Впечатления: I. Путешествие в неизвестную страну

Впечатления: I. Путешествие в неизвестную страну

Всего в нескольких милях от большого города на северо-востоке Соединенных Штатов проходит граница одного из наименее исследованных и наиболее важных девственных районов мира. Это уникальное место занимает огромную площадь с чередующимися светлыми и затененными участками. Скалистые рифы и каньоны, обширные темные и безмолвные равнины изобилуют жизнью.

Эта зона почти не менялась с самых ранних времен существования Земли, хотя в продолжение долгих зим ледникового периода и в результате других, более глубоких изменений в поведении беспокойной Земли, ее границы постоянно меняли свои очертания, а физические условия и, соответственно, жизнь, ее населяющая, подвергались многим переменам.

Исследователь, работающий в этих районах, попадает в необычное окружение. Нередко ощущается потеря ориентации и даже способности управлять своим телом. Границы между такими явлениями, как день и ночь, утрачивают остроту и четкость. Неожиданные сочетания красок удивляют и радуют глаз. Нужно быть готовым воспринимать новизну. Нужно суметь приспособиться. Даже смена времен года происходит здесь незаметно.

Интригующей естественной истории этой зоны, ее красоте и безлюдью могло бы позавидовать любое другое место на Земле. Но человеку здесь нелегко, а неподготовленного опасности ждут на каждом шагу. Больше чем в каком-нибудь другом районе Земли, человек в море только гость: остаться здесь он не может.

Это безлюдное место к тому же не менее уязвимо, чем другие. То, что его первозданная природа остается пока еще относительно нетронутой, объясняется его недоступностью, внушающей человеку страх. Но в конце концов человек стал вторгаться и сюда. Вооруженный новой техникой, он уже продвигается вперед, обшаривая каждый отдаленный уголок. Пока человеческая деятельность не успела еще нанести ощутимый вред этой части планеты, однако угроза серьезных нарушений надвигается, видимо, быстрее, чем понимание того, что сохранение этой великой естественной экосистемы в ее первоначальном здоровом виде жизненно важно для существования самой Земли.

Однажды вместе со своим товарищем я отправился в путешествие по континентальному шельфу у побережья Новой Англии. Дело было солнечным летним днем. Город был еще виден, когда, отойдя немного от берега, мы выключили мотор лодки. Я помню, как во внезапно наступившей тишине мне показалось, что я попал в какой-то далекий нереальный мир, хотя цивилизация была совсем рядом. Мы привели в порядок наши акваланги и взвалили их на спины. Затем, балансируя на противоположных бортах лодки, мы одновременно опрокинулись в холодную зеленую воду. Я тут же поплыл к Нэду, моему товарищу по подводным погружениям, чтобы окончательно подогнать снаряжение. Нэд был моим гидом, так как хорошо знал район, который мы собирались исследовать. Он бывал здесь много раз в качестве профессионального инструктора-подводника и фотографа, и от него я услышал красочные рассказы о подводных пейзажах. Одно только присутствие Нэда в воде обещало интересное путешествие. Двигаясь вдоль морского дна, слившись с его очертаниями, или подкрадываясь к омару между валунами, он, как это ни противоестественно, производит впечатление водного животного. Хотя и я не новичок и имею на своем счету несколько лет практики погружений, между мной и Нэдом такая же разница, как между жителем гор и туристом, делающим в выходной день вылазку в горы с рюкзаком на спине. Эти мысли быстро промелькнули в моей голове, в то время как в поле моего зрения, охватывающем теперь пространство в двух измерениях, снова попали далекие очертания города, и мне показалось, что он отодвинулся еще дальше.

Мы обжались и стали медленно опускаться в воду вниз ногами, дрейфуя в зеленом спокойном пространстве. Я взглянул вверх, и мне показалось, что мы удаляемся от тихо колеблющегося зеркала. Пройдя через эту блестящую гладкую поверхность, мы погрузились в новое измерение, в мир, где время, казалось, стояло на месте. Посмотрев вниз, я увидел Нэда в нескольких футах подо мной. От него медленно исходил каскад ярких серебристых пузырьков, которые потом проворно направлялись мимо меня к поверхности. Затем мы неожиданно, но очень мягко приземлились, как парашютисты, в заросли медленно колышущихся ламинарий и оказались приблизительно в 20 футах под поверхностью воды, на вершине небольшой скалы, по обе стороны которой дно уходило в глубину. Ламинарии виднелись повсюду, но на самом деле их было гораздо меньше, чем казалось, так как на этой глубине видимость не превышала 10 футов.

Заросли бурых водорослей — самая обычная картина, которую можно увидеть на мелководье в районе скалистого побережья Новой Англии. Такие водоросли встречаются в холодных водах всех морей мира. По сравнению с другими видами бурых водорослей, обитающих в водах Калифорнии, которые достигают в длину 100 футов и больше, или у берегов Чили, где они еще длиннее, водоросли, живущие в водах Новой Англии, невелики и обычно не превышают 20 футов. Теперь мы стояли около нижней границы зоны густых зарослей ламинарий. В этих водах такие водоросли можно иногда встретить даже на глубине 50–60 футов, но там это чаще всего небольшие растения, растущие на значительном удалении друг от друга.

В море, так же как и в горах, формы жизни меняются от одного горизонта к другому. Вертикальная зональность распределения животных и растений в море соответствует широтной зональности на суше. Даже в тропиках высокие горы могут служить убежищем для арктических, приспособленных к суровому климату видов, так как для больших высот характерен холодный климат. В океанах зональное распределение температур происходит в обратном порядке. С увеличением глубины вода становится все холоднее и остается такой в течение большей части года. Поэтому по мере приближения к экватору животные и растения, характерные для высоких широт, встречаются на все большей и большей глубине.

