Река Парана
Река Парана
Утром 7 июня мы покинули Рио-де-Жанейро. Три часа пути по железной дороге до Мангаратибы были очень приятны.
Дорога шла то по самому берегу океана, то отдалялась от него, прорезая банановые и кофейные плантации, то пересекала пологие холмы, засаженные ровными рядами танжеринов*. Золотистые их плоды, освещенные ярким солнцем, украшали маленькие шаровидные кроны.
Это — тоже зона, «питающая» Рио фруктами. План-тации принадлежат крупным фирмам, и только изредка среди них встречаются маленькие фасендолы* — усадьбы мелких фермеров.
Еще два часа пути от Мангаратибы на таком же, как и прошлый раз, катерке, и вот мы уже видим нашего родного «Грибоедова», отражающегося своим белым корпусом в недвижной, зеленой от окружающих гор, воде бухты Ангра-дос-Рейс. На грот-мачте* слегка колыхался красный вымпел с советским гербом.
Пока «Грибоедов» стоял в Баие, команда привела его в блестящий порядок: борты, все надстройки, шлюпки — все было свежевыкрашено белой краской, палуба — красной, а корпус, ниже ватерлинии, — зеленой. В кают-компании стояли в горшках цветущие орхидеи, букеты разных цветов в вазонах украшали каждую каюту.
Так приятно и радостно было ступить на маленький кусочек своей родной «земли». Приветливо встречали нас моряки, с которыми мы сдружились за время перехода через океан.
Вскоре по нашем прибытии, на «Грибоедове» был поднят сигнал готовности судна к отходу.
Отплытие было назначено на 17 часов, чтобы еще до темноты выйти из бухты в океан.
***
Будучи еще в Рио, наш капитан, Владимир Семенович, получил распоряжение итти за грузом в Аргентину, в порт Росарио. По общему согласию участников экспедиции мы решили также посетить Аргентину, чтобы позна-комиться и с ее научными учреждениями и учеными в области астрономии и ботаники.
Закупленные нами и собранные в лесах живые растения мы оставили временно в Рио, с тем, что зайдем за ними на обратном пути из Аргентины. Они все были свезены в сад советского посольства, и специально нанятый садовник должен был вести за ними уход и наблюдение до нашего возвращения. Кроме того, некоторое количество растений обещано было из Ботанического сада Рио в качестве подарка Ботаническому саду в Ленинграде.
***
Своевременное отплытие едва не было сорвано ресторатором, который отправился в городок закупить овощи и фрукты на предстоящий рейс. Ангра столь редко посещаемый порт, что здесь не было даже шипшандера*, и ресторатору пришлось самому заботиться о покупках для стола. Лавчонки же в Ангре все маленькие, так что ресторатор покупал в них весь наличный запас бананов, апельсинов, авокадо или других фруктов и направлял хозяина со всем его товаром на судно. Сам же продолжал искать нужные ему продукты, естественно, задерживаясь дольше на берегу из-за их малого количества в лавках.
Кок и юнга ловко принимали на юте* подаваемые снизу корзины с фруктами, владельцы которых множились в числе, ожидая ресторатора для расчетов за свой товар.
Уже все моряки и пассажиры были на борту, уже был убран парадный трап, уже «Грибоедов» давал дважды продолжительный гудок, а ресторатора все не было. Наконец, только в двадцать минут шестого показался наш долгожданный «хлебодар», предводительствуя еще несколькими носильщиками с корзинами и ящиками и мужественно сам неся две огромные грозди бананов. Как выяснилось позднее, ресторатор искал, и так и не нашел в местных лавочках, лук и капусту, которые настоятельно требовал кок для камбуза.
***
Бухта погрузилась в густую тень от окружающих гор, за которыми скрывалось солнце. Отдали носовые*, винты погнали пенящиеся струи вдоль бортов к носу (судно дало задний ход), выбрали слабину* кормовых швартовов*, и «Грибоедов» стал медленно отходить носом от стенки. Владимир Семенович стоял на мостике с рупором в руке, пока не подал команды: «Отдать кормовые»* и «Самый малый вперед».
«Грибоедов» развернулся, прибавил ходу и пошел вперед.
