Размышления

Размышления

Борхес взял свой эпиграф из отрывка “Алисы в Зазеркалье” Льюиса Кэрролла; нам кажется, что этот отрывок стоит того, чтобы привести его здесь полностью.

Она огляделась с беспокойством, услышав в соседнем лесу какой-то звук, походивший на пыхтение большого паровоза, и испуганно подумала, что, скорее всего, это был дикий зверь. — Водятся ли здесь львы или тигры? — робко спросила она.

— Это всего-навсего Красный король храпит, — сказал Твидлди.

— Идем посмотрим! — воскликнули братья, взяли Алису за руки и повели ее туда, где спал Король.

Иллюстрация Джона Тенниеля.

— Какая прелесть, правда? — сказал Твидлдам.

Алиса не могла бы с чистой совестью назвать Короля прелестью. На нем был высокий красный ночной колпак с кисточкой; он лежал скорчившись и громко храпел.

— Запросто может себе голову отхрапеть! — заметил Твидлдам.

— Боюсь, он может простудиться, лежа на сырой траве, — сказала Алиса, так как она была разумной маленькой девочкой.

— Ему снится сон, — сказал Твидлди, — и как ты думаешь, что он сейчас видит во сне?

— Никто не может этого знать, — ответила Алиса.

— Представь себе, тебя! — воскликнул Твидлди, торжествующе хлопая в ладоши. — И если он перестал бы видеть тебя во сне, как ты думаешь, где бы ты оказалась?

— Там же, где и сейчас, разумеется, — сказала Алиса.

— А вот и нет! — снисходительно возразил Твидлди. — Тебя бы нигде не было. Ты ведь только кусочек его сна!

— Если бы этот Король проснулся, ты бы исчезла — пуфф! — как догоревшая свечка!

— Вовсе нет! — возмущенно воскликнула Алиса. — К тому же, если я — только кусочек его сна, то что же тогда вы, хотела бы я знать?

— То же самое! — сказал Твидлдам.

— То же самое, то же самое! — закричал Твидлди.

Он закричал это так громко, что Алиса невольно сказала:

— Тс-с! Боюсь, ты его разбудишь, если будешь так шуметь.

— Какой смысл тебе говорить о том, что мы его разбудим, когда ты всего лишь кусочек его сна,— сказал Твидлдам. — Ты отлично знаешь, что ты не настоящая.

— Но я настоящая! — сказала Алиса и заплакала.

— Плач не сделает тебя ни капельки более настоящей, — заметил Твидлди, — да и плакать тебе совершенно не о чем.

— Если бы я была ненастоящей, — сказала Алиса, смеясь сквозь слезы, так смешно ей все это казалось,— я не могла бы плакать.

— Надеюсь, ты не воображаешь, что это настоящие слезы? — презрительно перебил ее Твидлдам.

Рене Декарт спрашивал себя, может ли он быть уверен в том, что данное мгновение ему не снится. “Когда я размышляю над этим, то настолько ясно вижу, что не существует неопровержимых указаний, при помощи которых сон может быть отличен от бодрствования, что удивляюсь, и удивляюсь так сильно, что почти убеждаюсь, что сплю.”

Декарту не приходило в голову, что он может быть лишь кем-то из чужого сна, а если и приходило, то он сразу отбросил эту идею. Почему? Разве нельзя увидеть во сне кого-то, кто не был бы вами, но чей опыт был бы частью вашего сна? На такой вопрос ответить непросто. Какая разница между сном, в котором вы видите себя сильно отличным от вас бодрствующего, например, намного моложе или старше, или противоположного пола, и сном, главное действующее лицо которого (скажем, девушка по имени Рената), с чьей “точки зрения” “рассказывался” бы сон, было бы не вами, но неким выдуманным образом точно так же, как и дракон, догоняющий ее во сне? Если бы эта снящаяся девушка спросила Декарта о том, спит она или бодрствует, скорее всего, он ответил бы, что она не спит и не бодрствует — она лишь снится. Когда спящий — настоящий спящий — проснется, она исчезнет. Но кому предназначался бы этот ответ, если она на самом деле не существует, а является лишь персонажем сна?

Являются ли все эти философские размышления о снах и реальности лишь пустой игрой ума? Существует ли строгая “научная” платформа, с которой можно отличить объекты, реально существующие, от фиктивных объектов? Может быть — но с какой стороны границы тогда окажемся мы? Не наши физические тела, а наше самосознание?