В местных условиях, однако, где вода сравнительно мутная, распределение ламинарий по зонам, вероятно, зависит скорее от освещенности, чем от температуры воды. Только самый верхний слой моря, глубиной в несколько сот футов, может служить местом обитания растений. В пределах этого слоя существует много разновидностей растений — от похожих на зеленые и коричневые волны зарослей прибрежных водорослей до упорных карликов, которые на краю вечного мрака с трудом добывают себе последние лучи тускло-синего света, при котором еще может осуществляться фотосинтез.

Свет может быть решающим фактором и для зонального распределения животных, которые ведут себя, как дети, играющие в прятки, — то прячутся, то ищут. Многие существа, живущие в открытом океане, по-видимому, предпочитают глубину, где господствует полумрак. Ночью они поднимаются к поверхности, привлекаемые светом звезд; в лунные ночи они остаются в чуть более глубокой воде и снова опускаются на свой обычный горизонт перед полным рассветом. Вблизи берега ночные животные прячутся в скалах или рифах или зарываются в грунт, где остаются до наступления темноты. Море, которое днем кажется почти лишенным жизни, ночью кишит ею.

Многие из наиболее известных морских животных — дневные. К ним относятся главным образом живущие в приповерхностном слое воды существа, которым добывать пищу помогает зрение. Некоторые рыбы и многие морские птицы ночью впадают в состояние оцепенения, напоминающее сон. Экологи-аквалангисты нашли, что для рыб, обитающих среди коралловых рифов, сутки делятся на резко разграниченные отрезки времени: на рассвете и в сумерках ночные и дневные формы изо дня в день в одно и то же время быстро сменяют друг друга.

Большинство же морских животных, по-видимому, одинаково активно и днем, и ночью. Обладая разнообразными органами чувств, эти виды воспринимают окружающую их среду по запахам, звукам или их отражениям, на ощупь, по игре света и тени. В эту группу животных входят очень разные организмы — от простейших до китов.

Таким образом, наряду с вертикальными пространственными перемещениями, зависящими от температуры воды, существует временное разделение активности, которое определяется конкретными адаптациями различных видов. Размеры животного, несомненно, также играют важную регулирующую роль. На открытом взору, освещенном солнцем мелководье у маленького животного очень мало надежды прожить долгую жизнь.

Теперь Нэд и я оказались рядом, и мы снова проверили наше снаряжение, но прежде чем спуститься со скалы, мне захотелось посмотреть, что находится под густым шатром ламинарий. Найдя щель на краю крутого уступа, я смог заглянуть под этот колышущийся коричневый пласт. Под шатром были видны «стебли» водорослей с их короткими, похожими на корни отростками — ризоидами, присосавшимися к скале. Гладкие плетевидные «стебли»[1], около 3/4 дюйма в диаметре, отстояли довольно далеко друг от друга, и я мог пробираться между ними по дну. Вода казалась кристально чистой и совершенно неподвижной. Под этим плотным ковром растений не ощущались ни течения, ни волнение на поверхности. Свет был мягким, и весь этот как бы затененный балдахином мир напоминал мне густой лес на суше. Как и там, под зарослями ламинарий другой растительной жизни немного. Главный «подлесок» этих морских джунглей чрезвычайно мало похож на растения и вообще на нечто живое. Эти водоросли, напоминающие кораллы[2], растут тонким хрупким слоем на камнях, ракушках и других твердых поверхностях. Как будто кто-то разрисовал их нежной розовой краской. Похожие на лишайник, эти водоросли иногда покрывают большие поверхности скал, правда, неравномерными участками. Особенно они любят затененные места.

На первый взгляд, под ламинариями не было животных организмов. Но это тоже оказалось иллюзией. При более внимательном осмотре на этой по внешнему виду голой скале обнаружилось большое разнообразие форм, мешанина из мягких, колючих, твердых, кожистых лоскутков. Я пригляделся как следует-и моим глазам открылось множество подробностей: проблески движения, крохотные щупальца, симметрично расположенные поры… Миры внутри миров. Богатая многообразная микрофауна, тысячи или, возможно, миллионы особей на квадратный фут. Только сильный микроскоп мог бы полностью обнаружить все разнообразие жизни в этом месте.

Единственными заурядными животными здесь были моллюски. Они передвигались по дну и вверх и вниз по водорослям. Иногда забравшийся в раковину улитки рак-отшельник проносился мимо с поразительной для этого почти неподвижного мира скоростью.

Я растянулся, как великан в лесу под дождем, выдыхая облака пузырьков, пробивавших себе дорогу через плетеную крышу, пока от них не остались только следы в виде серебристых пылинок. Довольно скоро мною овладело легкое чувство беспокойства: в таком месте может развиться водорослевая клаустрофобия. Я стал осторожно выбираться тем же путем, каким попал сюда.

Просто удивительно, как легко можно запутаться в зарослях ламинарий, а если ныряльщик еще впадет в панику — беды не миновать. Даже маленькую водоросль почти невозможно оторвать от скалы. В большинстве случаев застревает какая-нибудь часть снаряжения. Если сразу остановиться и дать задний ход, ныряльщик обычно освобождается, если же это не удается — достаточно несколько секунд поработать ножом. Но будьте осторожны: воздушный шланг, перекинутый со спины через плечо, можно принять за ствол водоросли. Часто стволы настолько ломкие, что, резко перегнув, достаточно перерезать их в одном месте или несколько раз согнуть и разогнуть, после чего они легко отделяются друг от друга. В крайнем случае нужно снять снаряжение и посмотреть, в чем дело. Если воздух кончается, акваланг придется бросить. Можно легко проскользнуть через растительность к поверхности только на запасе воздуха в легких.

