Леса и плантации

Леса и плантации

Маленькое здание вокзала Араша не имеет зала для пассажиров, ожидающих поезда. Небольшая комната по середине одноэтажного домика отведена буфету. Здесь же с одной стороны — билетная касса, с другой, — служебные помещения и уборные.

Еще час до полудня, но уже 32° в тени, и солнце печет неимоверно. Выпиваем бутылку пива со льдом, но это помогает только на несколько минут. Над коротким перроном устроен навес, здесь спасаются от солнца немного-численные пассажиры.

Поезд придет через 20 минут; это проходящий поезд из Уберабы, городка, еще более глубоко забравшегося в область кампосов.

Увидев на путях одинокий вагон, узнаем, что это «наш вагон» — спальный вагон Араша-Бело-Оризонте и что пассажиры уже занимают места. Двигаемся к нему. На площадке нас встречает проводник-негр, улыбающийся так приветливо, как могут только негры: сверкающие белые зубы озаряют его лицо. Проводник принимает наши вещи и указывает места.

Дорога узкоколейная и вагончик крохотный: в нем всего 16 мест. Пассажиры сидят по одному с каждой стороны. Полок для багажа нет, и свои чемоданы и корзины публика ставит в узком проходе рядом с собой. И хотя наружные стены вагончика обшиты деревом, он так накален, что уже через минуту ощущаешь себя как в парилке: хочется обрызгать голову холодной водой. Несколько человек сидят на своих местах, как ни в чем не бывало, но мы, остающиеся, четверть часа предпочитаем провести на воздухе.

С пронзительно тонким свистком подходит поезд. Маленький паровозик сверкает медными обручами, краниками, трубками и никелированными рычагами на карликовых колесиках, подчеркивающих его и без того игрушечный облик.

Едва успели сойти и сесть пассажиры, состав расцепили, и наш театральный паровозик с четырьмя «сидячими» вагонами отправился за спальным; как только он был водворен в середину состава, раздался свисток к отправке.

Паровозик быстро набрал скорость. Все окна были открыты, и ветер на ходу продувал наш вагон. Стало легче дышать.

Значительное расстояние дорога проходит по увалистому плато, на котором чередуются кампос-лимпос и кампос-серрадос, изредка прорезаемые лентами овражных лесов. Здесь также непрерывно тянутся ограды из колючей проволоки, отделяя «привадо»* железной дороги от частных владений землевладельцев.

Все железные дороги Бразилии находятся в руках различных, преимущественно английских, частных компаний. Строительство дорог исходило из перспектив быстрейшей и выгоднейшей наживы. Поэтому совсем нет дорог, которые уходили бы далеко в глубь страны: по-стройка такой дороги обошлась бы дорого, а грузов на ней было бы недостаточно, чтобы быстро окупить затраченный капитал и дать барыши. Вся железнодорожная сеть в Бразилии сосредоточена на восточной приатлантической части страны, где развившееся уже хозяйство и густое население сулили неослабевающий поток грузов и пассажиров. Разве в интересах частных предпринимателей проводить дорогу в какой-нибудь там штат Гойяс или Мато-Гроссо на две-три тысячи километров?

И хоть такая дорога вызвала бы к жизни лежащие впустую огромные пространства плодородных земель и пастбищ, приобщила бы к культуре оттесненные туда белыми индейские племена, позволила бы разрабатывать колоссальные лесные ресурсы и т. д., и т. п. — всё это вне поля зрения капиталистов, жаждущих наживы сегодня.

Наиболее удаленный от восточного побережья штат Амазонас совсем не имеет железных дорог, в штате Пара есть короткая ветка в 370 км на самом побережье, штаты Гойяс и Мато-Гроссо имеют вместе 1 200 км на частице своих южных окраин.

Штату Минас-Жераис «повезло»: на его территории самая большая сеть железных дорог-8 311 км, но они сосредоточены только в южной половине, а в северной и западной их нет совсем.

В связи с конкуренцией со стороны автомобильных и авиакомпаний рост железнодорожной сети почти при-остановился. Длина всех дорог Бразилии в 1941 г. была 34 283 км, в 1942 г. — 34 483 км, в 1943 г. — 34 645 км и в 1946 г. — 35 300 км.

Такой прирост - ничтожная величина для государства, занимающего половину южноамериканского материка.

