Глава вторая Свидетельства камней и костей

Глава вторая

Свидетельства камней и костей

Как я не раз говорил вам, надо исключить невозможное, и то, что останется, пусть самое невероятное, и будет истиной.

Шерлок Холмс

У великолепно сохранившегося черепа самки австралопитека африканского, который Роберт Брум нашел в Южной Африке, не хватает только зубов и нижней челюсти

Само собой разумеется, что изучение доисторического человека в первую очередь означает изучение его окаменевших остатков. Чтобы понять, кто были наши предки и как они выглядели, мы должны научиться истолковывать отдельные сохранившиеся кусочки костей, которые в последнее время обнаруживаются во все больших количествах. Для этого нужно знать их возраст. Своеобразие формы, необычная величина порождают всевозможные интригующие предположения о том, кто от кого произошел. Но эти предположения, строящиеся на соотношении одного обломка кости с другим, могут обрести весомость только при надежном датировании находок.

Когда речь идет о датировании, необходимо, чтобы сходилось все. Постепенное установление хода эволюции человека можно уподобить очистке старого гобелена, заросшего пылью и грязью. Современный человек находится в верхней части гобелена, а наиболее древние его предки вытканы у самого низа. Ткань ветха, особенно в нижней половине. Гобелен следует чистить с величайшей осторожностью, иначе он совсем расползется. И чистка длится очень долго. Приступая к какой-то части, невозможно установить заранее, изображено ли на ней что-нибудь или под грязью скрывается пустой фон, а может быть, и прореха. Да и изображение может оказаться лишь фрагментом фигуры, настолько маленьким и загадочным, что никакого представления о целом он не даст. А то вдруг откроется вся фигура, но совершенно неожиданная, присутствие которой станет понятным, только когда будет очищено еще несколько. И огромную роль играет положение на гобелене каждой детали — ее точное место во времени по отношению ко всем прочим его частям. Верно истолковать те или иные окаменелости и вывести подлинную генеалогию человека возможно, только осмыслив все прочие данные.

Проблема возраста — проблема датирования — решается тремя путями. Во-первых, геологическим, через изучение истории Земли. Тут важны местоположение, толщина и природа разнообразных слоев глины, осадочных пластов, песка, лавы, известняков и прочих пород, из которых слагается поверхность нашей планеты, а также их соотношение. Поскольку некоторые процессы — например, эрозия или накопление отложений на морском дне и их превращение под действием тепла и давления в твердые породы — происходят сейчас с определенной поддающейся измерению скоростью, можно предположить, что и в прошлом они протекали приблизительно с такой же скоростью. Стратиграфия (наука, занимающаяся изучением этих слоев) воссоздает примерную картину прошлого Земли. Это дает возможность расположить окаменелости, найденные в разных породах, в хронологической последовательности.

Второй путь определения возраста заключается в изучении самих окаменелостей. В различных слоях они не одинаковы, а меняются со временем и благодаря этому могут служить хронологическими вехами, особенно если для них установлена точная последовательность. Например, эволюция лошади известна очень хорошо. За 60 миллионов лет лошадь развилась из четырехпалого животного величиной с кошку в то крупное однопалое животное, которое мы знаем сегодня. Многочисленные промежуточные стадии развития лошади, запечатленные в окаменел остях, сохранившихся в различных геологических слоях, позволяют воссоздать эту историю достаточно подробно. Если в одном слое с каким то предком лошади мы обнаружим окаменевшие остатки других животных или растений, можно считать, что они имеют тот же возраст. То есть уже датированная окаменелость помогает датировать другие и т. д.

Постоянно сравнивая и сопоставляя гигантские количества данных, относящихся как к горным породам, так и к окаменелостям, наука сумела воссоздать довольно подробную хронологию далекого прошлого. Однако конкретные даты в ней отсутствуют.

Третий способ восполняет этот пробел. Он опирается на свойство радиоактивных элементов выделять энергию с постоянной скоростью, постепенно превращаясь в другое вещество. Этот процесс называется радиоактивным распадом. Радий, например, медленно переходит в свинец. Стоит определить скорость этого процесса, и можно будет установить возраст данного кусочка радия, измерив, какая его часть уже перешла в свинец, а какая еще остается радием. К числу долгоживущих радиоактивных элементов принадлежит калий-40. Для целей палеонтологии он особенно полезен потому, что встречается в вулканических пеплах и лавах. Возраст окаменелостей, обнаруженных в такой вулканической породе или оказавшихся между двумя ее слоями, может быть установлен с большой точностью.

Получив надежные часы для отсчета времени, мы можем теперь вернуться к окаменелостям приматов и поставить решающий вопрос: как различать низших обезьян, человекообразных обезьян и людей? Когда речь идет о современных видах, никакой трудности не возникает — все они в ходе своего развития настолько обособились, что сходство между ними в значительной степени исчезло. Однако все они происходят от одного предка, и, чем дальше мы углубляемся в прошлое, тем больше их окаменелости начинают походить друг на друга. В какой-то момент они становятся неразличимыми. Вот почему, чтобы установить линию развития гоминидов, необходимо воссоздать по этим окаменелостям генеалогическое древо приматов.

