Русская зоология

Русской зоологии нелегко справлять юбилеи: нужна дата, а ее нет. Год учреждения Академии наук не дата для зоологии; год выхода первой зоологической книжки… книги бывают разные, и компиляции (иногда даже не совсем грамотные) середины XVIII в. вряд ли можно считать «датой». Зоологические результаты путешествий времен Петра I и Елизаветы мало чем отличались от сведений, привезенных путешественниками по России в допетровские времена: были так же бедны и отрывочны. Пожалуй, самой подходящей датой были бы замечательные путешествия Палласа и Лепехина: они первые собрали большой научный материал, они первые основательно познакомили нас с фауной страны. Правда, и тогда остаются вопросы: что считать за отправную точку: начало путешествия (1768), конец его или время опубликования результатов.

Владимир Мономах (1053–1125), популярнейший из князей Киевской Руси и широко известный за рубежом, сумевший устроиться так, что при нем всесильное раньше вече потеряло свое значение, стремившийся к единоличной власти и подчинению себе всех мелких удельных князей, оставил своим детям «Поучение». В этом «Поучении» Владимир дает всяческие наставления своим наследникам, подтверждая их примерами из личной жизни. Страстный охотник, он поговорил кстати об охоте. Отсюда — «зоология Руси XII века». Под Черниговом Мономах ловил диких коней, он попадал на рога турам («тура два мятала мя на розех и с конем»), его бодал олень…

Ряд сведений о животных загадочной страны, лежащей к востоку от Днепра, сообщил в свое время Марко Поло (ср. стр. 28). Сигизмунд Герберштейн (1468–1566), австрийский барон, дважды бывал на Московии, пытаясь примирить Москву с Польшей (1517, 1526). Он описал^[134] не только быт московитов, — от него зоологи узнали о зубре, о туре, доживавшем свои последние дни в Польше. Дважды побывал в Москве и Адам Олеарий, посол саксонских герцогов (1633–1634, 1636–1639), описавший свои поездки^[135] и упомянувший о кое-каких животных, конечно, крупных. Рассказывал о животных крайнего северо-запада Олаус Магнус (ср. стр. 229)^[136].

Петр I не смог осуществить свои планы по исследованию природы России: он едва успел основать Академию наук (1725). Приглашенный им Д. Г. Мессершмидт (1685–1735), уроженец Данцига, в 1720–1727 гг. исследовал Сибирь до Забайкалья и написал 10-томный труд о природе Сибири, так и оставшийся неизданным. Шведский майор Ф. И. Табберт-Штраленберг (1676–1747) прожил в Сибири 13 лет в качестве военнопленного; вернувшись на родину, он издал в 1730 г. книгу, в которой описал север и восток Европы и Сибирь, причем привел и немножко животных. В промежутке 1733–1747 г. по Сибири прошла волна экспедиций. В. Беринг (1680–1741) дважды побывал на Камчатке: его первая экспедиция была организована еще Петром I (1725–1730), и во время ее Беринг открыл вторично (был открыт еще Семеном Дежневым в 1628 г.) Берингов пролив. Во второй камчатской экспедиции принял участие и натуралист Г. В. Стеллер (1709–1746), описавший знаменитую стеллерову корову (Rhytina stelleri), полностью истребленную в ближайшие же годы промышленниками. Вместе с Берингом и Стеллером побывал на Камчатке и С. П. Крашенинников (1713–1755), составивший «Описание земли Камчатки» (2 тома, СПБ 1755), долгое время служившее основным источником научных сведений о Камчатке. Поездки и экспедиции Делиля (1688–1768), И. Г. Гмелина (1709–1755), Г. Ф. Мюллера (1705–1783) дали ряд сведений о природе Сибири, но зоологии они принесли немногое: географы и астрономы мало интересовались животными, а натуралист И. Гмелин был ботаником.

В итоге, первые 40 лет существования Академии наук дали русской зоологии очень немного: описания отдельных животных, мало чем отличавшиеся от описаний Герберштейна и других давних путешественников. Если и было положено начало изучению природы России, то начало это было еще очень далеким от настоящего «фундамента». При Екатерине II в Академии наук появилось сразу несколько натуралистов, а 1768 год — год, когда поехали в путешествие по России и Паллас, и Лепехин, С. Гмелин, Георги, Фальк, Гильдешитодт. Эти шесть человек заложили хороший фундамент изучению природы и населения России. Наиболее знаменит из них — Паллас.

Петр Симон Паллас (1741–1811), путешественник и натуралист, был на редкость разносторонним человеком. Зоология, ботаника, палеонтология, минералогия, геология, топография, география, медицина, этнология, археология, филология, сельское хозяйство и даже технология — всюду он проявил себя, и не как дилетант. Это был редкостный даже для тех времен энциклопедист, издавший более 170 трудов и проведший много лет в путешествиях. Родился Паллас в Берлине, девятнадцатилетним юношей защитил докторскую диссертацию и занялся приведением в порядок коллекций сначала лейденского, а затем и английских музеев. Первые же зоологические работы выдвинули Палласа; из молодежи (ему шел всего 23-й год) он был, пожалуй, наиболее «многообещающим», а потому в качестве «импортного ученого» попал в Петербург. Не успел Паллас толком оглядеться на новом месте, как получил назначение: отправиться в путешествие по Кавказу и прикаспийским степям и пустыням. Шесть лет провел Паллас со своими спутниками в этой поездке, результатом которой было «Путешествие по разным провинциям Российского государства»^[137]. Коллекции, собранные во время путешествия, легли в основу академической «кунсткамеры», частью же попали в Берлин. Сотни новых видов животных были описаны Палласом, начиная от млекопитающих и кончая мухами и жуками. Это было первой сводкой по русской фауне. Позже Паллас начал работать над «Российско-азиатской зоографией», 3 тома, которой были изданы в 1831 году^[138].

Петр Симон Паллас (1741–1811).

Паллас не только описывал новые виды. Еще в 1766 г. он выделил зоофитов из линнеевских «червей», первым высказал мнение, что паразитические черви не самозарождаются, как то утверждали все зоологи, а развиваются из яиц, как любое животное. Возражая Боннэ, указывал, что истинные родственные отношения между животными нужно изображать не «лестницей», а ветвистым деревом. В описаниях животных он применял точные измерения, обращал внимание на географическое распространение^[139]. Он отметил последовательность геологических напластований и предполагал, что близкие виды могут происходить от общего родоначальника.

Почти всю свою «взрослую» жизнь Паллас прожил в России; только в 1810 г. он вернулся на родину, в Берлин, где и умер 8 сентября 1811 г.

Иван Иванович Лепехин (1740–1802) — первый натуралист-русак — учился в академической гимназии в Петербурге, а медицину изучал в Страсбурге. В 1767 г. он вернулся в Петербург и был назначен адъюнктом в Академию наук (академик с 1771 г.). В 1768–1772 гг., частью один, частью в составе экспедиции Палласа, ездил по юго-востоку, отчасти и по северу Европейской России, изучая фауну, флору, географию и этнографию страны. В Симбирск он приехал на зимовку вместе с Палласом. Путешественники не теряли времени зря: они потребовали от губернатора, чтобы тот прислал к ним рыбаков и птицеловов. Не верилось, что петербургские чиновники с «мандатами», читая которые губернатор дрожал (такие полномочия давались натуралистам), могли приехать, чтобы ловить синиц и окуньков. Губернатор очень боялся подвоха, но ослушаться не рискнул и рыбаков собрал. От птицеловов Лепехин узнал, что на Волге, в зарослях, живет птичка «князек» неописуемой красоты. Не успел птицелов выйти на улицу, как его сцапали губернаторские стражники и «власти» потребовали доставить птицу. Старик под конвоем стражников пошел ловить «князьков». Ему повезло: на другой день клетка с полдюжиной птичек стояла перед Палласом и Лепехиным. «Другая птичка называется князиок под Симбирским и принадлежит к роду синичек, водится в большей части в мелком дубняке и только зимним временем примечается. Красота перьев пожаловала его между синичками в князьки», — так отмечено в дневнике Лепехина. В 1771 г. вышли 3 тома путешествия Лепехина^[140], через 3 года переведенные на немецкий язык^[141]. Лепехин же издал в 1798 г. руководство по шелководству.

Антон Иоганн Гильденштедт (1745–1781), немец, был выписан Екатериной, назначен в 1768 г. адъюнктом и тогда же отправлен в путешествие по юго-востоку (1768–1775). По возвращении был назначен академиком и профессором натуральной истории. Издать описания своего путешествия не успел (издано позже Палласом^[142]. Иоганн Готлиб Георги (1729–1802), профессор минералогии при Академии наук, ездил вместе с Палласом в 1768 г., затем вместе с Фальком (Оренбург), в 1770 г. через Москву проехал в Астрахань и Уральск и Верх-Исетскую провинцию (1771), в Омске присоединился к Фальку и вместе с ним побывал на Алтае, проехал через Иркутск до Байкала и через Екатеринбург и Уфу вернулся в Петербург (1774)^[143]. Иоганн Петер Фальк (1727–1774), ботаник и линнеевский ученик, был принят в адъюнкты Академии по рекомендации Линнея и назначен директором Ботанического сада. В 1768 г. ездил вместе с Георги^[144]. После его смерти директором сада назначили Лепехина. Самуил Готлиб Гмелин (1744–1774) в 1767 г. был приглашен в Петербург и через год поехал по окраинам России. В 1774 г. попал в плен в тогда еще «не покоренном» Дагестане и здесь умер^[145].

Все шестеро составили описания своих путешествий, и везде были приведены животные, — у кого побольше, у кого поменьше. Такая экспедиционная «вспышка» неудивительна: Екатерине были нужны деньги, добыть их она могла только из своего «хозяйства», т. е. нужно было их так или иначе «выжать» из страны. Поездки ученых академиков, давшие очень много для науки, были в то же время своего рода «разведкой», где и что можно «взять», и взять полегче, без особой возни.

В 1765 г. было учреждено «Вольное экономическое общество» в целях «распространения в государстве полезных для земледелия и промышленности сведений», — первое научное общество в нашей стране! Однако, причиной учреждения такого общества было не только желание Екатерины чему-то «научить» помещиков. Была и вторая причина, и притом более серьезная: волнения крестьян распространялись все шире и шире, а местами переходили в массовые восстания. Надвигалась буря, через несколько лет вынесшая на своем гребне Пугачева, и нужно было как-то «овладеть положением». Учреждая Общество, Екатерина делала попытку такого «овладения». Увы, цель не была достигнута. Горы писем, то просто тревожных, то резко осуждающих позицию, занятую Обществом, — единственный практический результат работы Общества в екатерининское время. Опросные листы, составленные по указаниям Екатерины, показались малокультурным крепостникам только что не «прокламациями». В самом деле, Общество запрашивало не только о количестве и роде посевов пахотной и луговой земли, оно хотело знать, какой труд — свободный или крепостной — находят помещики более продуктивным, какая форма землевладения — общинная или частная — выгоднее. Опрашиваемые отвечали, но они писали совсем не то, о чем их просили.

Тамбовский дворянин Колюпатов прислал в Общество жалобу:

«Хлебопашное дело от господа зависимо и человеки в нем ничесо же разуметь не могут, сколь бы много и лукаво не мудрствовали о сем. Понеже господь, пошлет дождь во время и хорошо будет, а ежели прогневается — бумагою от гнева его не защитимся».

Колюпатов только «жаловался», но другой помещик (1768) пишет уже резко и возмущенно, пишет не только от себя, но «от лица суседей, друзей, родных и многих других добромысленных людей Пензенских»:

«Почтительнейше и любезнейше просим оповестить нас, не гораздо ли вольно общество ваше? Потому как уже самый ваш запрос про то, что лучше землю пахать мужиковыми руками или дворянскими, — издевкой над заслуженными людьми кажется нам, а еще того больше угрожает великим смущением глупых мужиков наших, кои и без того довольно озверели и во многих местах свирепствуют невыносимо супротив благодетелей и отцов их».

Екатерина ошиблась: из ее затеи ничего не вышло. Но Общество-то было учреждено, и с первого же года начало издавать свои «Труды», первое «толстое» периодическое издание, если не считать «комментариев» Академии наук, появившихся еще в 1728 г. В 1778 г. начал издаваться первый частный сельскохозяйственный сборник «Сельский житель» (Москва), а в 1780 г. появился «Экономической магазин» (Москва) «в пользу Российских домостроителей и других любопытных людей образом журнала издаваемый» — первый журнал по «прикладной науке» для широких читательских кругов.

Первым профессором «натуральной истории» в Москве был Матвей Иванович Афонин (ум. 1810), ученик Линнея, защитивший докторскую диссертацию в Упсальской академии и представивший в том свидетельство, подписанное самим Линнеем. Он не написал ни одной зоологической работы, пробыл профессором всего 7 лет (1770–1777) и интересен только как первый: с него начался счет московских университетских натуралистов, довольно скоро разделившихся на ботаников и зоологов.

Большой известностью как натуралист пользовался профессор Антон Антонович Антонский-Прокопович (ум. 1848), хотя для естественной истории и сделал совсем немного. Гораздо больше увлекался он общественной деятельностью и словесностью, был даже председателем «Общества любителей российской словесности». Антонский начал издание «Магазина натуральной истории»^[146], первого русского научно-популярного журнала по естествознанию. Правда, зоологические статьи этого журнала были сплошь переводными, но все же они были.

Только с приездом в Москву Фишера появились в Москве и зоология и школа зоологов, причем зоология сразу расцвела. Григорий Иванович Фишер фон Вальдгейм (1771–1853), немецкий уроженец, попал в Москву в порядке «импорта», чему предшествовала некоторая история. В 1802 г. царь Александр I (всего второй год сидевший «в царях» и не совсем еще забывший уроки своего гувернера Лагарпа, воспитывавшего его в «духе Руссо») подарил Московскому университету «Семятиченский кабинет натуральной истории», купленный казной у наследников князя Яблоновского за большие деньги (50 000 голландских червонцев). Очевидно, кто-то сильно обманул казну при этой сделке: когда на 10–12 огромных четвероконных «бригах» коллекции прибыли в Москву, то оказалось, что они находятся в самом плачевном состоянии, — все было испорчено, переломано. Но это было, пожалуй, и не так важно: важен факт «царского подарка» и важен указ об учреждении в Москве музея натуральной истории. Вместе с «кабинетом» прибыл препаратор Ришар, хороший чучельщик, что тоже было очень неплохо. Вскоре университет получил и второй подарок: магнат П. Г. Демидов, ученик и приятель Линнея, очевидно, не желая отстать от царя, подарил университету свой богатейший домашний музей, присоединив к нему капитал, на доход с которого следовало содержать музей и особого профессора натуральной истории при оном. Так появилась «демидовская кафедра», которую и получил (1805) не задолго до того прибывший из Германии Фишер фон Вальдгейм.