И так слабо развитая сеть дорог обладает большим пороком: в Бразилии шесть размеров ширины колеи.

Средняя протяженность дороги, принадлежащей одной компании, около 600 км и, как правило, смыкающиеся дороги имеют разную колею. Это порождает крайние неудобства из-за необходимости перевалки грузов и отсутствия беспересадочных пассажирских сообщений. Каждая дорога имеет свой тариф, свою коммерческую скорость движения и т. д. Чтобы перебросить груз на большое расстояние, приходится трижды-четырежды производить разгрузку и погрузку, а путешественнику переходить из вагона в вагон. Вот и мы сейчас можем доехать только до Бело-Оризонте; оттуда в Рио идет дорога уже другой компании, с иной колеей.

На таких «перевалочных» станциях грузы подолгу залеживаются, так как акционеры в первую очередь отправляют «свои» грузы, а транзитные уже во вторую очередь. А так как нередки случаи, когда на протяжении даже в 300 км приходятся две перегрузки, то удивительно ли, что на расстоянии суточного перегона грузы идут несколько недель. Блестящий пример анархии капиталистического хозяйства!

***

Мелькали маленькие станции, окруженные маленькими садиками с декоративными деревьями и цитрусовыми, папайями и бананами, украшающими домики не хуже первых. На этих станциях пассажиры усаживались в смешные старомодные автомобили и уезжали дальше в глубь страны. Население-преимущественно метисы и реже негры; часто на них накинут кусок цветной ткани, за-меняющей плащ, а на голове — широкополые шляпы. Белые, как видно, мало занимаются сельским хозяйством, их не заметно здесь.

Вскоре дорога стала делать петли, и скорость поезда замедлилась: мы пересекали хребтик Матта-да-Корда-водораздел между бассейнами рек Паранаибы и Сан-Франсиско: Сан-Франсиско течет на север, а Паранаиба — на юг, принимает в себя реку Рио-Гранде и далее уже под именем Параны идет вдоль восточной границы Парагвая и впадает в Атлантический океан в пределах Аргентины.

Сумаума

Картина резко изменилась. На смену безлесным равнинам пришли крутые склоны и ущелья, покрытые густыми лесами, высокой зеленой стеной вздымавшимися у самой железной дороги. Линия дороги, пересекавшая лес, позволила видеть «в разрезе» его структуру: древние гиганты, увешанные эпифитами и оплетенные живыми и мертвыми лианами, часто высились здесь и там над общим пологом, намного превосходя его 30-35-метровую высоту.

Среди них выделяется своими досковидными корнями сумаума*.

Хижина индейцев в штате Мато-гроссо (к стр. 114).

Вырубка леса на топливо в окрестностях Терезополиса (к стр. 170).

Огромной толщины ствол этого гиганта, достигающий нескольких обхватов, в нижней части имеет плоские выступы (досковидные — это самое правильное сравнение). Они отходят от ствола радиально и переходят в поверхностно идущие корни. Такие досковидные корни — типичный признак многих тропических деревьев; благодаря им дерево получает прочную опору.

Досковидные выступы у сумаумы отходят от ствола на два-три, а иногда даже и на четыре метра, образуя угол с осью ствола в 40–45°. Индейцы используют их для устройства жилищ: досковидные выступы здесь представляют готовые стены, остается лишь покрыть их крышей, и «дом» готов.

Это гигантское дерево относится к семейству, родственному с семейством, к которому принадлежит наш хлопчатник. Оно уже давно вывезено из Южной Америки и культивируется в тропиках Старого Света (Ява, Цейлон, Филиппины) ради шелковистого волокна-капока.

Плоды сумаумы.

Это волокно представляет собой одноклеточные волоски длиной 1–3 сантиметра, развивающиеся на внутренней части плода-коробочки, в отличие от хлопчатника, у которого волокно развивается на семенах. Внутри коробочки помещаются семена растения, которые легко высыпаются при ее раскрывании. Капок использовался для набивки подушек, матрацев, теплой одежды и т. п., а в последние десятилетия нашел широкое применение для изготовления спасательных кругов, поясов и жилетов. В смеси с хлопком и другими волокнистыми материалами капок применяется и в прядильно-ткацкой промышленности.

