VIII. С. М. Гершензон наносит удар

Несколько сроков я был членом партбюро факультета. Меня и нашу кафедру всегда поддерживал академик П. Г. Богач, который был директором Института физиологии Киевского университета, проректором по учебной работе. С. М. Гершензон попытался натравить на меня декана биологического факультета Б. Г. Новикова, но после разговора с П. Г. Богачем декан оставил свои нападки и стал сотрудничать со мной, пытаясь подчинить меня и сотрудников кафедры своему влиянию. Следующей попыткой Гершензона развалить кафедру стала деятельность доцента Е. Л. Голынской, дочь которой была у него аспиранткой. Голынская устраивала скандалы на заседаниях кафедры, писала на меня докладные в различные инстанции, науськивала на меня недовольных сотрудников кафедры и лаборатории. Но почти все ее попытки были безрезультатны, так как всем был известен ее склочный характер и никто ее серьезно не воспринимал. Убедившись в бесполезности своих атак против меня, она изменила тактику и стала чуть ли не моей единомышленницей в борьба за развитие кафедры. Я лично ее не преследовал, а всегда учитывал ее болезненный характер. В конце концов мы нашли способ мирного существования. Не изменился лишь ее соратник доцент В. С. Коновалов, психически больной человек, страдающий манией преследования. Во всех своих бедах он обвинял меня. Я его выдвинул на должность заведующего учебной базой факультета "Жуков хутор". Здесь мы проводили селекционные и другие научные исследования, студенты проходили летнюю практику по генетике. На базе был большой курятник, разводились куры,, утки, гуси, в прудах было много рыбы, на базе была пасека. Будучи вороватым человеком, В. С. Коновалов начал торговать рыбой, птицей, медом, зачислил на большую зарплату свою жену и дочь. Ревизия вскрыла все его махинации и новый ректор В. В. Скопенко пригрозил этому "бизнесмену", что, если он не уедет из Киева, то ему грозит тюрьма. Защитив докторскую диссертацию, В. С. Коновалов уехал в Житомирский сельскохозяйственный институт заведовать кафедрой генетики и селекции. С его отъездом уменьшилось количество анонимок на меня, например, о том, что я переписываюсь с предателем Родины выпускником кафедры моим ближайшим сотрудником В. В. Васильцом, который как лицо еврейской национальности вместе с родителями уехал на постоянное место жительства в Нью-Йорк.

Более удачным оказался другой ход, придуманный С. М. Гершензоном. На кафедре биофизики работал инженером радиофизик С. Н. Храпунов, который увлекался генетикой и хотел поступить на заочное отделение по нашей кафедре. Я поговорил с деканом, уговорил его оказать ему содействие в зачислении на специальность "генетика" по заочному отделению. Когда его зачислили студентом – заочником, я перевел его на должность старшего инженера кафедральной проблемной лаборатории. Правда, я был удивлен тем, как легко кафедра биофизики и лично П. Г. Богач отпустили своего сотрудника. Я выделил С. Н. Храпунову лучшую комнату лаборатории на 4-м этаже главного корпуса КГУ, отдал ему телефон, сгруппировал вокруг него группу талантливых сотрудников. Он учился и одновременно делал кандидатскую диссертацию по гистонам. Когда он закончил биофак и получил диплом, он сразу же защитил кандидатскую диссертацию. Я дал ему еще больше сотрудников и спланировал докторскую диссертацию. Вскоре я сделал его ассистентом, старшим преподавателем, а затем и доцентом кафедры. Остальные сотрудники лаборатории и кафедры всегда ставили мне в упрек то, что я так энергично забочусь о научном росте С. Н. Храпунова. Однажды я увидел его брата, который имел типичную семитскую внешность — курчавые волосы, толстые губы, черные глаза. Оказалось, что С. Н. Храпунов по матери — чистый еврей, лишь отец у него русский, который и дал ему фамилию. Пораженный этим открытием, я начал вспоминать его отношение с С. М. Гершензоном и убедился, что он является подсадной уткой моего научного противника. Именно от него исходили самые ядовитые анонимки, которые потрясали факультет. Например, из-за разногласий с мужем-алкоголиком и драчуном повесилась лаборантка кафедры Тяня Пушенко, которую я подготовил к поступлению на биофак и по существу обеспечил ее поступление в ряды студентов кафедры. Муж ее избивал и она с горя повесилась у себя дома. Появилась анонимка, что я совратил лаборантку и она именно из-за этого повесилась. Было судебное следствие и оно выяснило, что причиной самоубийства было её избиение мужем, разлучение ее с ребенком, которого муж забрал и отвез к матери. Анонимка оказалась лживой от начала до конца, но, оценивая ее стиль и подробности событий, я понял, что писал ее С. Н. Храпунов, лаборанткой которого и была Пушенко. Только он знал такие подробности ее жизни, которые не знал никто и которые были умело обыграны в анонимке.

