Стресс и муравьиная медицина

Стресс и муравьиная медицина

Бродячая самка

На чистой площадке среди густой зелени располагается множество входов в подземный муравейник муравьи-крошки Тетрамориумы цеспитум. Здесь снуют муравьи во все стороны. Делать им на голой земле как будто нечего, и все же всюду нужен дозор, наблюдение. Мало ли что может произойти рядом с жилищем.

Сижу возле площадки, занялся записями, кое-когда поглядываю на муравьев. Нет как будто ничего интересного в их делах. Один муравей выносит из входа сверкающее на солнце крылышко. Отнимаю его, всматриваюсь. Оно принадлежало самке. Сейчас произошел разлет крылатых воспитанников, некоторых молодых самок оставили дома, обломали им крылья.

Вижу и бродячую самку. Она случайно забрела сюда на чистую площадку, и озабоченная, деловитая, снует, заглядывает во все щелки, ищет убежище. Наверное, завершила брачный полет, сбросила крылья. Ей предстоит важное дело — обоснование собственной семьи. Может быть, она благоразумная, изберет другой более легкий путь, заберется в первый встречный муравейник своего вида. Там ее, наверное, примут. У тетрамориумов в семье много самок, все заняты делом, кладут яички.

Но самке, оказывается, не нужен готовый дом, она избегает поселения своих собратьев, ее удел — полная самостоятельность, и сюда ей бы не следовало появляться. Вот к бродяжке прицепился рабочий и потянул к одному из входов в подземелье. Ему, крошке, с такой большой тушей не совладеть. Волочится следом за нею. Подоспел другой. Два муравья уже сила. Задержали самку, медленно поволокли ее. Но она, упрямая, не желает подчиняться, сопротивляется. Все время к ним подбегают другие муравьи. Приглядятся, принюхаются и спешат прочь по своим делам. Иногда кто-нибудь попробует помочь, да не надолго. Приобретение новой самки не их дело, они, видимо, специалисты по другим делам, да и своих самок хватает.

Самка схитрила, скрючила ноги, замерла, притворилась мертвой. Прием удался, и второй помощник отстал сразу. Но первого не проведешь. Сколько ему, бедняжке, приходится тратить сил, чтобы совладеть с такой громадиной. Помощи же нет.

История тянется долго, и я собираюсь оставить наблюдение. Впрочем, не сделать ли мне рядом норку. Протыкаю землю заостренной палочкой.

От внимания муравьев ничего не ускользает новое вокруг их жилища, им так хорошо знакома эта голая площадка и вдруг на ней норка! Один за другим забираются в нее, обследуют. И — никакого внимания на бедного собрата, мучающегося в схватке с упрямой самкой.

Но все заканчивается неожиданно. Самка забирается в норку, а муравей-малышка, отцепившись, остается на краю ее неожиданного убежища. Но что с ним стало! Скрючился, упал на бок, задрыгал ножками, замер. Кончил счеты с жизнью. Погиб в считанные секунды.

Я ошеломлен неожиданной развязкой, гибель маленького энтузиаста мне кажется нелепой. Может быть, самка успела его хватить челюстями, придавила? Но, во-первых, я бы заметил подобный акт, и, во-вторых, она, соблюдая определенный, установленный в ее роду такт, ни разу не пыталась проявить свои агрессивные возможности, Ни разу! И у других видов муравьев никогда мне не приходилось видеть, чтобы самка активно защищалась от рабочих своего вида. Да еще вблизи муравейника.

Так что же его погубило? Истощил все силы. Не выдержал страшного напряжения и физической нагрузки? Может быть, к тому же сказалось сильное нервное напряжение?

Подобную мгновенную гибель я видел у этого вида, но в другой ситуации.

Быстрая гибель муравья непонятна и загадочна. Насекомым не присуща мгновенная смерть, обычно она постепенно оставляет их тело. Даже с отрезанным брюшком или головой они могут жить некоторое время. А у муравья? Нет, не столь проста головка муравья с ничтожно маленьким мозгом, если столь ранима от перенапряжения его нервная система!

Странный этот народец тетрамориумы!

Пляска смерти тетрамориумов

Я хорошо знаком с муравьем Тетрамориум цеспитум, наблюдаю его около двадцати лет, бьюсь над одной загадкой его поведения и не могу найти ее расшифровки.