Взявшись за это, мы обнаружим, что внимание надо будет сосредоточить на особенностях челюстей и зубов, поскольку они сохраняются лучше всего и нередко никаких других костей в нашем распоряжении вообще нет. Зубы по твердости и прочности далеко превосходят все прочие части тела. Их всегда можно распознать, хотя бы они пролежали в земле буквально миллионы лет, потемнели и истерлись. Кости более хрупки. Иногда кость сохраняется хорошо и выдерживает процесс очистки от спаявшихся с ней кусков породы. Таким прочным, например, оказался первый таунгский череп: Реймонд Дарт несколько месяцев кропотливо очищал лицевые кости, а на то, чтобы разнять челюсти и осмотреть поверхность зубов, у него ушло четыре года.

Другие окаменевшие кости не столь прочны и рассыпаются в прах, едва их освобождают от каменных наслоений. Нередко прежде, чем извлечь такую кость из земли, ее приходится пропитывать специальными скрепляющими составами.

Но в каком бы состоянии ни была окаменелость, она всегда выглядит не так, как окружающая порода. Специалисты узнают окаменелости с первого взгляда, к тому же они обладают феноменальной способностью различать их. Так, любой профессионал безошибочно определит, принадлежит ли найденный коренной зуб низшей обезьяне, человекообразной обезьяне или человеку. На жевательной поверхности коренного зуба низшей обезьяны обычно имеются четыре бугорка, расположенные попарно. У человекообразной обезьяны и у древнего человека таких бугорков на коренном зубе чаще всего пять. И что еще важнее, располагаются они не парами, а по характерной Y-образной схеме. Эта схема Y-5 очень древняя: она была обнаружена еще у общего предка низших и человекообразных обезьян. Следовательно, пролежавшая в земле 15 миллионов лет челюсть, от которой остался только обломок с парой коренных зубов, имеющих по четыре бугорка, — это челюсть низшей обезьяны, а не человекообразной и не гоминида, поскольку те сохранили более древнюю схему Y-5.

Таким образом, мы получили некоторые данные для первого наброска генеалогического древа приматов, но данные эти носят негативный характер и ничего не сообщают о том, где произошло разделение низших и человекообразных обезьян. Мы пока знаем только, что это случилось раньше чем 15 миллионов лет назад. Но насколько раньше? Увы, одна окаменелость больше ничего сказать не может. Чтобы уточнить это место, нам необходимо отыскать более древние обезьяньи зубы с четырьмя бугорками, а потом — еще более древние.

И возможно, прежде чем задача будет наконец решена, нам придется стереть не одну предварительную пометку. Кроме того, существует проблема, заложенная в самом понятии эволюции. Нижеследующий воображаемый диалог даст о ней необходимое представление.

— Различие в бугорках, о котором вы говорите, очень удобно, если возраст окаменелости не превышает пятнадцати миллионов лет. Но что, если она старше? Ведь рано или поздно вы доберетесь до того периода, когда зубы низших обезьян начнут все больше и больше походить на зубы их предков со схемой Y-пять?

— Несомненно.

— …Когда невозможно будет решить, есть на этом зубе пятый бугорок или нет?

— Да.

— Ну, и какой же обезьяне будет принадлежать подобный зуб — низшей или человекообразной?

— Если вы заглянете в такую древность, вам на помощь придут многие другие различия в величине, форме или числе зубов. Ведь особенности зубов, возникшие в ходе развития приматов, не исчерпываются расположением и числом бугорков. А если вам посчастливится найти и другие кости, задача опознания облегчится еще больше. Плечо низшей обезьяны, например, совершенно не похоже на плечо человекообразной, которая способна размахивать руками гораздо свободнее.

— Ну, хорошо. Но, углубляясь в прошлое, вы ведь неизбежно должны добраться до животного, у которого ни одна из этих особенностей не будет выражена четко.

— Совершенно справедливо.

— Ну, и?..

— Вы, собственно, просите, чтобы я точно указал день, когда у низшей обезьяны родился человекообразный детеныш. Но этого дня не было. В течение очень долгого времени наши предки соединяли в себе черты, характерные теперь только для низших обезьян или только для человекообразных. На протяжении этого периода под воздействием некоторых небольших различий в среде обитания щи в пищевом предпочтении у отдельных популяций складывались свои локальные особенности. Даже если бы мы располагали полным набором окаменел остей, представляющих миллионы лет эволюции, — а таких окаменелостей было бы несколько миллионов! — нам все равно не удалось бы обнаружить ту первую низшую обезьяну и ту первую человекообразную обезьяну, от которых пошли все остальные. Такой вообще не было.

Схема ?-5 — пять бугорков (зеленые квадраты) на жевательной поверхности коренного зуба, разделенные не всегда отчетливо выраженной ?-образной бороздкой, — помогает отличать коренные зубы гоминидов и человекообразных обезьян от коренных зубов низших обезьян. Коренные зубы этих последних несут только четыре бугорка, причем их никогда не разделяет бороздка ?-образного типа

Человек и все его родственники приматы происходят от общего предка, небольшого млекопитающего, походившего на крысу. Сначала ответвились лемуры и другие полуобезьяны, а затем сами обезьяны, причем часть их жила и развивалась в Новом Свете, а часть — в Старом. От этой последней группы отделились человекообразные обезьяны. Первым отделился гиббон, затем орангутан, а третья линия дала гориллу, шимпанзе и человека

— Другими словами, составляя генеалогическое древо, вы располагаете его разветвления очень приблизительно?

