Убийство

В 1980 г. мне позвонили из зоопарка Бюргерса, где я тогда работал, с известием, что мой любимец Лёйт сильно пострадал в схватке с другими шимпанзе. Я беспокоился за него еще накануне, когда уходил домой, но, примчавшись в зоопарк после телефонного звонка, я никак не ожидал увидеть такое. Обычно гордому и не особенно ласковому с людьми Лёйту сейчас явно хотелось к кому-то прижаться. Он сидел в луже крови, склонившись головой к прутьям спальной клетки. Когда я осторожно погладил его по макушке, он издал протяжный вздох. Между нами, наконец, протянулась ниточка, жаль только, что при таких печальных обстоятельствах. Было ясно, что жизнь Лёйта под угрозой: он еще мог двигаться, но потерял огромное количество крови из-за глубоких укусов по всему телу. Кроме того, у него отсутствовало несколько пальцев на руках и ногах. И, как выяснилось, еще пара жизненно важных органов.

Как только прибыл ветеринар, Лёйта усыпили с помощью транквилизатора, перенесли в операционную и наложили в буквальном смысле сотню швов. Вот тогда-то, во время этой почти безнадежной операции, мы обнаружили, что у него отсутствуют яички. Они пропали из мошонки, хотя разрывы в ней были гораздо меньше, чем сами семенники, обнаруженные служителями в соломе на полу клетки.

«Выдавили», – заключил ветеринар сухо.

Лёйт скончался на операционном столе. Такой ценой обошлось ему выступление против двух других самцов, не потерпевших его резкого иерархического взлета. Он занял их место на вершине власти за каких-нибудь пару месяцев до трагедии, воспользовавшись распадом их коалиции. Драка в спальной клетке свидетельствовала о том, что коалиция неожиданно восстановилась – с такими вот роковыми последствиями.

Накануне вечером мы со служителями задержались допоздна, безуспешно пытаясь изолировать этих трех самцов друг от друга. Они упорно старались остаться на ночь втроем и при любых наших попытках перекрыть лаз, чтобы запереть их в разных отсеках, удерживали опускающуюся дверцу руками или сбивались в кучу. В конце концов мы отступились и просто открыли все переходы, предоставляя им несколько соединенных между собой спальных клеток.

Таким образом, драка между тремя самцами, в результате которой погиб Лёйт, произошла в отсутствие остальных членов колонии. Как развивались события, мы уже не узнаем. Иногда остановить разбушевавшихся самцов удается самкам (совместными усилиями), но в этот раз они ночевали в отдельном вольере в том же здании. Возможно, они слышали шум потасовки, но вмешаться никак не могли.

Насколько позволяло судить страшное зрелище, представшее перед служителями поутру, двое обидчиков действовали заодно, причем очень слаженно и четко. Оба почти не пострадали. Младший из двоих, который впоследствии станет альфой, отделался парой царапин и незначительных укусов, а у старшего и царапин не обнаружилось, то есть он, скорее всего, только удерживал Лёйта, предоставляя партнеру по коалиции разделываться с недругом самому.

Помимо того, что я, конечно, горевал из-за потери замечательного вожака, который мне по-настоящему нравился, нельзя было не задуматься о том, в какой степени этот инцидент мог быть спровоцирован искусственными условиями содержания. «А что вы хотите от животных в неволе? – удивлялись некоторые. – Конечно, они будут драться насмерть!» Как будто жизнь на свободе предполагает заодно и освобождение от стресса и раздоров. Теперь мы знаем, что точно такие же кровавые битвы случаются и в дикой природе, но в 1980 г. спрогнозировать эту зверскую расправу мы не могли. В немногочисленных известных примерах стычек со смертельным исходом у шимпанзе фигурировали самцы из разных сообществ, поэтому обычно агрессию объясняли территориальными конфликтами. Так что за оставшихся втроем самцов мы все-таки не особенно опасались, ведь они знали друг друга. Если не захотят сидеть вместе, им ничто не мешает разбежаться по разным клеткам.