Григорий Иванович Фишер фон Вальдгейм (1771–1853).

В Москве Фишер сразу развил колоссальную деятельность. Он издал здесь 262 научных труда, в том числе немало и очень объемистых сочинений, в 1805 г. основал и учредил старейшее русское естественно-историческое общество «Московское общество испытателей природы» (в 1806 и 1809 гг. общество выпустило «Записки», с 1806 г. начало издание «Мемуаров», с 1829 г. — «Бюллетеней», первых крупных естественно-научных изданий в России), устроил Зоологический музей при Московском университете, музей при Военно-медицинской академии (тогда была здесь и такая). Когда в 1812 г. музей сгорел, Фишер очень быстро восстановил его, сумев привлечь десятки крупных жертвователей.

Крупнейшая зоологическая работа Фишера «Энтомография Российской империи»^[147], в которой он предполагал дать полную сводку всех известных насекомых России, осталась незаконченной, но и то, что вышло, составило эпоху не только в русской, но и в мировой зоологии. Он издал и учебник зоологии^[148], в котором дал систему животных (12 основных разделов), и длинный ряд других работ по зоологии и палеонтологии.

Слава Фишера была так велика, что его современники — московские зоологи и натуралисты — оставались в тени. А между тем некоторые из них сыграли в деле развития зоологии не меньшую роль. Особенно велика и заметна была деятельность Ивана Алексеевича Двигубского (1772–1839), воспитанника Московского университета, его профессора с 1798 г. Первая работа Двигубского — диссертация на тему «О амфибиях Московской губернии». Его докторская диссертация — «Начатки московской фауны» (1802)^[149]. Эта книжка была первой фаунистической работой в России. Правда, это голый список, но в нем перечислены все известные автору животные, найденные в пределах Московской губернии (962 вида). Двигубский начал издание «Опыта описания всех животных Российской империи» (1817) и «Описания Четвероногих и Китов», но эти работы остались незаконченными. Он же издал несколько ботанических работ (растения Московской губернии, лекарственные растения) и возобновил издание «Магазина», в котором теперь печатались уже и оригинальные статьи по зоологии. В 1829 г. Двигубский начал издавать «Опыт естественной истории всех животных Российской империи», ряд выпусков которого вышел в 1829–1833 гг. И. А. Двигубский — первый русский фаунист-краевед (также и флорист).

Иван Алексеевич Двигубский (1772–1839).

Одновременно с Двигубским в Москве жил и работал Михаил Александрович Максимович (1804–1873), зоолог и ботаник, профессор университета. Он написал учебник зоологии^[150], классификация которого очень напоминает классификацию Окена, издал ряд популяризаций, в том числе и зоологических. В своей книжке «Размышления о природе» (1833)^[151] Максимович проводил идеи Боннэ и других натуралистов XVIII в., видевших в развитии насекомого и растения полную параллель; характеризовал животных «чувствами» и отстаивал духовную природу человека. Это был типичный натурфилософ конца XVIII в. со всеми недостатками этого рода людей. Его достоинство — стремление к широкой популяризации знаний.

Михаил Александрович Максимович (1804–1873).

Максимович-натуралист скоро оказался Максимовичем-фольклористом и историком. Украинец, он всегда любил песни Украины, и еще в 1827 г. издал сборник «Малороссийские песни». В 1832 г. Максимович прочитал лекцию по ботанике в присутствии Товарища Министра Просвещения С. С. Уварова. Лекция прошла очень удачно, и когда позже Уваров начал хвалить лекцию и блестящий язык лектора, то присутствовавший здесь А. С. Пушкин сказал: «Да мы давно считаем Максимовича литератором: он подарил нас Малороссийскими песнями». Эта похвала вряд ли изменила бы жизнь Максимовича, но, тоскуя по родине, он попросил перевода в только что открытый Киевский университет (1833). Перевод дали, но вместо кафедры ботаники Максимович получил кафедру русской словесности. В этот период своей жизни он написал много трудов в области филологии, истории и истории литературы, выпустил новые издания, теперь уже «Украинских народных песен» (1843, 1849), перевел на украинский язык «Слово о полку Игореве», составил «Малороссийский словарь», так и оставшийся ненапечатанным. Если в истории естествознания место, занимаемое Максимовичем, и скромно, то в украинской фольклористике он сыграл выдающуюся роль.

Алексей Леонтьевич Ловецкий (1787–1840) занял кафедру после Фишера-сына (в 1832–1834 гг. сын занимал кафедру Фишера фон Вальдгейма). Как зоолог он занимался изучением рыб и описал впервые «белужьего шипа», издал учебник зоологии^[152], а в 1838 г. перевел зоологию Мильн-Эдвардса^[153] и в том же году издал компилятивное, но первое на русском языке руководство по антропологии (по Соссерету и Брок?). В 1834 г. опубликовал большое сочинение «о глистах»^[154], причем отстаивал самозарождение глистов.

Такого же мнения он держался и о вшах:

«Мне самому случалось видеть людей, больных гнилой горячкой, … которые во время жизни не имели вшей, но через несколько часов по смерти вся поверхность их тела и белье покрыто было бесчисленным количеством оных». «Что сказано о вшах, должно разуметь о клещах, живущих в чесоточных прыщиках, и морпионах» (площицах).

Все эти профессора, как только дело касалось человека, с возмущением говорили о зоологах Запада, осмеливавшихся относить человека к животным. В особую заслугу вменялось исключение человека из предмета зоологии: «Максимович весьма основательно исключил из животного царства человека, который столь разительно отличается от животных своей духовностью или самопознательной жизнью», — писал Г. Е. Щуровский, допускавший человека в зоологии лишь как «образец»: «человеческое тело служило только образцовой формой или постоянной единицей для сравнения с устроением животного организма», иными словами — человек для зоолога только своеобразный «эталон». Иначе и быть не могло. Мистик Александр I, с возрастом сделавшийся игрушкой в руках полупомешанных старух и ловких дельцов вроде монаха Фотия, напуганный на всю жизнь «декабрем» Николай I, не переносивший даже поварского термина «поставить на вольный дух», влияние натурфилософов Запада, в которых московские (да и все русские) натуралисты видели образцы, заслуживающие всяческого подражания, — эта московская группа жила как раз в те годы.

«Единому плану» поклонялся тогда и Григорий Ефимович Щуровский (1803–1884), геолог и минералог, занимавшийся в молодости и зоологией и весьма сочувствовавший идеям Сент-Илера, «план» которого он проводил в своем сочинении «Органология» (1834). Впрочем, это сочувствие оказалось весьма условным: когда Кювье победил Сент-Илера и когда до Москвы дошли, наконец, слухи, что карьера Сент-Илера кончена, что от него «все отвернулись», что всюду «царит Кювье», Щуровский… побежал по магазинам и «изъял» свою «Органологию», столь пропитанную духом Сент-Илера.

Григорий Ефимович Щуровский (1803–1884).

В Харьковском университете создавал музей и школу фаунистов Иван Андреевич Крыницкий (1797–1838), опубликовавший несколько фаунистических работ (юг России). В Казанском университете профессор Карл Федорович Фукс (1776–1846) в промежутке 1805–1816 гг. занимал кафедру естественной истории и ботаники (позже перешел на медицинский факультет) и, хотя не занимался особенно зоологией, сумел заинтересовать нескольких студентов, в том числе и С. Т. Аксакова, собиранием насекомых.

В 1825 г. совершил путешествие от Петербурга до Крыма и Кавказа Б. Егер (В. J?ger), издавший его описание (Лейпциг 1830) и сообщивший в нем немало сведений о разнообразных животных посещенных им местностей. Через четыре года по тому же петербургскому тракту в мае месяце промчался курьер с уведомлением, что «его превосходительство и проч. и проч.» Александр фон Гумбольдт со свитой выехали на Москву. Это тронулась в путь экспедиция А. Гумбольдта (ср. стр. 113). Знаменитый ученый прибыл в Россию по приглашению самого Николая I, звавшего его сюда «в интересах науки и страны». Еще в Берлине Гумбольдту дали 1200 червонцев, в Петербурге к ним добавили 20 000 руб. серебром. Квартиры, лошади, экипажи, конвой — все было приготовлено заранее. Впереди мчались курьеры с «предупреждением», губернаторы устраивали торжественные встречи и войсковые парады: ученый немец ехал с большой помпой. Из Москвы через Владимир и Нижний, оттуда по Волге в Казань, отсюда в Екатеринбург и на Урал. Гумбольдта поразили нищета крепостных и печальное состояние уральских заводов, но он обещал Канкрину, министру Николая I, «не выносить сора из избы» и, пока был в России, молчал. Экспедиция проехала на Алтай, побывала в Омске, Семипалатинске, Астрахани. Она собрала большие зоологические (с Гумбольдтом ездил Эренберг) и ботанические коллекции, сделала много наблюдений и исследований. В течение 8 месяцев немцы проехали около 18 000 верст: это была сплошная «гонка». Конечно, многое интересное Гумбольдт пропустил, многого не успел выяснить, хотя и заметил. Так, он не смог исследовать те замечательные отложения под Пермью, которые позже, по его совету, исследовал Мурчисон, выделивший их в «пермскую систему».

Просматриваешь списки зоологов, да и вообще натуралистов, работавших в России в первой половине XIX в., и сразу бросается в глаза, что большинство этих «русских» ученых — не русские. Академия наук со времени своего открытия была на девять десятых «немецкой», множество университетских кафедр занято немцами. В XVIII в. еще можно было ссылаться на отсутствие «своих» ученых, — их и правда было слишком мало. Но в XIX в. сколько-то русских натуралистов имелось даже в начале века. Прекрасный фаунист и зоолог Двигубский, замечательный натурфилософ Максимович, Ловецкий… им не было места в Академии. А раз они не попали туда при Александре I, то уж, конечно, не могли удостоиться сей «чести» при Николае I, окружившем себя немцами: русские после трагедии на Сенатской площади стали страшноваты. Впрочем — занятная ирония судьбы! — немецкая академия 30-х и 40-х годов вовсе уж не так плохо «представляла» русскую науку. И во всяком случае, став позже «русской», эта Академия наук представительницей русской науки от того не сделалась: вне ее остались как раз лучшие ученые страны, а титул академика превратился в награду за верноподданность плюс чиновничье подхалимство, в лучшем случае — за образцовую «лояльность».

В 1832 г. был открыт Зоологический музей Академии наук, тот самый, которого так недоставало К. Бэру в его первый приезд в Россию (ср. стр. 115). Основанием ему послужили коллекции, хранившиеся в петровской «кунсткамере», в большинстве — хлам. Организацией музея занялся новоизбранный академик Иоганн Фридрих, он же Федор Федорович Брандт (1802–1879), рекомендованный петербургским чиновникам и «жрецам науки» самим А. Гумбольдтом. Ф. Брандт обучался в Берлине медицине, а кстати немножко работал по ботанике. Зоологией он занялся в качестве подсобного заработка в бытность свою доцентом ботаники (1828), — начал писать статейки для медицинской энциклопедии. Вскоре вместе с известным энтомологом Ратцебургом он приступил к изданию медицинской зоологии. Эта книга принесла ему славу зоолога, а вскоре и кресло российского академика.

Федор Федорович Брандт (1802–1879).

Ф. Ф. Брандт быстро организовал музой, собрал в нем множество коллекционного материала, привлек к работе нескольких хороших специалистов. Но… много ли сделаешь, имея всего двух консерваторов с оплатой по 714 р. 28 к. серебром в год, а на все расходы по музею 2000 р. серебром в год — сумму, куда меньшую, чем стоимость одного полупарадного обеда царя. И все же музей рос с каждым годом. Консерваторы получали гроши и, чтобы кое-как жить, прирабатывали на стороне; рабочих рук (платных) нехватало: привлекали любителей, отдававших свои время, труд и знания бесплатно. Экспедиции, организованные в большинстве самой Академией, а позже и экспедиции основанного в 1845 г. Географического общества, доставляли богатые материалы, и музей становился средоточием «русской фауны», представленной в нем (как и сегодня) несколько оригинально: множество материала с окраин и почти ничего из средней полосы. Очень много сделал в этом периоде для музея его консерватор, парижанин Эдуард Менетриэ (1802–1861), уделявший особое внимание насекомым. Он и сам сильно пополнил коллекции музея своими сборами из Бразилии и с Кавказа. Кавказское путешествие Менетриэ (1829–1830) дало, между прочим, материал для составления первой крупной фаунистической сводки по восточному Закавказью^[155] (первую энтомосводку дал Франц Фальдерманн (1799–1838), вначале старший садовник Ботанического сада, позже только жуковед, издавший трехтомную «Энтомологическую фауну Закавказья»^[156]).

Став зоологом, Ф. Брандт опубликовал свыше 400 работ. Он писал и об осетровых рыбах, и о стеллеровой корове, о птице додо, китообразных, занимался и палеонтологией, и зоогеографией, и сравнительной анатомией.

Одновременно в Академии работал и К. Бэр, вторично избранный русским академиком (ср. стр. 115). Его деятельность в России — преимущественно исследование фауны и природы обширной страны. Он не только много путешествовал сам, но и организовал ряд экспедиций, а главное — наладил издание «Материалов к познанию России», печатавшихся на немецком языке (1839–1900, 45 частей) и посвященных преимущественно географии, экономике и этнографии, отчасти и зоологии с ботаникой. К. Бэр опубликовал около 300 работ, сделал множество открытий, и вряд ли до сегодня превзойден кем-либо из русских натуралистов, — так разносторонен он был и так много сделал и открыл.