— Да. Поскольку то, что мы назвали "разветвлением", в действительности охватывает очень длительный период, и место его на древе всегда будет приблизительным. В лучшем случае можно лишь примерно указать, когда в общей исходной популяции начинают появляться различия, отражающие различия в окружающей среде или в питании. Географические и поведенческие факторы способствуют разделению популяции на отдельные группы, которые в результате такого разделения смешиваются все меньше и меньше. Если же произойдет полное физическое разделение популяции из-за образования горного хребта, вторжения моря или постепенного распространения пустыни, всякое смешение вообще прекращается. Это ускоряет накопление различий, и в конце концов вместо одного вида животных возникают два новых. Результатом подобного процесса явилось, например, появление у одной группы приматов зубов с четырьмя бугорками — в числе многих других важных отличий, отражающих то разнообразие в образе жизни, которое мы находим у современных низших и человекообразных обезьян.

Так выглядит в очень упрощенном изложении процесс видообразования. Именно этот процесс привел к возникновению не только низших обезьян, человекообразных обезьян и человека, но и вообще всех живых существ. Зная его механизм, теоретически мы можем, опираясь на характерное расположение зубных бугорков, рассортировать окаменевшие зубы по степени стирания этого различия вплоть до полного его исчезновения, что и укажет нам с достаточной точностью момент, когда началось разделение обезьян на низших и человекообразных. Так оно и будет, если удастся найти достаточное количество зубов древних приматов. Или же возможность установить искомую дату дадут другие особенности челюстей, черепа и скелета, а также их сочетания. Когда накапливается значительное количество подобных свидетельств, становится возможным с определенной уверенностью нанести искомое разветвление на генеалогическое древо.

Указать на генеалогическом древе место, где произошло разделение низших и человекообразных обезьян, — значит завершить один из важных этапов в прослеживании происхождения человека. Соблазнительно, конечно, считать взаимосвязь людей и человекообразных обезьян даже еще более важной, поскольку родство между ними теснее, а разделились они много позже. Однако на самом деле важен каждый этап этого пути, причем среди них нет ни более, ни менее важных, ибо развитие каждого звена в цепи жизни, ведущей к человеку, оказывалось возможным только благодаря развитию предыдущих звеньев. И, чтобы понять по-настоящему, что такое люди, мы должны рассматривать всю цепь. В частности, нам следует перенестись в прошлое более чем на 75 миллионов лет и повнимательнее разглядеть кое-каких насекомоядных млекопитающих, которые видом и размерами походили на крысу и шныряли по земле во влажном тропическом лесу.

Некоторые из этих древних млекопитающих перебрались затем на деревья — предположительно потому, что конкуренция на земле была крайне ожесточенной, а на деревьях их ждала обильная пища. Кое-где и сейчас еще живут подобные млекопитающие, которые с тех пор изменились относительно мало. Это тупайи. Зато другие изменились. И настолько радикально, что даже трудно поверить в их родство с тупайями. От небольших насекомоядных зверьков произошли все разнообразнейшие полуобезьяны, низшие обезьяны, человекообразные обезьяны и гоминиды. И тут мы оказываемся перед новым коварным вопросом: если все эти животные так преуспели в своем развитии, то почему относительно мало изменившиеся тупайи все еще существуют в современном мире?

Причина проста: им незачем было особенно изменяться. Среда их обитания сохранилась почти в первозданном виде и по-прежнему подходит им во всех отношениях. Следует сразу же уточнить, что биологический вид вовсе не обязательно должен эволюционировать. Дело в том, что против эволюции действует множество мощнейших факторов. Природа консервативна, и популяция, которая в определенных условиях чувствует себя хорошо, меняется мало. Благодаря естественному отбору ее члены в подавляющем большинстве всегда будут очень похожи друг на друга. Почти все они приближаются к своего рода "оптимальной модели" для данного времени, данного места и данного образа жизни. Если они в чем-либо отклоняются от этой оптимальной модели, у них неизбежно возникают какие-то трудности. Возможно, они проживут не так долго, как их более удачливые собратья. Или же дадут меньше потомства, а потому черта, отличающая их, либо полностью исчезнет, либо сохранится в рецессивном состоянии, скрытая в генах, и вновь, да и то не обязательно, проявится только у некоторой части потомства той пары, у которой она была присуща и самцу и самке. Такие потомки, скорее всего, не выживут — в отличие от тех, у которых эта черта останется в рецессиве.

Вот почему все мы носим в своих генах порядочный груз неадаптивных черт. Некоторые из них действуют как сортировщики и бракуют нас, если мы слишком уж отклонимся от оптимальной модели. Иногда такая неприспособленность принимает очевидные формы ("обнаженное" сердце при не сформировавшейся грудной клетке обрекает новорожденного на мгновенную смерть).

Но по большей части генетическая изменчивость гораздо менее опасна и гораздо менее драматична. Она создает бесчисленные, но незначительные отличия у всех нас. Однако если она потенциально опасна, то неизбежен вопрос, почему она сохраняется. Почему ни один вид постепенно не избавился от неадаптивных черт и не состоит исключительно из особей, наиболее соответствующих тому образу жизни, который свойствен данному виду?

Достаточно немного подумать, и станет ясно, что изменчивость — непременное условие всякой жизни. На то существуют две причины. Во-первых, оптимальная модель — еще не значит совершенная модель. Постоянно действующий естественный отбор поддерживает тенденцию вида к улучшению, к развитию и усилению тех черт, благодаря которым он будет еще лучше приспосабливаться к условиям окружающей среды. Во-вторых, никакая среда не остается постоянной. Вид должен обладать генетическим разнообразием, иначе он не сможет измениться в соответствии с изменениями окружающей среды. А потому то, что сегодня у любого вида кажется избыточным генетическим грузом, завтра может преобразиться в средство спасения.