Помню один из весенних дней в пустыне. Вокруг небольшой глинистой площадки полыхали красные маки, в понижениях между холмами их краснее зарево сменяло голубое покрывало похожих на незабудок ляпуль. На синем небе ни облачка, щедро грело солнце, раскаляя землю, кверху струился горячий воздух, отражаясь озерами-миражами.

На краю площадки творилось что-то непонятное. Из многих дверей большого муравьиного дома наверх высыпало все многочисленное население — несколько тысяч крошечных и деятельных тетрамориумов. Что-то произошло в их жизни, наступило какое-то важное событие. Муравьи были непомерно возбуждены, быстро метались из стороны в сторону, но никуда не расползались. Темное пятно их скопления в диаметре около полуметра колыхалось, кипело, буйствовало телами в каком-то странном помешательстве, и не было здесь ни враждующих, ни занятых каким-либо делом.

Час, затраченный на разглядывание этого скопища, ничего мне не дал и я с сожалением расстался с муравьями, отправился по другим делам. А на следующий день утром увидел необыкновенное: на глинистой площадке текла обыденная будничная жизнь, разведчики и охотники бродили в поисках пищи, строители выносили наружу комочки земли, а рядом со входом зловеще чернела большая кучка мертвых собратьев. Их здесь было несколько тысяч, добрая треть или, быть может, даже более жителей всего муравьиного поселения. Трупы лежали друг на друге все в одинаковых позах, свернутые колечком, будто скрюченные в предсмертных судорогах и яркое солнце играло бликами на их блестящих панцирях. Нигде ни на одном погибшем не было видно признаков насильственной смерти, тела всех целы, нежные усики, ноги — все в сохранности. Не было как будто и признаков инфекционной болезни.

Что произошло с муравьями, отчего внезапно погибла значительная часть населения, что побудило муравьев собраться на глинистой площадке? Уж не ради ли того, чтобы проводить в последний путь обреченных на смерть или подвергнуть массовой казни тех, кто не в силах был вынести горячего солнца. Или, быть может, это был своеобразный массовый стресс, направленный на отсев слабых, старых и немощных? Вопросы один за другим возникали вереницею и не было на них ответа. Я не мог себе простить, что прервал наблюдения над муравьями, не воспользовался возможностью разгадать жгучую тайну.

Потом я часто встречал такие кучки погибших муравьев.

Прошло несколько лет. Как-то егерь Бартугайского охотничьего хозяйства М.П.Петренко возле своего кордона срубил большой тополь, Могучее дерево бросало на молодой яблоневый сад слишком большую тень. Во время падения дерева толстая старая кора отлетела от пня, обнажив влажную и чистую древесину.

Под корнями срубленного дерева жил большой муравейник тетрамориумов, Гибель дерева не отразилась на нем, и жизнь текла по обыденному руслу.

В этом году выдалась долгая затяжная весна. С запозданием распускались деревья и цвели травы. Позже обычного прилетели миниатюрные совки-сплюшки, огласив лес Бартугая мелодичными криками. Но сейчас, казалось, пришло жаркое лето, столбик ртути подскочил до тридцати градусов, ожили насекомые, отогрелись, заметались по земле и беспокойные муравьи.

На чистую белую древесину комля срубленного тополя неожиданно высыпали муравьи-тетрамориумы и он, покрытый их многочисленными телами, стал серым. Проходя по тропинке мимо срубленного, дерева я невольно обратил внимание на необычное возбуждение муравьев, крошечные тельца их вздрагивали в необычном ритме странного танца.

Весь день метались муравьи и поздно вечером ствол дерева все еще был покрыт ими, На следующий день еще жарче грело солнце, муравьи все также метались и, казалось, не было конца их беспричинному и непонятному беспокойству.

В двенадцать часов дня, утомив глаза, истощив все запасы терпения, оставив бинокль с надетыми на него лупками и походный стульчик возле поваленного дерева, я побрел в лес. Через четыре часа, возвращаясь обратно, я был поражен произошедшим. На пне поваленного дерева все еще продолжалось безумство крошечных созданий, а чуть пониже, на широком выступе куска коры, чернела большая, в несколько тысяч, куча крошечных бездыханных тел. Сюда, со всех концов широкой светлой площадки древесинной этой арены смерти, текли нескончаемой процессией похоронщики с трупами собратьев.