Представьте себе роман, написанный с точки зрения воображаемого рассказчика-автора. “Моби Дик” начинается словами “Зовите меня Исмаэль”, после чего нам предлагается история Исмаэля, рассказанная самим Исмаэлем. Кого нам предлагается называть Исмаэлем? Исмаэль не существует. Он просто один из персонажей романа Мелвилла. Сам Мелвилл был совершенно реален и выдумал персонажа, называющего себя Исмаэлем — но этот персонаж не входит в перечень реально существующих объектов. Теперь вообразите, если сможете, машину, пишущую романы — машину с некой зачаточной индивидуальностью. Назовем ее ДЖОНИАК. (Следующая глава поможет вам вообразить подобную машину, если у вас возникнут с этим трудности.) Представьте себе, что роман, появляющийся, лист за листом, из скоростного принтера ДЖОНИАКа, начинается “Зовите меня Гилбертом”, и начинает рассказывать историю Гилберта с точки зрения самого Гилберта. Кого нам предлагается называть Гилбертом? Гилберт — всего лишь персонаж романа, выдумка, не имеющая реального существования, хотя мы можем, вживаясь в роман, говорить и узнавать о “его” приключениях, проблемах, надеждах, страхах и боли и переживать за него. В случае с Исмаэлем мы можем предположить, что его странное, выдуманное квази-существование зависело от реального существования самосознания Мелвилла. Нет сна без сновидца, как открыл Декарт. Но в этом случае мы сталкиваемся со сном — во всяком случае, с фикцией — в отсутствие действительного сновидца или автора, реальной индивидуальности, с которой мы могли бы, при желании, отождествить Гилберта. Таким образом, в необычном случае машины-писателя возможно создать целиком воображаемое существо, за которым не будет стоять действительная индивидуальность автора. (Мы можем даже вообразить, что создавшие ДЖОНИАК не имели понятия, какие романы он будет писать.)

Представьте теперь, что наша предполагаемая машина-романист — не стационарный компьютер-ящик, а робот. И представьте — почему бы и нет? — что текст романа не печатается, а “говорится” механическим ртом. Назовем этого робота РЕЧИАК. Наконец, представьте, что история, которую мы узнаем от РЕЧИАКа о приключениях Гилберта, представляет собой более или менее правдивую историю “приключений” самого РЕЧИАКа. Когда его запирают в шкаф, он говорит: “Меня заперли в шкафу! Выпустите меня!” Выпустить кого? Гилберта. Но Гилберт не существует — он просто выдуманный персонаж в истории РЕЧИАКа. Но почему мы должны называть эту историю выдуманной, когда у нас есть очевидный кандидат на роль Гилберта: личность, чьим телом является РЕЧИАК? В “Где я?” Деннетт называл свое тело Гамлетом. Может быть, здесь у нас имеется Гилберт, тело которого называется РЕЧИАК, или же РЕЧИАК, называющий сам себя Гилбертом?

Может быть, нас сбило с толку имя. Назвать робота Гилбертом — то же самое, что назвать яхту “Каролина” или часы — “Биг Бен”, или программу — “ЭЛИЗА”. Можно настаивать, что за именем Гилберта в данном случае не стоит никакой личности. Но что, кроме био-шовинизма, дает нам основания предположить, что Гилберт — не является личностью, созданной деятельностью и самовыражением РЕЧИАКа в мире?

“В таком случае, вы полагаете, что я — лишь сон моего тела? Значит, я — выдуманный персонаж, созданный деятельностью моего тела?” Можно сказать и так — но к чему называть себя выдуманным? Ваш мозг, как и бессознательная машина-писатель, справляется со своими физическими задачами, сортирует входные и выходные данные, не представляя при этом, зачем он это делает. Подобно муравьям, составляющим муравьиную колонию по имени Мура Вейник в “Прелюдии… и Муравьиной фуге”, мозг не “знает”, что в процессе работы создает вас — но вот она, личность, возникающая почти чудом из суеты мозговой деятельности.

Этот процесс создания личности на одном уровне из относительно безмозглой и бессознательной деятельности, происходящей на другом уровне, живо иллюстрируется в следующей главе, эссе Джона Сирля, хотя сам он упорно отрицает эту интерпретацию показанной им картины.

Д.К.Д.