Очевидно, если эмбриолог К. Бэр, способный сутками сидеть над микроскопом и ухитрявшийся по году не выходить за город в свою бытность в Кенигсберге, вдруг сделался путешественником и «описательным зоологом», то причиной тому было не только отсутствие лаборатории, — ее нетрудно было бы устроить. Систематика и фаунистика, отчасти и анатомия — именно этими разделами увлекались зоологи того времени, и крупнейшие имена тогда — имена систематиков и фаунистов. Если так было в З. Европе, то тем понятнее, что это произошло и в России: колоссальная территория неизученной страны, богатейшая фауна, полная неожиданностей, конечно, влекли к себе исследователей. А еще… еще и трудновато было заниматься решением «общих вопросов» и проблем: казенное, библейское толкование никого не привлекало (да и что было с ним делать: все ясно и понятно — крестись и славословь творца), а всякое «вольнодумство» грозило многими неприятностями. Николай I не любил шутить, и под «родительской» опекой этого царя и его голубомундирных помощников, вооруженных батистовыми носовыми платками и носивших всяческие немецкие фамилии, даже немцы должны были сидеть тихо, не решать «проблем» и ходить по праздникам к обедне или в кирку, смотря по вкусам и паспорту. Этот период полного застоя в разработке общих вопросов был временем исследований, — вернее, первых попыток исследований фауны, временем создания школы русских систематиков и фаунистов, школы, занявшей позже первое место в мире и по сей час никому его не уступившей.

Крупного размаха исследователем, соперником Палласа на звание «отца» русской фаунистики и зоогеографии, был Эдуард Александрович Эверсманн (1794–1860), сын бергмейстера русской службы и основателя златоустинского завода. Он родился в Германии, учился в четырех университетах и к 22-м годам имел магистерскую и две докторских степени. В конце 1816 г. Эверсманн переехал в Россию, отправился на Урал и здесь вскоре поступил врачом на златоустинскую оружейную фабрику: медицина была его специальностью. Природа Урала так заинтересовала врача, что он принялся собирать зоологические, отчасти и ботанические коллекции. Он даже съездил на берега Каспия и к хивинской границе, за что и был произведен в чин надворного советника (большой чин для фабричного врача — штатский подполковник).

Эдуард Александрович Эверсманн (1794–1860).

Увлекшись зоологией, Эверсманн кончил тем, что оставил службу, перебрался в Оренбургский край и зажил там на свободе, — за женой он взял здесь кое-какую землишку. В 1820 г. он съездил вместе с посольством в Бухару, в 1825 г. вместе с военной экспедицией прошел через Усть-Урт и добрался до хивинской границы; побывал и в степях Узеней, и в Рынь-Песках, и в Ханской Ставке, и на Общем Сырте. Наконец, в 1828 г. Эверсманна выбрали профессором ботаники и зоологии Казанского университета, и он переехал в Казань. Профессором он оказался плохим: читал до зевоты скучно, придерживался ходовых немецких учебников. Только при рассказах о животных юго-востока его глаза начинали поблескивать, а голос переставал походить на унылый скрип полуоторванного ставня в осенний вечер.

Казанский профессор продолжал ездить по юго-востоку, исследуя фауну. Препаратор Павел Романов, едва грамотный, но прекрасный охотник и собиратель, много помогал ученому. С десятком рублей в кармане он отправлялся и на Алтай, и в Тарбагатай, к берегам Балхаша и на Аральское море, к Мугоджарам, всегда — на юго-восток. И всегда привозил богатые сборы. Фауна юго-востока была изучена Эверсманном в совершенстве. Конечно, он не успел опубликовать всех своих работ, но и опубликованное долгое время было единственными крупными сводками по животному миру этой части России. Всего Эверсманн издал около 60 работ, посвященных в большинстве насекомым и птицам юго-востока.

Сибирская фауна, едва затронутая Палласом, была изучена барнаульским врачом, выходцем из Тюрингии, Фридрихом Августом Геблером (1782–1850). Он прилежно изучал фауну Алтая, Сибири, отчасти и смежных областей Центральной Азии, и ему мы обязаны первыми более подробными сведениями, особенно да энтомофауне Сибири. Геблер же обработал материалы, собранные знаменитой алтайской экспедицией дерптского ботаника К. Ф. Ледебура (1785–1851).

Мировую известность получил Виктор Иванович Мочульский (1810–1871), крупнейший из любителей середины XIX в. Он объездил чуть ли не всю Россию, побывал в Америке и на Цейлоне, много раз ездил в З. Европу. Мочульский описал множество видов насекомых всех стран и собрал огромную коллекцию (после его смерти она около 40 лет считалась погибшей и была неожиданно для всех обнаружена на… университетском чердаке в Москве, — так хорошо ее «хранили»; конечно, большая часть коллекции оказалась сильно поврежденной, а многое и совсем погибло). Работая одно время в Зоологическом музее Академии наук, Мочульский хозяйничал там как у себя дома и весьма заметно «пощипал» музейские коллекции. Сборы амурской экспедиции Шренка обработаны им, и это были первые подробные сведения о колеоптерофауне Дальнего Востока.

Блестящим оратором и страстным поклонником Э. Жоффруа Сент-Илера был Карл Францевич Рулье (1814–1858), «русский француз», московский профессор. Медик по образованию, он в 1840 г. начал преподавать зоологию и через 2 года был уже профессором. Геология, палеонтология, зоология — три области, в которых он работал: универсализм был тогда обычным явлением среди натуралистов. Рулье не признавал «голых фактов», требовал обязательного их освещения и нередко делал обобщения несколько рискованного характера. Он не любил систематики, уверяя, что классификаторы из-за частей не видят целого. Наилучшей темой для первейших ученых он считал такую: «исследовать три вершка ближайшего к исследователю болота относительно растений и животных, и исследовать их в постепенном взаимном развитии организации и образа жизни посреди определенных условий». Эта тема замечательна, и еще замечательнее то, что даже в наше время расцвета «экологии» она никем не выполнена: как будто простая, эта работа чудовищно трудна, и выполнить ее — отдать ей всю свою жизнь без остатка.

Карл Францевич Рулье (1814–1868).

Почти ученик Фишера фон Вальдгейма, Рулье взял у своего учителя только хорошее, удесятерил его и передал своим ученикам. Именно он создал школу русских зоологов с широким кругозором, столь характерную для Москвы середины XIX в. Сторонник популяризации и сам хороший популяризатор, Рулье основал «Вестник естественных наук» (1854), который и редактировал. Он же основал Комитет акклиматизации (1857). Его лекции — эффектные монологи, обязательно с множеством гипотез и предположений, пусть и немножко фантастических, — пользовались огромным успехом: первые лекции по зоологии, которые было интересно слушать. И, конечно, на лекции явились «цензоры» (1850) — ректор и декан. Рулье обвиняли в «свободомыслии» и неблагонадежности: профессор, говоривший красиво и смело, увлекавший студентов, «двигавший умы», не мог понравиться чинушам. Перед цензорами Рулье прочитал лекцию на совсем не интересную тему: о названиях частей двустворчатых ракушек. Но даже в эту тему, безопасную и снотворно-скучную, он сумел вложить нечто такое, что цензоры остались не совсем довольны: лекция не была «предосудительна», но опытные носы чуяли — в ней что-то «не того». И вот «московскому Цицерону» заявили, чтобы он «не очень-то распространялся в сторону обобщений», а больше уделял внимания систематике: в ней «вольных мыслей» с огнем не найдешь. Они, цензоры, не догадались только предложить Рулье читать студентам «Систему природы» Линнея прямо с подлинника, по-латински, — вот было бы спокойно!

Научных трудов Рулье оставил немного, но он сделал большее, чем написание десятка-другого статей и пары учебников: создал школу, превратил зоологию из сплошной классификационной схемы в науку «о живом среди живого». Н. А. Северцов, А. П. Богданов, С. А. Усов — ученики Рулье, и они лучшая рекомендация его талантов «учителя».

Отчасти современник Рулье, Николай Александрович Варнек (1821–1876), профессор сравнительной анатомии в Москве, был первым, описавшим созревание половых клеток, оплодотворение и первые стадии дробления (1860)^[157]. Он же первый увидел образование в оплодотворенной яйцевой клетке двух ядер, хотя роли их не понял. Эти открытия прошли незамеченными: работа Варнека обогнала свое время. Только лет через двадцать пять Варнек был наново «открыт» Фолем, подобно тому как позже Фриз, Чермак и Корренс «открыли» давно умершего Менделя.

Н. А. Варнек только начал работу по организации кабинета сравнительной анатомии в Московском университете, продолжал ее преемник его, Яков Андреевич Борзенков (ум. 1883), еще в 1858 г. замещавший больного Варнека. В течение всей своей «кабинетской жизни» Борзенков хлопотал и устраивал этот кабинет. Казна давала гроши, и профессору приходилось делать все самому, начиная от чистки костей и кончая микроскопическими препаратами. Он много работал как исследователь и очень многое выяснил, но напечатал мало, — результаты работы сообщались им на лекциях. Его крупные работы касаются истории развития яйца и яичника (кошка, 1863, курица, 1869 и 1879). Большой знаток философии, Борзенков давал своей аудитории много сведений и по истории зоологии; часть их вошла в его «Чтения по сравнительной анатомии» (1884), большой и прекрасный труд, оставшийся незаконченным.

Яков Андреевич Борзенков (ум. 1883).

Рулье в Москве, Куторга в Петербурге были последними представителями вымиравшего племени натуралистов-энциклопедистов, читавших и по зоологии, и геологии, минералогии (или палеонтологии). Объем знаний разрастался с такой быстротой, что «совмещение» становилось просто непосильным. Степан Семенович Куторга (1805–1861) окончил естественный и медицинский факультеты, примерно до 1840–1842 гг. работал больше как зоолог (ряд трудов по анатомии сколопендры, попугая, работы по простейшим, по тюленям и др.), позже, продолжая читать курс зоологии, занимался геогнозией и минералогией, составил 10-верстную геологическую карту Петербургской губернии и был председателем Минералогического общества (с 1842 г.). Хороший популяризатор, он был в курсе новейших достижений науки: уже осенью 1860 г. изложил студентам теорию Дарвина, столь «ошарашившую» ученый мир вообще, российских ученых в частности. Нужно отдать справедливость «старику»: он рассказал о Дарвине честно, ничего не убавляя и не прибавляя, не вдаваясь в «толкования» и «поправки», ставшие столь модными позже.

Степан Семенович Куторга (1805–1861).

Конечно, узкая специализация натуралистов появилась не сразу, и если зоологи отказались от минералогии, то они нередко продолжали еще интересоваться палеонтологией, иногда антропологией и даже археологией. Такие зоологи редко бывали систематиками и еще реже «анатомами», обычно они если и изучали, то больше «общие вопросы» и экологию.

Немало универсализма сохранилось в Анатолии Петровиче Богданове (1834–1896), одной из достопримечательностей Москвы второй половины XIX в. Профессор зоологии и антропологии, он получил еще в 1855 г. серебряную медаль за сочинение на совсем не зоологическую тему: «О признаках для определения формации осадочных пород». Его магистерской работой было «О цветности пера птиц», а докторская диссертация — «О московском курганном племени» (1867). Геологическая деятельность Богданова не развилась широко, но как антрополог он работал много: напечатал около 40 работ, главное же — был первым русским антропологом. Блестящий педагог, крупный общественный деятель, прирожденный организатор, умевший добиваться своего от купцов-меценатов и чиновников, он оставил после себя серию «памятников». Им основаны в Москве: «Общество любителей естествознания, антропологии и этнографии» (1863; основано «в противовес» академическому обществу «Испытателей природы», избегавшему «любителей» и предпочитавшему «ученых»); кафедра антропологии; по его инициативе был открыт Московский зоологический сад (1864); организованная им Этнографическая выставка положила начало таковому же отделу в Румянцевском (Пашковском) музее, и он же, в сущности, создатель Политехнического музея. Зоологический музей при Богданове превратился во второй по величине музей в России. Через школу Богданова прошло большинство крупных русских зоологов: В. Шимкевич, М. Мензбир, Н. Кулагин, А. Коротнев, В. Вагнер, Г. Кожевников, К. Сатунин, Н. Насонов и другие — ученики Богданова.

Анатолий Петрович Богданов (1834–1896).

Русская наука всегда была особой «любовью» Богданова. Он написал историю московской зоологии первой половины XIX в. («К. Ф. Рулье и его предшественники», 1885)^[158], составил многотомные «Материалы» по истории зоологии в России (биографии, преимущественно деятелей промежутка 1850–1888 гг.^[159]. В 1856 г. вышел 1-й выпуск его «Зоологии и зоологической хрестоматии»^[160], и здесь животное царство описано, вопреки шаблону, начиная с простейших, а не с человека. Этой книгой А. Богданов во многом на год обогнал «Общую морфологию» Геккеля.

А. П. Богданов не сделал блестящих открытий, но он дал своей родине лучшее, чем сотню новых видов жуков или рыб: десятки новых зоологов, музеи, научное общество. Грех, в котором иногда обвиняют Богданова, таков: показная, «выставочная» деятельность организованных им учреждений («Общества любителей», Зоологического сада), отсутствие в них строгой научной деятельности (читай — академизма). Это несправедливое обвинение. Правда, могло казаться, что блестящими выставками и торжественными заседаниями А. Богданов стремился создать себе широкую рекламу, но если это и делало его имя известным «всей Москве», то оно же и втягивало эту «всю Москву» в круг интересов зоологии. И во всяком случае зоология рекламировалась сильнее ее рекламиста. Стремясь к возможно широкой популяризации знаний, Богданов хорошо понимал, что «пробить толщу толпы» в те времена можно было только путем интересных выставок, демонстраций и помпезно обставленных заседаний: строгая научная деятельность придет в свое время, когда сад и «общество» окрепнут. Не А. Богданов виноват в превращении Зоологического сада в увеселительное заведение, а те, кто не давали на его содержание денег, и нужно только удивляться, что сад не погиб, а все же кое-как существовал, пусть и при грохоте военного оркестра и хлопанье пробок пивных бутылок.

