Изменение среды

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Изменение среды

Однажды утром мне позвонил старый друг Винс Кларк. Доктор Кларк ушел из университета при Коннектикутском центре изучения здоровья за несколько лет до того, чтобы работать в Университете Нью-Мексико. Когда мы встречались на конференциях, он расхваливал жизнь в Нью-Мексико – 320 солнечных дней в году, никаких дождей и туманов, дома по доступным ценам, отличные лыжные склоны в Таос-Ски-Вэлли и первоклассные трассы для горного велосипеда чуть ли не прямо за дверью в соседних горах Альбукерке. Казалось, что доктор Кларк очень доволен своим переездом.

Он звонил, чтобы пригласить меня вместе с доктором Калхуном в Нью-Мексико выступить в Институте изучения психических заболеваний и мозга[4] в кампусе Университета Нью-Мексико. Институт был мирового класса некоммерческим центром по визуализации мозга, изучающим шизофрению и другие психические болезни; он был учрежден сенатором от Нью-Мексико Питом Доменичи, который пять сроков отсидел в сенаторском кресле.

По приезде доктор Кларк встретил нас с распростертыми объятиями. Как-то вечером в конце нашего визита, после того как он потряс нас обширными ресурсами и возможностями института и университета, доктор Кларк выставил перед нами свой товар. Он спросил, не хотим ли мы с Винсом перебраться в Нью-Мексико.

Мы с Винсом были польщены, но сказали доктору Кларку, что нам хорошо и в Коннектикуте.

Но доктор Кларк настаивал. Он сказал, что нас возьмут к себе совместно Университет Нью-Мексико и некоммерческий институт. Университет даст нам места на факультете, а институт разместит у себя наши исследовательские лаборатории и предоставит средства для начала работы.

Доктор Кларк умел вести переговоры. Он уже сумел заставить меня высказать свою досаду из-за работы с психопатами в Коннектикуте. К тому же коннектикутский департамент исполнения наказаний не желал доставлять заключенных из тюрьмы в Институт жизни для исследований. Доктор Кларк знал, что меня заинтересуют альтернативные решения.

Тогда я сказал ему, что всегда мечтал иметь мобильный МР-сканер, чтобы возить его в тюрьмы. И тогда Винс выдал мне свое предложение, от которого невозможно отказаться: магнитно-резонансный томограф большой мощности для крупных исследований. Мы сказали доктору Кларку, что, если он осуществит наши желания, мы станем нью-мексиканцами. Нам с Винсом казалось немыслимым, что доктор Кларк найдет ресурсы, чтобы выполнить наши запросы. Мы ошиблись.

Всего через неделю доктор Кларк позвонил и сказал, что я могу получить свой мобильный МРТ, а Винс – свой для других исследований. Институт также создаст большую базу данных, где будут храниться все данные по нейровизуализации. Там это назвали нейроинформационной системой. Это была мечта Винса.

Мы с Винсом, сидя в конференц-зале, посмотрели друг на друга через стол и с недоверием уставились на динамик.

– Вы не могли бы повторить, доктор Кларк? – спросил я.

На другом конце раздался смех. Потом доктор Кларк сказал:

– Мы хотим, чтобы вы переехали к нам. И мы считаем, что ваши исследования имеют огромное значение для общества. Вы подумайте об этом и дайте мне знать.

После звонка Винс повернулся ко мне и сказал, что хочет ехать. Я ответил, что мне нужно сначала выяснить, смогу ли я получить доступ в нью-мексиканские тюрьмы. И я взял билет на самолет до Нью-Мексико.

У штата Нью-Мексико большая площадь, но населения там чуть больше двух миллионов человек. Из-за этого до нью-мексиканских политиков довольно легко добраться. Всего через несколько недель после звонка доктора Кларка я смог попасть на встречу с директором по делам правительства при тамошнем губернаторе Билле Ричардсоне. Видимо, ему позвонил основатель института сенатор Пит Доменичи, и встречу организовали без проволочек.

Юридический отдел губернатора уже изучил вопрос и установил, что мое исследование вполне законно. Мою работу финансировали Национальные институты здоровья, ее одобрили комиссии по этике Хартфордской больницы, Йельского университета и Федерального управлении по защите человека при исследованиях.

Директор по делам правительства сказал, что штат Нью-Мексико приветствует научные исследования вообще и любые исследования в частности, когда их цель – снизить уровень преступности и наркомании. После этого меня отправили к главе нью-мексиканского департамента исполнения наказаний Джо Уильямсу.

Джо Уильямс оказался богатырем выше 180 сантиметров, с широкой грудью и вообще очень внушительной внешностью. Он пожал мне руку и сказал:

– Мне звонил губернатор. Кажется, мы с вами собираемся заняться наукой, да?

