Брачный танец альбатросов

Брачный танец альбатросов

На юге Галапагосский архипелаг завершается равнинным островом Худ: высота его холмов не превышает 200 метров над уровнем моря. Весь остров имеет 14 километров в длину и 6 километров в ширину и, по моим наблюдениям, представляет собой опаленную солнцем пустынную степь. Правда, на карте адмиралтейства США оптимистично указаны несколько речушек и даже приметное озеро в центре острова, но, вероятно, это озеро и эти речушки — всего лишь мимолетное явление в жизни острова, который в остальное время года остается землей древовидных кактусов и голых кустов бульнезии, типичных растений засушливой зоны.

Мало привлекательный своими ландшафтами, Худ, однако, примечателен своеобразным зоологическим мирком. На его скалах дремлют под солнцем наиболее яркие из всех виденных нами морских игуан, на холмах щиплют траву черепахи — особая раса с седлообразными панцирями изумительной красоты, а ящерицы, змеи, вьюрки и пересмешники образуют островные формы, заметно отличающиеся от своих сородичей, обитающих на других островах архипелага. И все же самым редкостным достоянием Худа следует признать большого галапагосского альбатроса, гнездящегося только здесь. Строго говоря, эту птицу, достигающую в размахе крыльев 230 сантиметров, можно только условно причислить к наземным обитателям острова, поскольку большую часть своей жизни она проводит в воздухе. Часами парит альбатрос над морем, почти не шевеля крыльями. Ритмично поднимаясь и опускаясь, он словно играет с ветрами, умело используя разницу в скорости движения слоев воздуха. То он стремительно падает с попутным ветром вниз, входя в более медленные воздушные потоки, то, почти достигнув морской волны, резко поворачивается против ветра и без единого взмаха крыльями взмывает ввысь. Чем выше, тем стремительней воздушные течения и тем больше скорость полета альбатроса относительно окружающей среды.

Каждый летчик познал в своей практике чудодейственную силу ветра. Самолет, движущийся равномерно, попадая в более сильный встречный поток, испытывает на себе одновременно торможение, вызванное сопротивлением воздуха, и его подъемную силу, увлекающую машину вверх до тех пор, пока не восстановится ее первоначальная скорость. Но стоит встречному ветру ослабеть — скорость самолета уменьшается и он теряет высоту. То же происходит и с планером: встречный ветер гонит его вверх, где он попадает во все более убыстряющиеся потоки воздуха.

Итак, альбатрос, повернувшись против ветра, поднимается ввысь. Но вот он достиг наивысшей точки своего полета. Теперь он подставляет бок или спину ветру и отдается в его власть. Он несется вниз, пересекая на своем пути замедляющиеся по мере приближения к земле слои воздуха и приобретая все большую скорость. Внизу птица повторяет весь маневр сначала: поворачивается против ветра, и ветер услужливо подталкивает ее кверху, где его дуновения сильнее. Достигнув уровня, выше которого скорость воздушных потоков не нарастает, альбатрос снова ныряет вниз. И так при ничтожной затрате энергии он часами летает над морем, вылавливая каракатиц и других морских животных.

В своих странствиях галапагосский альбатрос достигает берегов Чили и Перу, но со свойственным этому виду птиц постоянством гнездится только на Галапагосских островах. Он единственный из семейства альбатросов, — а их известно 13 видов, — живет исключительно в тропиках. Из остальных видов девять обитает в умеренной и субантарктической зоне южного полушария. Они тысячами гнездятся на отдаленных необитаемых островах, где им не угрожают отсутствующие здесь наземные хищные млекопитающие. Альбатросы на редкость привержены к насиженным местам и изгнать их оттуда почти невозможно. Недавно американцы попытались очистить авиабазу от альбатросов, мешавших взлету и посадке самолетов[13]. Птиц вывозили на судах, но они неизменно возвращались обратно, хотя, по сообщениям газет, гибли тысячами. В отличие от своих сородичей, которые гнездятся в период южной весны — между сентябрем и январем, — галапагосский альбатрос предпочитает для этой цели май и июнь. Его своеобразие и в том, что он не строит гнезд, а кладет яйца прямо на голую землю.

Галапагосский альбатрос, имеющий в размахе очень узких крыльев 2,5 метра, принадлежит к «меньшим» видам (странствующий альбатрос — Diomedea exulans — превосходит его на целый метр).