История приматов прекрасно иллюстрирует эти две соперничающие силы эволюции — тенденцию к изменениям и тенденцию к устойчивости. Одни наши древнейшие насекомоядные предки эволюционировали мало и крайне медленно, другие же — гораздо быстрее. Причины, пришпоривавшие эту эволюцию, могли быть едва заметными: например, какой-то самец тупайи оказывался чуть сообразительнее или чуть сильнее остальных — чуть более ловко хватал насекомых или был привлекательнее для самки на соседнем суку. Много времени спустя кое-где появились "улучшенные" тупайи. Под воздействием требований древесного образа жизни они начали изменяться довольно быстро. По ветвям было удобнее и безопаснее передвигаться, прыгая и цепляясь, чем бегать наподобие крыс, как прежде. Задние лапы удлинились. Крысиные когти на передних лапах постепенно преобразились в плоские ногти — отличительный признак всех современных приматов. Все четыре лапы начали превращаться в руки. Пальцы удлинялись, становились гибче и приобрели на концах осязательные подушечки. Все эти новые качества помогали животным "новой модели" ловко передвигаться по деревьям, стремительно хвататься за ветку или молниеносно ловить быстрых насекомых и юрких ящериц.

По мере того как прыжки, цепляние за ветки и ловля добычи лапами становились формой существования, обоняние все больше уступало главенствующее место зрению — ведь эти животные жили теперь не в двумерном мире плоской поверхности земли, а в трехмерном мире деревьев и им чуть ли не каждую минуту требовалось точно определять расстояние до другой ветки или до ящерицы. Это преобладание зрения над обонянием привело к тому, что форма головы древней тупайи тоже начала изменяться. Морда стала короче, череп округлился. Глаза увеличились и мало-помалу сдвинулись вперед, так что поле зрения одного глаза наложилось на поле зрения другого и животное получило объемное, или стереоскопическое, зрение.

Стереоскопическое зрение позволило оценивать расстояние с гораздо большей точностью, чем это доступно, например, кролику, чьи глаза расположены по бокам головы. Кролик должен постоянно следить, не подкрадывается ли к нему враг сбоку или сзади, зато ему не обязательно видеть то, что он ест, — трава не убегает и ее нетрудно находить с помощью обоняния. И вообще питание травой не требует особой сообразительности — во всяком случае, куда меньше, чем охота за ускользающей добычей среди ветвей. И со временем округленный череп обитателей древесных крон стал вместилищем более крупного мозга.

За 10–20 миллионов лет эти изменения продвинулись настолько далеко, что уже можно выделить новую группу животных-приматов. Самые древние из них-полуобезьяны и их потомки, — как и тупайи, дожили до наших дней. Это лемуры, лори, долгопяты и галаго. Некоторые из них, в частности крупные лемуры, и видом и поведением очень напоминают низших обезьян. Если бы низшие обезьяны не появились, вполне вероятно, что места их нынешнего обитания населяли бы лемуры.

Но, к несчастью для лемуров, низшие обезьяны все-таки появились, и генеалогическое древо приматов приобрело еще одно разветвление. Вначале они, вероятно, были, так сказать, сверхлемурами последней модели — то есть различия между ними и лемурами старого образца были незначительными. Однако, постепенно накапливаясь, эти различия обеспечивали имевшим их особям заметные преимущества, и в конце концов кроны деревьев оказались населенными более ловкими, более сообразительными, более подвижными и во всех отношениях более приспособленными к древесному образу жизни потомками лемуров, которые уже могут считаться обезьянами. Лемуры же мало-помалу исчезли почти всюду, где обитали прежде, — они не выдержали конкуренции. А на Мадагаскаре и в некоторых других местах они выжили просто потому, что обезьяны там не водятся и никогда не водились.

Итак, отметьте на генеалогическом древе разветвление, очень древнее, которое знаменует разделение обезьян и полуобезьян. Затем проведите карандашом по ветви обезьян до следующего разветвления, которое (на основании числа зубных бугорков, о чем говорилось выше) показывает, что обезьяны разделились на низших и человекообразных. Следуйте дальше по ветви человекообразных обезьян к новому разветвлению. В этой точке начнут появляться гоминиды. И опять-таки их появление придется прослеживать по особенностям зубов и челюстей.

Если сопоставить челюсть гориллы или шимпанзе с человеческой, в глаза сразу бросаются пять основных различий. Во-первых, по отношению к общему размеру черепа обезьянья челюсть больше и тяжелее, чем у человека. Во-вторых, зубы в ней располагаются как бы по трем сторонам прямоугольника — резцы занимают переднюю сторону, а остальные зубы двумя параллельными рядами уходят в глубь рта. В-третьих, клыки у самца много длиннее остальных зубов, и, когда челюсти сомкнуты, верхние клыки находят на нижние зубы, а нижние клыки торчат вверх. В-четвертых, между верхними зубами есть просветы, в которые входят эти огромные нижние клыки. И наконец, крыша ротовой полости — твердое нёбо — у обезьян почти плоская.

У человека все перечисленные особенности отсутствуют. По отношению к общему размеру черепа его нижняя челюсть много меньше и легче. Твердое нёбо не плоско, а выгнуто сводом. Зубы все имеют примерно равную высоту, в том числе и клыки, а потому просветы между верхними зубами отсутствуют. Располагаются они не по сторонам прямоугольника, а дугой, достигающей наибольшей ширины в глубине рта.