Островки и выступы берега казались уже черными силуэтами на фоне мелкой зыби, отблескивающей закатными лучами. Далеко впереди, между последним мысом и островом, виднелась густая мгла, нависшая над океаном после жаркого дня.
После «липкого зноя» на берегу так приятно было стоять на носу, обвеваемом ветром от хода корабля. Долго мы стояли с товарищами, то беседуя, то просто любуясь угасающим вечером, то всматриваясь вдаль: «верно ли, что вон там, на мысу, мелькает огонек маяка?».
***
9 июня. Пробило 8 склянок-20 часов. Вечер по времени и ночь по темноте. Над нами яркое звездное небо южного полушария. На океане свежий ветер срывает гребешки волн. После двух спокойных дней сегодня изрядно качает. Вдоль борта в пене проносятся мириады мелких ярких точек. Они не мерцают, а светятся все время и ярко-ярко. Зеленоватым светом вспыхивают гребни волн и постепенно гаснут.
Какое-то особенное сегодня свечение моря. Стоишь на носу, и когда «Грибоедов», поднявшись на высокую волну, падает вниз, — светящиеся каскады пены так ярки, будто их подсвечивают лампочкой с зеленовато-лунным светом. Когда нос корабля режет высокую волну, то светящимися фонтанами и брызгами устремляется на палубу вода через якорные клюзы*.
Смотришь и не наглядишься на эту «игру» океана. я долго пробыл на баке, прошел на корму и там также долго любовался, как пенящийся кильватер* яркой лентой уходит вдаль, и зеленоватый свет его постепенно теряется в черноте ночи.
***
10 июня. Сегодня в полдень показалась справа (на западе) земля (до сих пор мы шли далеко от берега, избегая лавирования между островами и банками, которыми изобилует прибрежная зона материка). В бинокль были видны группы деревьев и рощи, какие-то строения. Это — Уругвай.
После обеда ветер стал шквалистый, море разгулялось, начало изрядно качать. Стало холодно-всего 12° тепла, так что без пальто нельзя было находиться даже на защищенном от лобового ветра ботдеке. Все пассажиры попрятались в каюты от «зимней стужи». Да ведь и впрямь, в южном полушарии сейчас зима, а мы сегодня почти на 35° южной широты, это уже на 12° южнее тропика Козерога, то есть в зоне умеренного климата.
Под вечер показались огни какого-то маяка на берегу, позднее был виден еще другой и ожидалось, что ночью мы пройдем в виду Монтевидео. Вода в океане не только потеряла голубую окраску, но стала желтоватой и мутной.
11 июня. Проснувшись утром и выйдя на бак, я не узнал моря: за бортом плескалась мелкой зыбью коричневая грязная вода. На горизонте слева виднелась низкая полоска земли. Справа надвинулись слоистые тучи, придавая необычайную мрачность и без того унылому пейзажу.
Мы вошли в устье реки Ла-Платы (Рио-де-ла-Плата — по-испански, в переводе — Серебряная река), как называют огромный эстуарий, в который впадают, сливаясь, реки Парана и Уругвай. Ширина Ла-Платы у самого океана 220 км, против Монтевидео-105 км и 40 км у Буэнос-Айреса. Длина же самой Ла-Платы-320 км, но с Параной она составляет 4 400 км. Ла-Плата и Парана (иногда и всю Парану называют Ла-Платой) — крупнейшая речная система на материке после Амазонки. Парана вообще судоходна на 2 500 км от моря, а на 800 км, до города Санта-Фе, могут подниматься крупные океанские суда.
Начало Параны лежит на южной окраине Бразильского нагорья. Мы пересекали реки Паранаибу и Рио-Гранде, которые составляют самое верховье Параны, когда ехали поездом из Араша в Бело-Оризонте. Теперь мы под-нимались по ней, поражаясь ее ширине и мощи.
Парана несет огромное количество ила и других взвешенных частиц, которые и делают ее воду такой мутной и грязной, что название Серебряная река кажется злой шуткой.
Впадая в океан и смешиваясь с океанской водой, Ла-Плата на многие десятки километров загрязняет ее, лишая прозрачности и придавая грязный желтоватый оттенок, что мы и наблюдали накануне.