Для строения тела альбатроса (а также буревестника) характерна одна важная особенность: его ноздри заканчиваются трубочками. Прежде считали, что они служат для ориентации в воздушном пространстве, на самом деле их назначение — выводить наружу выделения так называемых соляных желез (стр. 50). Без этих трубочек встречный поток воздуха препятствовал бы выделению секрета железы при длительных полетах над открытым морем. Трубочки, действующие наподобие водяного пистолета, нейтрализуют воздействие ветра.

Насколько известно, галапагосский альбатрос гнездится только в юго-восточной части Худа[14] и именно там в годы войны потребовалось построить радарную станцию. Ранее мне уже приходилось наблюдать последствия пребывания войск на юге Сэймура, и потому я был настроен весьма пессимистично, когда мы бросили якорь в бухте Гарднер, на северном берегу Худа.

Желтые холмы и заманчивый белый пляж Худа лежали перед нами. Слева, на западе от него, находился островок Осборн — на его приветливых берегах три года назад я познакомился с морскими львами. Время от времени ветер доносил до меня их отдаленный рев. Властвует ли еще старый самец в своем гареме?

Высадка в бухте Гарднер оказалась вопреки ожиданиям нелегким предприятием. Когда я приблизился к берегу, мой проводник-эквадорианец, прибывший на своей лодке раньше меня, развешивал на кустах штаны, рубашку и носки. Его лодку повернуло поперек мертвой зыби, и волна опрокинула ее. Пока проводник, слегка омраченный происшествием, обсыхал на солнце, я отправился на поиски раковин. Впрочем, едва ли мои действия можно назвать поисками. Казалось, что кто-то разложил перед нами все драгоценности Востока. Между тысячами улиток с желто-коричневыми пятнами, желтых каури и ярких конусообразных улиток, перемежавшихся красными и синими клешнями больших лангустов, лежали нежные зеленые и розовые сифонарии. Уже в первое мое посещение острова я не без удовольствия ворошил эту россыпь. На сей раз я имел задание — непременно привезти раковин на ожерелье моей трехлетней дочурке.

Пересмешники и вьюрки суетились вокруг меня, по-видимому, надеясь чем-нибудь поживиться.

Набив полные карманы ракушек, мы пошли в восточном направлении. Вначале мы держались берега, и там, на скалистых участках, я увидел моих старых знакомых — пестрых морских игуан. Зона прилива кишела наземными змеями.

То и дело мы пересекали следы морских черепах, которые по ночам выползают на берег, чтобы отложить в песок яйца. Не распознать эти следы было невозможно: по обеим сторонам широкой борозды, оставляемой брюшным панцирем, тянулись глубокие отпечатки плавникообразных лап, на которые опираются животные. На Галапагосах эти животные еще многочисленны, но поселенцы усердно собирают их яйца и тем самым уничтожают потомство.

Высокий утес преградил путь вдоль берега, и нам пришлось свернуть в глубь острова, на юго-восток. Мы шли к мысу Севаллос, юго-восточной окраине острова, и, пересекая остров, сильно сокращали себе дорогу. Идти было нетрудно. Козы — а они водились здесь в несметном количестве — протоптали тропки во всех направлениях. Их запах стоял в воздухе, вновь и вновь мы встречали и самих животных. Они производили впечатление здоровых крепких созданий. Козлов, темно-коричневых с красноватым оттенком, с черной полосой на спине, отличали большие выступающие вперед рога, слегка загнутые в спираль, пышные бороды и гривы. Среди коз также преобладала красновато-коричневая масть, изредка встречалась черная. Пятнистые животные попадались редко.

Козам и в самом деле жилось здесь на удивление привольно. Они, очевидно, как нельзя лучше приспособились к существованию в безводной пустыне. Жажду они утоляли, поедая стволы кактуса, а кроме того, по свидетельству многих наблюдателей, научились пить морскую воду. Как я писал выше, ее в состоянии усваивать только морские млекопитающие, птицы и пресмыкающиеся, обладающие соляными железами. У коз их функцию выполняют почки, о деятельности которых известно пока мало.

Эти безвредные как будто создания наносили большой ущерб растительности. Со всех кустов кротона были обломаны сучья и объедены концы веток, повсюду проступали явственные следы начинающейся эрозии. Многие козьи тропы превратились в русла для ручьев, правда, в это время года в них не было ни капли воды. В противоположность большинству галапагосских животных, которые ведут себя как ручные, козы проявляют боязливость.

Через час мы снова услышали шум моря, но теперь он доносился с другой стороны. Выйдя из кустов, я увидел огромную колонию морских птиц. На черных скалах камню негде было упасть. Насколько хватало глаз, повсюду сидели ласточкохвостые чайки, фрегаты и синеногие олуши. Хриплые крики взлетающих и садящихся на скалы птиц наполняли воздух и заглушали даже рев прибоя. Небо было закрыто низко нависшими над землей облаками, и тонкая сетка дождя серой пеленой затянула и без того мрачную картину.

