III. Я вступаю на арену генетики

Получив аттестат зрелости, я поехал в Томск поступать в вуз. Подал документы на историко-филологический факультет Томского университета. Приемная комиссия, узнав, что я спецпереселенец, отказала мне в праве учиться на этом "идеологическом" факультете. На это не повлияло даже то обстоятельство, что в 1947 году меня сняли с учета спецкомендатуры и я получил паспорт советского гражданина.

Я пошел на прием к секретарю Томского обкома партии Е. К. Лигачеву. Познакомившись с моими документами, он разрешил мне поступать в Томский медицинский институт. Я отлично сдал экзамены и был принят на лечебный факультет. Через год за мою отличную учебу и активную общественную работу мне присудили высшую в институте Молотовскую стипендию (институт был имени В. М. Молотова), а Е. К. Лигачев разрешил мне заочно учиться на историко-филологическом факультете Томского университета. Я сдал вступительные экзамены и стал студентом заочного историко-филологического факультета Томского университета. Таким образом на стационаре я с увлечением изучал медицину, а заочно — историю и филологию, получая одни пятерки по всем предметам. На лечебном факультете я был председателем Научного студенческого общества, одновременно работал в трех научных студенческих кружках. Сотрудничал в институтской газете "Медик Сибири" (стихи, очерки, рассказы), работал внештатным корреспондентом областной газеты "Красное знамя".

Томск — старинный университетский город России, его называли Сибирскими Афинами. В нем в 1888 году был открыт первый в Сибири университет — родоначальник многих сибирских вузов. Почти все его дореволюционные профессора учились в Германии, поэтому мы, студенты первых послевоенных лет, использовали цейсовские микроскопы, немецкие реактивы, немецкие книги и журналы.

Еще студентом я приобщился к проблемам и дискуссиям в области генетики.

Среди профессоров, преподавателей и студентов были сильны немецкие корпоративные традиции. Уровень преподавания в университете и в Медицинском институте (лечебном факультете университета, выделенном в 1933 году в самостоятельный мединститут) был очень высок. В Томске среди 300 тысяч человек почти половина были студентами вузов и техникумов. 80% студентов Томского медицинского института были девушки. Рядом с ним был громадный Томский политехнический институт (где соотношение полов было обратное). Студенты-политехники как правило женились на студентках мединститута. Поэтому в Томске было много таких "смешанных" институтов и техникумов (Медицинско-Политехнический институт, Зенитно-Финансовое училище и т. д.).

Томский мединститут носил имя В. М. Молотова, поэтому высшей именной стипендией здесь была Молотовская. За отличную учебу и активную общественную деятельность меня избрали Молотовским стипендиатом. Я был им все шесть лет учебы в мединституте.

Учась в двух вузах, я писал стихи, очерки, информационные заметки — подрабатывал в разных газетах г. Томска и области (1-35). Из заработанных денег я помогал родителям, оставлял небольшие суммы для покупки книг.

Студентом я одновременно работал в научных кружках трех кафедр — кафедры медицинской биологии и генетики (зав. проф. В. В. Ревердатто), кафедры патологической физиологии (зав. проф. Д. И. Гольдберг) и кафедры патологической анатомии (зав. ректор мединститута академик АМН СССР проф. И. В. Торопцев).

На кафедре медицинской биологии и генетики я занимался генетикой долголетия человека, на кафедре патологической физиологии — изучением действий лучей бетатрона на обмен витаминов в организме животных и человека, на кафедре патологической анатомии — проблемами рака и воды на животных моделях. Когда в 1955 г я окончил мединститут, мне предложили поступить в аспирантуру на кафедру медицинской биологии и генетики, однако тему кандидатской диссертации я выполнял на кафедре патологической физиологии. Тема кандидатской диссертации касалась обмена и действия витамина В12 при лучевом поражении (26-30, 37-41).

Еще в студенческие годы у меня появилась жажда научного творчества и та широта исследований, которую мои друзья всегда критиковали. "Сосредоточься на одной узкой теме — и копай ее всю жизнь" — требовали они. Но я не мог подавить в себе непреодолимое стремление самому, своими руками и интеллектом исследовать интересовавшие меня области науки. Уже студентом я начал изучать культуру и медицину Киевской Руси, так называемый "русский закал", генетику рака, генетику старения и долголетия, роль воды в сохранении здоровья человека. Я прочитал все работы И. И. Мечникова и был захвачен его идеями о борьбе со старением. Научившись читать по-английски, французски и немецки, я читал книги и журналы по генетике, считался знатоком этой науки.

