордж носил щегольскую ухо­женную вандейковскую бородку яркого золотисто-рыжего цвета, а физиономия Герцога была окутана взлохмаченной растительностью всех оттенков, от рыжего до платинового, с темно-каштановыми пятнами, и вся эта поросль таинствен­ным образом загибалась справа налево, кончаясь залихват­ским завитком пониже левого уха.

Несмотря на это неудачное начало и на крайнюю суро­вость наших намчи, которые были вынуждены патрулировать все утро перед домом, отгоняя назойливых зрителей, вся деревня с поразительным рвением принялась помогать на­шей экспедиции. Все, вплоть до самых маленьких, «ушла в лес за мясом», одна весьма престарелая леди буквально «ушла в землю» в поисках черепахи; там она и застряла, неистово потрясая в воздухе оставшейся на виду частью тела. Множество дружеских рук извлекли ее наружу.

К нам пожаловал вождь. Он служил полисменом в «дальней-дальней стране», пока не умер его отец и его не призвали управлять своим народом. Это был малосимпатич­ный тип, он совершил серьезный промах, заявившись в наше жилище с фантастической европейской шляпой на голове. Я притворился, что не вижу его. Его подданные поняли намек: они тут же убрали своего предводителя вместе со шляпой. После этого деловые переговоры протекали намного легче.

Откуда-то на свет божий появился долговязый субъект, который утверждал, что у него есть лодка и он «много-много знай вода». Начались «тайные переговоры». В результате мы получили отличную небольшую, сделанную на совесть дол­бленку. В нее могло уместиться четверо, но, так как нас было трое, без охотника, его помощник уже не влезал. Последовали длительные прения: ведь помощник работал «двигателем» и его место было на корме, а охотник должен восседать на носу. Я предложил, чтобы мы все по очереди были «двигателем», и добавил, что мы «знай много всякая и всевозможная вода». Никто с нами не согласился, но мы оттолкнулись от берега, и все.

Первым «двигателем» был я, и мне было предписано повиноваться взмахам рук вожатого-охотника, а они напоми­нали движения полисмена на оживленном перекрестке. Первый взмах указал мне направление на середину стремни­ны и вверх по течению. С полчаса я обливался лбтом, неумело подражая индейцу в каноэ, прижимая весло к борту и то и дело обдирая об него пальцы. Тем не менее мы все же продвигались приблизительно на северо-восток. Затем вош­ли в широкую боковую протоку.

Здесь охотник развернул какой-то полотняный чехол и собрал из отдельных частей очень грозный с виду гарпун, который и положил, придерживая в равновесии, на правое плечо. После чего он не двигался в течение четырех часов. Мы же сменяли друг друга, гребя в состоянии, близком к помешательству.

Наступал вечер; вдруг наш вожатый принялся вертеть руками, как живая мельница. Так как «двигателем» в этот момент был я, я и заставил лодку крутиться волчком. Конкретных причин для внезапной вспышки такой активно­сти как будто бы не было, но я, пытаясь не уронил? достоинства Британии, «правящей волнами»* — какими бы эти волны ни были, — с каждым гребком обдирал пальцы о борт, совершая героические усилия, чтобы не отстать от темпа, предложенного нашим вожатым.

*«Правь, Британия, волнами» — строка из гимна Великобрита­нии. (Примеч. перев.)

На малой скорости мы обогнули зеленеющий мыс. Соби­раясь выправить курс поворотом лопасти весла, я вдруг заметил какую-то мошку, присевшую на мою руку. Взглянул поближе — и похолодел от ужаса. Это был комар, расцвечен­ный черно-белыми полосами. Не нужно было никаких допол­нительных исследований — передо мной был Stegomyia, пе­реносчик желтой лихорадки.

Когда комар повернул свою головку, нацеливаясь проко­лоть мою кожу острым хоботком, я прихлопнул его. Может быть, здесь я выиграл, но в ту же минуту что-то кольнуло меня в шею. Я хлопнул себя по шее, а когда взглянул на свои пальцы, измазанные кровью, там оказались останки второго полосатого дьявола.

Все обернулись посмотреть, в чем дело, все, кроме охотника.

— Берегитесь, — бросил я, — стегомия! — и замахнулся, чтобы хлопнуть Герцога по лбу.

Он отшатнулся в сторону. Настала короткая пауза. Я успел еще увидеть потрясенное лицо охотника, затем наша лодчонка, как волчок необычайной конструкции, переверну­лась вверх дном почти без всплеска.