Стульчик, бинокль и терпение были вновь тот час же взяты на вооружение. Горячее солнце, накалявшее голову, жажда, усталость все было забыто и поглощено интересом к происходящему. Но не так легко было проникнуть в тайны муравьиной жизни.

С муравьями же происходило что-то совершенно непонятное. Вот неожиданно один из тетрамориумов остановился на месте. Возле него тот час же собралась толпа. Наперебой они гладили его усиками, ощупывали со всех сторон, трогали челюстями предмет своего внимания. Усики несчастного поникли, постепенно медленно и плотно сложились вместе ножки, голова пригнулась под грудь, подвернулось кпереди брюшко, стройное продолговатое тельце скрючилось в плотное колечко. Еще не прекратилось подергивание искореженного тельца, как из окружающей толпы один, примерявшись, ухватил погибающего за челюсти. В носильщиках не было недостатка, они толкались, мешали друг другу, каждый желая принять участие в похоронах тянул в свою сторону. Но вот, наконец, все разбрелись в стороны и тот один первый решительно поволок безжизненное тельце на свалку.

В мгновенной гибели муравья, произошедшей всего за каких-нибудь две-три минуты было непонятное и загадочное.

Все дальнейшее оказалось однообразным. Из толпы мечущихся муравьев смерть без устали вырывала избранников и все участники безумной пляски, будто обуреваемые непреодолимой жаждой поисков очередной жертвы, подскакивали друг к другу, отвешивая легкие тумаки челюстями и как бы спрашивая: «Кто следующий!»

Иногда кто-либо, ошибочно заподозрив начало агонии своего собрата, хватал его, но тот вырывался и мчался дальше, показывая всем своим видом бодрость духа и непримиримость к смерти. Иногда же прозорливость не обманывала похоронщиков и схваченный за челюсти поникал, а вокруг него собиралась толпа сочувствующих или любопытствующих.

Наступил вечер. Зашло за горы солнце. Затих ветер и лес погрузился в ночную дремоту. Угомонились скворцы, замолкли соловьи, запели сплюшки, закричали лягушки.

Белый комель поваленного дерева опустел. Муравьи спустились в свое подземелье, оставив снаружи черную горку трупов, свидетельство загадочного события. Пора идти и мне — невольному зрителю одной из многочисленных тайн муравьиной жизни, разгадать которую не в силах.

Какова же причина непомерного помешательства муравьев? Большую плодовитость муравья тетрамориума сдерживает грибковая болезнь. А когда ее нет, муравьи устраивают взаимные истребления, разыгрывающиеся между соседями. Иногда же в дополнение к ним происходит периодическое самоуничтожение, механизм которого загадочен.

Мне кажется, что необычное состояние возбуждения муравьев представляет собою ничто иное, как резко выраженный стресс. Это состояние с одной стороны — своеобразный экзамен ^на выносливость, с другой — способ регуляции численности большой семьи. Если только это предположение верно, то сам факт муравьиного стресса представляет собою исключительный интерес.

И еще один случай, описание которого сохранилось у меня почти в форме протокольной записи.

Лето 1974 года выдалось в Семиречье сухим и жарким. Двор нашего большого многоэтажного дома высох, земля пыльная, трава зачахла. Гнездо Тетрамориума цеспитум небольшое, устроилось возле длинного строения гаражей. Выход его в щелке между асфальтированной полосой перед дверьми и стеной. Там под асфальтом влажная земля — одно из непременных условий жизни этих крошек. Гнездо небольшое, незаметное заняло проем между двумя гаражами.

Муравьи вышли наружу, заползли густой кучкой на стенку гаража, поднялись на высоту в 20–30 сантиметров. Среди муравьев оживленное движение, но не очень сильное. Группа столпившихся муравьев, хорошо заметна. Иногда со стенки падает вниз смертник, корчится несколько секунд и замирает. Под стенкой на асфальте уже скопилась порядочная куча трупов.

Гараж находится против окон многоэтажного дома. Наблюдаю муравьев украдкой, сожалея, что не могу сесть на походный стульчик и воспользоваться биноклем, как в поле: опасны любопытные и судачащие по мельчайшему поводу старушки-пенсионерки. В нашем доме их «клуб».

Пляска продолжалась два дня. Погибло примерно больше половины жителей семьи. Так они и лежали черной кучкой много дней, пока их не покрыло пылью и не разнесло во все стороны ветром.