В составе древесных пород нередки стройные пальмы, выносящие свои изящные кроны чуть-чуть над общим пологом. Леса по склонам ущелий, вдоль которых не раз проходила дорога, особенно богаты лианами. Они создают такое густое сплетение, что лес кажется совершенно непроходимым. В узких местах ущелья лианы перебрасываются даже с одного борта на другой, образуя живой навес, порою совсем скрывающий от взора пенящиеся воды речки. Тут же, поближе к воде, простирают свои огромные нежные вайи древовидные папоротники.

Иногда поезд влетал в глубокую узкую выемку в скалах. Тогда становилось темно в вагоне, и в окно врывалась прохладная сырость от обильно сочащейся по стенкам воды.

Спускались с перевала с бешеной скоростью, колеса беспрерывно визжали на крутых поворотах, и вагончик мотало так, что приходилось держаться за поручни кресла.

Постепенно шире стали ущелья, все дальше отходили склоны, и дорога вышла на широкую долину. На мелких отрогах хребтика, на месте сведенных лесов-кофейные плантации. Часто на склонах видны неубранные стволы крупных деревьев; они лежат поперек падения склона, и их назначение-задерживать смыв почвы, который здесь, при большом количестве осадков, обычно приводит к быстрой и разрушительной эрозии. Здесь же, вперемежку с плантациями, можно видеть заброшенные участки, на которых почва снесена почти нацело, повсюду торчит скалистая материнская порода.

Общеизвестно, что хищнические приемы ведения сельского хозяйства в США привели не только к общему понижению плодородия почв, но также к развитию в колоссальных, поистине «американских», масштабах процессов эрозии, то-есть сноса почвенного слоя водами и ветрами.

По такому же пути идет хозяйство Бразилии. Крупный плантатор, подхлестываемый конкуренцией, «выжимает» из своей земли сегодня все возможное, не заботясь

о поддержании плодородия почвы, о сохранении ее от смыва. Ослепленный жаждой наживы, он буквально «рубит сук, на котором сидит». У него нет плана, он действует по выражению бесславного французского короля Людовика XV, прославившегося лишь своим изречением — «после меня хоть потоп».

Расширение плантаций сахарного тростника шло исключительно за счет уничтожения лесов, не только для расчистки площадей под культуру самого сахарного тростника, но и для обеспечения топливом сахарной промышленности. В одном лишь штате Пернамбуко сжигается на сахарных заводах около 1 миллиона тонн дров в год. Неудивительно, что в Пернамбуко площадь, покрытая лесом, теперь не составляет даже 10 %. А между тем он лежит в области, называвшейся в недавнее время «северо-восточным лесом». Оставшиеся клочки былых лесов уже не имеют никакого экономического значения. Не имеют они значения и для сохранения почв от истощения и эрозии.

Эрозия почв в Бразилии приняла особенно угрожающие размеры на северо-востоке страны. Прежде тихие и спокойные реки, защищенные лесными насаждениями по всему течению, в настоящее время превратились в разрушающую силу, унося растворимые вещества почвы, не сдерживаемые ничем на хищнически оголенных от лесов склонах.

Эрозия почвы несет более страшную угрозу голода, чем это представляют себе помещики и плантаторы, которые в условиях капиталистического строя никогда не смогут восстановить утраченное плодородие почвы.

Американский почвовед Шепард подсчитал, что только в сельскохозяйственных районах США уносится прочь ежегодно 3 миллиона тонн почвы.

На опыте земледелия своей «цивилизованной» страны Шепард сравнивает эрозию почв с войной и пишет:

«Современное человечество усовершенствовало два способа покончить с цивилизацией. Один из них — тотальная война, другой — мировая эрозия почвы. Из них более коварным и разрушительным, несомненно, следует при-знать эрозию. Война нарушает равновесие или уничтожает социальную среду, творящую цивилизацию, эрозия уничтожает естественную среду, то-есть фундамент. Война больше бросается в глаза потому, что она разрушает города, ниспровергает троны и государства. Но все это может быть восстановлено. Эрозия почвы, фактически уничтожающая или уносящая землю, которая обеспечивает насущным хлебом 2 миллиарда людей, достигает уже необратимого этапа, на котором люди и дела их будут покрыты забвением».

Этот почвовед не только хорошо усвоил, что «война ниспровергает троны», но и расписывается в полной беспомощности капиталистического строя в сохранении плодородия почв.