Отчетливее всего мне врезались в память три больших альбатроса. Они были так заняты общением между собой, что меня просто не заметили, хотя стояли передо мной, так сказать, лицом к лицу. Быстро поворачивая голову из стороны в сторону, они каждый раз сталкивались клювами. Немного погодя все трое склонились в низком поклоне, затем выпрямились и принялись расхаживать рядом по кругу. Каждая птица была больше взрослого индюка. Серо-коричневое оперение оживляли легкий белый налет на спине и серые крапинки на брюхе. Голова и шея были желтовато-белые, крепкий клюв — желтый, лапы — голубоватые.

Я обошел всю колонию, следя за каждым своим шагом, чтобы не наступить на яйца. Иной раз мне приходилось перешагивать через головы сидевших на яйцах фрегатов или олушей — так тесно здесь было. Ни одна не пожелала уйти с моего пути, а наиболее задиристые старались ущипнуть меня. Дважды я натыкался на молодых альбатросов. Бесформенные толстые птенцы, покрытые коричневым пухом, буквально сливались с неровной поверхностью. По величине они почти не уступали взрослым фрегатам. При моем приближении смешные детеныши-великаны в страхе отбегали на полметра за камень и оттуда грозились раскрытым клювом.

Альбатросов было немного. Я насчитал всего четырнадцать взрослых птиц и пять птенцов. Стоял октябрь, а в этом месяце альбатросы не спариваются. В марте птенцов было бы больше. Большинство альбатросов токовало. Это выглядело очень забавно, я сел около одной пары и принялся наблюдать.

Оба начали одновременно: медленными раскачивающимися шагами они танцевали, и в такт движениям каждый раз глубоко склонялись к тому боку, который выставляли вперед. При этом они так сильно опускали голову, что устремленный к земле клюв касался плеча. После непродолжительного танца птицы остановились одна против другой и начали быстрыми боковыми движениями головы соприкасаться клювами. Вдруг один альбатрос поднял клюв кверху и хрипло затрубил. Его партнер поступил точно так же, но затем, нагнувшись, вытянул клюв вперед. Ему ответили широко раскрытым клювом, который, впрочем, тут же со стуком сомкнулся. Впечатление было такое, будто альбатрос усмотрел угрозу в поведении партнера, и мне думается, что «указующий» клюв и в самом деле обозначает угрозу. Если я прав, то ответное постукивание клювом следует толковать как оборонительный жест. Ведь птицы нередко проявляют в брачных танцах признаки агрессивности. Объясняется это тем, что сначала они, очевидно, испытывают страх и робость и только постепенно преодолевают эти чувства во время токования. По сути дела, смысл токования в том и заключается, что оно помогает птицам избавиться от страха.

Между тем альбатросы принялись стучать клювами, как это делают аисты, и вытягивать вперед шеи. Постучав, они неизменно поднимали рывком шею, так что она становилась трубой, и, издав протяжный крик, вскидывали вверх голову. Однако клюв птицы по-прежнему был обращен к партнеру. Пока один стучал, его визави касался клювом плеча партнера и застывал в этой позе. Когда прекращал первый, наступала очередь второго. Он закидывал голову и быстро барабанил половинками клюва одна о другую.

Закончив стучать, птицы снова потерлись клювами, низко поклонились, и каждая прокричала «го-го-го-го!», после чего обе уселись на землю, показывая этим, видимо, что они готовы вить гнезда. Они опять потерлись клювами, а затем погладили друг другу горло и затылок и заботливо причесали отдельные перышки. Так птицы некоторое время занимались туалетом. Наконец они встали, и все началось сначала. Я не заметил строгой последовательности в порядке «па», но мне показалось, что движения танцующих становились все более синхронными, так что в конце концов они одновременно поднимали головы, постукивали клювами и склонялись в поклоне.

Только немногим из забавных фигур брачного танца я мог найти объяснение. Поза импонирования — вытягивание совершенно прямой шеи кверху — очень распространена среди птиц. Серые цапли, приветствуя, делают подобное движение. Возможно, это церемониальное выражение дружественных намерений. Во всяком случае, такое толкование — его дал большой знаток птиц Оскар Хайнрот — вполне убедительно. Этот жест, как мы уже показали на нескольких примерах, прямая противоположность позе угрозы.