Короткое время мы простояли на якоре на рейде Буэнос-Айреса, пока портовые власти производили осмотр и дали нам разрешение следовать далее.
Берега собственно Ла-Платы и Параны чрезвычайно низменные, затопляемые во время половодья.
Даже выше слияния с Уругваем Парана течет огромной ширины потоком, разбиваемым большими низменными островами на протоки, и только далеко на горизонте виднеется полоска коренного берега.
Не снижая скорости, как в океане, мы поднимались по реке, хорошо обставленной буями и бакенами по фар-ватеру.
Постепенно и довольно скоро, уже километрах в 60–70 от собственно Ла-Платы, фарватер сузился, и можно было хорошо видеть затопленные невысокие деревья, кроны которых чуть возвышались над водой как на залитых паводком островах, так и близ берегов.
Картина эта до чрезвычайности напоминала тугаи на Амударье. Они точно так же затапливаются во время подъема воды, цвет которой такой же желтовато-коричневый.
Преобладающим деревом здесь по Паране является ива Гумбольдта*, заросли которой образуют первую и широкую полосу зарослей от русла к берегу. Иногда за полосой ивы виднеются еще какие-то корявые кустарники, внешне весьма похожие на заросли чингила* и лоха* в наших среднеазиатских тугаях (но здесь, конечно, какие-то другие кустарники). И так же, как в наших тугаях, здесь деревья оплетены многочисленными травянистыми лианами. Только изредка среди ивняковых зарослей встречается какая-то низкорослая пальма.
В начале нашего пути мы совсем не видели населения. Только потом появились плантации той же ивы, что растет здесь естественным порядком. Прутья ивы идут на плетеночное производство, а более толстые стволы — нажердняк и дрова.
Среди плантаций стали попадаться маленькие домики на сваях, в которых живут рабочие, заготовляющие прутья, во многих местах сложенные большими штабелями. Часто плантации прорезают каналы, по которым может пройти небольшой катерок или лодка; каналы служат, вероятно, для дренажа и вывоза заготовленного сырья из отдаленных от реки участков.
По мере подъема по Паране все ближе подступают коренные берега. Вскоре мы уже отчетливо видим желтеющие сжатые поля и отдельные усадьбы.
Слева от нас раскинулась обширная равнина аргентинской Пампы. В прошлом здесь были бескрайные степи (Пампа очень близка по характеру растительности к нашим степям), теперь же эта область очень густо заселена и сплошь распахана.
Многие из этих усадеб-судя по архитектуре — построены давно, вероятно, еще первыми эстансиеро*. Обычно они окружены небольшими садами, а иной раз совсем скрыты в купе деревьев. Господствующей породой в этих посадках является эвкалипт, довольно часто араукария, а пальмы встречаются редко. Почти всегда возле усадьбы есть несколько деревьев цитрусовых, а иногда даже небольшие плантации. Некоторые усадьбы, те, что поближе к реке и более старые, имеют красиво оформленный спуск к воде.
Сравнивая одну усадьбу с другой, можно «читать» историю заселения Пампы. Старые эстансии* отличаются солидностью построек, красивой архитектурой и богатством оформления вокруг (парки, спуски к воде, беседки). Их владельцы первыми захватили громадные площади плодородных земель и разбогатели на разведении скота и пшеницы. Позднее эстансиеро стали мельчать, и их усадьбы уже лишены того помещичьего уюта и комфорта, который характерен для их предшественников. Но во всех без исключения усадьбах стоят стандартные ветряные двигатели для накачивания воды из реки или из колодцев.
И здесь, как и в Бразилии, участки отдельных владельцев ограждены колючей проволокой; часто изгородь спускается к воде и даже заходит в воду, и в таких местах, на залитых болотистых лугах по брюхо в воде пасется скот, которому не остается места на распаханной земле.
В плавнях (залитых водой зарослях злаков и осок) и на протоках-масса уток и другой водоплавающей дичи. Утки совсем непуганые, видно, на них не охотятся здесь; они часто плавают даже среди пасущегося скота.
На реке большое оживление. Мы часто встречали мелкие моторные и парусные суденышки, буксиры с баржами, груженными зерном или скотом, встретили паром, перебрасывающий железнодорожные вагоны со скотом с одного берега Параны на другой, не раз встречали тяжело нагруженные океанские пароходы, спускающиеся вниз, вероятно, из Росарио, куда мы держали путь.