Последний случай муравьиного помешательства я видел в предгорьях хребта Алтын-Эмель в полупустыне у муравья близкого к Тетрамориум цеспитум. Семья была небольшая. Возбужденные муравьи по очереди забегали на листик злака, склонившийся книзу, и бросались с него на землю. После такого прыжка с трамплина некоторые муравьи тут же гибли, пополняя горку трупов. Зрелище было небольшим по масштабу и числу участников, но, тем не менее, очень наглядным.

Обычай древних греков

В Киргизии, в лесу хребта Терскей Алатоо, на вершине пня, основание которого прикрыто муравейником красноголового муравья Формика трункорум, ползает наездник-рисса и настойчиво постукивает по древесине тонкими вибрирующими усиками с белыми колечками на концах: наверное, там, в глубине пня, тихо грызет дерево толстая белая личинка жука-дровосека. Ее и зачуял наездник и сейчас точно определяет место где он живет прежде чем сверлить дерево своим длиннющим яйцекладом.

Солнце взошло недавно, высушило в лесу утреннюю росу, пригрело землю. Муравейник у пня, облюбованного риссой, давно проснулся и жители его занялись будничными делами. На маленькой поверхности пня собралось несколько красноголовых муравьев Формика трункорум. Они чем-то усиленно заняты. Интересно узнать, в чем там дело?

Придется оставить риссу и поинтересоваться скоплением муравьев. А там, уцепившись ногами за узенькую трещинку в древесине, на боку лежит муравей. Он неподвижен, но его усики вибрируют и движутся во все стороны. Муравей находится в такой позе неспроста, он болен, сбоку его брюшка торчит какой-то серый комочек. Его и пытаются вытащить челюстями толпящиеся вокруг товарищи. Вот один крупный ярко-рыжий, подбежал, ощупал усиками больного и рывком потянул челюстями комочек. Еще раз попробовал — не вышло, и помчался по своим делам дальше. И так второй, третий...

Но несколько муравьев не покидают товарища, и один из них хорошо заметен с покалеченной негнущейся лапкой на задней ноге. Он, по-видимому, сочувствует больному больше всех и один из организаторов лечения. Муравьи постоянно отбегают в сторону и тот, с негнущейся лапкой, приводит все новых и новых. И хотя никто не в силах оказать помощь и не может выдернуть серый комочек, застрявший в покровах брюшка, больного не бросают: кто знает, может быть, в таком большом муравейнике и найдется кто-нибудь умелый и сделает все как нужно. Неужели среди сотен тысяч жителей не встретится такой?

Попытки лечения муравья бесконечны. Как нужно много терпения предпринимать с такой настойчивостью! Невольно вспоминается рассказ древнегреческого историка Геродота о том, как в его время лечили больных тяжелым недугом. Их выносили на улицу и ждали, когда среди прохожих найдутся люди, которым когда-либо приходилось перенести внешне похожее заболевание, или быть его свидетелем. Они делились опытом и говорили, какие средства помогли избавиться от болезни, давали советы.

О том же сообщает и французский философ Монтень. Вавилоняне выносили больных на площадь, и врачом был весь народ, всякий прохожий, который из сострадания и учтивости осведомлялся о болезни и, смотря по своему опыту, давал тот или иной совет.

Обычай древних греков и вавилонян, оказывается, свойственен и муравьям. Все это крайне удивительно. Муравьи, как общественные животные намного старше человека и могли выработать навыки, полезные для общества и сходные с человеческими. Хорошо бы досмотреть до конца всю эту загадочную историю, но нужно спешить по делам, загляну сюда на обратном пути.

Через два часа спешу к муравейнику и застаю все ту же картин. Тогда сажаю муравья с серым комочком на брюшке в морилку. На том месте, где он только что находился, в замешательстве мечутся муравьи, разыскивают внезапно исчезнувшего товарища, и среди них муравей с негнущейся лапкой.

«Если к брюшку прилипла смола, — рассуждаю я, идя к биваку, — то она сразу растворится в скипидаре».

Но скипидар не помогает. Дело, оказывается, совсем не в смоле. Все становится ясным. Муравей был ранен в брюшко. Через ранку вышел кусочек ткани, скорее всего жировое тело, и засох. Несчастный, видимо, долго болел, лотом выздоровел, но сухой серый комочек мешал жить и требовал удаления. Вот больному и пытались помочь его товарищи.

