И наконец: потенциальная мощь коллектива

Во время Пиренейской войны 1807–1814 гг. случилась забавная история; ее описал генерал-майор Джордж Белл, тогда еще лейтенант: британцы и французы заняли позиции по разным сторонам реки, а между ними был мост. У моста поставили часовых, с одной стороны – француза, с другой – англичанина. Часовым надлежало бить тревогу, завидев стремительно приближающегося по мосту врага{995}. Дежурный английский офицер, совершая обход, видит: ходит по мосту британский часовой с двумя ружьями, на одном плече свое, а на другом – французское. И охраняет мост сразу за двоих, потому что французского часового нигде не видно. Как же так? Оказывается, часовые договорились: один бежит за выпивкой, а другой стоит на страже.

На войне солдатское братство противников – обычное дело. Причем чаще всего оно складывается с солдатами одной расы и религии и скорее между рядовыми, чем офицерами. Как правило, общность друг с другом ощущается солдатами враждующих армий в тех случаях, когда они сталкиваются поодиночке, а не группами; когда одни и те же люди взаимодействуют день за днем (например, охраняют мост), когда солдат противной стороны мог бы выстрелить и убить, но не сделал этого. Такое братство редко строится вокруг бесед о смысле жизни, смерти и геополитике; люди просто обмениваются едой (не может же быть, что паек у них скуднее нашего!), сигаретами, выпивкой или жалуются на дурную погоду и дурных офицеров{996}.

Во время гражданской войны в Испании солдаты республиканской и фашистской армий частенько встречались по вечерам, чтобы выпить, обменяться необходимыми вещицами и газетами, при этом дружно высматривая, не идет ли офицер. В течение Крымской кампании через линию фронта передавались французские багеты в обмен на русскую водку. По воспоминаниям одного британского солдата времен Пиренейской войны, вечерами англичане и французы играли в карты у костра. А в ходе гражданской войны в Америке янки и южане братались, обменивались продуктами и газетами или продавали их друг другу; с мучительным осознанием неестественности происходящего они устраивали совместные богослужения вечером перед битвой, которая, как они все хорошо понимали, унесет много жизней.

Солдаты враждующих сторон часто находили общий язык. Немногим более 100 лет назад произошло два события гигантского масштаба.

Нужно признать, что у Первой мировой войны имелись и положительные последствия. В результате войны пали три империи, и народы Балтики, Балкан и Восточной Европы получили независимость. Но в целом то была бесцельная кровавая мясорубка, в которой погибло 15 млн человек. Война за прекращение всех войн привела к миру, разрушившему мир; эта война, как и все остальные, происходившие в Европе, только пожрала своих молодых и сильных в бессмысленной бойне. Однако среди кошмара Первой мировой случились два события, которые вселяют надежду на лучший мир, когда, казалось бы, надеяться можно только на чудо.

Первое событие – это Рождественское перемирие 1914 г., во время которого офицеры в окопах выкрикивали приказы «Не стрелять!» на языке врага, а затем встречались с офицерами противника на ничейной территории. Изначально они договаривались о прекращении огня на время рождественского ужина, а затем – и для того, чтобы собрать с поля боя и похоронить убитых.

С этого все и началось. Сохранилось множество документов о том, как солдаты передавали друг другу лопаты для выкапывания могил. А потом помогали друг другу копать. А потом вместе проводили над погибшими погребальные обряды. А потом делились едой и табаком, вместе выпивали. Наконец, на ничейной земле бывшие противники окончательно перемешались, совместно ели, пели рождественские гимны, молились, дарили друг другу подарки. Они собирались в общие группы и фотографировались, обменивались пряжками и пуговицами в качестве сувениров, строили планы, как встретятся после войны. Во время такого перемирия на одном из участков фронта состоялся знаменитый футбольный матч с мячом, который как-то вместе соорудили, и счет особенно никто не вел{997}.