Учеником и другом Рулье был Сергей Алексеевич Усов (1827–1886), только на 31-м году жизни получивший университетский диплом. В 1861 г. Усов начал преподавательскую работу, и с тех пор жизнь его оказалась тесно связанной с Московским университетом. Ученик Рулье, он крепко усвоил основную идею своего учителя и не в узкой специализации, а в стройной системе знаний искал того, что может дать наука. Узко специальных работ С. Усов опубликовал мало («Зубр», «Таксономические единицы и группы»), не так много написал он и популярных очерков: свои знания он излагал с кафедры. Вместе с Л. П. Сабанеевым он основал популярный журнал «Природа»^[161], он же — один из основателей Зоологического сада, которым одно время заведовал. Кроме зоологии, С. Усов увлекался археологией и историей искусства; особенно много он работал в этой области после своего ухода из Зоосада. Рулье, А. Богданов и С. Усов — создатели московской школы зоологов с широким кругозором, исследователи, считавшие бессмысленной тратой времени собирание фактов «ради самих фактов». И они же старались вынести науку из стен университета, — предприятие, испортившее им немало крови.

Сергей Алексеевич Усов (1827–1886).

Третий ученик Рулье — Николай Алексеевич Северцов (1827–1885) — еще студентом исследовал фауну Воронежской губернии^[162], за что позже получил и степень магистра и Демидовскую премию Академии наук. В 1857–1858 гг. он изучал фауну киргизских степей, добрался до низовий Сыр-Дарьи и здесь попал в плен к кокандцам, — его на аркане притащили в г. Туркестан. Только через два месяца, благодаря настойчивому вмешательству русских властей (дело было не в ученом, а в «престиже» надвигавшегося на Среднюю Азию двуглавого орла), его отпустили на свободу. Приключение не отбило охоты к экспедициям в Среднюю Азию, тогда еще весьма «беспокойную» страну: кокандцы, бухарцы и хивинцы никак не хотели «замиряться», а русские мануфактуристы не могли обойтись без «своего» хлопка; впрочем, «дорога в Индию» тоже немало привлекала царя и «дворец», хотя вряд ли кто из них и представлял себе отчетливо, что стала бы делать Россия с Индией, если бы та вдруг оказалась ее «провинцией». В 1864 г. Н. Северцов сопровождал генерала Черняева в его семиреченском походе и исследовал озеро Иссык-Куль, в 1868 г. побывал в Ходженте и Фергане^[163], в 1877–1878 гг. был начальником памирской экспедиции, а в 1879 г. ездил по Семиречью и Сибири. Последние годы жизни он провел в Москве и Воронеже. Н. Северцов умер, как подобает, путешественнику, — не на постели. Переезжая по льду Дон, он провалился в полынью. Неожиданность ледяной ванны вызвала нервный удар и почти мгновенную смерть.

Николай Алексеевич Северцов (1827–1885).

(С портрета работы Тараса Шевченко.)

Н. А. Северцов изучал преимущественно наземных позвоночных, особенно же любил птиц: им было собрано около 12 000 шкурок. Фаунист и зоогеограф, он установил Китайско-гималайскую область (ныне подобласть Палеарктики)^[164], указал на особенности тян-шанской фауны и выяснил причины их, разработал вопрос о вертикальном распространении животных^[165], провел ряд наблюдений над пролетами и пролетными путями птиц. Он мало сидел в лаборатории: ее заменяли ему степь и горы.

Немало путешествовал и академик А. Ф. Миддендорф (1815–1894), начавший с поездки с К. Бэром в Лапландию (1825). Его сибирское путешествие (1842–1845), во время которого было проделано около 30 000 км и собраны богатейшие материалы по природе Сибири^[166], — эпоха в изучении этой страны. Затем последовали путешествия по Барабе, на Белое море (1870), в Фергану (1877) и, наконец, — особая экспедиция по изучению животноводства в России (1883).

Петр Петрович Семенов (1827–1914, с 1906 г. — Семенов-Тян-Шанский) — один из крупнейших деятелей «освободительной реформы», организатор русской статистики и первой всенародной переписи населения, в молодости ездил на Тян-Шань (1856–1857) и был первым европейцем, обследовавшим эти заманчивые горы. Его деятельность в Географическом обществе выразилась, между прочим, в организации ряда экспедиций в Центральную Азию. Именно в «семеновский период» были совершены путешествия Пржевальского, Роборовского, Громбчевского, Потанина, Грум-Гржимайло, Козлова и других, доставившие огромные материалы, в том числе и зоологические (попутно были доставлены и маршрутные съемки и другие картографические материалы, очень интересные для Генерального штаба; впрочем, большинство этих путешественников были офицерами). Крупные следы оставили и путешествия в Среднюю Азию (1868–1871) А. П. Федченко (1844–1873), организованные «Обществом любителей естествознания» (Москва). Федченко собрал богатейшие материалы по фауне и флоре тогда еще совсем не исследованного Туркестана, и результаты его экспедиции — массивный фундамент, на котором начало расти здание краеведения Средней Азии.

Шестидесятые годы — переломные годы. Крестьян освободили от крепостной зависимости, ограбив их самым бесцеремонным образом. Нарождавшийся русский капиталист выиграл вдвойне: получил множество на редкость дешевой рабочей силы, и он же начал скупать земли мелких помещиков, и при даровых-то руках едва сводивших концы с концами. Капитализм при столь благоприятных условиях начал развиваться так, словно шагал в сказочных семимильных сапогах: «в несколько десятилетий совершались превращения, занявшие в некоторых старых странах Европы целые века» (Ленин, Соч., XV, стр. 143). Дарвиновское учение — второй перелом. Если освободительная реформа и некоторое «свободомыслие» (впрочем, отцветшее, не успев толком расцвести) 60-х годов нашли свое отражение в идеологии, то дарвиновское учение отразилось на методах и — главное — на тематике зоологии. Началось поголовное увлечение филогенией: в сравнительной анатомии, и эмбриологии зоологи видели теперь цель и смысл жизни, лес родословных древ, построенных из чего попало и как попало, сменил частоколы энтомологических булавок и бастионы птичьих шкурок. Систематика попала в число даже не гонимых, — большинство ее откровенно презирало. Правда, так было только в пылу увлечения; действительность скоро окатила весьма холодным душем горячие головы «асистематиков», и им пришлось, скрепя сердце, признать полезность этой части зоологии. Без регистрации не может обойтись ни одно учреждение или предприятие, и роль этой «чернорабочей силы», «архивных крыс» и была отведена систематике. Пренебрежение систематикой было столь велико, что диссертация «по систематике» стала рискованным предприятием. Так, М. Д. Рузский (род. 1864) пережил немало треволнений, пока его докторская диссертация (он имел «неосторожность» представить в качестве таковой грандиозную сводку по муравьям России, до сих пор никем не превзойденный труд) блуждала из университета в университет в поисках, кто и где «сжалится» и допустит к защите докторанта-систематика.

Эти годы — начало резкого проявления специализации, и притом уже двойной. Систематики специализировались на той или иной, не слишком объемистой группе животных: «линнеи» давно исчезли, не осталось не только «фабрициев», даже «лятрейли» уже не встречались, а зоологи в целом разделились на систематиков и несистематиков. Правда, вторые нередко, хотя бы временно, оказывались в числе первых.

Многие русские зоологи продолжали дело Далласа и Эверсманна. Прямым продолжателем работы Эверсманна явился Модест Николаевич Богданов (1841–1888, казанско-петербургский профессор, однофамилец москвича А. П. Богданова), еще гимназистом увлекавшийся ловлей птиц и охотой. Ученик Эверсманна, он унаследовал от него любовь к Заволжью и юго-востоку. М. Богданов исследовал природу и фауну берегов Волги от Казани до Астрахани, а своей работой «Птицы и звери черноземной полосы Поволжья и долины средней и нижней Волги» (1871) положил начало составлению зоогеографической карты Европейской России. Он ездил на Кавказ, побывал в Хиве (1873), где чуть не попал в плен, исследовал Арало-Каспийский край (1873–1874). Ряд его работ по птицам послужил источником для последующих исследователей русской орнитофауны. Многочисленные зоологические рассказы и популяризации М. Богданова — образцы увлекательно написанной научно-популярной детской книги («Мирские захребетники», «Из жизни природы»).

Модест Николаевич Богданов (1841–1888).

Карл Федорович Кесслер (1815–1881), киевский, а с 1861 г. петербургский профессор, издал ряд крупных монографий по фауне Киевской и смежных губерний. Затем он увлекся ихтиологией, исследовал рыб Черного и Каспийского морей, Туркестана, Кавказа, Невы, Ладожского и Онежского озер, Волги (всюду побывал сам). Ряд фаунистических работ по рыбам указанных водоемов увенчался трудом «Рыбы, водящиеся и встречающиеся в водах Арало-Каспийско-Понтийской ихтиологической области» (1877) — первой сводкой «по рыбе» со времени Далласа. По инициативе Кесслера была открыта Севастопольская биологическая станция (1871), и он же инициатор двух первых киевских и первого «всероссийского» (1867) съездов натуралистов и врачей. Эти съезды не смогли превратиться в нечто вроде «Британской ассоциации», но свою крупную роль в объединении русских натуралистов сыграли. Если М. Богданов — родоначальник русской научной орнитологии, то Кесслер — то же для ихтиологии.

Карл Федорович Кесслер (1815–1831).

Большие задачи поставил перед собой Ю. И. Симашко (1821–1893), издавший трехтомную «Фауну» («Русская фауна, или изображение и описание животных, водящихся в России», 1856–1861), но так и не закончивший ее: дать описание всей фауны нашей страны не смог еще Двигубский, ко времени же Симашко знания возросли в десятки раз. Пришлось ограничиться только частью позвоночных.

В дальнейшем рост фаунистических исследований оказался тесно связанным с наличием тех или иных пособий на русском языке (иностранные сводки мало годились уже по одному тому, что западноевропейская фауна заметно разнится от восточноевропейской), с наличием «центра» в лице того или иного крупного специалиста. История русских «огий» неотделима от имен ученых, и можно сказать, что появление специалиста, отдавшего свою жизнь той или иной группе животных и издавшего определитель или «сводку», тотчас же вызывало «вспышку»: изучение группы сразу расширялось. Конечно, это обычно случалось только с группами «любительскими», т. е. с теми, что сильно привлекали любителей, но ведь именно силами любителей и разработана фаунистика в любой стране. Особенно эффектна была «вспышка», вызванная появлением труда М. А. Мензбира о птицах.

Михаил Александрович Мензбир (1855–1935) официально был учеником С. А. Усова и Я. А. Борзенкова, на деле же — Н. А. Северцова: именно он «сделал» из Мензбира орнитолога и зоогеографа, получившего мировую славу. Профессор по кафедре сравнительной анатомии, М. А. Мензбир очень мало работал по этой дисциплине, хотя через его школу и прошел ряд сравнительных анатомов. Птицы и зоогеография — вот чем он увлекался всю жизнь и что разрабатывал со всей свойственной ему тщательностью и строгостью. Его «Птицы России» (2 тома, 1895), несмотря на ряд мелких промахов и недочетов, неполноту (приведены птицы далеко не «России»), сыграли огромную роль: книга оказалась тем пособием для изучения птиц, хотя бы Европейской части нашей страны, которого так нехватало (книги Эверсманна и Кесслера, понятно, очень устарели). Количество русских орнитологов в короткий срок сильно возросло, и русская орнитофауна начала исследоваться более или менее полно. Все современные наши орнитологи так или иначе ученики Мензбира. Зоогеографические работы М. А. Мензбира положили начало школе русских зоогеографов новейшего времени. Мензбир же был одним из первых и крупнейших русских дарвинистов и много способствовал пропаганде этого учения в царской России.

Михаил Александрович Мензбир (1855–1935).

Мензбировский ученик Петр Петрович Сушкин (1868–1928), в отличие от почти никуда не ездившего, «кабинетного натуралиста» М. А. Мензбира, был страстным путешественником. Экспедиции в Киргизские степи (1894, 1898), в Минусинский край и Саяны (1902–1912), на Алтай (1912, 1914), в Закавказье (1913) и другие поездки позволили ему собрать богатый материал, а по нему написать ряд крупных орнитологических работ: птицы Тульской (1892) и Уфимской губерний (1897), средней Киргизской степи (1907), Минусинского края и Саян (1914). Алтайские экспедиции дали очень много нового, но замечательный труд «Птицы Алтая» был издан лишь спустя 10 лет (1938) после смерти автора. П. П. Сушкин работал и по сравнительной анатомии птиц, пытаясь этим путем найти надлежащую опору для классификации. Последние 10 лет своей жизни (уже академиком) он увлекался палеонтологией; здесь им много сделано для выяснения эволюции млекопитающих, а в ряде статей даны материалы по эволюции фауны палеарктической Азии за третичное и послетретичное время. Как палеонтолог Сушкин очень интересовался палебиологией; как сравнительный анатом он искал в ископаемых формах ответов на морфологические вопросы; как зоогеограф говорил, что зоогеография немыслима без изучения истории фаун.

Петр Петрович Сушкин (1868–1928).

Автором первого русского учебника по зоогеографии был А. М. Никольский (род. 1858), много путешествовавший по России (Северный океан, Сахалин, Алтай, Балхаш, Закаспийский край). Он несколько лет исследовал фауну Крыма и написал «Позвоночные животные Крыма» (1891), где привел все известные ему виды позвоночных, встречающиеся в Крыму. Особенно много поработал он над рептилиями и амфибиями, и его сводки по этим группам до сих пор единственные крупные сводки по «гадам» нашей страны.

Рыб изучал Николай Аркадьевич Варпаховский (1862–1909), обращавший особенное внимание на пресноводных рыб России и рыбные промыслы. Кроме «Определителя пресноводных рыб Европейской России» (1898), он составил материалы по фауне рыб Казанской и Нижегородской губерний, «Рыболовство в бассейне Оби» (1898, 1902, 2 части). В свое время он был крупнейшим знатоком наших пресноводных рыб.

С изучения рыб начал Николай Яковлевич Данилевский (1822–1885), в 1853 г. ездивший вместе с К. Бэром на Волгу, а в 1857 г. исследовавший рыболовство Белого моря и Северного океана, автор законодательства о рыболовстве в Европейской России. Он энергично боролся с филлоксерой в Крыму, впервые им здесь обнаруженной в 1880 г.: было сожжено свыше 150 000 выкорчеванных виноградных кустов, перекопано около 19 га почвы, измельчено и перебрано руками до 200 000 куб. м земли. Эта сизифова работа (старались не оставить и следа от зараженных растений) стоила очень дорого, но в то время еще не знали современных средств борьбы с страшным врагом виноградной лозы.