Я выбрался из зарослей и прислонился к краю почти вертикальной скалы. На этой глубине отчетливо ощущалось легкое движение, производимое поверхностными волнами. Хотя я не видел Нэда, я знал, где он, потому что из-за скалы, в поле моего зрения, были видны столбики пузырьков, медленно поднимавшихся снизу.

Прежде чем спуститься глубже, нужно было проверить снаряжение. Манометр показывал, что была использована только четверть запаса воздуха, но я понимал, что с глубиной воздух будет расходоваться быстрее. Кроме того, нужно было продуться: по мере погружения в мокром неопреновом костюме плавучесть уменьшается. Когда я уходил с поверхности, я почти ничего не весил, теперь же, цепляясь за крутые уступы, подобно скалолазу на какой-нибудь планете с небольшой силой тяжести, я определенно был намного тяжелее.

Сделав два выдоха, я почувствовал себя другим человеком. Я отошел от скалы и, не тратя никаких усилий, повернулся, чтобы посмотреть на нее. Вероятно, так передвигаются космонавты в космическом корабле. Я спокойно плыл в любом направлении. Нормальные ощущения, возникающие при передвижении вверх и вниз, постепенно переходили в чувство полной свободы в безмерном пространстве.

По отвесному склону я опустился ниже и поплыл, работая ластами. Вода сразу стала холоднее. Разница была очень резкой. Мои губы и небольшие участки кожи лица, не прикрытые маской, почувствовали такой холод, как будто внезапно задул сильный январский ветер. Это был термоклин, граница, обозначающая глубину, до которой летнее солнце нагревает поверхностные воды. Миновав эту пограничную зону глубиной в несколько футов, я в буквальном смысле слова вернулся к зиме. Вдоль побережья термоклин начинает создаваться в первые теплые дни мая и июня. Вначале прогревается лишь тонкий слой воды, который все время держится у поверхности, не смешиваясь с более тяжелой водой под ним. Ветер может нарушить однородность этого слоя, перемешивая его с более глубокой водой, но он всегда восстанавливает свое положение. По мере того как теплеет, этот слой постепенно становится толще, устойчивее, и его нижняя граница, термоклин, резко отделяет его от слоя воды под ним. Ниже термоклина вода сохраняет ту температуру, которую она имела в течение прошедшей зимы, в то время как в нескольких футах над ним море переживает горячую пору лета. Затем, с наступлением прохладной осенней погоды, устойчивость поверхностного слоя нарушается. Когда вследствие морозных осенних ночей вода на поверхности быстро остывает, она опускается, и термоклин перестает существовать. Поверхностная вода смешивается с более глубокой водой, и теперь температура внизу достигает самого высокого уровня за весь год. Таким образом, на большую глубину весна приходит осенью, но лето за ней не последует.

У меня не было ясно выраженного ощущения холода. Хотя температура воды упала приблизительно с 65 до 40° F, холод, казалось, остался где-то за пределами моего мокрого костюма. Мне было приятно в воде, словно кожа, покрывающая мое тело, была лишена нервов.

Вместе с внезапным падением температуры немного увеличилась прозрачность воды, как будто рассеялся туман, и моему взору представилась впечатляющая картина. Футах в сорока от меня находился очень красивый мраморный каньон, чьи отвесные белые, почти светящиеся стены выглядели очень странно, как будто они были сделаны из лоскутков. Подобно миру зарослей, это место пробуждало иллюзии, но это было нечто возвышенное и легкое, как наполняющая душу поэзия. Здесь тоже иллюзии сливались с действительным миром, ибо я увидел, что стены были живыми. Они были покрыты широкими резиноподобными корковыми наростами, представляющими собой колонии своеобразных животных — оболочников. Такие колонии быстро растут, занимая все новые и новые участки скалы. На глубине 25–50 футов они могут полностью покрыть собой плоские, почти вертикальные поверхности. Как только оболочник займет какое-нибудь место, ничто другое уже не будет расти поверх него или кормиться им. Из расщелин в стене поднимались несколько небольших ламинарий, но на всем остальном пространстве живой мрамор светился в своей великолепной непорочности.

Дно каньона было узким, всего несколько, футов в ширину, покрытое илистым песком. Когда я встал на ноги, я немного взбаламутил воду. Я снова продулся и, находясь теперь на глубине около 45 футов, медленно поплыл вниз по круто опускающемуся дну. Стены каньона широко расступились и слились с остальной массой скалы.

Я двигался вдоль подножия гряды, в 60 футах от поверхности. Слева в сияющем безмолвии, расколотые каньонами и расщелинами, поднимались утесы. Справа, насколько я мог видеть, дно опускалось довольно отлого. Повсюду были каменные глыбы, по-видимому, оторвавшиеся от скалы.

Среди этого хаотического рельефа встречалось бесконечное количество пещер и ниш, которые явно должны были гораздо больше благоприятствовать разнообразию жизни, чем красивые, но однообразные стены. Здесь были губки различной формы, некоторые в виде шара, величиной с мою голову; другие росли прямо, изящно разветвляясь, как старинный подсвечник. А вот актинии, такие же, как те, которые встречаются в литоральных ваннах вдоль берега. Только там они толщиной с палец, здесь же актинии были крупные, как блюдца, и сплошь покрывали верхушки скал. В поисках моллюсков и другой добычи по дну медленно двигались огромные морские звезды.