В долине все меньше ивовых плантаций, все более выступает земледельческая природа Аргентины: даже в маленьких городках на берегу Параны мы видели большие элеваторы.
***
Ночью с 11 на 12 июня резко снизилась температура и сел такой густой туман, что нам пришлось стать на якорь посреди реки. Лоцман, постоянно водящий суда по Паране, не решался вести нас, так как огни бакенов совершенно не были видны в холодной молочной мгле. Туман садился на мачты, трубу, стрелы* и все другие металлические части на корабле. Капли воды стекали вниз и потом струйками бежали по палубе, как во время дождя. Промозглая сырость забралась даже в каюту, и когда я взялся за поручни моей железной койки, они были противно скользкие.
Как и в Ламанше, «Грибоедов» каждые две минуты давал предостерегающие гудки, звуки которых без эхо растворялись в тумане. Иногда до нас доносился «голос» какого-то парусника, на котором часто и тревожно били в рынду*.
Даже наступившее утро не позволяло нам двинуться вперед. Над головой чуть просвечивало голубое небо, но внизу со всех сторон нас окружала непроницаемая молочная завеса. Только около 10 часов утра, наконец, туман пришел в движение, ветерок стал его гнать клубами, часто, впрочем, вновь сгущая до полной потери видимости, и «Грибоедов» самым малым ходом стал осторожно, как бы ощупью, продвигаться вперед.
Лишь к полудню туман постепенно рассеялся и поднялся вверх, где ветром несло клочки облаков, которые собирались в черные дождевые тучи далеко на севере над Уругвайской территорией.
***
К вечеру мы подошли к Росарио, второму по числу жителей городу Аргентины и важнейшему порту по вы-возу пшеницы и других видов зерна. Стали на якоре неподалеку от давно не крашенного «англичанина» —
10 000-тонного грузового судна военной постройки; впереди нас стоял мрачный черно-красный «финн» — лесовоз. «Грибоедов» меж них казался изящной белоснежной чайкой среди ворон.
На «Грибоедове» зажгли якорные огни*, и вся команда, кроме вахтенных, была отпущена отдыхать. Мы, пассажиры, еще долго бродили по судну, то прогуливаясь по шлюпочной палубе, то собираясь на баке и всматриваясь вперед, где за поворотом реки мерцали огни и возникало зарево большого города.
***
Утром на судно прибыли представители советского посольства в Аргентине; они еще накануне приехали из Буэнос-Айреса и ждали сообщения от портовых властей о приходе «Грибоедова» в Росарио; портовые же власти только сегодня довели до их сведения о приходе «Грибоедова» и появились на судне уже после того, как к нам на катере приехали секретарь посольства и торгпред. Порто-вики поднялись прямо в капитанскую рубку*.
Тем временем в кают-компании завязалась дружеская беседа с нашими аргентинскими товарищами из посольства.
Оказывается, после войны мы-первая группа советских людей, которые посетили Аргентину. Наши дипломатические работники уже второй год не встречались с соотечественниками и потому расспрашивали до самых мелких подробностей о жизни в Советском Союзе, о том, как украшаются Москва и Ленинград, какие пьесы мы видели в театрах; им приятно было услышать даже о том, как выглядит знакомая им улица.
Беседа наша была прервана появлением чинов морской полиции. Передав им для регистрации свои паспорта, мы стали собираться к отъезду на берег, чтобы осмотреть сегодня Росарио, а завтра с утренним поездом отправиться на неделю в Буэнос-Айрес (капитан сообщил нам, что судно станет под погрузку через два дня и погрузка будет продолжаться пять-шесть дней).
Обычно процедура регистрации паспортов занимает не более часа, после чего соответствующие чины разрешают сходить на берег.
Меж тем полицейские не торопились возвращать наши паспорта. Просидев в кают-компании часа три, они заявили, что до особого распоряжения из Буэнос-Айреса не могут разрешить нам сходить на берег.
Два дня мы провели на середине Параны в виду Роса-рио, не имея возможности сойти с судна.