Запомнив эти различия, вернемся теперь к первому черепу австралопитека, найденному в Южной Африке Реймондом Дартом, и посмотрим, имеет ли он какие-либо черты гоминида. То, что череп этот не мог принадлежать ни человекообразной обезьяне, ни павиану, Дарт решил сразу же, едва увидел его зубы. Ни огромных клыков, ни просветов — аккуратная дуга, совсем как у человека. И тех, кто потом осматривал окаменелость или читал о ней, смущала вовсе не челюсть, но общий вид черепа. Эта странная челюсть была частью морды человекообразной обезьяны — ни намека на лоб или подбородок. Черепная коробка была маленькой — она вмещала мозг не больше обезьяньего. Но, поскольку древность этого существа определялась двумя миллионами лет, то есть оно было вдвое древнее всех известных до тех пор гоминидов, ни Дарт, ни его горячий сторонник Роберт Брум не усмотрели ничего странного в такой своеобразной смеси характерных особенностей человекообразной обезьяны и человека. Два миллиона лет, рассуждали они, возможно, почти вплотную подводят нас к общему предку человека и человекообразной обезьяны, а он вполне мог обладать совершенно неожиданным сочетанием черт.

Положение еще больше запуталось, когда дальнейшие находки Брума и других южноафриканских исследователей показали, что в Южной Африке, по-видимому, существовали два типа прямоходящей человекообезьяны. Годы спустя дальнейшие многочисленные находки позволят провести между ними четкое научное различие. Один из уважения к его более крупным размерам и весу — (около 70 кг) получит название Australopithecus robustus — "австралопитек массивный". Более мелкий, весивший 35–45 кг, сохранит название Australopithecus africanus — "австралопитек африканский", которое Дал ему Дарт.

Однако тут Брум столкнулся с одной странностью. Хотя точное датирование в Южной Африке по-прежнему оставалось невозможным, он пришел к заключению, что некоторые из его австралопитеков массивных были на целый миллион лет моложе дартовского австралопитека африканского. Это его не смутило бы, если бы не следующее обстоятельство: более крупная и более поздняя человекообезьяна выглядела более примитивной. Ее челюсти и коренные зубы были массивны и меньше походили на человеческие, чем челюсти и коренные зубы австралопитека африканского.

Неужели предком человека был более поздний и более примитивный тип? Концы с концами тут явно не сходились. Тяжелая челюсть, крупные коренные зубы-жернова указывали на то, что существо это питалось растительной пищей и пережевывало огромное количество всякой зелени, примерно так же, как современные гориллы. Подтверждалось это и тем, что у австралопитека массивного на черепе имелся продольный костный гребень. У гориллы такой гребень служит опорой мощным жевательным мышцам, которых требует характер питания этой крупнейшей из человекообразных обезьян.

Спутать верхнюю челюсть человекообразной обезьяны (вверху) с челюстью гоминида (внизу) невозможно. В челюсти обезьяны (в данном случае — современного карликового шимпанзе) зубы располагаются по трем сторонам прямоугольника, причем ряды коренных зубов почти параллельны. Четыре резца на передней стороне отделены от других зубов промежутками, в которые входят длинные клыки, характерные для самцов всех человекообразных обезьян

Человеческая челюсть не прямоугольна, а подковообразна. Зубы располагаются по дуге, расширяющейся в глубине рта. Поскольку у людей клыки невелики, нужды в просветах нет, и все зубы расположены тесно. У человека коренные зубы крупнее резцов, тогда как у обезьян (вверху) они по величине почти не различаются. Кроме того, человеческая челюсть короче и не выдается далеко вперед

Стоило признать это существо предком человека, и сразу же возникал ряд серьезных недоумений. Таким специализированным жевательным аппаратом не обзаводятся за одну ночь. Отсюда следовало, что австралопитек массивный эволюционировал к специализированному вегетарианскому образу жизни в течение очень долгого времени. И логика подсказывает, что он таким и остался — а не преобразился внезапно во всеядное существо (с небольшой нижней челюстью), каким всего лишь через несколько сотен тысяч лет стал человек.

Противоречия такого рода причиняют палеоантропологам массу забот. Эволюция не протекает ни столь капризно, ни столь быстро. Раз человек, по крайней мере последние три четверти миллиона лет, ел буквально все — а это мы знаем твердо, — то гораздо логичнее предположить, что его всеядность сложилась много раньше. Брум надеялся разрешить это противоречие, обнаружив еще какой-нибудь человеческий признак у одного из двух южноафриканских австралопитеков. Он и его коллеги год за годом отправлялись на поиски каменных орудий, которые можно было бы связать с более массивной или с менее крупной "изящной" человекообезьяной. И год за годом их поиски оставались тщетными.

Внезапно, как гром с ясного неба, пришло известие с севера: супруги Лики нашли в ущелье Олдувай череп и орудия. И словно бы в противовес прежним гипотезам, находка Лики оказалась сверхмассивным австралопитеком" которого Луис назвал Zinjanthropus boisei.