Н. Я. Данилевский был не только натуралистом: широкую известность он получил как публицист сугубо панславистского направления, резко противопоставлявший Россию и ее историческое развитие Европе. Еще более громкую, но не менее печальную «славу» ему принесли 1500 страниц его двухтомного сочинения «Дарвинизм» (1885–1889), в котором он безуспешно пытался опровергнуть дарвиновское учение об отборе. Сокрушительную отповедь этому наиболее крупному произведению российского антидарвинизма дал К. А. Тимирязев в своих статьях «Опровергнут ли дарвинизм» (1887) и «Наши антидарвинисты» (1887).

Крупнейшим современным русским ихтиологом является Лев Семенович Берг (род. 1876), он же — один из выдающихся русских географов и климатологов, особенно много сделавший для изучения географии Средней Азии. Его сводка по пресноводным рыбам «Рыбы пресных вод России» (1916, 2-е изд. в 1923 г.) — крупнейшая сводка вообще, первая сводка по этой части нашей ихтиофауны со времен Палласа. Им написан еще и ряд крупных сводок: по рыбам Туркестана (1904), Амура (1909), выпущено несколько частей в разделе «Рыбы» в издании «Фауна России» (1911–1914). На предложенной им системе рыб заметно отразились его взгляды на эволюцию: он предложил множество высших категорий, — манера, очень характерная для «полифилитистов». Его книга «Номогенез» (1922), наделавшая так много шума в свое время, — одна из очередных попыток ниспровергнуть теорию отбора. Конечно, ничего путного из этой попытки не вышло и не могло выйти, несмотря на чудовищную начитанность автора и известное остроумие его выводов: дважды два всегда будет четыре. Отрицать теорию отбора… а разве может быть другое объяснение целесообразности в строении организмов?

К. А. Сатунин (1863–1915) опубликовал около 240 работ. Ученик А. Богданова, он был фаунистом и систематикам. Шелководство, пчеловодство, рыболовство и охота — прикладная сторона его деятельности. Особенно много работал он по млекопитающим, и его сводки по зверям Кавказа — крупнейшие до сегодняшнего дня. Немало внимания он уделял и птицам, и снова: его каталог птиц Кавказа — важный труд. «Кавказа» и тут и там потому, что с 1893 г. он жил и работал там, в Закавказье. Ежегодные поездки по Закавказью дали огромные сборы по всем разделам животного мира, и эта сторона деятельности К. А. Сатунина не менее ценна, чем его систематические работы.

Собирание насекомых издавна было уделом многих сотен любителей. Но не только широким любительским, особенно провинциальным, кругам, даже специалистам, жителям университетских городов, работать в конце XIX — начале XX в. стало очень трудно: отсутствие каких-либо сводок по русским насекомым, хотя бы просто каталогов и списков, делало работу непомерно тяжелой даже в крупных центрах. И снова — стоило появиться сводкам, как произошла «вспышка», перешедшая в разрастание этой области зоологии. Вспышку создали два грандиозных труда Георгия Георгиевича Якобсона (1871–1926), зоолога Зоологического музея Академии наук. «Прямокрылые и ложносетчатокрылые Российской империи и сопредельных стран» (1905, совместно с В. Л. Бианки) не были вполне оригинальным трудом: в основу положена иностранная сводка Тюмпеля. Но Якобсон дополнил ее нашими видами, привел подробнейшие списки литературы, дал детальные сведения о распространении. До того энтомологи пользовались отчасти работами Эверсманна, отчасти иностранными источниками, мало подходящими для Востока. Изучение прямокрылых насекомых (в широком смысле слова) и стрекоз сделало огромные успехи в первой трети XX в., и этим мы обязаны в первую очередь Якобсону. Второй труд — «Жуки России и Западной Европы» (1905–1915), детальная сводка, охватывающая всю Палеарктику (систематика, синонимика, распространение, родовые таблицы), по существу подробнейший каталог жуков палеарктической фауны, — остался незаконченным (вышло только ²/₃ текста), но и вышедшая его часть оказалась тем, чего не только у нас, но и на Западе никогда не было. Рост русской колеоптерологии — результат книги Якобсона.

Георгий Георгиевич Якобсон (1871–1926).

Конечно, отдельные сводки и монографии не могли и не могут дать полного представления о фауне СССР. Зоологический музей Академии наук еще издавна ставил своей главной целью накопление материалов для издания русской «Фауны». Еще в 1889 г. он сделал такую попытку, начав издание «Орнитологической фауны Российской империи», составленной Ф. Д. Плеске (1858–1932), но дальше нескольких выпусков дело не пошло. Вторая попытка была сделана в 1911 г.: музей приступил к изданию «Фауны России и сопредельных стран», т. е. по существу всей Палеарктики, причем на титуле издания было сказано «преимущественно по коллекциям Зоологического музея Российской Академии наук». Более странного «плана» издания не придумаешь и по заказу: коллекции музея далеко не представляют полностью даже нашей фауны, о фауне же «сопредельных стран» и говорить не приходится. Очевидно, авторы или должны были отходить от «титула» и пользоваться всевозможными материалами, или же давать… описание коллекций музея, но отнюдь не «фауну». Вышло всего около 30 выпусков (большинство в 1911–1917 гг., несколько в 1918–1930 гг.), ни одна крупная группа, кроме амфибий и рептилий, не была закончена, многие даже не начаты. В 1935 г. начала выходить «Фауна СССР», новое издание «Фауны», которое за 5 лет дало до 25 выпусков, частью очень объемистых. «Фауна» должна не только послужить пособием для дальнейшего изучения нашей еще очень и очень недостаточно исследованной фауны, она же своего рода итоги сделанного за сотню лет русской фаунистикой.

Особое место в истории русской зоологии занимает Дмитрий Никифорович Кайгородов (1846–1924), профессор лесной технологии. С 1871 г. он начал свои фенологические записи для окрестностей Петербурга, а в 1895 г. у него работала уже целая фенологическая сеть добровольцев-любителей. Отец русской фенологии, он, как таковой, и занял почетное место среди зоологов. Он же крупный популяризатор, и его книги «Из царства пернатых», «Пернатые хищники» и другие пользовались и пользуются заслуженной славой.

Дмитрий Никифорович Кайгородов (1846–1924).

Таксономика — основа систематики. Именно русские зоологи разработали понятие о низших таксономических категориях — внутривидовые единицы. В этой области зоологии видное место занимает автор понятия «подвид»^[167] Андрей Петрович Семенов-Тян-Шанский (род. 1866), один из крупнейших русских энтомологов, поэт и биогеограф, сын П. П. Семенова-Тян-Шанского.

Физиолог В. Я. Данилевский (1852–1939) занимался не только физиологией; изучение крови столкнуло его и с зоологией: паразиты крови — объект зоологический. Он установил группу кровяных споровиков, выяснил если и не полный цикл развития паразита птичьей малярии, то его жгутиковую форму «полимита» и проследил многое в истории этой птичьей болезни, облегчив тем работу исследователей малярии человека (ср. стр. 180). Ботаник Л. С. Ценковский (1822–1887), профессор Петербургского, Харьковского и Одесского университетов, изучал главным образом «протистов», т. е. простейших и низшие растения, начиная с бактерий, — оказался протистологом в геккелевском смысле слова еще до Геккеля. «Пионер протистологии» в России, Ценковский проявил свою инициативу и во многом другом: он один из инициаторов создания Севастопольской станции, учредитель Новороссийского общества естествоиспытателей (Одесса) и он же первый ввел микроскопирование на практических занятиях со студентами.

Крупнейший из русских протистологов, создатель большой школы, Владимир Тимофеевич Шевяков (1859–1930), ученик О. Бючли и даже и. д. профессора Гейдельбергского университета, был позже профессором в Петербурге (1896–1913) и в Иркутске (1918–1930). Он изучал грегарин (движение), инфузорий (выделение, систематика), радиолярий (строение) и внес очень много нового и ценного в протистологию. Немало работал и работает по простейшим и Валентин Александрович Догель (род. 1882), сын известного петербургского гистолога А. С. Догеля (1852–1922), основателя «Русского архива гистологии, эмбриологии и анатомии» (1915). В. Догель сделал не только интереснейшие открытия в области протозоологии (инфузории из желудка жвачных, например), но и работал по многоколенчатым, некоторым червям, составил учебник сравнительной анатомии беспозвоночных (1923, 1925, 1938), дисциплине очень мало разработанной, в отличие от сравнительной анатомии позвоночных.

Владимир Тимофеевич Шевяков (1858–1930).

Широкую славу русской науке, право русской зоологии встать рядом с зоологией Запада (до того Запад мало считался с русскими зоологами несистематиками, хотя эти зоологи и нередко «обгоняли» в открытиях западных коллег и делали исследования, до которых далеко было кичливым «европейцам») принесли А. О. Ковалевский (ср. стр. 237) и Илья Ильич Мечников (1845–1916). Уже в начале 60-х годов начались слухи, что в Харькове появился форменный вундеркинд: чуть ли не гимназистик, а уже печатается в иностранных журналах («высшая похвала», как будто русские журналы были чем-то «второго сорта»), с микроскопом же обращается так, словно родился, держа пальцы на микровинте. Это было не совсем так, но близко к истине: свою первую научную работу (об инфузориях) Мечников напечатал 18-летним студентом. Но зато он сумел в два года пройти университетский курс и 19-летним юнцом получил диплом. Тогда он поехал работать у Р. Лейкарта в Гиссене, а от него — в Неаполь, где и встретился с А. О. Ковалевским. «История развития Sepiola» была магистерской диссертацией (1866), а в 1868 г. Мечников был уже доктором зоологии (23 лет!). Он увлекался в те годы эмбриологией и изучал развитие кишечнополостных и иглокожих. В 1870 г. он профессор зоологии в Одессе, а вскоре же там оказался и А. Ковалевский. Это были годы расцвета Новороссийского университета: Мечников, А. Ковалевский, Сеченов, Умов, Заленский. Но счастье продолжалось недолго: разве могло министерство спокойно глядеть на эту «компанию» и разве могло оно терпеть «вольномыслие», именовавшееся тогда уже «революционностью». Назначили ректором Ярошенко, ретрограда, и, конечно, либеральная профессура быстро с ним перессорилась. Поссорился и подал в отставку и Мечников. Уже тогда у него зародилась мысль, что заниматься наукой можно только за границей: отечество было малоподходящей обстановкой — какая там наука, когда за тобой чуть не по пятам ходят охранники. Только в 1888 г. ему удалось выбраться из России, и вскоре же он оказался в Пастеровском институте в Париже. Его приняли хорошо: Мечников уже увлекался своей фагоцитарной теорией, и для Пастера такой сотрудник был находкой. Так кончился Мечников-зоолог и появился Мечников-пастеровец, автор фагоцитарной теории и многого другого, созданного им за этот второй, более длинный, период его жизни.

Илья Ильич Мечников (1845–1916).

Вместе с А. Ковалевским Мечников разработал теорию зародышевых листков, и вместе с ним разыскивал третий листок у членистоногих. Он исследовал развитие гидромедуз и сцифомедуз, сифонофор, асцидий, червей-полихет и многих других беспозвоночных. Ему удалось доказать и показать, что геккелевская гаструла вовсе не обязательный случай образования двуслойного зародыша, и он, описав паренхимулу (ср. стр. 191), создал свою теорию «паренхимеллы». Человек с пылкой фантазией, несмотря на свой несколько сонный вид, Мечников очень любил всякие гипотезы: он жить не мог без новых теорий и уверял, что наука без маленькой доли фантазии все равно, что колбаса без горчицы. Конечно, он нередко увлекался, и его теории оказывались ошибочными. Пусть! Ведь это А. Ковалевский и он положили основание сравнительной эмбриологии и дали теорию зародышевых листков. За это можно простить мелкие ошибки и увлечения.

Эмбриологом же был и В. В. Заленский (1847–1918), ученик Лейкарта, профессор Казанского (1871) и Новороссийского (1882) университетов, а с 1906 г. директор Зоологического музея Академии наук (академик с 1897 г.). Он изучал эмбриологию беспозвоночных, совсем не был ни систематиком, ни фаунистом, и можно только удивляться тому, что его назначили директором систематико-фаунистического учреждения. А можно и не удивляться: мало ли чепухи происходило в царской академии, бывшей в сущности всего-навсего «департаментом научных дел». Немало эмбриологических работ опубликовал и Н. В. Бобрецкий (1843–1908), изучавший развитие беспозвоночных, а также работавший по систематике и анатомии червей. Он, между прочим, показал, что даже у столь обычного животного, как самый вульгарный речной рак, известны еще далеко не все его секреты.

Редкостное явление для царской России — женщина-зоолог Софья Михайловна Переяславцева (1851–1903): женщины-ученые были тогда куда реже всяких зоологических раритетов вроде черных зайцев и волков, белых вальдшнепов и скворцов. Она не только вела научную работу, она заведывала Севастопольской биологической станцией (1878–1891), занимая должность, которая после нее оказалась преддверием титула «академика». Эмбриология ракообразных, систематика и морфология червей турбеллярий, простейшие, даже бабочки — Переяславцева была достаточно разносторонней.

Софья Михайловна Переяславцева (1851–1903).

Русскую биологическую станцию на Средиземном море (Вилла-Франка) основал богдановский ученик Алексей Алексеевич Коротнев (1852–1915), киевский профессор. Коротнев составил себе известность работами над кишечнополостными, он же руководил исследованиями глубоководной фауны Байкала и даже обработал голомянковых рыб этого изумительного по своей фауне озера. Ученым и писателем сразу был Николай Петрович Вагнер (1829–1907), казанский и петербургский профессор. Как зоолог он прославился открытием личиночного размножения, «педогенеза» у некоторых насекомых («Самопроизвольное размножение гусениц у насекомых», Казань 1862). Это открытие показалось столь странным, что по началу его встретили с большим недоверием. Преимущественно его стараниями была учреждена в 1881 г. Соловецкая биологическая станция. Как писатель («Кот Мурлыка») Н. Вагнер работал немало: роман, повести, рассказы — его писательский актив достаточно велик. Особенно известны были его «Сказки Кота Мурлыки».

Николай Петрович Вагнер (1829–1907).