Храпунов часто виделся с Гершензоном и докладывал ему о всех событиях в университете, на факультете и на кафедре. Вместе они вырабатывали планы в отношении кафедры и лично меня. По совету С. Н. Храпунова они перетянули на свою сторону академика Г. Х. Мацуку, который раньше ко мне хорошо относился. Г. Х. Мацука хотел, чтобы президиум УОГиС располагался не на кафедре генетики КГУ, а у него в Институте молекулярной биологии и генетики. Но основным препятствием для осуществления его планов был я. Если бы удалось убрать меня с кафедры, то Президиум УОГиС, его счет на 20-30 тысяч рублей, печать и бланки, возможность управления 3000 членами общества перешли бы к нему, в Институт молекулярной биологии и генетики. Г. Х. Мацука организовал у себя в Институте филиал кафедры биохимии, которой заведовал декан факультета Н. Е. Кучеренко, бывший личным другом нового ректора КГУ профессора В. В. Скопенко. Хотя Н. Е. Кучеренко относился ко мне внешне терпимо, но у Академии Наук Украины были мощные рычаги влияния на него и на нового ректора — их желание стать академиками АН Украины. Меня все это сильно беспокоило и я обсудил меры защиты с академиком П. Г. Богачем. Он обещал мне помощь.

С. Н. Храпунов инспирировал скандал с аспирантом из Азербайджана Ш. А. Асадовым, который после окончания аспирантуры вдруг захотел остаться ассистентом кафедры или научным сотрудником кафедральной лаборатории. Асадов плохо знал русский язык и не мог остаться на преподавательской работе. Я предлагал ему работу по специальности в других учреждениях, но он и слышать не хотел об этом — только КГУ и ничто другое. Он начал писать сотни жалоб во все инстанции: в ЦК КПСС, ЦК КПУ, в Совет Министров СССР, УССР и в другие — вплоть до ООН. Эти жалобы Ш. А. Асадова сильно подорвали мой авторитет в глазах ректора и декана. Дело дошло даже до заместителя министра высшего и среднего специального образования, который выразил мне неудовольствие.

Храпунов же раздувал еще один скандал внутри проблемной лаборатории, связанный с П. З. Степаненко. Питомец кафедры физиологии КГУ, он был известен скандальным характером, хотя владел методами исследования мыслительной деятельности крыс и мышей, что меня в то время сильно интересовало. Взяв с него обещание не скандалить, я согласился с просьбой академика П. Г. Богача присоединить его группу из пяти человек к созданной мной на факультете проблемной лаборатории генетики индивидуального развития (в лаборатории стало 60 человек).

Пока был жив П. Г. Богач, П. З. Степаненко свои скандалы гасил внутри кафедры и лаборатории. Однако вскоре (в мае 1982 г) умер от рака почки П. Г. Богач. Он знал, что у него рак почки, что он скоро умрет. Поэтому он вызвал всех своих ближайших сотрудников и 20-30 минут с каждым беседовал. Во время разговора со мной мы обсудили перспективы исследований по теме "Гипоталамус и гены", которые его сильно интересовали. Мы говорили только о будущих исследованиях, ни на что больше в разговоре не отвлекались. Составили программу исследований в рамках отдела физиологической генетики Института физиологии КГУ, директором которого он являлся. До сих пор помню его слабое пожатие руки и прощальный взгляд. Оба мы понимали, что видимся на земле последний раз. Через несколько недель он умер. Я бросил горсть земли на его гроб в могиле на Байковом кладбище, участвовал в поминках покойника. До сих пор факультет помнит этого талантливого ученого, лектора, организатора, оставившего глубокий след в душах своих многочисленных учеников. На стенах созданного им Института физиологии при Киевском университете в честь его установлена мемориальная доска.