На историко-филологическом факультете Томского университета я изучал историю и литературу Древней Киевской Руси. Особенно меня интересовало "Слово о полку Игореве" (по нему я писал и дипломную работу). Как будущего врача, меня интересовала медицина Киевской Руси, система здорового образа жизни, которую я назвал русским закалом.

В 1955 году я закончил с отличием лечебный факультет ТМИ и поступил в аспирантуру на кафедру медицинской биологии и генетики, в студенческом кружке которой работал с 1949 г. Меня потрясло одно событие, когда доцент Васильев, заведующий этой кафедрой в 1949 г попросил нас, студентов-кружковцев кафедры, помочь погрузить на машину стопки кафедральных книг классиков генетики (Менделя, Моргана, Вавилова и многих других), чтобы отвезти их на сжигание в крематорий. Мы знали, что в 1948 г произошло значительное событие — сессия ВАСХНИЛ им. Ленина, на которой академик Т. Д. Лысенко прочитал одобренный Сталиным доклад о запрещении научной генетики. Вскоре было приказано уничтожить все книги по классической генетике. Специальная комиссия отобрала все генетические книги в огромной кафедральной библиотеке и мы, студенты-кружковцы, помогали их грузить на машину, чтобы сжечь. Доцент Васильев дал каждому студенту по стопке книг. У меня до сих пор хранится набор этих трудов классиков генетики. Читая книги Менделя, Моргана, Гальтона и других запрещенных в то время ученых, я полюбил генетику, эту "продажную девку империализма", как ее называли в то время лысенковцы.

К этому времени ядерные физики основали Томск-7 — атомный город на окраине сибирской студенческой столицы, предназначенный для создания атомных и водородных бомб, построили первый в СССР бетатрон — источник жестких гамма-лучей и обратились к медикам с предложением изучить механизмы его действия и начать использовать бетатрон в терапии рака. Механизмы биологического действия гамма-лучей в то время были мало изучены, особенно обмен витаминов при лучевом поражении. Поэтому я с удовольствием одобрил предложенную мне ректором Института И. В. Торопцевым тему "Ионизирующие излучения и витамины" и три года активно изучал влияние лучей бетатрона на обмен витамина В12 и витаминную защиту генофонда от радиации. Витамин В12 недавно выделила в кристаллическом виде и определила его структуру профессор Дороти Ходжкин в Англии. В СССР освоили его производство, и я достал такое количество его ампул, которое хватило для диссертации.

В это время к И. В. Торопцеву пришел томский физик Б. Н. Родимов и увлек его грандиозным замыслом изучать биологическое и лечебно-профилактическое действие воды с различным содержанием дейтерия и трития, которую получали ядерные физики Томска. Поэтому параллельно с диссертационной работой я изучал действие легкой, тяжелой и тритированной воды на старение клеточных культур. Эта хоздоговорная работа проводилась на кафедре патологической анатомии ректора мединститута академика И. В. Торопцева. Физик профессор Б. Н. Родимов дал нам тяжелую, тритированную и легкую воду, полученную из реликтового якутского льда (затем ее получали из чистого сибирского снега), с тем, чтобы ученые – медики изучили их действие на животных, растения и на человека (действие легкой воды на больных людей). Я изучал влияние этих трех вод на старение клеточных культур. В работе участвовал доцент его кафедры В. И. Стреляев, студент Л. И. Корочкин, в будущем известный в мире генетик (64).

В отличие от медицинского института Томский университет был настоящим гнездом лысенковцев. Тон в "мичуринской" биологии задавал декан биологического факультета профессор зоологии Бодо Германович Иоганзен. Он часто ездил на поклон к Т. Д. Лысенко, И. И. Презенту и другим лидерам "мичуринской" биологии, публиковал погромные статьи, научно-популярные брошюры, учебники против вейсманистов-морганистов Москвы и Томска. Например, он читал студентам курс лекций "Биологические основы марксизма-ленинизма". В Томском университете был ботанический музей, которым заведовала ботаник профессор Лидия Палладиевна Сергиевская. Когда в Томск приехал заведовать кафедрой медицинской биологии и генетики медицинского института бывший директор Института биологии СО АН СССР в Новосибирске профессор Виктор Владимирович Ревердатто, она выделила ему кабинет для занятий ботаникой. В. В. Ревердатто не отказался от научной генетики и вокруг него постепенно сгруппировалась молодежь, жаждущая познать науку о наследственности и изменчивости.