Любой биоценоз, например такой, который открылся передо мной, эколог может описать с разных точек зрения. Прежде всего — с точки зрения способа добывания пищи. В прибрежной морской среде разные организмы питаются по-разному. Начнем с продуцентов, или фотосинтезирующих растений. Из них самые важные — это не бурые или другие бросающиеся в глаза водоросли, а скорее одноклеточные, диатомовые и другие — вся микроскопическая листва моря. Продуценты образуют основу фактически всех морских пищевых, или трофических, цепей — сложных систем взаимоотношений и неразрывных связей между жертвой и ее преследователем. Даже жизнь на больших глубинах, существующая благодаря остаткам пищи, которая на своем пути сверху вниз не раз усваивалась, другими организмами, — эта жизнь в конечном счете зависит от фотосинтезирующих организмов, обитающих в освещенном солнцем море на много миль выше.

Затем идут фильтраторы, питающиеся суспензиями. Это, по-видимому, самые многочисленные морские животные. Многие из них устраиваются в каком-нибудь одном месте и, пользуясь хитроумными приспособлениями, отфильтровывают небольшие частицы, в том числе и одноклеточные водоросли, из протекающей мим» них воды. Эти частицы сортируются: легко усвояемые идут в пищу, а неудобоваримые, предварительно уплотненные при помощи слизи, отбрасываются в виде катышей или нитей, — настоящая автоматическая конвейерная система по уборке мусора.

Еще одну большую группу составляют пасущиеся организмы, живущие на подножном корму. Для них морское дно выступает в роли огромной скатерти-самобранки. Но скатерть эта сделана из лоскутков, и перед многими живущими здесь существами стоит проблема выбрать среди этих лоскутков оптимальные для себя пищевые участки. Некоторые из этих организмов питаются донными водорослями или животными строго определенных видов, которые всегда можно отыскать в разнообразных донных сообществах. Другие без разбора поглощают богатый органическими веществами детрит.

Активные хищники образуют отдельную группу. Они, как правило, обладают высокоразвитой нервной системой, которая позволяет им обнаружить жертву на расстоянии и, совершив точно скоординированный энергичный рывок, завладеть ею. Не всегда можно провести разграничение между хищниками и пасущимися и даже фильтраторами. Морских звезд можно рассматривать и как хищников, и как пасущихся. Медуза — хищник, но по способу добывания пищи она несколько похожа на фильтраторов. Многие другие животные, находящиеся где-то между хищниками и пасущимися, питаются мертвыми организмами. Это мусорщики-некрофаги. К этой беспринципной группе могут быть отнесены такие разные животные, как крабы и акулы.

Последняя большая группа, так называемые редуценты, — прячущиеся существа. Это агенты энтропии, их присутствие незаметно, хотя иногда, в определенных местах, они во много раз численно превосходят организмы другого рода. Они выполняют завершающую функцию, необходимую для жизни биологического сообщества: расщепляют сложные органические соединения и вновь вводят составляющие их элементы в круговорот веществ в природе. В море, так же как и на суше, самые обычные редуценты — бактерии и грибки. Кроме них, особые виды червей, моллюски, ракообразные и другие животные тоже трудятся, превращая камень, раковины и дерево в пыль. Эти существа работают незаметно, и их действия нередко имеют весьма неприятные для человека неожиданные последствия — когда, например, корабельные черви подтачивают устои деревянного моста или плотину, или когда сверлящая губка уничтожает устричный садок. Тем не менее полное отсутствие этих редуцентов оказалось бы гибельным для естественной среды, так как без них такие стойкие, трудно разрушаемые материалы, как рифы и затопленное дерево, с поразительной скоростью скапливались бы в прибрежных водах.

Медленно плывя вдоль основания утеса, я приблизился к куче огромных валунов, лежащих у вертикальной стены. Некоторые из них были величиной с автомобиль. На полпути до вершины этой груды из расщелины, живо напомнив мне картину художника-сюрреалиста, высунулись две черные ножки с плавниками на концах. Плавники трепыхнулись и сплелись на мгновение, затем совершенно исчезли из виду. На дне, около валунов, я заметил другое движение; это было нечто живое, но вело оно себя как-то странно. Подплыв ближе, я увидел, что это была нейлоновая сетка Нэда с защелкой наверху. Надежно примотанная веревкой к камню, она тряслась и крутилась, и судорожно дергалась. Разобравшись в неясной массе из ног и хлопающих хвостов, я насчитал четырех превосходных омаров, энергично пытавшихся освободиться. Однако их совместные действия, направленные в разные стороны, в общем погашали друг друга, и сетка плясала и билась, описывая по дну небольшие круги.

Взглянув в ту сторону, куда исчез Нэд, я увидел вспышку света, осветившую довольно большую пещеру у меня под ногами. Внезапно свет исчез, и, достигнув через несколько секунд входа в пещеру, я оказался лицом к лицу с огромным омаром, вырывавшимся из одетой в перчатку руки Нэда, который крепко держал его за клешни.

Я взял у Нэда омара и чуть не упустил его. Мы осмотрели его. Он был добрых два фута в длину, а клешни больше человеческой руки. Тут Нэд указал на широкий кончик брюшка, и я увидел на похожих на листья твердых пластинках, которыми кончалось брюшко, две зарубки. Я вспомнил, что таким образом ловцы омаров метят самок, обладающих большими репродуктивными способностями. Нашего омара уже два раза ловили и отпускали, сделав зарубки в качестве сигнала для других ловцов.

