8 ТЕРРЕЛ МИДАНЕР Душа Марка-зверя Третьего
8
ТЕРРЕЛ МИДАНЕР
Душа Марка-зверя Третьего
“Мнение Анатоля достаточно ясно, — сказал Хант. — Он считает биологическую жизнь сложной формой механизма.”
Она пожала плечами, но было видно, что разговор не оставляет ее равнодушной. “Я признаю, что этот человек очень интересен, но такую философию я не могу принять.”
“Однако вы знаете, — сказал Хант, — что теория неоэволюции считает, что тела животных созданы благодаря полностью механистическим процессам. Каждая клетка — это микроскопическая машина, крохотный компонент большого и сложного механизма.”
Дирксен отрицательно покачала головой: “Но тела людей и животных — больше чем машины! Они отличаются от машин уже тем, что могут самовоспроизводиться.”
“Что хорошего в том, что одна биологическая машина может породить другую биологическую машину? В том, как самка млекопитающего зачинает и производит на свет детеныша, не больше творчества, чем в том, как автоматическая фабрика производит детали моторов.”
Глаза Дирксен блеснули: “Вы думаете, фабрика что-нибудь чувствует, когда производит на свет моторы?” — вызывающе бросила она.
“Металл испытывает большое напряжение и рано или поздно изнашивается.”
“Я вовсе не это имела в виду, говоря о чувствах!”
“Я тоже, — согласился Хант. — Но не всегда легко понять, кто или что имеет чувства. На ферме, где я вырос, у нас была племенная свиноматка с несчастной склонностью давить насмерть почти всех своих поросят — скорее всего, нечаянно. Потом она съедала тела своих детенышей. Как вы думаете, она испытывала материнские чувства?”
“Я не говорю о свиньях!”
“Точно так же мы могли бы говорить о людях! Кто взялся бы подсчитать количество новорожденных, утопленных в туалете?”
Дирксен была так шокирована, что не могла говорить.
После паузы Хант продолжал. “То, что кажется вам в Клейне чрезмерным интересом к машинам, на самом деле просто иная перспектива. Машины для него — еще одна форма жизни, которую он сам создал из пластмассы и металла. К тому же он достаточно честен, чтобы и самого себя рассматривать как машину.”
“Машина, порождающая машину! — колко заметила Дирксен. — Скоро вы назовете его матерью!”
“Нет, — ответил Хант. — Он инженер. И хотя машины, которые он производит, по сравнению с человеческим телом весьма несовершенны, они представляют из себя действие, более высокое по сравнению с простым биологическим воспроизводством, поскольку являются результатом творческой мысли.”
“Зря я стал а спорить с юристом, — заметила она все еще сердито. — Но я просто не могу установить контакт с машинами! С эмоциональной точки зрения существует огромная разница между тем, как мы обращаемся с животными и с машинами, и разница эта не поддается логическому объяснению. Я могу сломать машину без малейшего угрызения совести, но я не могу убить животное.”
“А вы когда-нибудь пробовали?”
“Что-то в этом роде, — вспомнила Дирксен. — В квартире, которую я студенткой снимала, кишели мыши. Однажды я поставила там мышеловку. Но когда туда наконец попалась мышь, я не могла заставить себя ее вытащить — бедное мертвое создание выглядело таким маленьким и безобидным. Я похоронила мышь во дворе вместе с мышеловкой и решила, что лучше жить с мышами, чем убивать их.”
“Однако вы едите мясо, — заметил Хант. — Значит, вы не против убийства животных, только не хотите делать этого сами.”
“Ваши доводы не учитывают основного — уважения к жизни. У нас есть нечто общее с животными. Вы это признаете, не так ли?”
“У Клейна есть теория, которая может вас заинтересовать, — настаивал Хант. — Он утверждает, что настоящее или воображаемое биологическое родство не имеет ничего общего с вашим “уважением к жизни”. На самом деле, вы не любите убивать просто потому, что животное сопротивляется смерти. Оно кричит, борется или выглядит грустным — оно просит вас не убивать его. Кстати, отвечает на эту просьбу ваш разум, а не ваше тело.”
Она взглянула на него. Было заметно, что его слова ее не убедили.
Хант положил на стол несколько монет и отодвинул свой стул. “Пойдемте со мной.”
Через полчаса Дирксен входила в дом Клейна в сопровождении его адвоката, перед машиной которого автоматически открылись входные ворота. Дверь без намека на замочную скважину бесшумно отворилась, повинуясь дистанционному управлению, когда адвокат дотронулся до нее.
Она последовала за ним в лабораторию, расположенную в цокольном этаже. Хант открыл один из нескольких дюжин шкафов и извлек оттуда нечто напоминающее крупного алюминиевого жука с маленькими цветными лампочками индикаторов и несколькими выступами на гладкой металлической поверхности. Хант перевернул его, показывая Дирксен три резиновых колесика на нижней поверхности. На металле была выгравирована надпись: “Марк-зверь Третий.”
Хант поставил аппарат на облицованный плиткой пол и переключил крохотный тумблер у него на брюхе. С тихим жужжанием жук начал передвигаться взад и вперед, словно ища чего-то. Он остановился на мгновение, потом двинулся к розетке в углу. Перед розеткой он помедлил, затем выдвинул из отверстия в корпусе пару щупалец и воткнул их в источник энергии. Несколько огоньков на его теле засветились зеленым; раздался звук, напоминающих мурлыканье котенка.