На какое-то время создалось впечатление, будто спор решен: непосредственным предком человека, по-видимому, было существо, имевшее, крайне мало человеческого. Специалистам по эволюции предстояло разгрызть очень горький орешек. Но, как это часто случается в исследованиях древнего человека, горькой оказалась только скорлупа. Стоит разгрызть ее — получив новые данные или по-иному оценив старые, — и горечи как не бывало. В олдувайских исследованиях это произошло с эффектной внезапностью. Всего лишь год спустя после обнаружения первого черепа супруги Лики нашли второй. Он также имел возраст 1,75 миллиона лет, но принадлежал к изящному типу и имел даже больше человеческих черт, чем черепа этого типа, найденные в Южной Африке. Собственно говоря, он выглядел настолько человеческим, что мог и не принадлежать австралопитековым. Луис Лики считал, что это уже не человекообезьяна, но настоящий человек и заслуживает быть отнесенным к роду Homo, А потому дал ему название Homo habilis — "человек умелый", подчеркивающее тот факт, что он пользовался орудиями.

То, что орудиями пользовался именно человек умелый, а не сверхмассивный австралопитек бойсеи, было теперь продемонстрировано достаточно убедительно. Затем Лики отыскали в Олдувае целую серию остатков человека умелого, указывающую, что он обитал там более полумиллиона лет, пользуясь на протяжении этого срока почти не меняющимися каменными орудиями, и медленно эволюционировал, пока не обрел значительного сходства с человеком прямоходящим. Последующая находка там же в Олдувае окаменевших остатков человека прямоходящего, перебрасывающая мост между двумя периодами (миллион с лишним лет назад и без малого полмиллиона лет назад), как будто указывает, что первый развился во второго.

И название, и верительные грамоты дались человеку умелому нелегко. Он был примитивен и обладал небольшим мозгом. Многие антропологи классифицировали его как более развитую разновидность австралопитека африканского и считали, что статуса "человека" он не заслуживает. Многие считают так до сих пор. Его право называться самостоятельным видом подвергается сомнению с того самого дня, как он был окрещен.

На рисунке изображены скелеты трех австралопитеков, реконструированные по горстке окаменевших костей (закрашены зеленым цветом). Самый маленький, австралопитек африканский, был лишен гребня на черепе, что указывает на человекоподобный тип челюстных мышц

Ноги у него прямые, следовательно, он должен был лучше ходить. У австралопитека бойсеи, наоборот, колени широко разведены, что в сочетании с более длинными плечевыми костями указывает на то, что он, возможно, не был прямоходящим.

Отмечает ли человек умелый место еще одного разветвления? Все зависит от того, как на него взглянуть. Если он — боковой отпрыск австралопитека африканского (то есть если австралопитек африканский продолжал существовать и развиваться одновременно с ним), это означает разветвление. Если же он — прямой потомок австралопитека африканского, человекоподобные черты которого со временем становятся все более явными, то разветвления нет и просто один тип медленно переходит в другой.

Подобный взгляд на человека умелого, учитывая новейшие данные, представляется более оправданным. Но и при этом остается неразрешенным вопрос, что же такое человек умелый — человек он или нет. По сравнению с несомненными людьми, которые пришли ему на смену, он мало походит на человека. Стоит, однако, сравнить его с более примитивными предшествующими типами, и его право на статус человека начинает выглядеть обоснованным. Такое обескураживающее смещение перспективы при обозрении серии окаменелостей, воплощающих прямую линию развития, возникает почти обязательно. Различия между ними — это различия количественные, а не качественные и, естественно, становятся все более выраженными по мере продвижения вперед во времени. Для гоминидов наиболее характерные особенности таковы: увеличение объема мозга, уменьшение надглазничного валика, более легкая челюсть, более длинные ноги. Но где провести пограничную черту?

И мы вновь и вновь возвращаемся к этому ядовитому вопросу. Но самая его постановка неверна. Поскольку все живые существа являют собой конгломераты характерных особенностей, многие из которых, возможно, развивались, обгоняя остальные или отставая от них, любая попытка провести пограничную черту на основании этих особенностей чревата неприятностями, о чем свидетельствуют, в частности, следующие примеры.

Английский анатом Артур Кизс взял за предел объем мозга в 750 см³. Существо, у которого объем мозга ниже этого предела, по определению Кизса, не человек, а у которого выше — человек, причем Homo sapiens обладает наиболее крупным мозгом в 1200–1600 см³. Позже другой англичанин, Уилфрид Ле Гро Кларк, взял за минимум 700 см³. В отличие от цифры Кизса цифра Кларка не была произвольной. Она просто отражала тогдашнее состояние палеоантропологической летописи, не включавшей ни одного "человеческого" черепа, полость которого была бы менее 700 см³. Разумеется, такое положение подразумевало, что в любую минуту может быть открыт "человек" с чуть меньшим объемом черепа. И как же его назвать? А если отыщется такой, чей мозг окажется еще меньше, как назвать его?

В связи с человеком умелым эта проблема приобрела особую остроту. Решение вопроса о том, человек он или нет, затруднялось тем фактом, что у типового экземпляра, найденного Лики, черепная полость имела объем около 657 см³ — то есть чуть ниже предела. С тех пор два специалиста, южноафриканский анатом Филлип Тобайас и американец Ральф Холлоуэй (Колумбийский университет), измерили еще три похожих черепа из Олдувая. Результаты их измерений оказались удивительно близкими друг к другу: объем полости черепа колеблется от 600 до 684 см³ и в среднем составляет 642 см³. Мозг, слишком маленький для Человека? Но, бесспорно, слишком большой для типичных южноафриканских изящных австралопитеков, средний объем черепной полости которых составляет всего лишь около 450 см³.