Осмотрев эту большую самку, мы отпустили ее у входа в пещеру, и она медленно попятилась назад и исчезла из виду. Я надеюсь, что следующие хищники в человеческом облике, с которыми она повстречается, не тронут ее и она сможет произвести на свет огромный выводок малышей-омаров.

Несмотря на все усилия, предпринимаемые омарами, человеческая деятельность наносит тяжелый, часто опустошающий урон их владениям. На банке Джорджес, одном из самых лучших нерестилищ омаров, драги рыболовных судов около десятка государств без разбора уничтожают популяции этих животных. Правда, большинство траулеров интересует донная рыба, однако и они нечасто выбрасывают омаров назад в море.

Даже когда их отправляют обратно в воду, омары и икра, которую самка носит у себя под брюшком, настолько смяты рыбой, а сети вытаскивают ее тоннами, что большинство их погибает.

Очень молодым личинкам омаров большой вред наносит нефтяная пленка. Эти личинки в течение некоторого времени ведут планктонный образ жизни и при этом живут на самой поверхности моря. Теперь, когда поговаривают о добыче нефти у берегов Новой Англии, продолжительность жизни молодых омаров сильно уменьшится.

Недавно было сделано открытие, что взрослых омаров почему-то привлекает запах очищенной нефти, особенно керосина. Это еще один опасный сигнал. Животные чувствуют фантастически низкие концентрации керосина в морской воде. Это вещество так сильно влияет на омаров, что ловцы омаров стали использовать пропитанные керосином брикеты в качестве приманки. Большая порция керосина, выплеснутая в море, может привлечь к себе омаров со всей округи площадью в несколько сотен квадратных миль. В таких случаях животные будут собираться вместе в чрезвычайно большом количестве и вступать в ненужные драки между собой. Кроме того, в результате усиления дневной активности эти ночные животные будут чаще подвергаться риску встречи с такими хищниками, как акулы, скаты, другие большие рыбы, тюлени и человек.

В наши дни, когда продовольственные ресурсы, используемые на разные нужные и ненужные цели, быстро сокращаются, океаны становятся все более и более важным источником пищи. Но одновременно с этим, как это ни парадоксально, они превращаются в захламленные дороги, колодцы для сточных вод, выгребные ямы для индустриализированного общества. Загрязнение, которое ставит под удар морское рыболовство во всем мире, — это зловещая угроза человечеству, которое уже сейчас испытывает белковый голод. Самой большой опасности подвергаются районы континентального шельфа, представляющие собой самую перспективную область для потенциального производства пищи. Значение этой проблемы увеличивается с той же скоростью, с какой развивается индустриализация шельфа.

Пока мы стояли у основания утеса, омары в сетке у Нэда немного поутихли. Воздуха у каждого из нас оставалось еще на несколько минут. Нэд указан на усеянный камнями отлогий склон, спускавшийся в текучую темноту. Я кивнул. Нам обоим хотелось увидеть, где он переходит в ровное дно.

Держа в руке сетку с омарами, Нэд посмотрел на свой наручный компас и оттолкнулся. Я последовал за ним, наблюдая за игрой света, испускаемого его фонариком. Его луч осветил казавшийся бесконечным скалистый сад, полный всяких экзотических форм и красок. Мы были похожи на астронавтов, медленно передвигавшихся по какой-то фантастической планете, освещая прожектором ночную тьму. За маленьким движущимся кружочком света была зеленоватая пелена, поглощавшая все яркие краски, как только луч проносился мимо.

Без фонарика, даже внимательно вглядываясь в окружающий нас ландшафт, удалось бы увидеть лишь несколько оттенков красок, от серо-зеленого к черному. Толща воды над нами поглотила самый яркий участок спектра, но, освещенные искусственным светом, организмы, населявший скалистый склон, обнаружили свои настоящие краски. Они окружали нас со всех сторон, образуя густые скопления, встречающиеся лишь в немногих естественных биотопах на Земле. Краски здесь не столь разнообразны и насыщены, как на тропических коралловых рифах, но. в радиусе нескольких ярдов виднелись многочисленные оттенки желтого, оранжевого, красного и пурпурного цветов. Хотя большинство этих форм и похоже на растения, но на самом деле это животные, либо обособленные, либо объединенные в колонии, растущие вертикально или покрывающие скалы, как мох. Эти существа как нельзя лучше отвечают нашим представлениям о биосфере как о тонкой оболочке жизни, туго натянутой на поверхность земного шара.

Я остановился на минутку и, лежа на дне в нескольких дюймах от скалы, стал наблюдать за небольшим голожаберным моллюском, грациозно занимавшимся воспроизведением себе подобных. Это покрытое пятнышками кремового и лимонного цвета существо, не встревоженное фонариком Нэда, плавно передвигалось туда и назад, оставляя за собой тонкую, прозрачную нить, которая в виде петель и завитков приклеивалась к камню. Внутри нити, состоявшей из плотного слизистого вещества, находились сотни, может быть, тысячи крохотных, похожих на жемчужинки яиц. Спустя много дней они превратятся в микроскопические подвижные личинки — молодь этого вида. Еще некоторое время они будут плавать внутри своей цитадели, защищающей личинки от большинства пасущихся животных и хищников, которым, вероятно, не по вкусу этот слизистый защитный покров. Затем, когда личинки достигнут пика своей крошечной силы, они каким-то непонятным образом освободятся из своего желейного заключения (возможно, некоторые виды растворяют или усваивают его при помощи ферментов) и присоединятся к несущемуся в водовороте планктону.

