Охотники или собиратели

Охотники или собиратели

Вывод для человечества очевиден. Чтобы описать систему спаривания людей, нужно исследовать их естественное местообитание и прошлое. Сколь-нибудь заметная часть человечества обитает в городах меньше одного тысячелетия. Сельское хозяйство появилось меньше 10 тысяч лет назад. Эволюционно — это просто мгновения. В течение более чем миллиона лет перед этим человек выглядел так, как ему и положено, но жил, в основном, в Африке — видимо, занимаясь охотой и собирательством. Соответственно, внутри черепа современного городского обитателя сидит мозг, заточенный под охоту и собирательство в составе маленьких групп на просторах африканских саванн. То, что было характерно для системы спаривания человека тогда, «естественно» для него и сейчас.

Роберт Фоли (Robert Foley), антрополог из Кембриджского университета, пытается собрать воедино историю развития социальной системы людей. Он начинает с того, что у всех человекообразных родную группу после взросления покидают самки (хотя у всех бабуинов — это участь самцов). Складывается впечатление, что виду довольно трудно переключаться с патрилокальности на матрилокальность и обратно. В отношении экзогамии люди ведут себя как типичные человекообразные обезьяны — даже сегодня. В большинстве сообществ женщины переселяются к мужьям, а те остаются рядом со своими родственниками. Но есть исключения: во многих (хотя и не в большинстве) традиционных человеческих сообществах именно мужчины переезжают к женщинам.

Патрилокальность подразумевает, что самки вида большей частью лишены возможности формировать группы, состоящие из кровных родственников. Молодая самка шимпанзе обычно должна покинуть группу, в которой живет ее мать, и присоединиться к чужой, в которой доминируют незнакомые самцы. И чтобы ее приняли, она должна добиться расположения самок, уже живущих в ее новом племени. Самцы, наоборот, остаются в родном окружении и объединяются в социальные группы со своими высокоранговыми родственниками — в надежде в будущем унаследовать их статус.

Хватит о наследии, которое мы получили от обезьян. Как насчет нашего исконного местообитания? Под конец миоцена (примерно 25 миллионов лет назад) территория африканских лесов стала сокращаться, а более сухих мест с сезонным климатом — степей, скрэбов, саванн — увеличиваться. Около 7 миллионов лет назад предки современных человека и шимпанзе разделились. Первые заселяли эти новые сухие места активнее вторых (и гораздо активнее горилл) — и постепенно к ним адаптировались. Об этом говорят самые ранние останки человекообразных (австралопитеков), обнаруженные там, где леса на тот момент уже не было — в Хадаре (Эфиопия) и Олдувае (Танзания). Предположительно, такие относительно открытые местности благоприятствовали образованию более многочисленных групп, чем у шимпанзе и бабуинов — двух других видов приматов открытых пространств. Социоэкологи вновь и вновь обнаруживают: чем более открыто место, тем большие группы формируют его обитатели — чтобы и хищникам противостоять эффективнее, и лучше добывать пропитание, которое на открытых территориях обычно распределено неравномерно. По не вполне убедительным причинам (прежде всего, из-за очевидно большой разницы в размерах самки и самца), большинство антропологов считают, что ранние австралопитеки формировали гаремы, которыми владел один самец — подобно гориллам и некоторым видам бабуинов{292}.

Но затем, приблизительно около трех миллионов лет назад, наши предки разбились на две (или больше) линии. Роберт Фоли считает: возросшая сезонность осадков сделала жизнь древнего человека невыносимой, поскольку его пропитание, состоящее из плодов, семян и, возможно, насекомых, в сухой сезон становилось очень скудным. У одной линии развились удивительно мощные челюсти и зубы, позволяющие справляться с грубой растительной пищей. Australopithecus robustus, «человек-щелкунчик», в голодное время мог прокормиться семенами и листьями. Его анатомия не дает достаточно информации, но Фоли предполагает, что «щелкунчики» жили группами, в состав которых, как и у шимпанзе, входило много самцов{293}.

Другая линия пошла абсолютно иным путем. Животное по имени Homo перешло на мясное пропитание. Около 1,6 миллионов лет назад живший в Африке Homo erectus, которого считают первым настоящим человеком, стал самой плотоядной обезьяной в мире. Об этом позволяют судить оставленные на его стоянках костные останки. Он питался падалью, доедая за львами, а также, возможно, начал использовать оружие для самостоятельной добычи дичи. Постепенно в голодные сезоны он стал все больше и больше налегать на мясо. Как считают Фоли и Филлис Ли (Phyllis Lee), «если причины перехода на мясную диету — чисто экологические, то последствия этого перехода затрагивают характер расселения и социальное поведение». Чтобы охотиться или подбирать падаль, мужчине необходимо было дальше уходить от дома и полагаться на согласованную помощь своих товарищей. Возможно, поэтому (а, может, и в силу случайных совпадений) его тело претерпело ряд постепенных изменений. Очертания черепа взрослого человека стали сохранять более ювенильную форму: мозг становился больше, а челюсти — меньше. Со временем начало задерживаться и созревание, так что дети долго росли и продолжительное время оставались зависимыми от своих родителей{294}.