Тем временем весть о прибытии советского корабля облетела город. Еще в первый день на «Грибоедове» побывали корреспонденты местной газеты и попросили интервью у капитана и главы экспедиции А. А. Михайлова. В тот же день краткое сообщение было помещено в вечер-ней газете, а на следующий день в утренних газетах появились снимки «Грибоедова», портреты А. А. Михайлова и капитана и большие статьи о советской экспедиции.
Но еще до того, как было напечатано о советском корабле в газетах, началось буквально непрерывное паломничество на корабль самых различных людей из города и его окрестностей. Не сходя с судна, мы многое узнавали о жизни города.
Вот на грубой самодельной лодчонке появился близ «Грибоедова» юный паренек; он долго выгребал одним веслом, чтобы подплыть к самому судну, но быстрое течение все время сносило его, и он, наконец, уцепился за бакен, находившийся поблизости от нас. Оттуда он кричал на судно что-то по-испански, чего находившиеся на юте матросы не могли понять; паренек пояснял свои слова тем, что показывал рукой сперва на корму «Грибоедова», а потом на берег.
Мы с Леонидом Федоровичем, движимые желанием применить наши познания в испанском языке (как-никак во время перехода через Атлантику мы усердно изучали испанский!), выступили в роли переводчиков. Оказалось, парень просит дать ему доску, доска же ему нужна для постройки дома, дом же его находится на берегу, как раз напротив стоянки «Грибоедова».
На полуюте* у нас действительно лежал маленький штабель досок, припасенных на случай необходимости крепления грузов на палубе либо вообще для непредвиденных надобностей в рейсе.
Испросив разрешение у третьего помощника, моряки сбросили пареньку две доски, за которыми тот немедленно и отправился в погоню. Выловив доски из воды, паренек стал постепенно подвигаться к берегу. Мы следили за ним в бинокль и видели, как он подплыл к какому-то сооружению, стоящему на сваях у самого берега.
Было еще раннее утро, и над рекой стлался туман, так что мы не могли там все хорошо рассмотреть. Позднее мы увидели, что на большом протяжении вдоль берега выстроено на сваях несколько десятков дощатых конур, одни побольше, другие поменьше; у некоторых были вырублены маленькие окошки, у остальных имелись только двери. От одних были проложены к берегу мостки, другие же стояли далеко от берега на мелководье и попасть к ним можно было только на лодке.
Оказалось, в этих конурах живут люди. И не какие-нибудь безработные, нет, — рабочие, но заработка их не хватает для того, чтобы нанимать квартиру или купить клочок земли и выстроить себе домик. И вот они строят лачуги на «ничьей» территории-в реке (за которую пока еще не берет платы росариевский муниципалитет), выпрашивая доски с проходящих пароходов.
Немного выше по реке от нашей стоянки, на самом берегу стоит большое фабричное здание. Огромными буквами на нем написано «Swift>. Это одна из многочисленных мясоконсервных фабрик знаменитой компании Свифта, которая нажила немалые прибыли на поставках мяса и консервов в Европу во время второй мировой войны. Только на этой фабрике свифтовская компания перерабатывает 2 тысячи голов крупного рогатого скота ежедневно. Военный «бум» закончился, и Свифт сокращает производство: только на днях он уволил с этой фабрики 300 рабочих. Один из них побывал у нас на «Грибоедове».
Жилища бедняков на «ничьей земле» на окраине Росарио.
Он тоже живет в этом «свайном поселке», что и наш утренний паренек. Рабочий рассказывал, что его приняли бы обратно на фабрику, если бы он мог дать мастеру взятку в 300 песо*, что составляет его двухмесячный заработок.
Аргентинская реакционная печать не пишет в своих газетах о том, что в СССР нет безработных, не пишет о том, что советское правительство в первый же год после разгрома немцев под Сталинградом доставило десять тысяч домов сталинградским рабочим, потерявшим свое жилье из-за нашествия гитлеровских захватчиков.
***
На следующий день нам сообщили, что всем советским ученым разрешено беспрепятственно сходить на берег и что нас приглашают посетить столицу.