Еще в 1866 г. в письме к Энгельсу Маркс так характеризовал систему капиталистического хозяйствования: «…культура, если она развивается стихийно, а не направляется сознательно… оставляет после себя пустыню» (К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч. XXIV, 1931, стр. 35).

Хищническому разрушению почвенно-растительного покрова, так резко обострившемуся на современном этапе капитализма, будет положен конец вместе с концом капитализма.

Трудящиеся нашей страны уже являются свидетелями и участниками подлинно планового преобразования природы на пользу и благо нашей страны и им следуют трудовые массы стран народной демократии.

Ни Шепарду, ни другим специалистам «мировой эрозии» почв невдомек, что есть страны, где усилиями народов творятся дела, которые никогда не будут покрыты забвением, а имя вдохновителя преобразования природы на благо человечеству переживет века и тысячелетия.

Остановки поезда на станциях были попрежнему очень коротки-три-пять минут, но сменяющих друг друга пассажиров больше. Среди преобладающей массы негров и метисов все чаще попадались фигуры европейцев. Возле станционных домиков появились навесы, под которыми сложены для отправки мешки кофе.

***

Какая судьба ждет этот кофе? Будет ли он животворным бодрящим напитком или его сожгут или выбросят в море?

Кофе, или кофейное дерево*, происходит из Африки, где произрастает дико в горах Абиссинии. В Бразилию оно попало только лишь в середине XVIII в. и сперва культивировалось на севере в штате Пара, близ Белема.

Это небольшое вечнозеленое дерево, часто растущее в форме куста, с темно-зелеными листьями, в пазухе которых сидят по нескольку штук белые цветы с замечательным ароматом. Плоды размером с вишню или чуть круп-нее от темно-красного до почти черного (черно-фиолетового) цвета; внутри мякоти плодика лежат два семени. Это и есть кофе, кофейные бобы или кофейные зерна, как их по-разному называют.

Постепенно проникая на юг, кофейное дерево встретило наилучшие условия для культуры в штатах Минас-Же-раис, Рио-де-Жанейро и, особенно, в Сан-Пауло. Здесь урожайность и качество продукции оказались наилучшими в Бразилии, и штат Сан-Пауло стал главным «кофейным штатом» страны. Второе место занял штат Минас-Жераис, где сосредоточено более 500 млн. деревьев кофе, что равно четвертой части всех посадок кофе в Бразилии; Сан-Пауло владеет более чем 50 % их.

Бразилия вступила в «кофейную эру» своего экономического развития. На мировом рынке возрастал спрос на кофе, потребление его все более расширялось, и бразильские плантаторы неудержимо расширяли плантации кофейного дерева, на которых применялся самым широким образом даровой труд негритянских невольников. Кофейное дерево приносило баснословные барыши бразильским плантаторам, скупщикам, экспортерам.

Цветы и плоды кофе.

Экспорт кофе занял первое место во всей торговле Бразилии.

Мировое производство кофе в 1929/30 г. составило 40 млн. мешков (вес мешка кофе равен 60 кг), из которых на долю Бразилии пришлось 29 млн. мешков, то-есть 72,5 %.

И вот, в эту пору расцвета кофейного изобилия Бразилии «подоспел» мировой экономический кризис 1929–1933 гг. В стране накопились огромные нереализуемые запасы кофе из-за резкого падения экспортной торговли.

Защищая интересы крупных плантаторов, бразильское правительство запретило посадки новых деревьев и приступило к организованному уничтожению излишков кофе.

Сперва его выбрасывали из портовых складов в море. Но кофе не тонул, а кофейные зерна вскоре начинали гнить, отравляя рыб и нестерпимым смрадом заражая окрестности. Тогда решили кофе сжигать. Но и это оказалось не просто: кофейные зерна содержат 11 % влаги и «сами» не горят. Пришлось горы кофе обливать керосином. Но своего керосина у Бразилии нет, он ввозится из США. Около 1 млн. долларов тратилось ежегодно, чтобы уничтожить излишки кофе.

С 1931 по 1943 г. было уничтожено 77 800 тыс. мешков кофе (в некоторые месяцы были поставлены «рекорды»: уничтожалось до 1 млн. мешков!), то-есть 4 668 000 тыс. килограммов! Трудно даже прочесть эти числа.