В течение 1949-1955 гг я был старостой научного студенческого кружка при этой кафедре и после окончания института стал аспирантом кафедры медицинской биологии и генетики Томского медицинского института. Видя мой интерес к генетике, проф. В. В. Ревердатто поручил мне руководить группой студентов, которые стремились изучить научную генетику, работы запрещенных Г. Менделя, А. Вейсмана, Т. Моргана и других классиков. В. В. Ревердатто сняли с поста директора Института биологии СО АН СССР за то, что он не отказался от классической генетики, не стал лысенковцем. Поэтому он боялся повторных репрессий и поручил руководить филиалом кафедрального научного студенческого кружка по генетике мне, своему аспиранту на моей квартире. В моей небольшой комнате с печным отоплением собиралось 15-20 человек студентов университета и медицинского института, делали доклады, спорили, обсуждали новости из области генетики.

Если медицинский институт не признавал учение Лысенко, оставался верен, то Томский университет в лице декана биолого-почвенного факультета (мы его называли сокращенно "биофак") профессора Бодо Германовича Иоганзена и его сотрудников был оплотом лысенковцев. Б. Г. Иоганзен был воинствующий сторонник Т. Д. Лысенко, развивал "творческий дарвинизм" в зоологии, преследовал всех, кто был с ним не согласен. Особенно он воевал со студентами своего факультета, которые стремились познать научную генетику, основу всей биологии.

На семинарах в Ботаническом музее университета (на так называемых "ботанических чаях") мы с В. В. Ревердатто и другими сторонниками научной генетики вели настоящие бои с Б. Г. Иоганзеном, проф. В. А. Пегелем, доцентом Лаптевым и другими лысенковцами. Стены Ботанического музея ломились от студентов, медиков и биологов, участвующих в этих дискуссиях.

Б. Г. Иоганзен как декан биолого-почвенного факультета Томского университета всех студентов биофака, которые посещали "ботанические чаи" В. В. Ревердатто и Л. П. Сергиевской и мой кружок в 1957-1958 годах, лишил стипендии за "антимичуринские занятия расистской евгеникой". Его сторонник профессор зоологии университета В. А. Пегель был членом конкурсной комиссии в нашем мединституте и выступил против моего избрания после окончания аспирантуры ассистентом на кафедру медицинской биологии и генетики как "расистского евгеника" (на эту должность он проталкивал свою невестку Наталью Борисовну Пегель). Ректор был вынужден своим приказом назначить меня исполняющим обязанности ассистента кафедры без избрания по конкурсу. Я написал эпиграмму на Б. Г. Иоганзена.

У Бодо лоб нахмуренный.

В руках портфель большой

И именем Мичурина

Прикрытый лоб пустой.

Наследственности связана

Загадка с ДНК.

На это Иоганзена

Обрушилась рука.

Не может со студентами

Вести научный спор.

Дубины аргументами

Кончает разговор.

Так "развивает" Дарвина,

Что корчатся в гробу

Останки старца славного,

Кляня свою судьбу.

Он против кибернетики:

Лысенко нас спасет.

С одною арифметикой

За ним пойдем вперед.

Но скоро щит из имени

Мичурина сорвет

С него рука Дубинина

И медный лоб пробьет.

Проф. В. В. Ревердатто как беспартийный боялся Б. Г. Иоганзена и вел борьбу с ним через меня: когда я стал аспирантом кафедры, он поручал мне читать свои лекции по генетике, делать доклады по классической и новейшей медицинской генетике, обязал меня уже самостоятельно вести научный студенческий кружок по генетике, посоветовав мне все занятия кружка проводить на моей частной квартире, которую мне выделил ректор Медицинского института.

Моим соавтором и техническим помощником был В. Н. Сипливинский, сначала студент биологического факультета университета, а затем сотрудник Ботанического музея и Ботанического сада при Томском университете (сейчас он живет в Канаде). Мы с ним написали несколько статей и монографий, в том числе книгу о первосоздателе мутационной теории С. И. Коржинском (?42, ?53, ?54). Именно В. Н. Сипливинский привлекал студентов биофака университета в мой кружок, с 1959 г стал его постоянным старостой. Мы собирались два раза в неделю, кипятили ведерный чайник, покупали несколько килограммов сушек, сахара, несколько пачек индийского чая — и все это за одно заседание исчезало в наших молодых голодных желудках. Кофе и алкогольные напитки мы не признавали. Боясь провокаторов Б. Г. Иоганзена, мы избегали обсуждения политических проблем — все разговоры вели только о генетике. Хотя мы с В. Н. Сипливинским в то время уже были ярыми диссидентами, но соблюдали осторожность, зная, что плетью обуха не перешибешь. Мы решили служить народу как ученые и публицисты, а не как революционеры.