Все происходившее в высшей степени интересно и подчеркивает сложность жизни муравьев. Но кто был тот, кому пытались так настойчив оказать помощь и кто были те, пытавшиеся привлечь к больному своих товарищей?

Хирургическая операция

В предгорьях Заилийского Алатау, среди редких травинок, между которыми видны входы в гнездо муравья амазонки. Как-то необычно крутится одна из них вместе с муравьем помощником Формика куникуляриа. Что они там затеяли?

Пришлось вооружиться биноклем и присесть на походный стульчик. Занятная пара вела себя загадочно. В то время, как амазонка изо всех сил хваталась ногами за окружающие былинки, пытаясь за них удержаться, муравей-помощник усиленно тащил ее, цепляясь челюстями за маленький беловатый комочек, торчавший из брюшка.

Упорству помощника и терпению амазонки, казалось, не было конца. Но белый отросток никак не поддавался челюстям настойчивого хирурга, который намеревался вырвать его из тела больного собрата.

Как всегда в таких случаях к двум муравьям постоянно подбегали другие и, полюбопытствовав, отправлялись по своим делам. Никто из окружающих не пытался заменить старательного лекаря или оказать ему помощь в трудной хирургической операции.

Солнце зашло за холмы, с гор потянуло прохладным воздухом, зацокала первая летучая мышь, а операции все еще не было видно конца. Я устал сидеть скрючившись на походном стульчике. Неожиданно один из подбежавших муравьев схватил амазонку за ногу и стал тащить ее в обратную сторону. Тело больного муравья с двумя врачующими, растянулось в струнку, содрогаясь от сильных рывков. Помощь была ощутимой, вот-вот белая полоска, казалось, оторвется от брюшка. Но дело не сдвинулось ни на шаг. Изрядно помучавшись, добровольный ассистент разжал челюсти и отпустил ногу пациента.

Еще больше потемнело. Пора прекращать наблюдения. Каждую секунду муравьи могли исчезнуть среди травинок, и тогда мне не узнать причину болезни амазонки. Схватил обоих муравьев пинцетом, положил на ладонь, разъединил и бросил больного в пробирочку со спиртом. Некоторое время незадачливый хирург крутился на моей руке, приподнимался на ногах и, раскрыв челюсти, будто пытался рассмотреть неожиданное чудовище, прервавшее важное дело, которому он был так беззаветно предан.

Осторожно снял его с руки и опустил возле муравейника.

Потом в лаборатории под большим увеличением рассмотрел амазонку. Действительно, ее брюшко было ранено и через отверстие вышла наружу и присохла часть ткани. Видимо она и мучила бедняжку.

Удивительное совпадение: почти такой же случай я наблюдал тридцать лет назад в лесах Терскей Алатоо недалеко от озера Иссык-Куль у красноголового муравья Формика трункорум. За сорок лет только два случая хирургического лечения, применяемого муравьями, несмотря на то, что потратил за это время бездну сил и внимания на изучение жизни муравьев. Нелегко эти удивительные создания раскрывают свои тайны. Но как оба случая говорят многое о сложности муравьиной жизни!

Кто он, принявшийся за лечение собрата, как среди множества сожителей нашел больного, почему принялся за операцию на поверхности земли, а не в темных ходах жилища? Неужели рассчитывал на то, что найдется еще какой-нибудь умелец. Откуда берутся такие, принимающиеся лечить больного, как они познают это ремесло?

Потом я сильно жалел, надо было сохранить муравью жизнь, изолировать его на ночь вместе с доброжелателем, а на день вновь поместить на то же место муравейника. Может быть, удалось еще увидеть что-либо интересное.

Что поделаешь! НЕ всегда удается сразу все продумать до конца.

Самоотверженный врачеватель

Ранняя весна. Пустыня только стала пробуждаться, хотя снега давно нет в помине. Чуть-чуть зазеленела трава. Среди голых деревьев саксаула появились скромные желтые цветочки гусиного лука. Сегодня же солнце щедро греет и многочисленные обитатели пустыни пробудились и принялись за свои дела. Копошатся муравьи-жнецы, разведывают, нет ли где упавших на землю зерен, пригодных в пищу. Муравьи-бегунки любители тепла еще спят. Но кое-кто из них открыл свои подземные жилища, роет землю, строит новые камеры, прогревочные залы. В них собираются полусонные обитатели, принимают первую тепловую ванну.