Один историк приводит письмо немецкого солдата, в котором тот описывает для домашних события перемирия; от тех строк холодок пробегает по коже: солдат сообщает, что не все активно участвовали в братании, что был один капрал, который клеймил товарищей как предателей, а звали того капрала – Гитлер. Но все же – фронт протяженностью 500 миль держал перемирие в те рождественские дни и даже потом, вплоть до Нового года. После этого офицерам с трудом удалось заставить солдат опять взяться за ружья, часто только под угрозой трибунала: солдаты расставались друг с другом с пожеланиями «безопасной войны». Ошеломительное, трогательное и душераздирающее событие. Такого почти никогда больше не случалось, а краткие рождественские пакты о ненападении, которые объявляли, чтобы похоронить убитых, приводили к расстрелам и трибуналам.

Почему сработало то перемирие 1914 г.? Нужно принять во внимание статичность окопной войны, когда противники видят день ото дня все те же лица. Еще до Рождества они начали перекрикиваться через линию фронта, причем зачастую вполне дружелюбно, и так образовалось ощущение некоей связи. Кроме того, частые и регулярные взаимодействия дали эффект «тень будущего», как она понимается в теории игр: нарушившему перемирие грозит ничем не ограниченная месть.

Успех события поддерживался еще и тем, что обе стороны относились к одной иудео-христианской традиции и западноевропейской культуре; многие говорили на языке противников и бывали в странах друг друга. Они принадлежали к одной расе, а презрительное прозвище врага «фриц» в корне отличается от псевдовидовых названий «чурка», «узкоглазый», «косоглазый».

Еще один фактор объясняет, почему в перемирии участвовали в основном английские и немецкие подразделения. Понятно, что французы яростно защищали собственную землю, а вот англичане ничего особенного против немцев не имели и считали, что их заставляют воевать, чтобы прикрыть les derri?res[525] лягушатников – своих извечных, между прочим, врагов. Во время перемирия – и в этом есть некая ирония – британцы обсуждали с немцами, что, вообще-то, им стоило бы вместе воевать против французов. А тем временем, по стечению обстоятельств, большинство немецких солдат были саксонцами и, чувствуя общность с двоюродными братьями англосаксами, рассуждали о том, как было бы правильно воевать против пруссаков, которые правили в тот момент Германией.

И самое важное – перемирие поддерживали все снизу доверху. Офицеры старались договориться; такие значительные фигуры, как папа римский, призывали к перемирию; сам по себе праздничный день символизировал мир и благоволение ко всем людям.

Вот так происходило Рождественское перемирие. Но во время той войны случилось нечто еще более чудесное. Это феномен окрестили «живи и давай жить другим». Солдаты в окопах регулярно устанавливали «пакты о ненападении», не обменявшись ни единым словом, и тут уже никакие праздники были ни при чем, и никаких тебе договаривающихся командиров или высшего начальства.

Как это происходило? По документам, приведенным историком Тони Эшвортом в книге «Позиционная война: 1914–1918» (Trench Warfare: 1914–1918), процесс развивался постепенно. Отряды по обеим сторонам фронта ели примерно в одно время, и тогда ружья замолкали: кому же захочется прерывать свой обед, чтобы кого-то убить – или чтобы тебя убили. То же самое происходило и в особо плохую погоду, когда траншеи затапливало и главной задачей становилось не замерзнуть до смерти{998}.

«Тень будущего» регулировала поступки и удерживала от самых разных действий. В продуктовые обозы не стреляли, хотя они представляли собой легкую мишень, – чтобы не вызвать ответного огня. Не стреляли и в места, отведенные под туалеты.

Подобное «ненападение» есть результат определенного выбора – чего-то не делать. Но пакты устанавливались и с помощью определенных активных действий. Как? К примеру, ваш лучший снайпер стреляет в стену брошенного строения около укреплений противника. Затем он повторяет это действие несколько раз, аккуратно «укладывая» пули в одно и то же место. Что вы этим говорите? «Смотрите, как мы прекрасно стреляем. Могли бы и в вас целиться, да решили, что не будем. Что вы на это скажете?» И тогда с другой стороны вражеский снайпер ответит тем же. Так и устанавливается соглашение стрелять поверх голов.

Ключом здесь оказывается ритуал: повторяющийся выстрел в нейтральную мишень, причем каждый день он происходил в одно и то же время, подтверждая мирный договор.