Если объем мозга, форма зубов и длина ног эволюционируют с разной скоростью, то определить вид по этим признакам затруднительно. Тем не менее без классификации и названий обойтись невозможно. Вот почему для разрешения этой проблемы, пожалуй, лучше будет обозначать границу между видами точкой во времени, а не сводом характерных физических признаков. И безусловно, следует учитывать, что классификаторы неизбежно будут сталкиваться с каким-то смешением или стиранием этих признаков в ходе эволюции.

Ну, а если приложить все это к человеку умелому? Он как будто находится на самой границе. Споры о том, куда его поместить, начались сразу после того, как он был открыт в 1960 году, но и десять лет спустя все еще продолжались. С одной стороны, было очень трудно найти ему место по физическим признакам. Не меньшая трудность заключалась и в отсутствии сравнительного материала. Ведь палеоантропологи располагали только единственным черепом загадочного сверхмассивного его современника из Олдувая и кучей недатированных южноафриканских окаменелостей. Заглянуть через плечо человека умелого дальше во тьму времен было невозможно, так как более древних гоминидов найти пока не удалось. Брум, правда, полагал, что южноафриканские окаменелости должны быть старше, но доказать этого он не мог.

Такое отсутствие окаменелостей гоминидов старше двух миллионов лет имело прямое отношение к другой ядовитой проблеме — проблеме сосуществования в Южной Африке двух разновидностей австралопитека. До того как они были открыты, среди ученых господствовало мнение, что в каждый данный период на Земле жил только один прямоходящий предок человека. Поскольку теперь существует только один вид человека, напрашивался вывод, что эволюция и борьба за существование должны были всегда обеспечивать именно такое положение. Однако новые южноафриканские находки все больше и больше подрывали эту уверенность. Кости массивного и изящного типов настолько разнились между собой, что вполне могли принадлежать двум разным видам.

На теоретический вопрос, могли ли два вида прямоходящих гоминидов существовать одновременно, южноафриканские находки четкого ответа не дают. Но, если мы вернемся в Олдувай и рассмотрим два обнаруженных там типа окаменелостей, нас ждет ошеломляющий сюрприз: массивный олдувайский австралопитек бойсеи настолько массивен, что чрезвычайно изящный человек умелый никак не мог принадлежать к одному с ним виду — а они сосуществовали!

С другой стороны, большой олдувайский череп был единственным в своем роде. Не означало ли это, что его величина — случайное уродство? Или он на самом деле принадлежал гоминиду особого, третьего вида?

Таково было положение в середине 60-х годов: предок человека отодвинулся во времени на два миллиона лет назад, в ту эпоху, когда в Восточной Африке обитал "человек", который изготовлял орудия и получил довольно неопределенное наименование "умелый". Хотя открывшие и окрестившие его супруги Лики не считали (ни тогда, ни после), что он произошел от австралопитека африканского, другие палеоантропологи придерживались именно такого мнения. Но как бы то ни было, ясность в этот вопрос могло внести только точное датирование австралопитека африканского. Если бы обнаружились более древние остатки человека умелого или менее древние — австралопитека африканского, это означало бы, что человек умелый вообще не происходит от австралопитека африканского.

В этом случае в Африке набралось бы четыре разных гоминида — большой и маленький в Олдувае, а также большой и маленький на юге, — не состоящие в прямом родстве между собой. Какой наступил бы антропологический хаос!

Упорядочить его можно было только одним способом — продолжая расчищать гобелен, то есть находя новые окаменелости, точнее определяя возраст прежних находок и углубляясь все дальше во тьму времен. И вот с этой целью в 1967 году была организована международная экспедиция, которая отправилась на поиски остатков гоминидов на юг Эфиопии, в отдаленную местность, носящую название Омо.

Такой выбор объяснялся несколькими причинами. Во-первых, один из руководителей экспедиции, французский палеонтолог доктор Камиль Арамбур, уже побывал там за 35 лет до этого и обнаружил много остатков ископаемых животных. Во-вторых, Омо удивительно похоже на Олдувай. Геологически оно тоже принадлежит к Восточно-Африканскому рифту — гигантской трещине в земной коре, которая тянется через Африку с севера на юг и отмечена цепями озер, а по сторонам обрамлена гигантскими обрывами. Значительная часть Восточно-Африканского рифта в настоящее время очень суха — озера заметно уменьшились, обрывы во многих местах сглажены эрозией, скалы растрескались от зноя. Хотя ущелье Олдувай создано рекой, теперь в нем не осталось даже ручья, лишь иногда по нему прокатываются быстро иссякающие потоки. Ничего, кроме скал, горячего воздуха и окаменелостей. Омо даже еще более знойно. Река в нем, правда, сохранилась; она берет начало на нагорьях Эфиопии и впадает в озеро Рудольф у северной границы Кении. Озеро Рудольф за последние четыре миллиона лет дважды увеличивалось и уменьшалось. В настоящее время длина его довольно солидна — 300 километров, но по сравнению с прежними своими размерами оно невелико и продолжает уменьшаться. Его суровые окрестности исследованы очень мало.

Восточно-Африканский рифт — беспокойная область земного шара, где продолжают происходить мощные геологические процессы. Она издавна была центром вулканической активности. Ее усеивают конусы и кратеры вулканов. Им Олдувай и обязан своими бесценными слоями датируемого вулканического пепла. Есть такие слои и в Омо. И наконец, в древности обе эти местности были много гостеприимнее, чем теперь. Тогда их орошали многочисленные реки, куда более богатая растительность обеспечивала существование больших популяций разнообразных животных, и гоминиды находили там то сочетание водоемов с переходящими в саванну лесами, которое, по-видимому, наиболее отвечало их потребностям.