Возле одного такого гнезда я вижу большого мертвого бегунка. Он недвижим, скрючился. Наверное, не пережил зиму, погиб и по муравьиному обычаю выброшен наружу из жилища. Но на него все время обращают внимание, подбегают, ощупывают. Впрочем, мертв ли он? Все члены его тела гибки. К тому же муравей-бегунок обитатель пустыни бережет все пригодное в пищу и поедает своих собратьев, закончивших жизненные дела. А этот цел. Может быть, большого муравья не случайно вынесли на солнышко, он глубоко спит или болен.

Бережно кладу больного муравья в пробирку и туда же заталкиваю его собрата, крутившегося рядом с ним, поменьше размерами и быстрого. Обычно в муравейнике самые маленькие муравьи самые инициативные и опытные. Посмотрим, что будет.

Оказавшись наедине с крупным муравьем, малышка усиленно теребит его челюстями, массирует брюшко, беспрестанно гладит усиками. Он не отходит от него, занялся им всерьез. И так долго. Надоело на него смотреть. Пусть побудет в пробирке.

Наш путь домой долог. Сперва мы трясемся на ухабах плохой дороги потом выбираемся на асфальтовое шоссе и только к вечеру добираемся домой. И тогда я вспоминаю о пробирке с бегунком. Что с ним?

С большим муравьев произошло чудо. Он ожил, размахивает усиками, хотя и немного вял. А малыш инициатор? Он погиб и сжавшись комочком лежит на дне пробирки. Все свои силы он отдал ради спасения больного собрата.

Подкармливаю воскресшего муравья сахарным сиропом. Он охотно им лакомится. Но малыша не пытается кормить. Видимо, помощь уже запоздала.

С почтением смотрю на тщедушное тельце самоотверженного врачевателя, выполнившего такой дорогой ценой свой долг, и думаю о том, как много жгучих тайн скрыто в сложной муравьиной жизни.

Один среди погибших

Кто бы мог подумать, что каменка-плясунья эта небольшая элегантная птичка, презабавно приседающая, будто в какой-то безудержной пляске, заготавливает насекомых впрок. Я собрал добрый десяток муравьев самок Кампонотус туркестанус, наколотых на шипы кустарников. Обычно такими делами занимается сорокопут.

Сейчас ранней весной в пустыне происходит разлет крылатых самок этого крупного желтого кампонотуса. После оплодотворения самки сбрасывают крылья и бродят по земле в поисках уютного местечка для обоснования собственного муравейника. Сейчас для больших беззащитных самок самая ответственная пора: мало ли в пустыне голодных ртов и желающих полакомиться добычей: разные птицы, ящерицы, Но каменка, чтобы она вела себя как сорокопут и накалывала насекомых на шипы! С этим я встретился впервые. Может быть, такой обычай каменка переняла у сорокопута?

Продолжаю обыскивать кусты и снимаю наколотых муравьев. Многие ^из них мертвы, успели основательно подсохнуть, некоторые же наколоты недавно, взмахивая ногами, безуспешно пытаются освободиться из неожиданного плена. А вокруг тревожно попискивая, раскланиваясь, расправляя в стороны крылья и распуская веером хвостик летают самец и самочка каменки. Почему они беспокоятся? То ли здесь поблизости, как обычно в норе песчанки находится их гнездо, то ли птиц тревожит вторжение человека на территорию собственных запасов.

Окраска самок муравьев не совсем обычна: ярко-черная голова, черно-коричневое брюшко и светло-желтая грудь. Хорошо бы найти их жилище и посмотреть на рабочих. Поиски продолжаются недолго. Вот под кустом тамариска вижу небольшой конический холмик из светлой земли. Муравьев не видно. Они, типичные подземные жители, решаются выходить только ночью из своего жилища, когда спят птицы и ящерицы. Едва прикасаюсь лопаткой к холмику, как открывается большая камера и в ней изрядная кучка светло-желтых муравьев-рабочих. В невероятной панике они разбегаются во все стороны и моментально прячутся в различные укромные местечки.

О, да тут интересные вещи! На корнях тамариска сидит большущая тля. Она — воспитанница муравьев, ее выделения основная пища подземных жителей. А чуть дальше расположились подвижные толстые личинки какой-то мухи. Жаль, что их не удастся довести до взрослой стадии, симбионты очень неприхотливы и без ухода муравьев не выживут.