Только потом нам стало ясно, что они так настойчиво стремились держаться вместе именно из-за своих напряженных отношений, а не вопреки им. На первый взгляд, нелогично, однако на самом деле, когда существует вероятность образования коалиций, самец, ночующий в одиночестве, сильно рискует. Оставшиеся двое будут вычесывать друг друга, играть вместе и в итоге скооперируются, а этого как раз допустить нельзя. У шимпанзе сильное чутье на коалиции – как свои, так и чужие, – и они пойдут на все, чтобы не допустить формирования вражеской группировки. Поэтому ни один из трех самцов не собирался оставлять двух других без присмотра. А Лёйт, хоть и скинул какое-то время назад этих двоих с вершины, наверное, осознавал, что в качестве союзников они будут полезнее, и поэтому нужно как-то налаживать отношения.

Это страшное событие сильно повлияло на мою дальнейшую жизнь. Еще много ночей мне снилось жуткое зрелище, увиденное поутру. Как раз в это время я планировал переезд в США, и эти два события каким-то образом соединились в моем сознании – Лёйт как будто подал мне идею на будущее. Я продумывал программу исследований на ближайшие годы, присматриваясь к самым разным темам. Что мне выбрать? Агрессивное поведение, которое изучает практически каждый второй? Выбор партнера, материнскую заботу, интеллект, коммуникации и так далее?

Я как раз начал интересоваться примирением и теперь осознавал, что это вовсе не излишество, без которого животные вполне могут обходиться, и не «случайность», как считали некоторые коллеги, а жизненно важный механизм. Гибель Лёйта показала: когда обычные методы разрешения конфликта не срабатывают, может случиться непоправимое. Я решил, что именно механизмы примирения и станут темой моих будущих исследований. Так или иначе я посвятил им всю свою научную карьеру – сначала занимаясь наблюдением за поведением животных, затем перейдя к экспериментам по просоциальному поведению, сотрудничеству и чувству справедливости. Мое решение, принятое под воздействием пережитого, – наглядный пример того, как далеко простирается влияние эмоций. Смерть Лёйта побудила меня углубиться в тему, которая, на мой взгляд, могла многое прояснить, но в то время считалась в глазах большинства недостаточно научной и не заслуживающей внимания.

И только годы спустя стало ясно, что произошедшее в зоопарке Бюргерса вовсе не такая уж аномалия, как мы считали. Даже если условия содержания в неволе определили в той или иной степени характер нападения, они вряд ли стали его причиной. Первый документированный пример схожего поведения в дикой природе связан с Гоблином из Национального парка Гомбе-Стрим в Танзании. Гоблин был незаурядным альфа-самцом, поскольку вел себя как настоящий мерзавец. В своей книге «Через окно» (Through a Window, 1990) Джейн Гудолл рассказывает о том, какие гадости он творил с ранних лет – например, выкидывал других шимпанзе из спальных гнезд поутру без всяких на то причин. Друзей он не заводил, только терроризировал всех вокруг. В конце концов его настигло возмездие: после того как он проиграл в схватке с бросившим ему вызов соперником, на него накинулась разъяренная толпа. Само нападение трудно было разглядеть в густом подлеске, но Гоблин выскочил с паническими воплями, весь израненный – у него были повреждены запястья, ступни, руки и, самое главное, мошонка. Раны были на удивление схожи с ранами Лёйта.

Скорее всего, Гоблин бы не выжил, поскольку мошонка у него воспалилась и раздулась, у него началась лихорадка. На протяжении нескольких дней он передвигался медленно и с трудом, часто отдыхал и почти не ел. Но ветеринар обездвижил его с помощью ружья-транквилизатора и сделал инъекцию антибиотиков. Выздоравливая, Гоблин старался не показываться на глаза остальным, а потом попытался отвоевать утраченные позиции, устраивая блеф-атаки на нового вожака. Этого ему делать не стоило, поскольку тем самым он только спровоцировал остальных самцов, и на него набросились снова. И опять он был серьезно ранен и спасен полевым ветеринаром[152].

