Глава четвертая. Переменчивый климат

Мы не только действуем, но и чувствуем. Игра света и тени в ландшафте нашей психики определяется веществами, включающими и выключающими различные модули головного мозга и создающими различные формы активности мозга, проявляющиеся в виде настроения. Структуры лимбической системы посылают настойчивые сигналы страха или гнева, а кора больших полушарий отвечает на них, наполняя наше сознание эмоциями.

Психологи иногда преднамеренно вызывают у пациентов эмоции, используя специальные наборы фотографий, изображающих кричащих от боли окровавленных жертв несчастных случаев, тонущих при наводнении или тех, кто зовет на помощь из окон горящих здании. В ходе одного эксперимента на большом экране одна за другой сменялись цветные фотографии этого рода, а ученые тем временем регистрировали физиологические реакции организма сидящего перед экраном испытуемого. У всех участников эксперимента эта процедура вызывала волнение. У них учащался пульс, повышалось кровяное давление, в кровь начинали поступать гормоны стресса. После показа испытуемых спрашивали, что они чувствовали, и те отвечали, что им было грустно, или страшно, или что их тошнило. Один или два признались, что испытали злорадство или возбуждение.

Один из испытуемых, мужчина по имени Эллиот, ничего из этого не чувствовал. За несколько лет до эксперимента ему была сделана операция по удалению быстро растущей опухоли, располагавшейся в районе передней части мозга. Кроме опухоли пришлось удалить и большой фрагмент окружающей нервной ткани, и вместе с ним Эллиот потерял способность испытывать эмоции. Невролог Антониу Дамазью, занимавшийся этим пациентом, так описывает эту его особенность: “Он всегда сохранял самообладание и описывал все, что видел, как бесстрастный сторонний наблюдатель. Складывалось ощущение, что он сам не испытывал страданий... Он не подавлял внутренние эмоциональные отклики и не сдерживал скрытое волнение. Ему нечего было сдерживать: он вообще не волновался”¹. Жизнь без радости и любви, без грусти и гнева должна показаться до невозможного скучной. Но можно подумать, что у нее все-таки есть одно преимущество перед жизнью, полной страстей. Человек, не испытывающий никаких эмоций, должен, вероятно, обладать одним непременным условием успеха — способностью рассуждать рационально даже в непростой ситуации.

Если заблокировать или перерезать проводящие пути, ведущие из лимбической системы в кору больших полушарий, человек перестанет осознавать свои эмоции.

Однако, оказывается, сама по себе способность рассуждать рационально не особенно полезна. Эллиоту потому и посоветовали обратиться к профессору Дамазью, что после операции он, казалось, не мог успешно заниматься вообще ничем. Его коэффициент интеллекта (IQ) остался таким же, каким был до операции, память была в порядке, его умение считать и логически мыслить нисколько не пострадали. Но он столкнулся с тем, что ему стало сложно принимать самые простые решения и доводить планы до полного осуществления. По утрам его приходилось убеждать встать с постели, а придя на работу, он мог впустую потратить день, пытаясь решить, с чего начать, или уделяя самое пристальное внимание какой-нибудь мелочи и пренебрегая по-настоящему срочными делами. Лишившись работы, он стал пускаться то в одно, то в другое сомнительное предприятие и в итоге обанкротился.

Серия тестов на выявление поведенческих и нейропсихологических особенностей, в том числе опыт с демонстрацией устрашающих фотографий, в конце концов позволили найти источник неприятностей Эллиота: он потерял способность сознательно испытывать эмоции, а вместе с ней возможность оценивать и сопоставлять. Сталкиваясь с ситуацией, требующей решительных действий, он мог назвать весь спектр уместных реакций, но ни одна из них не казалась ему правильнее любой другой. Он не мог выбирать между ними. Он не “чуял нутром” и поэтому не воздерживался от ненадежных предприятий и не чувствовал инстинктивно, кому стоит доверять, а кому нет. Одна из причин, приведших его к банкротству, состояла в том, что он вошел в дело с человеком, явно не годившимся на роль делового партнера. При этом он знал, что такое нормальные эмоциональные реакции, и признавал, что его собственным реакциям чего-то не хватает. После просмотра фотографий страшных сцен, он сказал: “Я знаю, что это ужасно, но просто не чувствую ужаса”.

Эмоциональные стимулы регистрирует миндалина. Осознанные эмоции создаются как импульсами, напрямую поступающими от миндалины в кору лобных долей, так и непрямым путем, проходящим через гипоталамус, который посылает гормональные сигналы по всему телу, вызывая в нем физические изменения, такие как сокращение мышц, повышение давления крови и учащение сердцебиения. Затем сведения об этих изменениях поступают по системе обратной связи обратно в мозг, в соматосенсорную кору, которая передает их в лобную долю, где они интерпретируются как эмоции.

Это странное разделение знаний и чувств было вызвано тем, что в ходе операции у Эллиота были перерезаны некоторые нейронные связи, соединяющие вентромедиальную часть префронтальной коры, где происходит сознательное восприятие эмоций, и лимбическую систему — совокупность расположенных в глубине мозга бессознательных структур, где вырабатываются эмоции. Случай Эллиота и подобные ему показывают, в какой степени наше восприятие окружающего и поведение определяются происходящими в мозге процессами, которые мы даже не сознаем. Эти процессы, в свою очередь, во многом определяются чисто физиологическими реакциями.