Теперь личинки стали частью огромного дрейфующего мира. Голожаберные моллюски и несметное количество других существ, непохожих друг на друга и все же, как ни странно, функционально одинаковых, мерцают в воде, затягивая бесконечно малые частички пищи — главным образом одноклеточные водоросли — в водовороты, создаваемые крохотными, кругообразно расположенными, быстро вибрирующими волосками — ресничками. Побуждаемые заложенными в них инстинктами, возможно, реагируя на освещенность, температуру и давление, эти дрейфующие младенцы моря способны перемещаться только в вертикальном направлении. Они не могут двигаться против потоков воды, образующих горизонтальные течения. Пассивно передвигаясь и выжидая, личинки таким образом претворяют в жизнь заложенное в них стремление к расселению. По мере того как личинка будет расти, она станет активнее входить в свою новую роль: опробовать дно, разведывая его самые неуловимые свойства, которые, как зафиксировано в ее полученной по наследству памяти, пригодятся ей в будущем. Некоторые личинки, подхваченные течениями, идущими от берегов экваториальной Африки, обнаружат необходимые для своего развития условия лишь в тучных мелководьях северо-восточного побережья Южной Америки, если до этого их никто не съест или не одолеет болезнь.

Когда пройдет определенное время, а условия среды (пища, температура и другие жизненно необходимые факторы) окажутся соответствующими требованиям организма, личинка претерпевает метаморфоз, превращаясь во взрослую форму. Происходят еще более причудливые изменения, чем при превращении гусеницы в бабочку. Способы питания, передвижения, адаптации к трехмерному миру теперь должны быть приспособлены к услрвиям существования в почти двухмерной среде на дне моря. Фильтраторы могут стать хищниками или некрофагами; крохотные пловцы становятся роющими или ползающими животными или просто прикрепляются к какому-нибудь месту на всю жизнь. Есть много стадных видов животных. В их личинках заложено влечение к себе подобным. Так постепенно создаются большие скопления взрослых организмов и обеспечивается возможность успешного размножения в будущем.

Однако превращение личинок вряд ли сокращает население планктонного сообщества. Существуют дрейфующие организмы другого рода, развитие которых не сопровождается сменой образа жизни. Они никогда не поселяются на дне моря. Такие постоянные жители открытого моря известны под названием голопланктона (от греческого слова holos, что значит «целый», «весь»), в отличие от меропланктона (означающего «частично планктонный»), в состав которого входят личиночные формы животных.

Независимо от своей принадлежности к той или иной группе животных, весь планктон, взятый в совокупности, составляет неразрывное целое со всей жизнью в море. Условия, поддерживающие жизнь дрейфующих огромными массами сообществ, должны охраняться не только для того, чтобы обеспечить сохранность системы взращивания и расселения таких разных организмов, как губки и меч-рыба, но также и потому, что от этих невидимых живых плеяд зависят обширные и сложные связи в морских пищевых цепях. Экологов моря тревожит угроза, какую представляют для жизни планктонных сообществ сбрасываемые в море отходы, тепловые электростанции, утечки нефти и другие связанные с развитием техники явления. Возможно, что эта проблема окажется более важной, чем преданный широкой гласности вопрос о заморе рыб.

Нэд и я продолжали свой путь через царство низших животных. Мы плыли мимо губок, кишечнополостных, мшанок, червей, похожих на миниатюрные метелки из перьев для смахивания пыли, торчащие из-под камней. Мы видели моллюсков, плеченогих, чьи раковины напоминали лампу Аладдина, морские огурцы с венчиками из красных щупалец, усоногих раков, оболочников. Многих из этих животных я тут же узнавал по коллекциям, которые я собирал у побережья северной части штата Мэн и у берегов приморских провинций Канады. Там их можно видеть на мелководье у берега, а здесь мы встретились с этими холодолюбивыми видами в нижней зоне, не соприкасающейся с более теплым слоем над термоклином.

Однако мы недооценили бы значение этого процветающего сообщества, если бы описали его просто как биогеографическую зону. Это место является также живым музеем, «экспонирующим многочисленные реликты, сохранившиеся со времен темного геологического прошлого. Многие из этих существ дошли до нас в почти не изменившемся виде с того невообразимо отдаленного времени, когда континенты и океаны жили и умирали неизвестно где, когда горы поднимались внезапно, а опускались медленно, когда полярность нашей планеты менялась бесчисленное количество раз. Случалось, что ледниковый холод отдаленно ощущался даже в тропических морях, и уровень моря изменялся, подчиняясь ритму наступания ледников. Море впитывало в себя все изменения, и тем не менее населяющие его существа всегда могли найти в нем устойчивые и изобильные районы. И наоборот, наземные виды, преследуемые огнем и льдом, засухами и сотрясениями Земли, появлялись и исчезали со страшной быстротой. В море животные перемещались из одной эры в другую, не имея особых побудительных причин к тому, чтобы изменять свою основную форму и функцию. И они продолжали фильтровать темные воды и прочесывать богатый донный ил, как делали это издавна, с отдаленных времен господства беспозвоночных. По-видимому, эволюция в океане проходила более спокойно, чем на суше. Испытывая только отдаленное эхо внезапных поголовных вымираний и замен наземных видов животных, океаны постепенно давали пристанище новым типам жизни и в то же время сохраняли многие древние виды.