Вынырнув из воды, я окинул взглядом реку и начал снова тихо погружаться — на этот раз от изумления. Рядом с подпрыгивающими над водой благородными головами моих друзей и невозмутимым ликом охотника возникло с дюжину темных лиц, украшенных необыкновенной пышности дедов­скими усами. Покачиваясь на небольших волнах от собствен­ного падения, я видел, как эти странные существа то ныряют, то выныривают тут и там, в торжественном безмол­вии созерцая «пришельцев». Рядом с одним из них плавала крохотная копия этого гротескного существа — детеныш с громадными усищами.

Как раз когда я вспомнил о существовании крокодилов, наш охотник подплыл к берегу и подтянул за собой лодку. Я выкарабкался следом за ним — весло я все же не бросил. Мы выбрались на берег без особых приключений, только некоторые предметы нашего снаряжения навеки канули на дно. Странные лица погрузились под воду, как только увидели наш отряд в полном составе и в полный рост. Драгоценный гарпун охотника был привязан к лодке, и его вытянули наверх с большим комком водорослей, зацепивших­ся за его острие. Мокрые и молчаливые, мы заняли свои места и отправились в обратный путь. Гордое знамя Брита­нии сильно пострадало в этом походе.

Причаливая к берегу в деревне, мы уже высохли и успокоились, но острый язык охотника незамедлительно сделал нас мокрыми курицами в глазах всего населения. Хуже всего было то, что снова явился вождь, от которого мы в свое время так ловко избавились. Мы были уверены, что он пришел позлорадствовать.

На этот раз мы ошиблись. Он доложил, что на берегу лежит отличный ламантин, и мы, если пожелаем, можем посозерцать его и даже купить. То был последний сокруши­тельный удар по нашему достоинству, и охотник разделил Наш позор: ведь мы вышли в поход только для того, чтобы загарпунить одно из этих животных — это они вынырнули из глубины, привлеченные возней «чужаков», и с любопытст­вом наблюдали за нашим донкихотским поведением.

А произошло, как оказалось, вот что. Вождь, глубоко оскорбленный насильственным выдворением его персоны из нашего временного жилища, отдал секретное приказание — перегородить кольями, вбитыми в мягкое дно, речку, впада­ющую в большую реку. В частоколе был оставлен проход, а в воду набросали свежих листьев какаового дерева. Наутро, когда вся огороженная часть реки кишела несчастными беззащитными манати, привлеченными любимым лаком­ством, вождь приказал загородить последний выход, и самое крупное животное аккуратно загарпунили, всадив острие прямо под правый передний ласт, так что оно пронзило сердце.

Это нарушение закона, о котором забыл вождь: ведь эти животные находятся под охраной. Когда все животное стало нашей собственностью, мы по глупости решили съесть кусок печени. В итоге мы чуть было не «открыли» источник местного сандала!

Такое крупное животное освежевать трудно. Но нам нужен был скелет.

Надо сказать, что африканский ламантин, или манати (Trichechus senegalensis), — странное животное, относящееся к малочисленной группе крупных травоядных, которые пе­решли к чисто водному образу жизни. Никаких близкород­ственных форм у них нет. Самым близким родственником считается слон, хотя ученые, может быть, уже переменили свое мнение. В Австралии и на Востоке живет их родич, называемый дюгонь (Dugong dugong), а в море возле Аляски водился еще более крупный родич, называвшийся стеллеровой морской коровой. В настоящее время он полно­стью истреблен усилиями нашего собственного вида.

У манати нет и следа задних ног, но имеется странный, круглый, веерообразный хвост, расположенный в горизон­тальной плоскости. Говорят, эти животные породили легенды о русалках — головы у них совершенно человеческие, и они могут выныривать из воды вертикально. Но это наводит на мысль, что старинные мореходы слабовато разбирались в женской красоте, не говоря о том несомненном факте, что прапрабабушки вряд ли отращивали роскошные усы.

На препарирование этого животного ушли три полных дня. Десять человек непрерывно работали в специально построенной хижине, срезая с костей горы мяса, вываривая кости, очищая их и высушивая над небольшим огнем.

Как-то получилось, что больше мы не выезжали гарпу­нить манати. Раз так, сказали африканцы, нам никогда не видать маленькую рыбу-мясо с плавником. Имелся в виду небольшой пресноводный кит, которого мы мечтали увидеть, но я не уверен, что описание местных жителей, если не само животное, не возникло из примет, которые они выудили путем расспросов из наших помощников.

Тем не менее, они оказались правы. Увидеть это суще­ство нам так и не довелось.