Однако Омо имеет свои особенности, которые и привлекли новую экспедицию. В Олдувае наиболее точные и полезные страницы вулканического календаря втиснуты в пласты толщиной немногим больше 30 метров и охватывают период примерно в 200 тысяч лет, отстоящий от нас чуть менее чем на два миллиона лет. В Омо пласты эти достигают толщины свыше 600 метров и охватывают гораздо более длительный период. К тому же они содержат много слоев вулканического пепла, промежутки между которыми различны: некоторые соответствуют всего 100 тысячам лет, другие — заметно более долгому сроку, и все поддаются датированию при помощи калий-аргонового метода. В результате ученые могут использовать их, словно лестницу, уводящую во тьму времен, все глубже в землю, слой за слоем, причем каждая ступенька помечена своей датой.

Впрочем, в Омо для этого вовсе не нужно углубляться в землю. Там эти слои выпятились и теперь расположены под углом к поверхности: можно просто идти по все более древним пластам, точно по ребрам колоссального засыпанного землей скелета.

И что лучше всего — хроника Омо продолжается там, где олдувайская оборвалась примерно два миллиона лет назад. Насколько дальше уходит она в глубь времен, должны были определить геологи, которым предстояло выполнить чрезвычайно важную задачу: распутать каменную летопись для всей местности так, чтобы любая находка могла быть сразу датирована. Они это сделали. Нижний из слоев, содержащих окаменелости, как оказалось, имеет возраст четыре с лишним миллиону лет, то есть он вдвое старше самых древних слоев Олдувая.

Члены экспедиции 1967 года начали работу в этой многообещающей местности с самыми радужными надеждами. Арамбур выбрал место, которое разведал, когда работал в Омо первый раз. Вторая группа, руководимая американцем Кларком Хоуэллом (Калифорнийский университет), отправилась немного дальше вверх по течению реки Омо, туда, где еще не производились никакие исследования. Третья группа, которую возглавлял Ричард Лики, сын Луиса Лики, облюбовала также неисследованную часть долины Омо на противоположном берегу. В дальнейшем оказалось, что только Ричард Лики ошибся в выборе места. Палеонтологического материала на его берегу имелось много, но пласты там были менее древними, чем те, которые интересовали экспедицию. Он решил оставить Омо и заняться самостоятельными поисками в родной Кении — по своим последствиям это решение явилось одним из самых знаменательных в истории палеоантропологии.

Остальные члены экспедиции продолжали работу на выбранных местах и почти сразу же начали находить окаменелости, по богатству и разнообразию почти не имевшие себе равных. Поскольку многие слои в Омо были датированы, стало возможно проследить эволюционные изменения почти 80 видов млекопитающих, их расцвет и вымирание. В пластах запечатлели свои тайны шесть родов и восемь видов вымерших свиней. Омо хранило останки двадцати двух разновидностей антилоп и нескольких вымерших саблезубых кошек. Добыча палеонтологов была настолько обильной, а истории, которые она рассказывала, настолько полными, что с ее помощью уже можно было датировать окаменелости, собранные в других местах. А вдруг найден ключ к определению возраста тех загадочных животных в Южной Африке, который несколько десятилетий назад определял Брум, а затем с сожалением отложил этих животных, так как ему не с чем было их сравнивать? Стоит повернуть этот ключ — и южноафриканские гоминиды будут датированы достаточно надежно!

Помимо столь полезных окаменелостей свиней и антилоп в Омо начали обнаруживаться и остатки гоминидов. Первыми, кому улыбнулась удача, были французы — они нашли челюсть. Затем обе группы начали находить зубы, которых в конце концов набралось 150. Еще были найдены фрагменты челюстей, части двух черепов, две кости верхних конечностей и две нижних. Добыча как будто бы скромная, но значение ее по некоторым причинам было огромно. Во-первых, возраст пяти зубов оказался равным 3,7 миллиона лет! Четыре из них, несомненно, принадлежали тому же сверхмассивному типу, который Луис Лики назвал австралопитеком бойсеи. Но окаменелости сверхмассивного австралопитека из Омо были вдвое старше находки Лики. Другие окаменелости того же типа продолжали обнаруживаться в слоях, лежащих выше, из которых самый поздний имел возраст 1,8 миллиона лет.

Таким образом, австралопитеки бойсеи, по-видимому, обитали в Омо не меньше двух миллионов лет.

Столь же важны 19 зубов и часть бедренной кости, которые Хоуэлл отыскал в пласте, имеющем возраст три миллиона лет. Они принадлежат не австралопитеку бойсеи, а напоминают остатки изящных южноафриканских гоминидов. Если дальнейшие открытия это подтвердят, то таинственный маленький австралопитек спустя полвека наконец-то получит надежное датирование.

Работы в Омо продолжаются — геологические данные, а также окаменелости животных и гоминидов поступают оттуда непрерывным потоком. Доктор Арамбур скончался в 1969 году, и его заменил давний его сотрудник и соотечественник Ив Коппан.

Как уже говорилось, Ричард Лики решил заняться самостоятельными поисками. Он отправился на вертолете на юг, в Кению, и обследовал с воздуха восточный берег озера Рудольф. И, словно герой приключенческого романа, который, положившись на интуицию, обретает несметные сокровища, он высмотрел сверху подходящее место и посадил свой вертолет прямо на залежь окаменелостей гоминидов, которая обещает стать одной из богатейших в мире.