С капитанского мостика «Грибоедова» открывался широкий вид на левый берег Параны. Низкие, залитые водой болотистые луга и плавни местами поросли низкорослым ивняком; во многих направлениях их прорезали протоки и рукава реки (ширина речной долины достигает здесь 10 км), коренной берег чуть виден вдали. Тысячные стаи уток, цапель, бакланов и многих неизвестных нам птиц постоянно пролетали из края в край этой поймы. Изредка доносился шлепок выстрела: единичные любители-охотники проводили там свой досуг.
По реке иногда плыли стволы крупных деревьев, вымытые из берегов где-то далеко вверху, и очень часто проплывали живые «островки» из густого сплетения замечательного водяного растения агуа-пе*.
Это растение образует на поверхности воды сплавину (сходную со сплавиной на наших заболачивающихся озерках) из густого сплетения корней и стеблей. Иногда оно разрастается так, что мешает даже судоходству. Будучи оторвана течением от прибрежной заросли, агуа-пе путешествует вниз по реке на многие сотни и, может быть, тысячи километров, не теряя жизненности и давая начало новым зарослям там, где ее прибьет к берегу струя воды.
По правому берегу на несколько километров растянулся город Росарио. У самой реки тянутся, кажется, бесконечные причалы и пристани вдоль различных складов, элеваторов, кранов, подвижных эстакад и тому подобных сооружений для погрузки судов. За ними высятся корпуса мельниц, крупорушек, мясоконсервных фабрик и снова многочисленных крупных и мелких зернохранилищ. Через этот океанский порт, поднятый по реке в глубь материка, проходит около половины всего аргентинского экспорта кукурузы, более из всего вывоза пшеницы, из льняного семени и еще проса, риса и т. д. Десятки морских пароходов могут одновременно грузиться и разгружаться в Росарио.
Бывало, что собиралось сразу до 150 пароходов, И тогда они выстраивались в длинную очередь, простаивая иногда многие недели, пока им удавалось стать под по-грузку. Так, например, было во время второй мировой войны, когда резко повысились закупки продовольствия в Аргентине. Однако за послевоенные годы кривая экспорта пошла вниз, внешняя торговля сильно сократилась. Так за первые девять месяцев 1948 г. экспорт зерновых составил 4288 тысяч тонн, а за это же время 1949 г. всего 2 557 тысяч тонн, то есть сократился более чем на 40 %. Еще более уменьшился вывоз шерсти: 214 200 тонн в 1947–1948 году и 81 000 тонн в 1948–1949 году, то есть сократился почти втрое.
За этой портово-промышленной полосой раскинулся славный городок, удивительно напоминающий окраины Ташкента: невысокие одно-двухэтажные белые домики осенены тенью чинар, вдоль улиц стоят ровные ряды пирамидальных тополей, из дворов свисают над тротуаром плети виноградной лозы. Только на немногих улицах, рядом с безлистным уже сейчас вязом, растет приземистая, но очень декоративная канарская пальма*, а некоторые бульвары обрамлены густой живой изгородью из вечнозеленого самшита, который на Кавказе и в Крыму иногда называют кавказской пальмой.
Простирающаяся отсюда на запад и юг обширная область аргентинской Пампы по своему климату очень напоминает наши самые южные степи и Крым, и неудивительно, что очень многие растения, широко распространенные в садах и парках у нас, были завезены в Аргентину.
На улицах, примыкающих к портовой части города, можно видеть непрерывные вереницы запыленных грузовиков, дожидающихся очереди ссыпать на элеватор зерно, которое привезено иной раз за сотни километров прямо с плодородных полей провинции Санта-Фе.
На остальных же улицах лишь изредка появляется смешной старомодный автомобиль и гораздо чаще можно увидеть арбу с двумя огромными, выше человеческого роста, колесами-почти точная копия арбы из оазисов Средней Азии.
Ближе к центру становится оживленнее, появляются узкоколейный трамвай и маленькие автобусы, исчезает на улицах зелень, дома крупнее-в три-четыре этажа, нижние этажи заняты магазинами, а самый центр уже американизирован несколькими уродливыми небоскребами.
По вечерам и здесь рекламы горят разноцветными огнями до уровня третьего и четвертого этажей, есть много крупных магазинов, принадлежащих большим торговым компаниям, но они как бы растворяются в массе мелких магазинов и лавочек, в которых, кроме хо-зяина и его жены, — еще только один мальчик-рассыльный.