Затем в течение более чем миллиона лет люди жили в относительно стабильных условиях. Они заселяли степи и лесистые саванны: сначала — в Африке, потом — в Евразии, со временем — в Австралии и Америке. Они охотились на животных, собирали плоды и семена, были дружественны к членам своего племени, но враждебны к чужакам. Дон Саймонс называет это сочетание времени и места средой эволюционной адаптации и считает, что именно оная сформировала человеческую психологию. Человек не может быть адаптирован к настоящему или будущему — только к прошлому. Но Саймонс с готовностью соглашается: трудно сказать, какую конкретно жизнь вели люди в своей среде эволюционной адаптации. Вероятно, они жили небольшими группами, предположительно — кочевали, ели мясо и плоды. Возможно, их общества уже имели все черты, характерные для современных человеческих культур: брак как способ выращивания детей, романтическая любовь, ревность и акты насилия одного мужчины над другим из-за женщин, предпочтение женщинами мужчин с высоким социальным статусом, предпочтение мужчинами молодых женщин, войны между племенами и т. д. Почти наверняка существовало разделение труда между полами: мужчины охотились, а женщины занимались собирательством — подобное характерно только для людей и нескольких видов хищных птиц. У парагвайского племени аче мужчины специализируются на добыче той пищи, которую женщина, обремененная ребенком, добывать не может — например, мяса и меда{295}.

Ким Хилл (Kim Hill) из университета Нью-Мехико возражает: мол, у нас не было никакой устойчивой среды эволюционной адаптации. Однако он более или менее согласен с тем, что в жизни наших предков присутствовали такие моменты, которых сегодня уже нет, но похмелье от которых продолжает нас накрывать. В то время все знали или хотя бы слышали обо всех людях, которых они могли бы встретить за всю свою жизнь — в их окружении не существовало незнакомцев. Последствия этого чрезвычайно важны, помимо прочего, для истории торговли и для антикриминальной профилактики. Отсутствие анонимности означало, что шарлатаны и обманщики со всеми своими хитростями редко могли далеко уйти.

Другая группа исследователей — из Мичигана — отрицает идею о когда-то стабильной, а ныне канувшей в Лету среде эволюционной адаптации, указывая при этом на два момента. Первый — самая важная черта этой самой среды никуда не исчезла и по-прежнему остается с нами. Речь о присутствии рядом других людей. Наш мозг вырос настолько большим не для того, чтобы изготавливать и использовать орудия труда, а чтобы мы могли проникнуть в чужие замыслы. Урок, который преподносит нам социоэкология, состоит в том, что наша система спаривания определяется не экологией, а другими людьми — представителями как нашего, так и другого пола. Становиться все более и более разумными нас заставляла необходимость перехитрить, одурачить, помочь и научить друг друга.

И второй момент: помимо прочего, мы получили способность гибко адаптироваться. Мы созданы со способностью включать для достижения наших целей самые разные стратегии. Даже сегодняшние сообщества охотников и собирателей демонстрируют огромное экологическое и социальное разнообразие. Причем, они, скорее всего, не являются репрезентативной выборкой, ибо, в основном, это жители пустынь и лесов — не исконных для человека местообитаний. Даже во времена Homo erectus (не говоря уже о современности), могли существовать культуры, специализированные на рыболовстве, выживании на побережье, охоте или сборе растений. Некоторые вполне могли создать условия для накопления богатства и возникновения полигамии. Еще совсем недавно на северо-западе тихоокеанского побережья Америки существовала палеолитическая по технологии культура высокополигамных индейцев-рыболовов. Если локальная экономика охотников-собирателей позволяла это, мужчины могли быть полигамны, а женщины могли вступать в гаремы, несмотря на протесты предшествующих жен. Если же экономика этого не позволяла, мужчины становились «хорошими отцами», а женщины — «ревнивыми монополистами». Другими словами, человечество обладает большим арсеналом потенциальных систем спаривания, которые могут переключаться в зависимости от обстоятельств{296}.

В пользу этого говорит тот факт, что большие, наиболее разумные и социальные животные в целом более лабильны в своих системах спаривания, чем маленькие, глупые и одиночные. Шимпанзе демонстрируют весь спектр социальной организации — от маленьких кормящихся стаек до больших групп — в зависимости от характера пищевых ресурсов. То же самое наблюдается у индеек. Койоты охотятся стаей на оленя и в одиночку — на мышей. Эти связанные с питанием социальные особенности вполне способны вызывать некоторые различия в системах спаривания.