– Да, сэр, – ответил я. – И моя лаборатория будет в полном вашем распоряжении, если вам понадобится что-либо изучить или у вас будут вопросы о рецидивизме, оценке риска или о чем-то другом, что входит в сферу нашей компетенции.

Я был готов хоть туалеты чистить, если мне позволят вернуться в тюрьму.

Секретарь Уильямса уже выбрал первое исправительное заведение, с которого мы могли приступить к программе исследований. Это была Западная Нью-Мексиканская тюрьма в Грантсе, примерно в 130 километрах западнее Альбукерке. Начальника тюрьмы поставили в известность, и он был готов меня встретить.

Удивительно, чего только не добьешься в небольшом штате с небольшим правительством одним-единственным звонком. Конечно, если за тебя ходатайствует сенатор вроде Пита Доменичи, это очень помогает.

На следующее утро я надел свой лучший костюм, отправился в тюрьму и встретился с начальником. Я сказал ему, что нам нужны несколько помещений и место под мобильный МРТ. Начальник передал меня в руки своего заместителя Дианны Хойзингтон, миниатюрной блондинки, скорой на улыбку и острое словцо.

К нам с Дианной присоединился Доминик, завхоз, который проводил нас в медицинское крыло. Доминик показал четыре кабинета, которые они освободят для моей группы. Он закажет и установит там новую мебель.

Начальник тюрьмы настоял на том, чтобы приставить ко мне сотрудника тюремной охраны на случай каких-либо проблем. Он будет находиться дальше по коридору, но в пределах слышимости, если вдруг кто-нибудь позовет на помощь. Я знал, что мои сотрудники оценят эту любезность. Никто из них еще не работал в тюрьме.

Когда мы подошли к задней двери медицинского крыла, Доминик достал большой латунный ключ, чтобы ее отпереть, – практически такой же, как тот, которым я пользовался в канадской тюрьме. Мы вышли из здания на яркий солнечный свет; дверь выходила в открытый участок, огороженный по периметру забором. Доминик показал на ворота и сказал, что в них будет въезжать мобильный МРТ, огибать сзади медицинское крыло и парковаться на площадке, которую он зальет бетоном.

Для мобильного томографа нужны бетонная площадка и электричество. К нему он подключается через разъемный кабель, отходящий от нижнего отделения трейлера. Я показал Доминику схему подключения и размеры бетонной площадки.

Заканчивая обход, Доминик спросил, можно ли ему будет сделать снимок мозга, когда приедет томограф.

– Конечно, – сказал я ему. – С удовольствием, когда захотите.

За обедом Доминик признался, что тоже играл в футбол в старших классах; он хотел убедиться, что у него в голове все в порядке.

Напоследок мне нужно было пройти собеседование на кафедре психологии в Университете Нью-Мексико. Я подготовил новую презентацию, в которой упирал на разработку моей модели паралимбической дисфункции у психопатов, мучительно подбирая темп и интонацию речи. Начал я с проблем, которые представляют психопаты для общества, потом рассказал о последних данных науки и о тех следствиях, которые мое исследование может иметь для общества. Это была речь – «песочные часы»: она начиналась широко, потом сужалась и уже заканчивалась масштабной картиной влияния на общество.

Кафедра психологии проголосовала за то, чтобы дать мне место на факультете. Параллельно Винс прошел собеседование на кафедре электротехники. Насколько я помню, за него проголосовали единогласно.

Потом мы с Винсом собрались и обдумали, что нам предлагали. Мы проработали вместе почти десять лет и подружились. Институт мозга и Университет Нью-Мексико превзошли все наши ожидания. Условия, которые мы поставили, выполнены. Винс протянул руку, и я крепко ее пожал.

– Я обеими руками за, – сказал он мне.

– Я тоже, – ответил я.

Однако нам обоим не хотелось даже думать о следующем шаге – тягостной обязанности сказать нашим близким друзьям и коллегам в Коннектикуте о своем отъезде.

Моя встреча с Хэнком прошла трудно. Хэнк заменил мне отца, потому что мой родной отец умер, еще когда я учился в университете. Мы с Хэнком вместе преодолели горы. В буквальном смысле слова. Однажды мы поднялись на Маунт-Уитни, а на следующий год на Шасту и стали очень близки. Я знал, что мой уход будет для него тяжелым ударом. Но в конце концов оказалось, что он эмоционально сильнее меня.

Рассказывая Хэнку о предложении, которое я получил, я не выдержал.

Хэнк всегда оставался профессионалом в высшем смысле слова. Он сказал мне, что понимает мое решение. Фактически он даже настаивал, чтобы я его принял. Он велел мне не вешать нос и радоваться новому этапу моей жизни. И кто знает, добавил он, может быть, когда-нибудь я вернусь в Коннектикут.

Я принял решение. Теперь мне оставалось только надеяться, что когда-нибудь я смогу хотя бы отчасти повторить ту плодотворную научную атмосферу, какую Хэнк создал в Институте жизни.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.