Среди множества иммигрантов, поселившихся в Аргентине, есть выходцы из дореволюционной России.
К нам приезжала энергичная женщина. Она родилась уже здесь, но по ее смачному украинскому говору трудно было подумать об этом.
«За портово-промышленной полосой раскинулся город, напоминающий окраины Ташкента»… улица в городе Росарио.
Даже в ее испанской речи чувствовался украинский акцент. Она рассказала, что аргентинские власти часто преследуют объединение русских, украинцев и других. Эта женщина просила, чтобы хоть кто-нибудь из ученых побывал у них и выступил с докладом о Советском Союзе. Она говорила, что они устроят вечер, на который придет много русских, чтобы послушать правдивое слово настоящих советских людей. Но… что мог обещать им глава нашей экспедиции А. А. Михайлов, если мы тогда еще не знали, разрешат ли нам пересечь ту полосу мутной воды Параны, что отделяет советский корабль от аргентинского берега.
На судно приехал местный врач с двумя дочерьми и сыном. Он привел с собой своих детей, чтобы показать им советский корабль, увидеть людей из Советской Рос-сии, которая победила вероломнейшего врага — германский фашизм.
Дочери его учатся в медицинском институте, одна кончает его в этом году, но нет никакой надежды получить работу. Меж тем Аргентина отличается высокой заболеваемостью населения. Более 15 % школьников больны трахомой. Очень широко распространен туберкулез. В стране имеется крупнейший, после Бразилии, очаг проказы (по учету больных только в городах в 1939 г. было 3,5 тысячи прокаженных, а сколько в провинции, где учет не налажен?), но изоляции больных не производится. В аргентинской конституции записано: «Физическое и моральное здоровье личности должно быть постоянным и первоочередным предметом заботы общества», но в лепрозориях может быть размещено всего только 650 человек, и ежегодно обнаруживается несколько сот новых заболеваний этой страшной болезнью.
На баке, на юте, на всей верхней палубе постоянно находились десятки гостей, а возле левого борта корабля, где был спущен трап, грудились полтора-два десятка лодок и моторок, которые то привозили новых посетителей, то увозили уже погостивших на «Грибоедове».
Капитан Владимир Семенович отдал было приказ никого не пускать на корабль без его разрешения, но тогда его так часто стали вызывать из каюты, что он поручил это дело помощникам. Но никто из помощников, как бы ни старался быть строгим, не мог удержаться, видя, какое искреннее, часто буквально до слез, огорчение вызывал отказ на просьбы побывать на корабле, поговорить с советскими моряками.
Гости даже не были огорчены, если они не находили собеседников из команды или пассажиров; они наслаждались русской речью, раздававшейся вокруг.
Однажды приехал молодой рабочий. Он даже не решался проситься на палубу, а стоял в лодке и долго молча глядел и слушал. Потом сунул в руку одному из моряков небольшой сверток и тотчас же отчалил, махнув на прощанье шляпой. В свертке были пара вязаных перчаток ручной работы, бутылка вина и два апельсина.
На второй день нашей стоянки пришел старик, седобородый, но бодрый и веселый, какими описывал Гоголь запорожцев. Он был у нас уже накануне и нашел среди команды земляка. Тогда он не смог наговориться вдосталь о родных местах из-за того, что матросу пришлось заступать на вахту. Сегодня он привел с собой маленького внука и притащил огромную корзину ароматных, еще теплых пирожков. Второй помощник, «регулировавший движение» с шлюпок на борт, не хотел пускать старика.
— Та пусти, сынку. Це ж старуха для земляка напикла. Ось и внука послала: нехай подывыться на наших.
Ну, разве откажешь такому?
Никто из нас не знал никого из этих людей. А они знали о нас только то, что мы — советские, что мы прибыли из Советской России, что привез нас советский корабль.
И мы испытали чувство великой гордости и радости за нашу страну, горячие чувства к которой столь велики, что их не может заглушить безбрежный простор двух океанов и даже тот «океан» лжи, которым ежедневно, ежечасно затопляет читателя продажная и угодная доллару печать на всех континентах.