Пятьсот крупнейших океанских пароходов потребовалось бы, чтобы перевезти это количество кофе, которое составляет пять годичных сборов всего производства кофе страны.

Интересы бизнеса превыше всего. Стремясь удержать катастрофически падающие цены на кофе, кофейные магнаты уничтожали кофе в таких астрономических количествах.

Каждый человек в мире, от мала до велика, мог бы по-лучить 2,5 кг этого ценного продукта.

В годы второй мировой войны потребление кофе в Европе сильно упало. В 1932–1934 гг. в Европу ввозилось около 40 % мирового экспорта кофе, а в 1940–1942 гг. — всего только 8,5 %. Главным покупателем бразильского кофе стали США. В 1941 г. в США было ввезено 9 804 тыс. мешков кофе, а в Европу-всего только 340 тыс.

Кофе попрежнему основная статья дохода Бразилии. Ею полностью теперь распоряжается «дядя Сам».

Кофейное производство в Бразилии находится в со-стоянии глубокого кризиса, выход из которого капиталистическое хозяйство указывает лишь один: «валоризация»*, то-есть запрет посадки новых деревьев кофе. По этой причине произошла убыль Уз кофейных деревьев (от 3 миллиардов в 1934 г. до 2 миллиардов в 1946 г.), снижение урожайности, уничтожение готовой продукции.

До сих пор продолжается в Бразилии «плановое» уничтожение от 40 до 65 % ежегодного сбора урожая кофе.

За краткое время стоянки паровоз не успевал на-брать достаточно воды и топлива, а лишь подбавлял воды и дров на каждой станции. Последние поленья грузчики бросали в тендер уже в момент, когда поезд трогался.

В Бразилии почти не разрабатываются свои каменно-угольные месторождения (основная масса угля ввозится из США), и железные дороги работают исключительно на древесном топливе. И в этом деле наблюдается та же капиталистическая хищническая манера: в паровозных топках сжигаются ценнейшие цветные древесины. Взглянешь на станционный дровяной склад и видишь там разно-цветные обрубки: красные, черные, розовые, кремовые, серебристо-серые и т. п.; на одной станции я видел поленья зеленого цвета, на изломе отливающие, совсем как малахит. Все это без разбора идет в топку; такие же древесины идут и на шпалы. А в то же время в страну ввозят из Португалии… Что бы вы думали? Зубочистки.

***

На закате солнца мы выехали на широкую долину со спокойной, делающей прихотливые извивы, рекой. Низкие ровные террасы ее были почти сплошь распаханы под плантации сахарного тростника, перемежавшиеся с участ-ами сырых заболоченных лугов.

Основные площади плантаций сахарного тростника сосредоточены на северо-востоке Бразилии в штатах Пернамбуко, Сеара, Баия. Но и в штате Минас-Жераис они занимают значительное место и здесь вырабатывается солидная доля сахарной продукции Бразилии.

Было время, когда сахар расценивался на вес золота. Это было много столетий назад. Не столько золото, сколько сахар привлекал первых колонизаторов-европейцев в Бразилию. Бразильский сахар занимал господствующее положение на мировом рынке от 1600 до 1700 г., когда сахар был наиболее важным предметом мировой торговли; это было связано с введением шоколада и расширением употребления кофе. Когда в XVIII столетии цены на многие товары мировой торговли стали быстро падать, что было вызвано бешеным ростом золотой и алмазной добычи, Бразилия сохранила устойчивый доход благо-даря сахару. В XIX столетии на европейском рынке появился свой-свекловичный-сахар, и ввоз тростникового сахара стал год от году сокращаться. И хотя и посейчас продукция сахара в Бразилии очень велика — 1 300 тыс. тонн в год, и она занимает второе место в мире (первое занимает Куба), но экспорт сахара упал за последние годы до 40 тыс. тонн (в среднем).

Специальное учреждение «Сахарный и алкогольный институт» регулирует площади под сахарным тростником, чтобы не допускать излишнего добывания сверх внутренних потребностей, и изыскивает пути «рационального» использования сахара. Так, например, сахар перегоняют в спирт, а спирт примешивают в бензин для снижения импорта горючего из США, главного поставщика нефтепродуктов в Бразилию.

Ценнейший пищевой продукт, в котором так нуждаются народы мира, по милости капиталистов пускается буквально на воздух, сгорая в автомобильных моторах.