Склоняясь в глубоком поклоне, альбатрос, по-видимому, совершает ставшее ритуальным движение, которым указывает место, пригодное для гнезда. Взаимные похлопывания клювом, безусловно, порождены движениями, которыми альбатросы чистят друг другу перья на голове. Такое поведение птиц выражает готовность к «социальному» контакту, поэтому оно часто сопутствует брачным танцам или приветственным церемониям.

Какое большое значение вкладывают животные в эти жесты, показывают наблюдения Отто Антониуса, бывшего директора зоологического сада в Шенбруне. В числе экспонатов сада был персидский жеребец кулана. По необъяснимой причине некоторые служители зоологического сада и сам Антониус вызывали у животного приступы ярости. Завидев директора, кулан кидался в его сторону и в состоянии возбуждения впивался зубами в решетку, издавая крики, или же набрасывался на другого жеребца, посредством которого служители старались отвлечь его внимание и успокоить. В один из таких случаев строптивое животное повернулось к Антониусу крупом, так что Антониус смог достать до него рукой через решетку. Антониус воспользовался моментом и почесал жеребца у основания хвоста ключом от клетки. «Ласка» возымела волшебное действие. Жеребец мигом, словно его ударило током, оставил своего соседа в покое, всем своим видом показывая, что почесывание доставляет ему наслаждение. Антониус продолжил это занятие до тех нор, пока жеребец снова не обернулся к нему и не попытался его укусить. Но на сей раз вспышка длилась недолго да и носила, очевидно, символический характер — кулан вскоре отвернулся, ожидая, чтобы его вновь приласкали. С этого момента его отношение к директору радикально изменилось: завидев Антониуса, он уже не подлетал в ярости к решетке, а приходил в радостное возбуждение и поворачивался к нему крупом, явно надеясь, что тот его почешет.

Не следует поэтому удивляться, что именно движения, которыми животные чистят друг другу кожу, утвердились зачастую как традиционные приветствия. Правда, подчас они претерпевают большие видоизменения, и только путем сравнения с поведением родственных видов можно выявить их истинный смысл. Лемур-монгоц в виде приветствия трещит языком и быстро снует нижней челюстью, при этом он даже не дотрагивается до своего партнера, а просто делает утрированные движения, какие совершает, когда прочесывает мех, и лижет воздух. Движения, которыми он очищает кожу, полностью отделились от своей первоначальной функции и превратились в приветственную церемонию. Этот пример показывает, что жесты, которые вне сомнения выражают у животных расположение, вражду или иное состояние возбуждения, в процессе образования видов могут превратиться в ритуализированные позы. Видный фотограф животных Хайнц Сильман недавно показал, что некоторые повадки дятлов, имеющие для них жизненно важное значение, берут начало от постукивания клювом по стволу дерева, которое явно передает настроение к спариванию. Известный всем нам стук, оглашающий весной буковые леса, имеет символическое значение: он предупреждает соперника: «Здесь уже строят гнездо», — и одновременно приманивает самок. Такое же происхождение имеет и другая сигнализация: когда супружеская чета мастерит гнездо в дупле и один из супругов хочет, чтобы другой его сменил, он медленно и звучно стучит у входа в дупло, что должно означать: «Теперь иди-ка ты поработай». У черного дятла этот жест получил еще более широкое значение — он выражает просьбу сменить партнера не только при постройке гнезда, но и во всех прочих случаях. Испытывая голод, птица стучит изнутри по стенке дупла, и только потом поднимается и уступает место своему товарищу.

Очень часто жесты, при помощи которых детеныши побуждают матерей оказать им помощь, с большими или меньшими изменениями фигурируют в брачных танцах самцов. Токование альбатросов начинается «сражением на клювах», схожим с движениями, которыми птенцы выпрашивают пищу: они быстро крутят головами из стороны в сторону и одновременно стучат по клюву родителя. Токующие альбатросы проделывают оба эти движения, а так как партнеры вертят клювами из стороны в сторону, те быстро ударяются.

Самцы усатой синицы при токовании также воспроизводят движения проголодавшихся птенцов. Хомяк добивается благосклонности своей избранницы тем, что бежит за ней, издавая «крики брошенного», то есть подражая крику детеныша, выпавшего из гнезда и зовущего мать на помощь. А кто из нас мог бы без смущения выслушивать свои признания в любви, тайком записанные на пленку? Не говорят ли употребляемые нами в таком случае инфантилизмы о том, что многие изученные закономерности поведения высокоорганизованных животных присущи и людям?

Познание повадок животных действительно дает нам в руки зеркало, в котором мы яснее различаем многие порой трудно постигаемые особенности собственного поведения.