Другое сообщение об аналогичной расправе пришло из национального парка Махали-Маунтинс, где группа японских приматологов наблюдала за шимпанзе, жившими там десятилетиями. Я побывал в Махали-Маунтинс на озере Танганьика в Танзании со своим другом и основателем центра изучения шимпанзе Тосисадой Нисидой, чтобы получить собственное впечатление о политике в сообществах шимпанзе в дикой природе. Нисида был горячим поклонником выдающегося альфа-самца Нтологи, который продержался в статусе вожака беспрецедентные двенадцать лет. Нтологи виртуозно умел разделять и властвовать – а еще был мастером подкупа. Не охотясь на мартышек сам, он реквизировал добычу у остальных и распределял между своими сторонниками, обделяя соперников. Контроль над распределением мяса был мощным политическим рычагом. В итоге этого легендарного вожака жестоко свергли, и ему оставалось лишь еле-еле ковылять в одиночестве по задворкам территории, зализывая раны.

Учитывая враждебный настрой соседей и беспомощное состояние оказавшегося в изоляции самца, можно сказать, что положение Нтологи было критическим. Он не показывался в сообществе, пока не смог более или менее сносно передвигаться. Вот тогда он начал периодически появляться перед сородичами и разыгрывать спектакль с целью продемонстрировать, что по-прежнему бодр и силен, но едва скрывшись из виду, снова начинал хромать. Эти краткие появления на публике нужны были для того, чтобы у соперников даже мысли не возникало воспользоваться его слабостью, – примерно как в советские времена тяжелобольных кремлевских вождей демонстрировали народу по телевизору в добром здравии, внушая всем, что слухи об их приближающейся кончине сильно преувеличены.

После нескольких таких спектаклей с последующими уходами обратно на окраины территории Нтологи все же вернулся окончательно – сломленный, искалеченный и вынужденный примоститься на самой нижней ступени иерархии. Бывший кумир Нисиды превратился в мальчика для битья и улепетывал с воплями, когда на него кидался кто-нибудь из молодых самцов. От былого величия не осталось и следа. А потом Нтологи прикончили прямо посреди территории сообщества, то есть наверняка это были его собственные собратья, сколотившие коалицию. Он лежал в коме, покрытый глубокими рваными ранами, и его по-прежнему периодически атаковали толпящиеся вокруг шимпанзе. На следующий день он скончался[153].

В отчетах есть еще несколько подобных примеров, и можно было бы на этом закончить (ненавижу рассказывать о таком поведении), но не могу обойти вниманием крайне тревожный инцидент, отмеченный несколько лет назад американским приматологом Джилл Пруэтц. Она изучает шимпанзе в редких условиях сенегальской саванны. Воспользовавшись тем, что союзник альфа-самца Фудуко сломал бедро, остальные устроили мятеж и, свергнув вожака, изгнали его на окраины территории. Там он скитался пять долгих лет почти в полном одиночестве. Каждый раз, когда он пробовал вернуться, молодые самцы, видимо, не забывшие его тиранию, прогоняли Фудуко обратно. А потом настал день, когда Пруэтц услышала какой-то шум примерно в полумиле от своего лагеря. Придя на звуки, она увидела распростертого на земле истерзанного мертвого Фудуко. Остальные шимпанзе были почти невредимы, а значит, расправа была четко скоординированной. Тело Фудуко продолжали терзать даже после гибели, доходя до каннибализма – откусив половые органы и понемногу объедая горло. Когда Пруэтц с сотрудниками похоронила Фудуко, остальные обезьяны принялись утешать друг друга и всю ночь издавали тревожные нервные крики где-то рядом с могилой, явно боясь захороненного тела[154].

После трагического происшествия в зоопарке Бюргерса я стал воспринимать старого самца Йеруна как убийцу. Это был самый расчетливый из всех знакомых мне шимпанзе, отличавшийся поистине макиавеллиевским коварством. Вожак из него был отличный, но только пока под ним не начинал шататься трон. Стоило кому-то посягнуть на его власть, и Йерун становился безжалостным. Я уверен, что именно он был инициатором нападения на Лёйта, а младшего использовал как пешку. Тем не менее животных, как правило, убийцами не зовут, поскольку убийство предполагает умысел.