***

Ночью вагон превратился в узкий коридорчик с сплошными занавесками по сторонам. Нижние сидения придвигаются одно к другому, опускаются в дополнение к ним спинки, и получается спальное место. Верхнее спальное место-узкая полка, днем прислоненная к стенке вагона; на нее постилается тюфяк. Мы с Леонидом Федоровичем бросили жребий - кому где разместиться на ночь, и мне выпал тяжелый удел спать наверху. После сложных гимнастических упражнений мне удалось раздеться, будучи затиснутым между узким ложем и накаленным потолком, таким низким, что сесть на полке не мог бы даже ребенок. С этим «удобством» бразильского спального вагона я бы еще примирился, если бы здесь была хоть маленькая щелочка для свежего воздуха. Разжигаемый жгучей завистью к безмятежно спавшему при открытом окне Леониду Федоровичу и разморенный духотой, я не надолго уснул уж к концу ночи.

Зато наутро я оказался в выигрыше: мой тезка поднялся с постели, как из угольной шахты, — его буквально засыпало пеплом из паровозной трубы, от тех самых драгоценных пород, которые привлекали нас своими рас-цветками на станционных складах.

Солнце уже поднималось, и косые его лучи отбрасывали тени от одиночных деревьев среди больших площадей плантаций, раскинувшихся по обе стороны дороги. Часто мелькали маленькие белые домики, скрываемые садиками бананов, папай, инжира. Преобладающая куль-тура здесь-ананасы; сейчас заканчивается сезон уборки урожая, и только в немногих местах видны группы рабочих в широкополых соломенных шляпах, снимающих колючие ароматные «шишки» этого замечательного, одного из самых лучших фруктов земли.

Убранные с поля ананасы большими пирамидами были сложены у пыльной ржаво-красной дороги в ожидании погрузки на автомашины.

Все чаще и чаще встречались домики, иногда группируясь в крохотные деревеньки. Протянулась линия высоковольтной передачи, замелькали телеграфные столбы, появился асфальт на более частых дорогах, и поезд влетел на окраину столицы штата Минас-Жераис, города с по-этическим именем Бело-Оризонте (прекрасный, радужный горизонт).

Домики на окраине перемежаются с участками возделываемой земли, но скоро одноэтажные домики сливаются в одну линию, изредка прерываемые двухэтажным зданием. Тихий провинциальный городок-такое впечатление создается о нем до самого вокзала, который окружают многочисленные склады среди железнодорожной паутины с колеями разной ширины (сюда со стороны Рио подходят железные дороги двух других компаний с разной и более широкой колеей, чем из Араши).

На вокзале узнаем, что поезд в Рио идет только вече-ром. Решаем не терять времени и лететь на самолете. Конторы авиакомпаний находятся в центре города. Нанимаем такси и едем туда. В городе очень мало зелени, изредка попадаются маленькие палисадники у некоторых домов. После многих поворотов среди одноэтажных улиц попадаем в деловые и торговые кварталы. Тут дома быстро «вырастают» до трех-четырех этажей, и вот и самый центр — «сити». Здесь несколько десятков 12–15 — и даже 20-этажных домов. В них размещены фирмы, ворочающие плантациями ананасов и кофе; торговые дома, экспортирующие кофе, сахар, мясо и т. п.; банки и отели.

Движения на улицах мало, город еще не проснулся, все магазины и конторы закрыты. Закрыты конторы и авиакомпаний (три различные компании воздушных сообщений размещены по соседству одна с другой); в их витринах только реклама об удобстве самолетов и направлениях их линий, но расписания нет. Шофер советует на-вести справки в отеле о расписании самолетов. Едем в отель «Бразил». Действительно, дежурный сообщает нам все, что нас интересует. А именно: «Конторы откроются еще только через два часа, а все самолеты уходят отсюда рано утром; можно попытаться поехать на аэродром Лагоа-Санта и достать билет на какой-либо проходящий самолет».