Виталистически настроен был талантливый Виктор Андреевич Фаусек (1861–1910), отдавший немало труда (и заплативший жизнью за это) делу высшего женского образования в России. Он работал по эмбриологии паукообразных (пауки, сенокосцы) и головоногих, увлекался вопросами защитной окраски и угрожающей позы у животных, ради чего провел немало времени в песках Средней Азии. Разносторонней была деятельность академика Ф. В. Овсянникова (1827–1906): гистология и физиология (особенно нервной системы позвоночных), светящиеся органы светляка, эмбриология рыб. Немало было сделано им и для практического рыбоводства (вопросы, связанные с искусственным оплодотворением икры). Академик Э. К. Брандт (1839–1891), морфолог старой школы, очень не любил учения Дарвина и постоянно грозил «подсечь его под самый корень». Он написал множество учебников (зоология, сравнительная, анатомия, анатомия домашних животных, паразитология и др.), а за сравнительно-анатомическое исследование нервной системы насекомых, свою крупнейшую работу, получил премию Парижской академии наук. Изумительно искусный препаратор, Э. К. Брандт достиг в этой работе редкостного совершенства; его школе обязан «тонкостью» своих препаратов и Н. А. Холодковский.

Эдуард Карлович Брандт (1839–1891).

Многообразна была деятельность Николая Викторовича Насонова (1855–1939): морфология, анатомия, гистология, сравнительная анатомия, эмбриология, систематика, фаунистика, эксперимент — он работал чуть ли не во всех областях биологии. Не менее разнообразны и объекты его работ: ресничные и круглые черви, сверлящие губки, низшие насекомые, веерокрылые, термиты, одиночные пчелы, муравьи, москиты, ракообразные, моллюски, оболочники, страус (развитие), слон, даманы, горные бараны — над чем только не работал этот зоолог, достойный ученик А. П. Богданова. Он начал издание «Фауны России», долгое время был директором Зоологического музея Академии наук, увеличенного и реорганизованного именно при нем, заведывал Севастопольской биологической станцией, а став с 1921 г. директором Особой биологической лаборатории Академии наук (основана А. Ковалевским), сильно расширил ее и преобразовал в лабораторию экспериментальной морфологии. Особенностью работ Н. В. Насонова, помимо их точности и доказательности, является выбор явлений и объектов; в большинстве он изучал группы животных либо почти не изученные, либо трудные для исследования.

Николай Викторович Насонов (1855–1939).

Странным человеком выглядел в царской России Александр Александрович Браунер (род. 1857): он служил в земском банке и занимался зоологией и палеонтологией; не имея никакого отношения к университету, не знал отбоя от студентов, а в его домашнюю библиотеку нередко заглядывали профессора, огорченные бедностью университетской библиотеки. Его имя знали все одесские студенты еще в начале 900-х годов, и он, «банковец», пользовался удивительным авторитетом и влиянием в университетских кругах. «Приватный ученый» в царской России, А. Браунер уже и тогда широко применял метод плановой и коллективной работы. В СССР он получил возможность не только еще шире развернуть свои исследования, но и взошел на кафедру профессора.

Почти вся жизнь А. Браунера прошла на юго-западе Украины, и фауне ее он посвятил много работ: изучал и птиц, и млекопитающих, амфибий, рептилий, стрекоз. Им сделан ряд палеонтологических исследований («Лошадь курганных погребений», «Собаки каменного века р. Амура», «Четвертичная лошадь из торфяника на р. Буге» и др.). Очень много внимания уделял он сельскохозяйственной зоологии: исследовал вредных и полезных для сельского хозяйства животных, изучил ряд пород домашних животных. А. Браунер — этап в истории украинской зоологии, и с ним же неразрывно связаны Одесский сельскохозяйственный институт, Аскания-Нова, Украинский генетический институт.

Почти исключительно вопросами зоопсихологии занимался Владимир Александрович Вагнер (1849–1934), ученик А. П. Богданова, только в начале своей деятельности немножко поработавший по морфологии и систематике паукообразных. Вл. Вагнер не только создал школу русских зоопсихологов «вагнеристов», — он творец нового научного метода зоопсихологических исследований. Биологический объективный метод исследования, ожесточенная борьба с «монизмом от человека» (т. е. с сравниванием поведения животного с поведением человека, что неминуемо ведет к очеловечиванию животного) — вот основные лозунги Вл. Вагнера. Борьба с антропоморфизмом в «зоопсихологии» — крупнейшая заслуга Вл. Вагнера, на 10 лет обогнавшего американскую школу «бихэвиористов», также применяющую объективный метод. В ряде своих работ Вл. Вагнер показал, что можно толковать поведение животного совсем без ссылок на человека, и исследование от этого только выигрывает, но он не был грубым механицистом, сводящим к вульгарной «рефлексологии» всю сложность поведения животного. Его работы «Индустрия пауков» (1894)^[168], «Городская ласточка» (1900)^[169], «Психо-биологические исследования над шмелями» (1907)^[170] — классические исследования, а «Биологические основания сравнительной психологии» (2 тома, 1910, 1913), продолжением которых служат «Этюды по сравнительной психологии» (1925–1928) — единственная фундаментальная сводка не только в нашей, но и в мировой литературе. Проблема инстинкта и его генезиса — один из вопросов, привлекавших особое внимание Вл. Вагнера, но целиком разрешить эту проблему он, понятно, не смог: это работа для большого коллектива исследователей. Вл. Вагнер много отдавал времени работе в средней и высшей школе. Он организовал «Общество для распространения естественно-исторического образования» (1907) и непериодическое издание «Естествознание в школе» (1912), которое после Великой Октябрьской революции превратилось в периодический орган (1918–1930), сыгравший у нас большую роль в правильной постановке школьного естествознания.

Владимир Александрович Вагнер (1849–1934).

Крупным и очень оригинальным исследователем был Порфирий Иванович Бахметьев (1860–1913), родившийся и умерший у нас, проведший б?льшую часть своей жизни за границей. Физик по специальности, он долгое время читал курс в Софийском университете (Болгария), но одновременно работал и как зоолог. Хороший экспериментатор, Бахметьев увлекся вопросами анабиоза, на которые его натолкнули наблюдения над зимующими насекомыми. «Воскресению после замораживания» он придавал большое значение: в приложении к практике анабиоз должен был, по его мнению, сыграть важную роль и в борьбе с болезнями (особенно с туберкулезом) и в транспорте и хранении мяса и рыбы. На основании изучения «температурного скачка» у зимующих насекомых Бахметьев предполагал выяснить и причины того или иного географического распространения животных. Объектами исследований Бахметьева были преимущественно насекомые, и когда он перешел к новому увлечению — биометрике, то и здесь продолжал работать с ними. Путем биометрических вычислений он пытался доказать партеногенетическое происхождение трутней. Он попробовал даже составить «периодическую систему бабочек», которая подобно менделеевской системе должна была позволять предсказывать все «новости», в данном случае — новые, еще не известные науке виды. Конечно, ничего, кроме конфуза, с этой системой не получилось: бабочки и химические элементы — вещи несколько различные.

Владимир Михайлович Шимкевич (1858–1923) — блестящий исследователь, работавший по морфологии и эмбриологии, а также и по систематике самых разнообразных групп членистоногих. Он был крупным знатоком многоколенчатых, а в последние годы увлекался экспериментальной эмбриологией. «Курс сравнительной анатомии», написанный Шимкевичем, пользовался большой славой и, переведенный на немецкий язык, был широко распространен в Германии — редкое явление для учебника русского автора. «Биологические основы зоологии» — второй большой учебник, много раз переиздававшийся, и каждый раз автор вносил в него исправления и дополнения, стремясь, чтобы учебник был книгой «сегодняшнего дня».

Владимир Михайлович Шимкевич (1858–1923).

Применительно к выяснению ряда вопросов эволюционного учения производил свои сравнительно-анатомические исследования Алексей Николаевич Северцов (1866–1936), академик, сын Н. А. Северцова, крупнейший теоретик эволюционного учения. Особенно много работали он и его ученики для выяснения явлений так называемого «биогенетического закона». Именно работами А. Н. Северцова в этот «закон» внесено столько поправок, что от геккелевского смысла его почти ничего не осталось. Он восстановил учение Ф. Мюллера (ср. стр. 135) и развил его («филогенез — функция онтогенеза»). Основной задачей А. Н. Северцов ставил разрешение вопроса, как происходит эволюция, и в посмертном труде «Морфологические закономерности эволюции» (1939) даны итоги его 45-летней работы по разрешению этой задачи, в том числе — морфобиологическая теория хода эволюции (раскрывает общие и частные закономерности эволюции органов взрослых животных) и теория филэмбриогенеза (разъясняет, что изменения, возникшие в органах, взрослых животных, — результат соответственных изменений, происшедших в зародыше).

Алексей Николаевич Северцов (1866–1936).

Работая по сравнительной анатомии, академик Иван Иванович Шмальгаузен (род. 1884) внес много ценного в теории происхождения конечностей наземных позвоночных и филогенеза непарных плавников. Затем он перешел к экспериментальному морфогенезу (1921), занявшись проблемой закономерностей роста и разными вопросами механики развития. Ученик и соратник А. Н. Северцова, он является и продолжателем его работ как в области сравнительной анатомии, так и в разработке ряда проблем эволюционной теории.

Ученик М. А. Мензбира академик Николай Константинович Кольцов (1872–1940) в молодости занимался сравнительно-анатомическими исследованиями. Затем он увлекся цитологией, сделав здесь ряд важных открытий (например «скелет» у спермиев десятиногих раков), а также усиленно разрабатывал проблему организации клетки. Эти исследования привели его к разработке ряда вопросов молодой тогда «экспериментальной биологии», где он также сделал ряд крупных открытий. Последние годы Н. К. Кольцов усиленно занимался вопросами общей генетики и цитогенетики и работал преимущественно в области изучения материальных основ наследственности и изменчивости. Н. К. Кольцов — фактический основатель всей русской школы экспериментальных биологов.

Эксперимент был знаком русским зоологам давно: экспериментировали еще М. М. Тереховский (ср. стр. 72) и Паллас (с червями-паразитами) и многие другие исследователи давнего времени; много экспериментировал в последние годы своей жизни А. Ковалевский. Но тогда слова «экспериментальная морфология», «механика развития» не были в ходу, и уж во всяком случае специальности такой не знали. Только с XX веком начало развиваться это направление в русской зоологии, что выразилось, между прочим, и в переводе на русский язык книги Моргана «Экспериментальная зоология» (1909). Но если на Западе были школы В. Ру, Гербста, Дриша, в Америке — Леба, Моргана и другие, то у нас, кроме небольшой школы В. М. Шимкевича, ничего в сущности не было: дело шло почти что «самотеком».

В наши дни экспериментальная биология расцветает с каждым годом все пышнее и пышнее, причем особенностью ее является то, что она занимается не только разработкой теоретических проблем: она уже принесла заметную пользу и социалистическому хозяйству в таких областях его, как биотехника и медицина. Наиболее заметен раздел «механики развития» — область, в которой работают несколько школ. Московская школа исследователей эмбриогенеза, созданная Д. П. Филатовым (род. 1876), пионером «механики развития» в нашей стране, разрабатывает главным образом ряд проблем механики развития ранних стадий морфогенеза. В этом же направлении усиленно работают также московская и киевская школы акад. И. И. Шмальгаузена. Наконец, лаборатория, руководимая акад. М. М. Завадовским (род. 1891), работает в области динамики развития поздних стадий морфогенеза, исследуя динамику развития признаков пола и формообразующую роль гормонов, а также разрабатывает проблему многоплодия.

Обращавший большое внимание на дело развития прикладной зоологии, в особенности пчеловодства и шелководства, А. П. Богданов сумел заинтересовать пчелой и тутовым шелкопрядом и ряд своих учеников: Г. А. Кожевникова, А. А. Тихомирова, Н. М. Кулагина, К. А. Сатунина (ср. стр. 270). Обе крупные работы проф. Г. А. Кожевникова (1866–1933) были посвящены пчеле («Материалы по естественной истории пчелы», 1900, «Явления полиморфизма у пчелы и других общественных насекомых», 1905), пчела же и пчеловодство — тема многочисленных мелких статей и заметок. Во время его директорства (с 1904 г.) Московский зоологический музей, уже переведенный в 1902 г. в новое здание, был заново оборудован и открыт для публики (1911). Вместе с А. П. Семеновым Тян-Шанским (ср. стр. 271) он был одним из первых, заговоривших об охране природы.

Тутовым шелкопрядом и шелководством всю свою жизнь занимался Александр Андреевич Тихомиров (1850–1931), московский профессор и директор Зоологического музея (1896–1904). Изучая историю развития тутового шелкопряда, он особое внимание уделял яйцу, произвел ряд удачных опытов по искусственному партеногенезу (1886, 1888) и был первым, установившим возможность такого явления. «Основы практического шелководства» (3 издания, 1891, 1895, 1914), составленные им, и теперь еще ценное пособие, несмотря на его устарелость. А. Тихомиров работал и в других областях зоологии, но его знают именно как шелковода и… антидарвиниста: он был ярым противником учения о животном происхождении человека и среди «широкой публики» прославился именно выступлениями против Дарвина. Это не помешало ему все же быть редактором перевода дарвиновских «Насекомоядных растений» (1876): ведь там ничего не говорилось о человеке, да и сам он был тогда еще молод.

Прикладная зоология в России существовала издавна, но научная прикладная зоология появилась лишь во второй половине XIX в., да и то преимущественно только в виде прикладной энтомологии. Крепостническое хозяйство мало нуждалось в охране урожая и здоровья скота, хозяйство капиталистическое, начавшее изумительно быстро расти в течение последней трети века, вызвало быстрый рост и прикладной зоологии: купцы и промышленники были гораздо практичнее землевладельцев-дворян. Прошлое прикладной энтомологии в России связано с очень немногими именами, но именно эти «немногие» создали обширную школу, плоды которой мы видим теперь.

Еще в 1858 г. появилась довольно объемистая сводка о вредных насекомых, написанная Ф. П. Кеппеном (1833–1908) на немецком языке, позже переизданная им в совершенно переработанном виде уже по-русски («Вредные насекомые», 1881–1883, 3 тома). Кеппен работал не только в области энтомологии: зоогеография, фитогеография, физическая география, сельское хозяйство, лингвистика — это был очень разносторонний ученый, отдававший к тому же немало времени службе. Почти 30 лет было затрачено им на составление «Русской зоологической библиотеки», которая должна была, по мысли автора, дать исчерпывающий справочник по литературе о русских животных. Это издание осталось незаконченным: вышли только 2 тома «общей части» (1905–1908)^[171], специальная же часть (систематическая) так и лежит по сей день без движения.