Многие животные могут погибнуть в пылу схватки – например, олени, намертво сцепившиеся рогами, или самец павиана, умирающий от кровопотери и воспалившихся ран, нанесенных длинными острыми клыками соперника. В большинстве случаев невозможно установить, намеревался ли противник лишать их жизни. А вот что касается шимпанзе, то в рассказах свидетелей их нападений на собратьев мне доводится слышать чаще всего слово «намеренно». Потрясенные их крайней жестокостью, свидетели упоминают о том, как шимпанзе пьют кровь жертв и целенаправленно выкручивают конечности. Шимпанзе явно задаются целью прикончить жертву и пока не добьются этого, не отступятся. По свидетельствам, они нередко возвращаются на место кровавого «преступления» спустя несколько дней – видимо, чтобы проверить результаты своих трудов и убедиться, что соперник уничтожен. Находя на месте расправы труп, шимпанзе не выказывают ни удивления, ни тревоги, то есть такой исход не является для них неожиданностью.

В намеренном лишении жизни как таковом ничего необычного нет, хищники занимаются этим сплошь и рядом, но по отношению к представителям других видов, поэтому мы не расцениваем это как преступление. Зачастую хищник не отступается от жертвы, пока та не испустит последний вздох. Когда тигр душит огромного быка гаура, сжимая челюсти у него на горле, орел сбрасывает горного козла с обрыва, а крокодил топит зебру в реке мощным «смертельным переворотом», все они действуют намеренно. Если жертва подаст признаки жизни, хищник примется ее добивать. Шимпанзе также целенаправленно расправляются с представителем собственного вида, так что я не считаю термин «убийство» в этом случае таким уж неуместным.

Насколько я успел убедиться, чем лучше вожак, тем дольше он пробудет у власти и тем меньше вероятность, что причиной его смерти станет кровавая расправа. Обширной статистики у нас нет, и я прекрасно понимаю, что существуют исключения, однако, в общем и целом, если самец сохраняет позиции только за счет террора, его «правление» продлится не больше пары лет и кончит он так же плохо, как Бенито Муссолини. Когда вожак – тиран, остальные только и ждут, когда найдется кто-то, способный бросить ему вызов, и охотно поддерживают этого соперника, если он кажется перспективным. Если в дикой природе самцов-агрессоров либо изгоняют, либо убивают, как Гоблина и Фудуку, то в неволе их можно ради их собственной безопасности удалить из колонии. Вожаки, которые пользуются общей симпатией, наоборот, остаются у власти необыкновенно долго. Если даже молодой самец попробует бросить такому альфе вызов, то поддержки не получит – все встанут на сторону последнего. Для самок нет ничего лучше, чем стабильная власть альфы, который защищает их и гарантирует мир и покой в сообществе. Это самая благоприятная обстановка для выращивания потомства, поэтому самкам обычно не хочется, чтобы такого вожака сместили.

Даже если хороший вожак теряет позиции, его редко изгоняют. Он может опуститься всего на пару ступеней иерархической лестницы и достойно стариться в кругу собратьев. И даже пользоваться некоторым закулисным влиянием. Одного такого самца по имени Финеас я знал много лет. Когда у него отобрали власть, он закрепился на третьем месте, превратившись в любимца всей детворы, с которой возился как добрый дедушка, а также став популярным партнером по грумингу у всех самок. Новый вожак предоставлял Финеасу право улаживать вспыхивающие скандалы, сам даже не утруждаясь вмешательством, поскольку старику в разрешении конфликтов не было равных. Таким спокойным и умиротворенным, как «в отставке», я не видел Финеаса за все предшествующие годы ни разу, и это вполне объяснимо: статус альфы, хоть и кажется завидным, на самом деле требует большого напряжения сил и нервов.

Физиологические доказательства того, что жизнь альфа-самца вовсе не сахар, были получены из экскрементов павианов с кенийских равнин. Анализ фекалий на гормоны стресса показал, что низкоранговые самцы испытывают гораздо больший стресс, чем высокоранговые. Тут все логично, ведь подчиненных постоянно гоняют и не подпускают к самкам. Неожиданностью стало то, что такой же сильный стресс испытывает и альфа-самец. Это относится именно к самому главному самцу группы, находящемуся в статусе вожака, поскольку он вынужден постоянно отслеживать, не проявляет ли кто неуважения и не сколачивает ли коалицию с целью его сместить[155]. «Но нет покоя голове в венце»[156] – писал Шекспир о короле Генрихе IV, однако ровно то же самое можно сказать об альфа-самцах павианов и шимпанзе.