Мы решаем следовать последнему варианту, но любезный «сервисал»* уговаривает нас остаться в отеле, предлагает нам одну или, если угодно, две прекрасные комнаты и т. п. Конечно, неплохо бы отдохнуть и завтра спокойно лететь в Рио, но мы не хотим терять времени и через несколько минут снова едем по улицам города «радужных горизонтов» на аэродром. Дорога вначале — великолепный асфальто-бетон, и мы мчимся со скоростью 60 миль (96 км), но вскоре она заканчивается и далее идет грунтовая, сильно разъезженная дорога, такая же красная от латеритов, как и в Араша. Навстречу попадаются грузовики с бананами и ананасами, навалом насыпанными в кузов, ящиками авокадо и мандаринами; встречаются и архаические двуколки в паре или четверке зебувидных быков, также нагруженные фруктами и овощами. Все это идет в город с окружающих его плантаций и ферм. По пути к Лагоа-Санта своеобразный рельеф-пологие холмистые гряды разделены долинами. На грядах-остатки лесов, посадки кокосовой и других пальм, а в долинах поля с ананасами, кукурузой, инжиром и апельсинами. Золотистые плоды их среди округлых, как бы старательно подстриженных, крон, как фонарики, светились на фоне темно-зеленой листвы.

***

Апельсины впервые начали культивировать в Бразилии в начале XIX в. В штате Баия был выведен особый бессемянный сорт, который быстро стал распространяться в культуре. В Баие плоды этого сорта достигают 15 см в поперечнике. За свои гигантские размеры они получили шутливое название «баининья», или в переводе, — маленькая баия. Успех культуры апельсинов и других цитрусовых немедленно породил крупные фирмы, занявшиеся устройством плантаций и экспортом цитрусовых за границу — в Европу и США.

В 1870 г. саженцы апельсинов впервые из Бразилии были завезены в США, в Калифорнию, где с 1873 г. начали успешно культивироваться. В 1907 г. стоимость их продукции оценивалась в 10 тыс. долларов. В 1917 г. она достигла 30 млн. долларов, а в 1930 г. 57 млн. Соответственно этому росту сокращались возможности экспорта апельсинов из Бразилии. Теперь в Бразилии имеется около 20 млн. апельсинных деревьев, но все плантационное хозяйство находится в состоянии глубокого кризиса.

Одно время было увеличился экспорт апельсинов из страны. Неудачливый правитель Дутра поспешил «обрадовать» владельцев цитрусовых плантаций, что на смену кофе, уже не обеспечивающего Бразилии необходимых доходов, приходит апельсин, который «спасет» Бразилию от финансового кризиса. Но и золотистый апельсин не сделал погоды, ибо дело не в сборе кофе и апельсинов, а в том, что в стране хозяйничают уолл-стритовские дельцы.

В штате Сан-Пауло сосредоточено около 45 % апельсиновых плантаций, в штате Рио-де-Жанейро-одна треть, штат Минас-Жераис по апельсинам занимает третье место в стране, он располагает восьмой частью плантаций, здесь посажено около 2 500 тыс. апельсинных деревьев.

Несмотря на огромное количество цитрусовых плодов, собираемых в Бразилии, они не являются продуктом массового потребления, они не по средствам рабочим и мелким служащим.

Существует специальная служба надзора за плантациями, созданная крупными плантаторами, препятствующая увеличению числа деревьев (допускается лишь под-садка на место погибших деревьев). Создан также институт, который изыскивает способы получения из цитрусовых различных химических веществ. Плантаторы удовлетворены успехами института, его изыскания значительно смягчили кризис сбыта апельсиновых плодов. Полезнейший для здоровья, богатый витаминами пищевой продукт используется теперь отнюдь не в пищевых целях: добываемые из апельсинов кислоты и масла идут для технических надобностей.

***

Через полтора часа мы добрались до знакомого уже нам аэродрома Лагоа-Санта. Здесь нас ждало некоторое разочарование: местные самолеты уже ушли в Рио, ожидаются только транзитные. На ближайшем, который при-будет вот-вот, мест нет. Это нам удалось узнать с большим трудом, так как на аэродроме не оказалось служащих, говорящих на каком-либо языке, кроме португальского. Наши же познания в португальском языке были явно недостаточны для сложного разговора о самолетах. Да к тому же здесь у них было какое-то особенное произношение, что затрудняло понять нам то, что они очень оживленно предлагали.

Вообще надо сказать, что португальский язык в Бразилии претерпел большие изменения с XVI в., когда он был занесен сюда португальскими колонизаторами. Португальцы столкнулись здесь с индейцами, и их язык вступил во взаимодействие с языками индейских племен, а впоследствии и с языком негров, привезенных из Африки (кстати, наибольшее количество негров из Африки было ввезено именно в штат Минас-Жераис), и целый ряд новых слов и понятий проник и утвердился в языке бразильцев.