Его смерть оставила меня без поддержки перед лицом могущественных врагов, слабых друзей или безразличных нейтралов, не желающих ввязываться в лишнюю борьбу. Мои друзья сами находились под прицелом могущественных врагов и были ограничены в оборонительных действиях.

Не сдерживаемый П. Г. Богачем, сорвался с цепи П. З. Степаненко, забуянили некоторые другие сотрудники моей лаборатории и кафедры. За 1984 год в различные инстанции на меня было написано около ста анонимок (на ректора, декана, других профессоров не меньше). Это были годы борьбы анонимок и комиссий по ним, когда новый ректор В. В. Скопенко ежемесячно созывал примирительные собрания на факультете и пытался уговорить его сотрудников не писать анонимок.

Окончательно я пал духом после случая с моим сыном Алексеем, поступившим на 1-й курс нашего факультета. В 10 классе 96 школы г. Киева он заболел воспалением легких, начал сдавать выпускные экзамены, но не все экзамены сдал и попал в больницу. За лето он поправился и решил окончить 10-й класс вечерней школы. Весь год он старательно учился и работал, получил аттестат зрелости с одними пятерками. Декан биологического факультета Н. Е. Кучеренко знал историю болезни моего сына и, когда я пошел к нему на прием попросить совета о поступлении Алексея на специальность "генетика" нашей кафедры, он посмотрел его аттестат зрелости с отличными оценками и сказал, что он не видит препятствий к поступлению моего сына ко мне на кафедру. У нас все тогда боялись обвинения в "семейственности" и детей преподавателей принимали после строгих конкурсных экзаменов и согласования с деканом или ректором.

Алексей блестяще сдал экзамены, прошел конкурс и был принят на специальность "генетика" нашей кафедры. Но мои враги проделали огромную работу, о которой я узнал из анонимки, разосланной во все мыслимые инстанции — в ЦК КПУ, горком КПСС, Совет Министров Украины и т. д. В анонимке я обвинялся в том, что устроил своего сына по протекции в Университет по купленному в вечерней школе второму аттестату зрелости с отличными оценками. Как сообщала анонимка, в 96 школе находится первый аттестат зрелости Алексея с менее блестящими оценками и меньшим средним баллом, который сделал бы невозможным по количеству баллов поступление моего сына в университет. В горкоме КПСС была создана специальная группа по расследованию анонимки, которая показала мне первый аттестат зрелости Алексея, где были и тройки по тем предметам, которые он не сдавал (школа поставила по этим предметам 3 балла и выписала ему аттестат зрелости). Я точно не знаю, но у меня есть некоторые доказательства того, что аттестат зрелости директор 96 школы выписал Алексею специально по просьбе людей Гершензона. Сам директор 96 школы был его одноплеменником и брал взятки. Когда я пришел к нему с жалобой на его противоправные действия, он мне сказал: "Я пожалел вашего больного сына и из сострадания выписал ему аттестат зрелости".

— Почему вы не сообщили Алексею или мне о вашей "благотворительности?",— спросил я директора.

— Не успели, у меня не было вашего телефона, а вы сами не обращались.

Оказалось, что еще давно Минвуз УССР издал по этому случаю приказ, в соответствии с которым студент подлежит исключению из вуза из-за нарушения установленного порядка поступления в учебное заведение.

Комиссия Горкома КПСС г. Киева подтвердила факт этого нарушения и мой сын был исключен в конце первого семестра из Киевского университета (впоследствие он успешно окончил Украинскую сельхозакадемию и получил диплом агронома). Мне же грозило исключение из партии и снятие с работы. Группа генетиков (Я. Г. Голота, Н. И. Савченко и др.) ходила в Киевский горком КПУ с тем, чтобы защитить меня. В результате наказание ограничилось строгим выговором с занесением в личное дело. Хотя меня оставили заведующим кафедрой, но мой авторитет в университете был сильно подорван. С. М. Гершензон и мои враги торжествовали, друзья сочувствовали, но ничем, кроме моральной поддержки, помочь мне не могли. Я решил добровольно оставить заведование кафедрой, перейти на должность простого профессора. Это снимало с меня бремя административных и хозяйственных забот, оставляло больше времени для учебной и научной работы. Я и раньше несколько раз пытался оставить чисто административный пост заведующего кафедрой, но мои друзья уговаривали меня не делать этого. Сейчас же я решил это сделать бесповоротно и стал ждать удобного случая. Этот случай подвернулся в 1984 г.