Перемирия на основе принципа «живи и давай жить другим» оказались очень прочными. Солдаты сигналили друг другу, что сейчас им придется стрелять взаправду – офицер идет. Система переживала и нарушения: если какой-то воинствующий новобранец выпускал снаряд четко в сторону окопов противника, по принятому обычаю обратно прилетало два снаряда, причем прицельно, во что-то значимое. А затем опять устанавливался мир. (Эшворт описывает такой случай: немцы неожиданно выпустили снаряд в английские траншеи. А вслед за этим послышался крик немецкого солдата: «Просим прощения, надеемся, никто не пострадал! Мы не виноваты, это идиоты прусские артиллеристы!» В ответ раздались два выстрела со стороны англичан.)

Пакты «живи и давай жить другим» возникали часто. И так же часто сверху спускались приказы о перемещении частей и отрядов, о трибуналах; командование отдавало варварские приказы об атаках, которые заканчивались рукопашной и разрушали хрупкое ощущение общности интересов между противниками.

Перед нами – процесс в его развитии: сначала мы видим незатратные посылы с немедленными положительными результатами, например, можно спокойно пообедать без стрельбы; затем шаг за шагом усложняются системы сдерживания боевых действий и сигналов для этого. Когда дело касается нарушений негласного договора, то хорошо просматривается приспособленный к обстановке принцип «око за око», причем система наказаний направлена на упрочение сотрудничества, кару для нарушителей, поддержание механизмов прощения и установление четких правил.

Ну что же – ура! – мы, люди, способны развивать сотрудничество, прямо как колония бактерий. Но у бактерий отсутствует важнейшая вещь – психика. Эшворт глубоко исследует психологию участников движения «живи и давай жить другим» и их восприятие образа врага.

Он описывает пошаговую последовательность смены образа. Сначала, при возникновении первых признаков негласного затишья, к образу врага добавилась его способность рационально мыслить с целью удержать стрельбу. Это привело к ответственному отношению при взаимодействии с противниками, причем сначала ответственность служила чисто прагматическим, личным целям: уговор нарушать нельзя, потому что мы немедленно получим ответную реакцию. Со временем эта ответственность приобрела нравственный элемент, резонируя с нежеланием большинства людей предавать тех, кто сам твердо держит слово. Сами поводы для «ненападения» приводили к новому пониманию врага: «Они же хотят спокойно поесть, прямо как мы; они хотят вылезать под этот дождь не больше нашего; у них такие же дурни-командиры, что и у нас». И вот уже мелькает чувство товарищества.

Мы наблюдаем удивительную картину. Пропаганда воюющих стран продолжает изрыгать огонь и изображать врага псевдовидом. Но, по данным Эшворта, в письмах и дневниках солдат почти не звучит враждебности по отношению к тем другим, в окопах по ту линию фронта. Чем дальше от фронта, тем больше враждебности.

Границы Своих и Чужих постоянно менялись. Если кто-то стреляет в вас или ваших товарищей, он точно Чужой. Но если не считать стреляющих, то Чужими, скорее, оказывались крысы, вши, плесень на пище, холод. А также любой офицер из высшего командования, который, по словам еще одного солдата из окопа, сидя в тепле штаба, «гробит нас из абстрактных тактических соображений».

Подобные боевые затишья долго продолжаться не могли. Последняя фаза войны полностью перечеркнула их, потому что британское командование приняло чудовищную стратегию «систематических потерь».