Дирксен с интересом наблюдала за хитрой штуковиной: “Механический зверек. Забавно — но что вы хотите этим доказать?”
Хант взял лежащий на стуле молоток и протянул ей: “Пожалуйста, убейте его.”
“О чем вы? — беспокойно воскликнула Дирксен. — Почему я должна его убивать… ломать… эту машину?” Она отступила, отказываясь брать молоток.
“Это всего лишь эксперимент, — ответил Хант. — Я сам несколько лет назад попробовал сделать такое по просьбе Клейна и нашел это поучительным.”
“Что же вы узнали?”
“Кое-что о значении жизни и смерти.”
Дирксен смотрела на Ханта с подозрением.
“Это животное беззащитно и не может вам повредить, — заверил он ее. — Только не налетите здесь ни на что, пока за ним гоняетесь.” Он снова протянул молоток.
Дирксен неуверенно шагнула вперед, взяла оружие, покосилась на необычную машину, которая мурлыкала, питаясь электричеством. Она подошла к аппарату, нагнулась и подняла молоток. “Но… он же ест”, — сказала она, повернувшись к Ханту.
Он засмеялся. Рассердившись, она схватила молоток обеими руками, подняла его и с силой опустила.
Издав резкий звук, напоминающий крик страха, аппарат оторвал свои щупальца от розетки и отпрянул назад. Молоток ударил в плитки пола, туда, где мгновение назад стоял механический зверь. Плитки треснули.
Дирксен подняла глаза. Хант смеялся. Машина откатилась на два метра и остановилась, глядя на Дирксен. Нет, сказала себе женщина, она на меня не смотрит. Злясь на саму себя, она перехватила оружие покрепче и начала подкрадываться к жертве. Машина отступала, и две красные лампочки на передней панели светились то ярче, то тусклее, в примерном соответствии с частотой альфа-излучения человеческого мозга. Дирксен стремительно бросилась вперед, взмахнула молотком — и промахнулась.
Через десять минут она вновь стояла рядом с Хантом, красная и запыхавшаяся. Ее тело болело в нескольких местах, там, где она ударилась о стоящие кругом машины; голова разламывалась от боли после удара о скамейку.
“Это все равно что пытаться поймать большую крысу! Когда же у него кончатся эти идиотские батарейки?”
Хант взглянул на часы: “По-моему, у него еще есть около получаса, если вы будете продолжать за ним гоняться.” Он указал под скамью, где зверюшка нашла еще одну розетку. “Но можно поймать его и более легким способом.”
“Я согласна.”
“Оставьте молоток и возьмите его в руки.”
“Просто… взять в руки?”
“Ну да. Он боится только родственных ему объектов — в данном случае, железной головки молотка. Он запрограммирован на то, чтобы доверять невооруженной протоплазме.”
Она положила молоток на скамью и медленно подошла к машине. Та не пошевелилась. Мурлыканье стихло; тихо светились бледные желтые огоньки. Дирксен наклонилась и неуверенно протянула руку. Она почувствовала под пальцами мелкую дрожь и схватила зверюшку обеими руками. Огоньки сменились на зеленые и под приятно теплой металлической кожей вновь раздалось мягкое мурлыканье моторов.
“Ну, а что теперь? Что мне делать с этой дурацкой игрушкой?” — спросила она раздраженно.
“Всего лишь положить ее на спинку. Так она будет совершенно беспомощна, и вы сможете расплющить ее в свое удовольствие.”
“Я предпочла бы обойтись без антропоморфизма”, — проворчала Дирксен, следуя совету Ханта. Она твердо решила довести дело до конца.
Когда она перевернула машину и положила ее на скамью, огоньки на панели снова сменились на красные. Колесики закрутились, но вскоре остановились. Дирксен снова взяла молоток, быстро подняла его и неуверенно опустила на беспомощную машину, ударив ее с краю. Удар сломал одно из колесиков и снова перевернул машину на брюхо. Испорченное колесико заскрипело, и зверь завертелся на месте. Внутри у нее что-то щелкнуло, и машина остановилась, страдальчески мигая огоньками.
Дирксен сжала губы и занесла молоток для последнего удара. Но когда молоток начал опускаться, изнутри зверюшки раздался тихий жалобный звук, похожий на плач младенца. Дирксен выронила молоток и отшатнулась, не в силах отвести глаз от лужи красной, как кровь, смазочной жидкости, которая медленно текла из-под аппарата. Она в ужасе взглянула на Ханта. “Это… это…”
“Всего лишь машина, — сказал Хант уже серьезно. — Так же как и эти ее эволюционные предшественники.” Он обвел руками мастерскую, полную металлических силуэтов, молчаливых и угрожающих наблюдателей. “Но в отличие от них она может почувствовать приближающуюся опасность и позвать на помощь.”
“Выключите его”, — сказала она тихо.
Хант подошел к столу и попытался повернуть крохотный выключатель. “Боюсь, что вы его сломали.” Он нагнулся и подобрал с пола молоток. “Хотите его добить?”
Она отступила, мотая головой. Хант поднял молоток: “А вы не можете починить…” Раздался короткий металлический лязг. Она вздрогнула и отвернулась. Плач прекратился, и они поднялись обратно по лестнице в молчании.