Слова, которые мы используем для описания эмоций, например “сердце кровью обливается”, “комок в горле” или “это такая головная боль”, отражают прямую связь между физиологическими состояниями нашего тела и ощущаемыми эмоциями.

Влияние бессознательных эмоций на наши решения продемонстрировал Антониу Дамазью в эксперименте с “нечестной” карточной игрой. Имелись две колоды карт, одна из которых (втайне от испытуемых) была подтасована так, чтобы увеличивать шлнсы на выигрыш тех, кому сдавали карты из этой колоды. Преимущества, которые давала эта колода в каждой конкретной игре, были слишком малы, чтобы испытуемые могли заметить их. Но когда через некоторое время им предложили выбирать, из какой колоды им будут раздавать карты, здоровые люди чаще выбирали подтасованную колоду, руководствуясь слабыми физиологическими сигналами. Однако такие, как Эллиот, выбирали любую из двух колод с одинаковой вероятностью: на их решение интуиция повлиять не могла.

Эмоции играют ключевую роль в формировании наших нравственных оценок. Мы склонны считать нравственность одним из величайших достижений человечества, чем-то неизмеримо далеким от законов инстинктивного поведения низших животных. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что значительная часть того, что мы считаем решениями, продиктованными соображениями нравственности, на самом деле не что иное, как простые эмоциональные рефлексы.

Есть один мысленный эксперимент, который очень любят философы, занимающиеся вопросами этики, и который можно использовать, чтобы разобраться в глубоко сидящих в нас предубеждениях, проявляющихся, когда мы судим о человеческих поступках. Вот один из вариантов. Представьте себе, что вы у железной дороги. Вы смотрите в одну сторон) и видите, что в отдалении по шпалам идут пятеро пешеходов. По какой-то причине (они или слишком увлечены беседой, или абсолютно глухи, или просто непроходимо глупы) они ничего вокруг не замечают и не могут заметить. Рядом с вами находится развилка, где поезд может свернуть на боковой путь. И на этом боковом пути вы видите одинокого шестого пешехода, также идущего по шпалам и также по какой-то причине ничего не замечающего. Сейчас стрелки на развилке установлены так, чтобы поезд пошел по основному пути, и, посмотрев в противоположную сторону, вы с ужасом видите, что к развилке приближается поезд. Более того, вы видите, что машинист уснул и нет никакой надежды, что он заметит людей на рельсах и успеет остановить состав. Так что если ничего не предпринять, пятеро пешеходов погибнут. А кое-что сделать вы, оказывается, можете: прямо перед вами рычаг для перевода стрелок. Вы можете перевести стрелки, чтобы поезд поехал по боковому пути, и спасете пять жизней. Однако тем самым вы обречете на неминуемую гибель пешехода на боковом пути. Что делать?

Большинство людей решает, что с нравственной точки зрения следует перевести стрелки и спасти пятерых, несмотря на то, что придется убить ни в чем не повинного шестого. Но одно остроумное изменение условия позволяет убедиться, что эмоции могут легко взять верх над этим рациональным суждением. Представьте, что вы стоите не возле железной дороги, а на перекинутом через нее мосту и в компании еще одного, довольно толстого наблюдателя смотрите на пятерых пешеходов, идущих по шпалам. Вы видите, как к пешеходам приближается поезд, и точно знаете, что если вы ничего не сделаете, они погибнут. Но на сей раз у вас нет под рукой рычага, и вы понимаете, что единственный способ спасти несчастных состоит в том, чтобы сбросить толстяка рядом с вами на рельсы. Он достаточно тяжел, чтобы поезд, врезавшись в него, остановился, не доезжая до пешеходов, но сам толстяк при этом неминуемо погибнет.

Принципиально эта ситуация не отличается от предыдущей: вы можете спасти пятерых, убив одного. Казалось бы, правильным поступком было бы сбросить толстяка на рельсы. Но при подобном условии находится гораздо меньше людей, согласных, что так и следует поступить. Перевод стрелок, позволяющий спасти больше людей, чем погубить, мы считаем оправданным, потому что наш поступок отделен от его последствий. Однако возможность добиться в точности того же, своими руками убив человека, производит на нас отталкивающее впечатление. Такой поступок представляется нам неправильным не из-за действия, которое он окажет на других людей (с толстяком и с шестым пешеходом случится примерно одно и то же), и не из-за того, что он приведет к другим результатам, а из-за того, что мы “нутром чуем”, что это неправильно.

Людям с повреждениями вентромедиальной коры, таким как Эллиот, подобные затруднения не свойственны. Им представляется одинаково правильным перевести стрелки в первом случае и столкнуть толстяка на рельсы во втором. Эти действия кажутся им равнозначными, каковыми они и являются в смысле последствий. Более того, у нас есть основания считать, что хотя суждения таких людей и могут показаться нам бессердечными, они все-таки ближе к тем абсолютно рациональным решениям, которые в идеале должен принимать судья, выносящий приговор.