Конечно, в послеледниковое время и наша морская зона пережила относительно сложную историю. Я знал, что подводный пейзаж, который мы исследовали, претерпел огромные и разрушительные изменения, и пытался представить себе, как могла выглядеть вся эта местность после того, как ее выскребли и отполировали миллионы тонн медленно движущегося льда. Во время последнего наступания ледников, когда вода была скована льдом, уровень Мирового океана был приблизительно на 350 футов ниже. Далеко на восток отсюда большая часть нынешнего континентального шельфа оставалась нетронутой льдом, а здесь под тяжестью ледника местность деформировалась, сползая под уклон. По мере того как лед таял и отступал на север, суша, приспосабливаясь к обстановке, стала возвращаться в свое первоначальное положение, море же приходило в себя более медленно.

Около 10 тысяч лет назад, в те времена, когда североамериканский ледниковый покров отступал по всему фронту, экологическое восстановление среды, возможно, происходило быстро. Это глубокое холодное место, вероятно, было частью широкой мелкой бухты, не более 20 футов глубиной, усеянной маленькими островками, превратившимися теперь в многочисленные подводные гряды и небольшие возвышенности. Наверное, здесь была богатая морская жизнь, так как благодаря установившемуся после отступания льда мягкому климату вода нагревалась в соответствии с сезонными изменениями температуры. Невозможно даже себе представить, какое разнообразие морских птиц обитало здесь, вероятно, их было больше, чем в любое последующее время, ибо за гнездовья боролись не только местные виды, существующие теперь, но также и те, которые все еще не могли найти себе подходящих, свободных от льда участков севернее этих мест. Тюлени, моржи, киты и их родня, по-видимому, тоже находили себе убежище в этой мелководной, богатой островами акватории, сулившей изобилие нищи, уединение и безопасность, когда нужно было выводить детенышей.

Но море продолжало непреклонно подниматься, и в конце концов оно заняло господствующее положение над воспрянувшей сушей, которая пришла в спокойное состояние первой. Около 3 тысяч лет назад береговая линия находилась почти там же, где сейчас. Даже тогда, претерпев быстрое и глубокое изменение, побережье Северной Америки, должно быть, было вместилищем невероятного богатства жизни.

Однако в течение последних нескольких десятилетий виллы и курорты, чередующиеся с гигантскими дымовыми трубами и резервуарами, мусорными свалками и загрязненными нефтью гаванями, видоизменили береговую линию на протяжении многих миль. Будущие палеонтологи, без сомнения, будут сопоставлять кратковременные и обратимые действия больших наступаний ледников со сменившим их периодом вырождения — периодом экологического упадка, наступившим с беспрецедентной быстротой и отмеченным почти мгновенно нахлынувшей волной вымирания. Этот упадок будет несомненно приписан разрушительной геологической силе совершенно нового рода, деятельности социально агрессивного вида, который безрассудно растрачивает ресурсы и выделяет огромные количества непереработанных отходов производства, перегружающих естественный круговорот веществ в природе. Человек, это господствующее над всеми наземное животное, совсем недавно стал важным членом морской экосистемы, но сомнительно, что он успеет воспользоваться ее богатствами.

Мой ручной глубиномер показывал, что мы достигли глубины 90 футов. Валуны и булыжники попадались все реже и реже, и тут покатое дно стало ровным. Впереди была песчаная равнина, простиравшаяся дальше, чем мы могли видеть. Отдыхая, я старался разобраться в том, что меня окружало. Когда я дышал, раздавались странные глухие звуки. Они были отчетливо слышны, но не вызывали эхо. Вода была очень чистая, и, несмотря на сумеречное освещение, вдали на темной равнине смутно виднелось небольшое скопление камней, похожее на холмик. Вокруг стояла невероятная тишина. Нигде на земле я не встречал такого полного спокойствия. Стоя на этом месте — может быть, до меня здесь никогда не ступала нога человека — между склоном, на котором копошилась чуждая мне жизнь, и открытой водной равниной, я почувствовал себя в полном одиночестве.

Я очнулся от мечтаний, когда заметил рядом Нэда, чем-то очень занятого. Он приметил на дне камбалу и неподвижно завис над ней, разглядывая ее замечательную маскировочную окраску, благодаря которой рыба почти полностью сливалась с рисунком дна. Мое приближение спугнуло камбалу. Она насторожилась, взглянув одним глазом в моем направлении. Нэд вздрогнул от удивления, когда рыба, как наэлектризованная, внезапно ушла от нас. Она рванулась с места и волнообразными движениями полетела через равнину, как вспугнутая птица. Мы последовали за ней, но камбала исчезла где-то за кучей камней, на некотором расстоянии от нас.

Разбросанные на песке, на темном фоне светились раковины моллюсков всех размеров. В большинстве своем это были довольно типичные двустворчатые моллюски. Мое внимание, однако, привлекло множество крупных пустых раковин гребешков. Я внимательно посмотрел вокруг, пытаясь увидеть живых моллюсков. Из-за темного в- крапинку рисунка заметить моллюсков было труднее, чем их безжизненно бледные раковины. Тем не менее я нашел одного, который имел не менее восьми дюймов в ширину. Это был уроженец северных вод, черноглазый родственник голубоглазого гребешка, хорошо известного охотникам за морскими деликатесами. Черноглазый гребешок тоже очень вкусен, и трех или четырех больших экземпляров вполне достаточно, чтобы насытиться. Их свежий мускул-замыкатель удивительно нежен. Этот гребешок широко распространен вдоль побережья штата Мэн, даже на глубине 5 — 10 футов, но в поисках покоя он уходит и более глубоко.