Федор Петрович Кеппен (1833–1908).

Зоологом и сравнительным анатомом был второй из старейших русских «прикладников» — Карл Эдуардович Линдеман (1844–1929), первый доцент, прочитавший курс прикладной энтомологии (1866). Около 200 работ, в большинстве о насекомых, учебники зоологии, энтомологии и сравнительной анатомии — наследство этого исключительно работоспособного человека, бывшего готовым в любой момент выехать туда, куда его позовут на борьбу с вредителями.

Руководителем «министерской энтомологии» долгие годы состоял Иосиф Алоизиевич Порчинский (1848–1916), проведший в мундире чиновника 41 год. Это не значит, что он был «человеком в мундире», нет. Изучению биологии насекомых он отдавал все свои силы, — и ему удалось выяснить историю развития и образ жизни множества вредных видов. Кроме насекомых-вредителей, он изучал двукрылых, работал по выяснению значения и происхождения разного рода защитных окрасок и скульптуры насекомых. Порчинский не был профессором, но его школа велика: все русские прикладники прошли через эту «школу» — монографии о вредителях, написанные им.

Иосиф Алоизиевич Порчинский (1848–1916).

Основная специальность московского профессора академика Николая Михайловича Кулагина (1859–1940) — вредные насекомые, но работал он — и всегда — чуть ли не во всех областях зоологии: черви, насекомые, ракообразные, пятиустки, простейшие, млекопитающие, эмбриология, гистология, экология, эксперимент, охрана природы и заповедники, охотоведение, пчеловодство и шелководство — «богдановец» виден сразу. Прикладная энтомология обязана Н. М. Кулагину «школой»: именно его школа создавала прикладную энтомологию последних 40 лет, и если в наши дни появилась «конкурирующая школа», то первенство (не только по времени, но и по качеству) все равно остается за московской школой Н. М. Кулагина.

Немало «прикладников» дала и школа Николая Александровича Холодковского (1858–1921), профессора Лесного института (энтомологи) и Военно-медицинской академии (паразитологи). Список его трудов превышает 200 названий. Особенно большое значение имеют работы Н. А. Холодковского по выяснению сложных циклов развития тлей и хермесов, по тлям, затем по гистологии насекомых, по паразитическим червям, описания отдельных вредных насекомых. Н. Холодковский — автор двух прекрасных учебников — по энтомологии и по зоологии. Дарвинист, он напечатал ряд популярных статей, критикуя антидарвинистов из лагеря идеалистов. Он же — поэт и известный переводчик гетевского «Фауста» (перевод получил Пушкинскую премию Академии наук и выдержал более 10 изданий).

Николай Александрович Холодковский (1858–1921).

«Не только научная сила 1-го ранга, но и безусловно честный человек», — так охарактеризовал В. И. Ленин («Ленинск. сборн.», XXIII, 1933, стр. 167) Николая Михайловича Книповича (1862–1939), имя которого неотделимо от истории исследования наших морей. Его первая поездка (экспедиция по исследованию сельди в низовьях Волги) произошла в 1885 г., а в 1937 г. он еще принимал участие в организации исследовательских работ на Каспийском море. Н. М. Книпович исследовал все наши европейские моря: Баренцово, Белое, Балтийское, Черное, Азовское, Каспийское, причем уделял особое внимание рыбным и звериным промыслам и фауне этих морей. Его монографии по Каспийскому, Баренцову, Черному и Азовскому морям — классические работы, а «Гидрология морей и солоноватых вод в применении к промысловому делу» (1938) — не только руководство для морских научно-промысловых работников, но и одно из многочисленных доказательств того, как умел он осуществлять на деле синтез науки и практики.

Николай Михайлович Книпович (1862–1939).

Крупную роль в изучении наших морей сыграл и Константин Михайлович Дерюгин (1878–1938), ученик В. М. Шимкевича. Плечевой пояс и грудные плавники костистых рыб, происхождение парных конечностей, происхождение различных групп позвоночных были его сравнительно-анатомическими и морфологическими работами. Еще в 1910 г. он начал читать в Петербургском университете курс «Жизнь моря», и в дальнейшем его научная деятельность была связана преимущественно именно с морями. К. М. Дерюгин работал на всех наших европейских морях, широко развернул работы (1932–1933) на морях Дальнего Востока, принимал участие в организации ряда наших морских биологических станций, опубликовал ряд капитальных работ по гидрологии и гидробиологии наших морей.

В конце XIX и в начале XX в. широко развернулась краеведческая работа. Возникло множество обществ «по изучению природы местного края», а благодаря их деятельности появились и труды этих обществ и местные краеведческие музеи. Конечно, деятельность таких обществ носила очень неровный характер: пока имелось несколько энтузиастов своего дела, работа процветала, стоило им исчезнуть, и работа начинала замирать — любители нуждались не только в руководстве, но и в «пришпоривании». Но в результате изучение фауны нашей страны сделало много шагов вперед, хотя царское правительство ничем этой работе не помогало, а нередко мешало.

В царской России наука была тесно связана с университетами, профессор был синонимом ученого, и никто не представлял себе отчетливо ученого не профессора, а так, «частного» человека. Научно-исследовательских институтов не было, если не считать учреждений Академии наук, очень, к слову, немногочисленных и бедных штатом. Деньги, отпускавшиеся не только на чисто теоретические научные исследования, но и на работы, имевшие колоссальное значение для хозяйства страны, были так ничтожны, что можно говорить — их не было. И все же успехи русской зоологии были огромны, и нередко именно русские ученые вели за собой ученых Запада.

Октябрьская революция переменила все: зоология в России и зоология в СССР — вещи весьма различные. Прикладная сторона науки, бывшая в полном забросе в России, получила огромное значение и развитие в СССР. Если раньше у нас было всего около десятка энтомологических станций, то теперь мы имеем не только достаточное количество станций, но и специальные научно-исследовательские институты, изучающие вредных насекомых и меры борьбы с ними. Невиданные размеры приняла борьба с вредителями: в ряде местностей, испокон веков страдавших от саранчи, этого страшного врага урожая уже нет, — плавни, служившие гнездилищами саранчи, распаханы. Малярийному комару с каждым годом живется все труднее и труднее, а кое-где его и почти совсем повывели. Биологический метод борьбы, попытки применения которого в царской России носили самый жалкий, кустарный характер, теперь вошли в рядовую практику и уже не кажутся чем-то «необычайным».

Паразитология, которой весьма интересовались в той же Военно-медицинской академии в Петербурге, не могла развиваться: денег на работы не давали. В наши дни она превратилась в особую обширную дисциплину, появился ряд паразитологических лабораторий, выросли десятки советских паразитологов. Ученик Н. А. Холодковского, академик Е. Н. Павловский (род. 1884), развернул широкую деятельность по изучению паразитов и переносчиков заболеваний. За каких-нибудь 20 лет им и его сотрудниками выяснено во много раз больше, чем за все время русской науки.

Специально паразитическими червями занимается академик К. И. Скрябин (род. 1878), только в СССР получивший возможность развернуть свои блестящие способности организатора и учителя, создавший школу советских гельминтологов, организовавший Гельминтологический институт и десятки экспедиций для изучения червей-паразитов.

Институты тропических болезней — по существу институты медицинской зоологии — сильнейшее орудие в борьбе с многими заболеваниями, так или иначе связанными с беспозвоночными животными, появились только в СССР, царская Россия их не знала. Совсем по-новому работают шелководы и пчеловоды. Охотоведение стало серьезной наукой, акклиматизация, вместо чисто любительских упражнений прежних времен, занялась действительно акклиматизацией, и ряд достижений показывает, какое большое будущее ожидает ее. Заповедники и заказники, о которых только мечтали натуралисты царской России, стали действительностью, и в них ведется напряженная научная работа.

В исследование русских морей, когда-то производимое чуть ли не одним Н. М. Книповичем, теперь вовлечены сотни работников. В одно лето советские ученые, плавающие на советских судах, делают на Северном океане станций и промеров больше, чем их было сделано за все годы существования российской океанографии. Один из основателей первой русской пресноводной станции (Глубокое озеро, 1891), тогда еще совсем молодой человек, ныне академик С. А. Зернов (род. 1871), много поработавший над изучением Черного моря вообще, его биоценозов в частности, мог бы сказать: когда-то у меня была одна «крестница», теперь их десятки.

Краеведческая работа из чисто любительского занятия превратилась в общегосударственное дело. И, наконец, юннатское движение привлекло к участию в работе зоологов десятки тысяч прекрасных помощников.

Если раньше русская зоология была где-то на задворках, то теперь, в СССР, она, как и всякая наука, оказалась на широкой дороге. И уже дело самих зоологов показать, что они умеют пользоваться и широкими дорогами и что для них нет ни одной дороги слишком широкой.

Морской конь (Белон, 1580).

Алфавитный указатель имен

Аббэ В. 146

Абильдгард П. 199

Августин Блаженный 24, 35, 59

Аверроэс 26, 27

Авицена 26, 27

Агассиц А. 191, 233

Агассид Л. 121, 136, 143, 240

Акоста Ж. 47

Альберт Великий 30–31, 32, 33, 46, 170

Альдрованди У. 43–44, 50, 63, 65, 66, 75, 209

Альпини П. 47

Амичи Д. 145, 146

Анаксагор 10

Аникин В. 208

Антонский-Прокопович А. А. 250

Аристотель 6, 7, 10, 13–20, 24, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 42, 43, 59, 63, 64, 65, 80, 86, 110, 187, 195, 203, 205, 208, 225, 236, 240, 244

Артеди 45, 84, 86, 240

Аткинс Д. 178, 194

Афонин М. И. 250

Бабез 183

Бальфур Ф. 145

Бастиан 148

Бауш И. 48

Бахметьев П. И. 278–279

Бекманн И. 207, 227

Белон П. 45–46, 78, 240, 286

Берг Л. О. 241, 270

Беринг В. 247

Бильдснайер 146

Блох М. 196, 199

Блуменбах И. 66, 79, 190, 206

Блэнвилль А. 100, 236, 241, 245

Бобрецкий Н. В. 235, 274

Бовербанк 175

Богданов А. П. 7, 8, 127, 260, 262–263, 264, 281

Богданов М. Н. 8, 261, 266, 267

Боннэ Ш. 6, 72, 74–78, 90, 91, 97, 100, 103, 114, 159, 190, 211, 213, 248, 252

Бронтиус Я. 50

Борзенков Я. А. 260, 261, 267

Бори Сен Венсан Ж. 217, 218

Бохарт С. 50

Боянус 196, 197

Брандт Ф. Ф. 177, 255–250

Брандт Э. К. 276, 277

Браун М, 194, 200

Браунер А. А. 276, 278

Брауэр Ф. 224

Бремзер И. 199

Бриссон М. 79

Брони Г. 127, 172

Бруно Д. 30, 37

Брух 174

Брэдли Р. 76

Брэм А. 43, 148–151

Брэм X. 148

Брюгьер Ж. 232

Брюс Д. 178–179

Бугенвилль Л. 80

Бургав Г. 54, 83, 84, 187, 195

Бурмейстер 225

Бэкон Р. 32, 33, 47, 60

Бэкон Ф. 33, 47, 49

Бэнкс Д. 50

Бэр К. Э. 7, 8, 74, 115–120, 123, 138, 197, 227, 236, 255, 256, 265

Бэтс Г. 134

Бэтсон 235

Бюффон Ж. 43, 69, 70, 72, 73, 79, 87–90, 92, 98, 132, 134, 146, 148, 188

Бючли О. 159, 161, 177, 186, 204, 234, 272

Вагнер В. А. 262, 277, 278

Вагнер Н. П. 274, 275, 276

Вагнер Р. 121, 125

Валансьен А. 101, 240

Валентин 178

Валлиснери А. 58, 195, 196, 210

Ван-Бенеден П. 122, 198, 238

Ван-Бенеден Э. 122, 123, 140, 193

Ван-Дейль 146

Вандолек 183

Варпек И. А. 7, 260

Варниус О. 50

Варпаховский Н. А. 268

Варрон Марк 20, 180

Васманн Э. 222

Вейсман А. 6, 53–54, 73, 176

Вик д’Азир Ф. 79

Виллоуби Ф. 63–64

Вильбранд И. 110

Винцент Бовэ 28

Вирхов Р. 130, 139, 141, 201

Бирштген 134

Владимир Мономах 246

Вольф К. Ф. 73, 123, 129

Ворм О. 229

Вудрёф 177

Гадов 242

Гаевская Н. С. 208

Галлер А. 72, 79

Гандлирш А. 224

Гарвей В. 56, 58, 70, 73, 116

Гаррисон Л. 242

Гартнак Е. 146

Гатчек Б. 162, 163, 166, 169, 186, 192, 194, 230, 231, 234, 240

Геблер Ф. А. 258

Гегенбаур К. 7, 143–144, 145, 159

Геде Г. 207

Гейк 174

Гейльприн А. 136

Гей-Люссак 147

Геймонс Р. 224

Геккель Э. 6, 7, 120, 130, 136, 139–141, 157, 159, 160, 174, 175, 176, 185, 186, 192, 195, 203, 234, 236, 239, 242, 245, 262, 272

Гексли Т. 102, 103, 136–139, 225, 230, 234, 243

Генле Ф. 124, 174

Гентер Д. 79

Георги И. Г. 247, 249

Гераклит 10, 90, 133

Геральдус 40

Герберштейн С. 47, 246

Гербст Г. 200

Гербст И. 216

Геродот 11–12, 23

Гертвиг О. 159–160, 191

Гертвиг Р. 142, 159–160, 186, 191, 192, 204, 234, 235, 240

Герштеккер К. 127

Геснер К. 36, 37, 38–43, 50, 63, 65, 66, 88, 148, 171, 202

Гете В. 79, 112, 132, 138

Гетте А. 162

Гёце И. 196, 199, 215

Гиллиус 40

Гильденштедт А. И. 247, 249

Гиппократ 10

Глейхен Ф. 69

Глуге 178

Гмелин И. Г. 247

Гмелин И. Ф. 85

Гмелин С. Г. 247, 249

Гольдфус Г. 124, 172

Грант 185

Грасси Б. 182, 183, 201, 202, 241

Григорий Великий 25

Григорий XI, папа 28

Гроббен 162, 164, 166, 167, 168, 169, 186, 192, 194, 231, 234

Груби 178

Грью Н. 61, 123

Гук Р. 60, 61, 171

Гукер 134

Гумбольдт А. 24, 113, 254, 255

Гурвич 184

Гуфснагель 60

Гэскелл 102

Гюбер Ж. П. 217

Гюбер Ф. 216–217

Гюбнер Я. 216

Гюнтер А. 241

Давэн 201

Далиель 191

Дампиер В. 50

Дан? Д. 206

Даниельсен Д. 232, 233

Данилевский В. Я. 174, 178, 180, 181, 271, 272

Данилевский Н. Я. 268, 270

Дарвин Ч. 6, 7, 87, 101, 103, 112, 130, 131–133, 134, 136, 137, 139, 143, 151, 160, 221, 222, 225, 260, 282