На "ботанических чаях" и в своем кружке я познакомился с моей будущей супругой, студенткой биофака, а потом старшим лаборантом Ботанического музея Университета. Я был поражен ее красотой и скромностью и долго добивался ее взаимности, посылая через В. Н. Сипливинского такие стихи:

Вам бы стоять в музеях Рима

Изваяньем из камня или из воска.

Пусть бы люди видели зримо

Повторенье Венеры Милосской.

Увидел бы Вас великий Петрарка,

Он Вам бы свои посвятил сонеты,

Не только я, но Ромео б жарко

Влюбился в Вас, позабыв Джульетту.

Она согласилась стать моей супругой лишь тогда, когда поступила в аспирантуру в Центральный Сибирский ботанический сад в Академгородке Новосибирска, взяв на себя все заботы о моем быте.

Б. Г. Иоганзен все же узнал о том, что у меня на квартире собираются студенты-медики и биологи, интересующиеся научной генетикой. Он заслал своего осведомителя в мой кружок. Это была несмышленая студентка 3-го курса, которая полгода писала подробные отчеты Б. Г. Иоганзену обо всем, что мы делали и говорили на заседаниях кружка.

Б. Г. Иоганзен на основе ее отчетов написал донос в соответствующие органы — и я был обвинен в подпольной пропаганде и агитации запрещенного "вейсманизма-морганизма" среди студентов университета и медицинского института. Меня шесть раз вызывали на допрос, устроили очную ставку с В. В. Ревердатто, кружковцами. Мне грозили арест или изгнание из аспирантуры и вообще из вуза. Но меня спас мой однокурсник Евгений Гольдберг, сын профессора Д. И. Гольдберга, заведующего кафедрой патологической физиологии Томского медицинского института, женатый на дочери Первого секретаря Томского обкома партии Е. К. Лигачева. Женька, как мы его звали, меня хорошо знал. Он знал, что я в свое время день и ночь изучал труды Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, был комсомольским вожаком, работал внештатным корреспондентом ряда томских газет, глубоко интересовался наукой. Он пригласил меня к себе домой, где я обо всем рассказал его тестю Е. К. Лигачеву. Лигачев вызвал на следующий день профессора В. В. Ревердатто, который всю вину взял на себя, сказав, что он из осторожности не разрешил студентам заниматься запрещенной генетикой в стенах кафедры. Он объяснил Е. К. Лигачеву, что никакой антисоветчины на занятиях не было, а все студенты изучали чисто научные проблемы. За меня вступилась и кафедра марксизма-ленинизма мединститута, которая была поражена моим глубоким знанием трудов Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина.

Несмотря на стресс, моя экспериментальная работа по всем темам шла успешно. В 1957 г появилась моя первая статья о содержании витамина В12 в печени и сыворотке крови при экспериментальной лучевой болезни (?26) и первая работа о действии витамина В12 на кровь облученных лучами бетатрона мышей и морских свинок (?27). В 1958, 1959 и 1960 гг были опубликованы еще 6 работ по этой проблеме. В начале 1958 г я представил к защите кандидатскую диссертацию "Изучение обмена и действия витамина В12 при лучевой болезни".

В диссертации я изучил некоторые стороны обмена и действия витамина В12 при облучении организма различными видами ионизирующих излучений, обобщил мировую литературу по проблеме "Ионизирующие излучения и витамины" (38). На ее основе я написал и опубликовал в Медгизе в 1960 г монографию одноименного названия (52). В 1959 г я стал сотрудником кафедры медицинской биологии и генетики.

В это время уже появились две статьи Уотсона и Крика в журнале “Nature” о генетическом значении структуры ДНК, которые во многом изменили мою жизнь (4.12 — 4.13). В. В. Ревердатто рассказал о них ректору Томского медицинского института академику И. В. Торопцеву, который попросил меня сделать о них доклад студентам его научного кружка. Мой доклад удался. Ректор И. В. Торопцев захотел начать изучение нуклеиновых кислот в своем институте и спросил меня, занимается ли кто-нибудь нуклеиновыми кислотами в Советском Союзе. Я ему рассказал, что нуклеиновые кислоты были открыты Мишером в лаборатории Гоппе-Зейлера в Тюбингене (Германия). Из нее вышел профессор Кизель — учитель профессора А. Н. Белозерского, который заведует кафедрой биохимии растений Московского университета. Именно на этой кафедре проводятся исследования нуклеиновых кислот в СССР.

И. В. Торопцев решил послать меня к А. Н. Белозерскому осваивать методы исследования нуклеиновых кислот с тем, чтобы поставить их в Томском медицинском институте. Он начал выбирать удобное время моей стажировки, договаривался с А. Н. Белозерским.