Когда я задумываюсь о Рождественском перемирии и системе «живи и давай жить другим», в моем воображении всегда возникает одна и та же картина, очень непохожая на ту, с которой я начал эту книгу. Как бы все сложилось, если бы во время Первой мировой войны в распоряжении людей уже было два дополнительных изобретения? Одно из них – это современные средства коммуникации: «Твиттер», «Фейсбук», эсэмэски. А второе – ментальность, которая сформировалась у солдат, прошедших ужасы той войны и выживших; я говорю о цинизме современности. Солдаты в окопах общей протяженностью много сотен километров снова и снова, раз за разом изобретали принцип «живи и давай жить другим», не зная, что в соседних окопах по обе линии фронта делают то же самое, что они не одиноки. Представьте себе эсэмэски, летающие из окопа в окоп: «Фигня все это. Ни один из нас не хочет больше воевать, и мы тут придумали, как это прекратить». Солдаты могли бы остановиться, бросить оружие, проигнорировать, высмеять или убить протестующего против их поведения офицера, выкрикивающего бессмыслицу про Бога и отчизну; они могли бы отправиться домой, расцеловать любимых, а потом посмотреть в глаза своему настоящему врагу – раздувшейся аристократии, готовой пожертвовать ими ради упрочения своей власти.

Конечно, легко фантазировать о прошедшей войне, этаком музейном экспонате, украшенном бравыми усами вояк и идиотскими плюмажами на касках офицеров. А теперь нам нужно выйти из мира размытых черно-белых фотографий и провести очень сложный мысленный эксперимент. Наши современные противники похищают девочек и продают их в рабство, учиняют зверства и, вместо того чтобы скрывать это, вывешивают свидетельства в интернете. Когда я читаю о том, что они совершают, то ненавижу их страстно. Я уже не могу сдать назад, не могу представить, как мы рядышком поем в унисон «Я видел, как мама целовала Санта-Клауса» или как мы с бойцами «Аль-Каиды»[526] обмениваемся цацками на Рождество.

Но время предлагает нам неожиданные решения. Ненависть между японцами и американцами во время Второй мировой войны казалась бездонной. Американские плакаты о наборе в армию выглядели как «лицензия на отлов япошек». Один ветеран Тихоокеанского театра военных действий описывал в журнале Atlantic в 1946 г. обычное для его окружения действо: американские солдаты «вываривали скальпы врага, чтобы отделить плоть; из черепов они делали украшения для интерьера и посылали в подарок любимым, еще они мастерили из костей ножи для разрезания конвертов»{999}. А уж какие зверства учиняли японцы по отношению к американским пленным! Если бы Ричард Фиске попал в плен, то Дзэндзи Абэ вполне мог отправить его на смерть, а если бы Фиске убил Абэ в бою, то череп японца теперь красовался бы у него на полочке. Но вместо этого 50 с лишним лет спустя один из них пишет письма соболезнования внукам другого, печалясь о смерти их деда.

Суть предыдущей главы состояла в том, чтобы показать, как, оглядываясь на себя из будущего, мы ужаснемся своим сегодняшним деяниям и своей научной слепоте. А основная задача этой – рассказать, какова вероятность того, что мы когда-нибудь, оглянувшись назад, не сможем взять в толк, почему, кого и что мы так ненавидели.

Дэниел Дэннет (уже упоминавшийся выше) попытался представить себе сюжет, в котором некто подвергается операции без анестезии, но зато точно знает, что после операции он примет лекарство, которое сотрет из его памяти все следы об этой неприятности. Ослабнет ли боль, если мы знаем, что забудем о ней? И произойдет ли то же самое с ненавистью, если мы знаем, что она поблекнет со временем и что общность Своих и Чужих перевесит различия? А если мы знаем, что иногда для успешной борьбы с ненавистью даже и времени особого не требуется? Ведь 100 лет назад, в самой середине кровавой бойни именно это и происходило. Философ Джордж Сантаяна как-то высказал мысль настолько мудрую, что она разошлась по миру и превратилась в клише: «Кто не помнит своего прошлого, обречен пережить его вновь». В контексте последней главы мы должны перевернуть мысль Сантаяны с ног на голову: те, кто не помнит поразительных затиший окопной войны, кто не знает о Томпсоне, Колберне и Андреотте или о том, какой трудный путь ко взаимопрощению преодолели Абэ и Фиске, Мандела и Фильюн, Хуссейн и Рабин, кто не вспоминает о духовной победе Джона Ньютона над своими заблуждениями, кто отказывается от достижений научного знания, которое учит нас, как повысить вероятность подобных событий, – кто не помнит всего этого, тот, наверное, «обречен не пережить» это обнадеживающее прошлое вновь.