Дарвин Э. 132

Двигубский И. А. 251–252, 255, 267

Де Гир К. 215

Де-Грааф Р. 52, 58, 62, 116

Дежан П. 219, 220

Декарт Р. 54, 60, 73, 90

Делиль 247

Деллингер 115

Деляж И. 186, 200

Демидов П. Г. 250, 261

Демокрит 11, 19, 20

Дени-Монфор П. 228, 229

Дерюгин К. М. 284

Деттон 179

Джонотон И. 60, 66, 225

Дизинг К. 174

Дикемар 189, 190

Добантон Л. 88, 101

Добелл 184

Догель А. С. 272

Догель В. А. 185, 204, 235, 272

Дорн А. 156

Дорн К. 222

Дриш Г. 152, 281

Дюбуа-Реймон 6, 130

Дюжарден Ф. 124, 126, 173, 174, 185, 198

Дюре 40, 41

Дюфур Л. 174, 202, 221

Егер В. 254

Жиар А. 194

Жобл? Л. 72, 171

Жоффруа Сент-Илер И. 246

Жоффруа Сент-Илер Э. 78, 93, 96, 97, 98, 101–103, 132, 253

Завадовский М. М. 281

Заленский В. В. 272, 274

Зернов С. А. 286

Зибольд К. 124–125, 174, 194, 196, 198, 200, 207

Иллигер И. 134, 245

Иннокентий III, папа 28, 30

Иоком 185

Каволини 191

Кайгородов Д. Н. 8, 271, 275

Каландруччио С. 200, 201, 202, 241

Калкинс Г. 177

Кампер П. 79.

Картер 175, 176, 185

Карус К. 106–108, 166, 234

Карус Ю. 127–128, 133

Катон 20

Кауп И. 110

Кёлликер А. 120, 121, 124, 130, 138, 143, 174

Кент С. 176, 185

Кеппен Ф. П. 282, 283

Кесслер К. Ф. 267, 269

Кеферштейн 194

Кильборн 183

Кильмейер К. 103

Кларк Д. 185

Клаус К. 142, 162, 164, 166, 167, 168, 169, 192, 194, 230, 231, 234

Клейн 179

Клейн Я. 80–81, 87, 232

Клузий 46

Книпович Н. М. 206, 283, 284, 286

Ковалевский А. О. 8, 18, 122, 140, 145, 191, 230, 233, 234, 235, 237–239, 272, 273, 276, 281

Кожевников Г. А. 262, 281

Козубовский А. 207

Койтер 56

Коллери М. 194

Кольридж С. 176

Кольцов Н. К. 280

Корен 232

Коротнев А. А. 262, 274

Кох Р. 182

Краатц Г. 222

Крашенинников С. П. 247

Кройер Г. 206

Крон А. 194

Крыницкий И. А. 254

Кук Д. 50, 80

Кулагин Н. М. 262, 281, 282, 283, 284

Куторга С. С. 260, 261

Кювье Ж. 6, 65, 66, 78, 87, 90, 96, 97, 98–101, 102, 103, 120, 124, 126, 130, 132, 143, 162, 172, 174, 185, 190, 194, 202, 203, 206, 225, 232, 236, 240, 242, 244, 253

Кюкенталь В. 161, 186, 202, 204, 234, 235

Кюн 164

Кюхенмейетер Г. 198–200, 201, 228

Лавайл? А. 194

Лаверан А. 180

Лайел Ч. 130, 134

Лаказ-Дютье А. 151, 191

Ламарк Ж. Б. 16, 64, 66, 78, 90, 91–96, 97, 98, 100, 101, 102, 103, 114, 132, 159, 162, 172, 173, 185, 190, 194, 203, 205, 225, 229, 232, 236, 244

Ланг А. 157–158, 161, 186, 203, 204, 231, 234

Ланчизи 179, 180

Ласепед 240

Лаунсбери 184

Леб Ж. 152, 281

Леббок Д. 222

Левенгук А. 58, 59–62, 67, 69, 72, 74, 95, 145, 171, 187, 211, 225

Ледебур К. Ф. 258

Ледермюллер М. 69, 72

Лейбниц 49, 54, 61, 73, 75, 90, 103, 114, 128

Лейдиг Ф. 152, 174

Лейкарт Р. 125–126, 174, 190, 192, 194, 200, 201, 202, 232, 272

Лейкарт Ф. 125

Леклюз Ш. 46

Лепехин И. И. 246, 247, 248, 249

Леребулл? А. 122

Леунис И. 142, 231, 241

Либеркюн И. 78

Лидекер Р. 135

Линдеман К. Э. 282

Линней К. 7, 16, 18, 45, 66, 67, 71, 80, 81–87, 90, 93, 95, 98, 101, 114, 134, 172, 185, 190, 193, 194, 195, 202, 203, 208, 214, 224, 227, 229, 235, 236, 242, 244

Лионнэ П. 210, 213–214, 221

Листер М. 57

Ловецкий А. А. 262–253, 255

Лоранс? 102

Лукреций Кар 20, 21, 133

Льюис 178

Людвиг Г. 142

Лятрейль П. 205, 217–218

Маас 186

Магнус О. 42, 229, 234, 246

Мак-Лей В. 6, 108–109, 166, 218–220

Максимович М. А. 252, 263, 255

Мальпиги М. 8, 55–56, 58, 59, 69, 88, 123, 210

Мандевилль Д. 29

Марграф Г. 49, 50

Маркиафава 180

Марко Поло 28, 246

Марсильи Л. 187

Мартынов А. В. 224

Мегенберг К. 32, 33, 34

Мейран 102

Меккель И. 101, 114

Мелис К. 196

Менетриэ Э. 256

Мензбир М. А. 262, 267–268, 269, 280

Мениль Ф. 194

Меррем 236

Мессершмидт Д. Г. 246

Мечников И. И. 8, 145, 180, 185, 191–192, 233, 234, 238, 239, 272–274

Миддендорф А. Ф. 204

Мильн-Эдвардс Альфонс 126

Мильн-Эдвардс Анри 120, 205, 206, 225, 230, 234, 236, 238

Минчин 186

Митрофанов П. И. 178

Монфор А. 209

Моп? Э. 177

Морган Т. 152, 281

Моуфет Т. 46, 209

Мочульский В. И. 258

Мэнсон П. 181

Мюллер Г. Ф. 247

Мюллер И. 7, 15, 128–130, 136, 139, 152, 174, 230, 233, 238, 239, 240, 241, 242

Мюллер О. 172, 196, 205, 206

Мюллер Ф. 7, 120, 135–136, 140, 206, 207, 280

Мюнстер С. 29

Насонов Н. В. 262, 276, 277

Нидгэм 69, 70, 72, 73, 88, 146, 148

Никольский А. М. 268

Нитше Г. 230

Нордманн А. 206

Ньютон 67, 87

Обертгоры Р. и Ш. 223

д’Овиедо Ф. 47

Овсянников Ф. В. 276

Окен Л. 104–106, 112, 123, 138, 197, 252

Олеарий А. 246

Оливье А. 215

д’Орбиньи А. 99, 172, 173

Оуэн Р. 111, 112–113, 129, 138, 200

Павловский Е. Н. 285

Паллас П. О. 8, 74, 117, 195, 196, 199, 202, 225, 239, 246, 247–248, 249, 257, 266, 270, 281

Пандер X. И. 115, 116

Паркер Р. 184

Пастер Л. 70, 147–148, 273

Паттон 183

Пейссонель Ж. 79, 185, 187, 211

Переяславцева С. М. 274, 275

Перрье Э. 158, 190, 234, 235

Пизон В. 49, 50

Пик М. 223

Платен К. 223

Платон 11, 14, 19, 34

Плеске Ф. Д. 271

Плиний Старший 14, 21–24, 30, 31, 43, 88, 208, 209, 226

Порта Ж. Б. 48

Порчинский И. А. 282, 283

Пржибрам Г. 151

Прюв? 230

Пуркинье 124

Пуш? Ф. 31, 147, 148

Пфейфер Р. 180

Ратке М. 239

Роди Ф. 57–69, 69, 70, 88, 146, 195, 210

Резвой П. 186

Рёзель Розенгоф И. 68–69, 71, 72, 172, 175, 188, 213, 229

Ройли Ч. 222

Рейттер Э. 223

Реомюр Р. 74, 79, 186, 187, 189, 208, 210, 211–212, 221, 227

Робинэ Ж. 78, 103, 104

Ронделэ Г. 44–45, 209, 227, 240

Росс Р. 181, 182, 183

Ру В. 151, 281

Рудольфи К. 110, 128, 129, 194, 196, 197, 199

Рузский М. Д. 266

Рулье К. Ф. 8, 258–260, 263, 264

Руссо Ж. 91, 92, 214

Рэй Д. 63–66, 67, 81, 88, 211

Рэй-Ланкестер Е. 142, 143, 186, 192, 202, 230, 234

Сабанеев Л. П. 263

Сальвиани И. 46, 240

Саре Г. 191

Саре М. 190–191, 233

Сатунин К. А. 262, 270, 281

Сваммердам Я. 6, 8, 51–55, 56, 59, 65, 69, 74, 88, 95, 102, 195, 209–210, 212, 221

Свенсон 134

Северино М. 50

Северцов А. Н. 7, 8, 120, 279, 280

Северцов Н. А. 135, 260, 264–265, 267, 280

Седлецкий М. 174

Семенов-Тян-Шанский А. П. 135, 271, 281

Семенов-Тян-Шанский П. П. 264, 271

Семпер К. 160

Симашко Ю. И. 207

Склэтер П. 134

Скотус Михаил 27

Скрябин К. И. 285

Слоон Г. 80

Смит 183

Соландер Д. 50

Соллас 186

Спалланцани Л. 70–72, 73, 146, 148, 151

Спевсипп 11

Спенсер Р. 184

Спикс И. 114

Старковичи 183

Стеллер Г. В. 247

Стеллути Ф. 59

Стенсен Н. 52

Стенструп И. 197, 198, 199

Сушкин П. П. 8, 268, 269

Табберт-Штраленберг Ф. 247

Ташенберг Э. 150

Тейлер А. 184

Тереховский М. М. 72, 281

Тихомиров А. А. 281

Томазиус 26

Томпсон Джон 206, 225, 229, 232

Томпсон Джемс 222

Томсон У. 127, 153

Трамблэ А. 68, 75, 151, 187–189, 211, 229

Тульп 46

Уитман 184

Уоллэс А. 133–135

Уолсингэм 223

Уоттон Э. 87, 38, 43, 60

Усов С. А. 260, 261, 263–264, 267

Уэлкер Ф. 223

Фабр Ж. А. 221

Фабриций И. 215

Фабриций Аквапенденте 56, 116

Фальдерманн Ф. 256

Фальк И. П. 247, 249

Фаусек В. А. 276

Федотов Д. М. 166

Федченко А. П. 265

Филатов Д. П. 281

Филиппи Ф. 227, 228

Фитцингер Л. 245

Фишер Вальдгейм Г. И. 250–251, 258

Фогт К. 121, 122, 194, 195

Фома Аквинат 33

Фома Кантимпрэ 31, 34

Фонтана 60

Форд 179

Форель А. 222

Форель Ф. 152

Фрей Генр. 125, 190, 232

Фрей Герм. 38

Френцель 194

Фридрих II 27

Фриш И. 171, 207

Фукс К. Ф. 254

Фурманн О. 242

Фюрбрингер 242, 243

Фюссли И. 216

Холодковский Н. А. 157, 161, 186, 204, 234, 235, 276, 283, 284

Цахариас Э. 152

Цезальпин 43, 63

Ценковский Л. С. 272

Циммерман Э. 134

Челли 180

Чемберс Р. 132

Шаудинн Ф. 182–183

Шванн Т. 74, 123–124, 130, 173

Швейгер А. 110

Шевяков В. Т. 272, 276

Шеллинг Ф. 103–104

Шеффер Я. 207

Шимкевич В. М. 142, 234, 235, 262, 277, 280, 281

Шлейден 123

Шмальгаузен И. И. 280, 281

Шманкевич В. 207–208

Шмарда Л. 134

Шмидт Оск. 150

Шнейдер 192

Шредер 147

Штурм Я. 216

Шульгин А. 230

Шульце М. 124, 159

Щуровский Г. Е. 253, 254

Эванс 178

Эверсманн Э. А. 8, 257–258, 266, 270

Эйлер 74, 116

Эйхвальд К. 115

Эйхгорн И. 69, 72

Эмпедокл 10, 133

Энгельманн В. 128

Эпикур 20

Эпинус 146

Эрдман Р. 177

Эренберг X. 110, 172–173, 174, 184, 185, 229, 230, 254

Эспер Э. 216

Эшерих К. 222

Эшрихт Д. 197

Якобсон Г. Г. 269, 270–271

Янсены Г. и З. 60

Яррел В. 239, 241

Содержание

От автора … 3

Вместо введения … 5

Часть первая

Грек и римлянин … 9

Комментаторы … 24

«Морские монахи» … 34

«Ничего в словах» … 47

«Система природы» … 67

Единый план творения и теория типов … 90

Между двух стульев … 113

С Дарвином … 130

Система и филогения … 153

Часть вторая

Простейшие … 171

Губки и кишечнополостные … 185

«Черви» … 194

Членистоногие … 203

Моллюски и червеобразные … 225

Иглокожие и кишечнодышащие … 231

Хордовые … 236

Русская зоология … 246

Примечания … 287

Алфавитный указатель имен … 293