По сравнению с другими моллюсками гребешки — существа активные и полные жизни. Тот, которого я держал, вдруг хлопнул своими створками, выпустив в сторону струю воды. Этот мощный толчок освободил животное, и, вырвавшись из моих рук, оно суетливо понеслось к другому месту, быстро хлопая своими створками, как кастаньетами, пока не остановилось в нескольких футах от меня. Такой способ плавания позволяет гребешку успешно спасаться от медленно движущихся хищников, например морских звезд, а иногда и от людей. Так как моя сетка была полна омаров для обеда, я не был больше склонен выступать в роли хищника.

Из жителей, видимых для глаза, открытое плоское дно населяют либо животные с такой защитной окраской, как у гребешков, которых трудно обнаружить, либо умеющие спасаться от преследователей со скоростью камбалы. Огромное большинство здешних обитателей скрыто в безопасности в донных отложениях. Целый мир роющих животных — черви, моллюски и многие другие, вплоть до самых мелких, — кишат в переплетающихся норках и ходах, скрытые от наших глаз всего несколькими дюймами осадков. Я был самым заметным объектом в этой местности, грозовым разрядником для любого достаточно крупного хищника, который мог бы мной заинтересоваться. Конечно, шансы повстречаться здесь с опасной акулой невелики, особенно в таких холодных водах, как эти. И все же подобная вероятность вызывает у подводного исследователя чувство такого же волнения, какое испытывает человек, совершающий пешеходную прогулку по территории, где обитают медведи-гризли. Темные, тихие места весьма располагают к самопознанию. Здесь, на глубокой водной равнине, легко осознаешь, насколько хрупок род человеческий, но в то же время учишься избавляться от беспричинных страхов, возникающих оттого, что слишком часто посматриваешь через плечо на неясные очертания.

У скопления камней Нэд делал круговые движения фонариком, чтобы привлечь мое внимание. Там под выступом, в маленькой темной нише, лежала крупная треска. В луче яркого света казалось, что она отдыхает, дыша размеренными глотками и напыщенно взирая на нас. Затем я заметил у нее высоко на боку рану. Было совершенно очевидно, что этот прокол мог быть сделан молодым, очень небольшим копьеносцем. Рана, видимо, уже частично зажила. Мы присели на корточки на расстоянии около 6 футов от ниши и с любопытством наблюдали за треской, не желая в то же время мешать спокойному течению процесса самоисцеления. Однако описание этой мирной картины требует некоторого дополнения.

На дне, возле самой ниши, где находилась рыба, лежала банка из-под пива. Она была без единого пятнышка, совершенно новая, сделана из алюминия — великолепно выполненный технологически предмет материальной культуры, резко контрастирующий с неправильными формами камней и обтекаемыми контурами рыб. Это был первый образец загрязнения, который мы увидели, и его молчаливое воздействие на меня было неожиданно сильным: я пожалел, что со мной не было кинокамеры, чтобы заснять эту сцену — бесцеремонное присутствие незваного гостя, смотрящего в лицо раненой рыбе.

В тот день это было нашим последним открытием. Запас воздуха у нас был на исходе, и мы не могли больше оставаться под водой. Нэд посмотрел на свой компас и показал, откуда мы пришли. Мы поплыли вместе в направлении невидимых скал. С глубины 90 футов можно было бы подняться сразу и поплыть к нашей лодке по воде. Но из чувства предосторожности — заранее никогда не знаешь, не идет ли в этот момент у тебя над головой какая-нибудь лодка, — мы решили подняться поближе к нашему якорю. Мы достигли основания утеса у каменных пещер, где нам повстречалась самка омара, и отсюда, с глубины 60 футов, стали подниматься. Постепенно темное дно стало удаляться. Медленно проплывая мимо странных мраморных утесов, мы почувствовали, что наш путь наверх, к зеленой яркости, не требует от нас никаких усилий. Я немного продулся, замедляя свой подъем, подобно воздухоплавателю, попавшему в штиль. Мы оказались рядом с зарослями ламинарий, затем над ними, и вдруг вода сразу потеплела. В ушах у меня шумело от воздуха, попадавшего в слуховые проходы. Вид кругом сделался невыразительным, но зато становилось все светлее и светлее. Пузырьки воздуха, который я выдыхал, блестели впереди меня, направляясь к свету.

Мы появились на поверхности в конце яркого солнечного дня в нескольких ярдах от нашей лодки. Небо было безоблачным, если не считать белого конденсационного следа реактивного самолета, аккуратно разрезавшего линию горизонта над городом. Я отдыхал, повиснув на борту лодки, и наблюдал за узкой полоской, обозначавшей курс самолета в голубом небе. Наше погружение длилось около 50 минут, и за это время мы покрыли расстояние, которое люди, летевшие там, в небе, одолели бы за каких-нибудь 50 миллисекунд. Что могли они увидеть, глядя со своей высоты на быстро меняющуюся перспективу морского побережья? Могли они заметить, как высыхают заболоченные земли, проникнуть в окаменелую землю под асфальтом, распознать болота, на месте которых некогда были широкие просторы плодородной земли, чей покой нарушали лишь полные жизни реки во время сезонных разливов? Могли они оценить беспримерное экологическое явление, когда один вид животных в одно мгновение эволюционного времени стал господствовать в физиографии местности, которая лежала перед ним? А как насчет забытых пространств, откуда мы только что возвратились? Могли они представить себе скрытые под водой равнины и хребты, над которыми они должны, были пролететь, или покрытый длинными рубцами покатый профиль континента, спускающийся в долины, наполненные беспредельной тишиной, и, наконец, далеко за горизонтом могли они увидеть позвоночный столб нашей планеты, Срединно-Атлантический хребет, внушающий благоговейный страх своей огромностью, поднимающийся со дна, чтобы пронзить середину Атлантического океана?