В результате взаимодействия с туземными языками и прочих условий внедрения и существования в Бразилии, португальский язык претерпел значительные изменения сравнительно с португальским языком Иберийского полуострова. Некоторые бразильские писатели и патриоты Бразилии ставили даже вопрос о признании самостоятельности за «бразильским языком». Впоследствии я даже сам видел в продаже в Рио словарь, озаглавленный «Бразильско (португальско) — английский словарь», изданный в 1946 г.

Но у нас на руках был весьма давний англо-португальский словарь-разговорник европейского издания, и мы не могли найти в нем слов, которые произносили наши собеседники, так же как они не могли понять слов, вычитанных из нашего словаря-разговорника.

Вскоре, действительно, прибыл самолет. Он был полон, и с него не сошел ни один пассажир. Пилот отдал маленький пакет с почтой, и пассажиры, побродив возле само-лета минут пять, были приглашены следовать далее. Через полчаса пришел второй самолет с таким же для нас результатом.

Нам сообщили, что самолетов в сторону Рио сегодня больше не будет. Нам оставалось только возвращаться в город и, таким образом, терять день. Настроение наше явно упало.

Но мы видели, что все наличные аэродромные служащие принимают в нас участие, хотят нам помочь. Они узнали, что мы-советские люди, что мы из далекой, но такой славной страны. Мы рассказали, что один из нас из Москвы, а другой из Ленинграда. Их смуглые лица оживились улыбками, и они восхищенно произносили: «Москва» и «Ленинград». И они называли имя товарища Сталина, делая по-своему ударение на последнем слоге. Мы научили их, как надо произносить правильно.

Слава о победах советского оружия в мировой войне проникла во все уголки мира, и Советский Союз у широчайших масс всех народов завоевал огромное уважение. И мы, частица нашей великой страны, почувствовали на себе это непреоборимо поселившееся в сердцах простых людей уважение к нашей Родине.

И скажу откровенно, товарищи, что я испытал чувство глубокой радости за свою Родину, здесь-далеко за океаном, на этом маленьком аэродроме на Бразильском нагорье среди чужих людей.

А вот что было дальше. Один из служащих переговорил с шофером такси, на котором мы сюда приехали (он дремал в кабине в ожидании пассажиров, не желая воз-вращаться порожняком), и куда-то уехал с ним. Через полчаса он возвратился уже вдвоем. Второй, молодой парень, шумно с нами поздоровался и сказал, что говорит по-английски. Конечно, он не так уж хорошо говорил по-английски, но во всяком случае разговор у нас пошел оживленнее. Он был телеграфист, дежурил здесь ночью и теперь отдыхал, когда его позвали ехать сюда. После разговора с нами он посовещался с остальными… и скрылся в кустах в направлении к радиостанции метрах в 300 от домика аэропорта.

Вскоре он возвратился, и оказалось, что он уговорил дежурившего там радиста дать радиограмму на аэродром другой авиакомпании, трасса которой проходит в стороне от Лагоа-Санта, о том, что здесь ожидают двое советских ученых, которым сегодня надо попасть в Рио, что отсюда самолеты уже ушли и т. д. и что пусть самолет той линии зайдет за нами в Лагоа-Санта. Тотрадист пообещал быстро доставить телеграмму в контору своего аэропорта и вообще содействовать в этом деле.

Мы с нетерпением ожидали ответа. Он пришел через 40 минут: самолет придет! «Наш» телеграфист радостно пожал нам руку и отправился продолжать прерванный отдых.

Наконец послышался звук моторов; самолет подходил с севера, явно с другого направления, чем проходившие здесь самолеты. Это был грузо-пассажирский «Дуглас» компании «Авиа-Бразил», курсирующий на линии Баррейрос-Пирапора-Рио. В Лагоа-Санта он обычно никогда не заходил.

Через 20 минут мы уже летели над сплошной пеленой туч, скрывавших от нас восточно-бразильскую гилею. При приближении к океану тучи стали редеть, превратились в легкие облака, и Рио мы увидели залитым солнечным светом на берегах застывшего сегодня недвижимо Ботафого.