Проходят три дня. В лаборатории разбираю сборы муравьев и готовлю из них коллекции. Желтые кампонотусы уложены рядками на ватном слое рядом с крупными черно-желтыми самками, снятыми с шипов растений. Один муравей каким-то чудом ожил, на него не подействовал яд морилки. Он будто в недоумении поводит в стороны усиками. Сейчас, оказавшись на свободе, он убежит с ватного слоя и соскочит со стола. Но кампонотус крутится среди своих погибших гладит их усиками и не собирается расставаться с ними. Он будто понимает, что вокруг чуждый мир, родные места и родной муравейник далеко. Осторожно отталкиваю муравья в сторону, но он настойчиво возвращается к погибшим и так до бесконечности. Бедный муравей! На чужбине каково ему одному среди трупов товарищей. Уж не казалось ли ему, что они нуждаются в его помощи и должны проснуться от тяжелого сна!

Спасатели

По озеру Иссык-Куль гуляют волны с белыми гребешками, шумит прибой. Щедро греет солнце. А рядом, в горах, нависли тучи, и кос мы дождя и снега закрыли вершины. Доносятся далекие раскаты грома. Два мира, север в горах и юг над озером — уживаются рядом.

Мое внимание привлекает крупный рыжий степной муравей. Он поспешно ползет от озера в заросли, наверное, направляясь в свое жилище, не задерживается, не мешкает и вскоре доводит меня до своего обиталища. Оно совсем недалеко от бивака, сложено из крупных кусочков стеблей, выглядит крепким сооружением и расположено в самом центре большого куста полыни эстрагона. Жители муравейника темные, большие, настоящие южане. На муравейнике обычная картина трудового дня, добыча пищи, отдых.

Не поднести ли муравьям немного сахару на кусочке плотной бумаги? Сахар привлекает внимание. Его лижут, вокруг него суетятся. Теперь бы неплохо сахар смочить водой. Сладкая вода вызывает настоящий переполох. Толпы сладкоежек теснятся у кромки вкусной лужицы, заползают друг на друга, и тот, кто напитался, направляется с раздувшимся брюшком в подземные ходы, едва передвигая ноги. Прибывающие к лакомству сразу же понимают, в чем дело, и жадно льнут к угощению. Но находится один, которому все происходящее кажется непонятным или, быть может, даже неприятным. Он хватает одного за ногу и оттаскивает в сторону, потом другого, но неожиданно распластавшись, сам склоняется над жидкостью.

Один муравей не стал пить. Что-то с ним произошло. Мелко и беспрестанно вздрагивая, он обходит муравейник. Что с ним? Быть может подает сигнал? Появляется еще такой же трясущийся.

Здесь рыжие муравьи не особенно злобны, и можно без опасения часами стоять возле муравейника. Но один добрался до тела и немедленно пустил в ход острые челюсти и едкую кислоту. Забияка схвачен и брошен в самую середину сладкой лужицы, беспомощно в ней барахтается, вот-вот потонет. Но один из сладкоежек бросается в воду, хватает утопающего и вытаскивает на сухое место.

Спасение утопающих я вижу впервые. Тогда повторяю эксперимент. Результат тот же. Откуда у муравьев такой навык? Здесь муравьи часто ходят за добычей на берег озера. Наверное, там охотников иногда смывает волнами и, кто знает, быть может поэтому жители побережья озера научились выручать тонущих.

Муравьиная служба реанимации

В часы досуга, отвлекаясь от неизбежных многочисленных и повседневных забот, присаживаюсь в саду на дачном участке возле муравейника Формика пратензис. Мне очень нравится наблюдать жизнь этого неугомонного народца.

Переселил я этих муравьев лет пять назад сюда в глухой угол участка из муравейника жалкого и полуразоренного, оказавшегося в очень людном месте. В саду семья муравьев сильно выросла, окрепла и возвела солидную кучу, диаметром в один и высотой около полуметра — миниатюрный небоскреб с многочисленными помещениями, заполненными жителями.

Муравьи любят сладкое. Они холят, защищают и всячески опекают тлей ради их сладких выделений. Углеводы, материал энергетический и крайне необходимый этим столь деятельным созданиям. Если на муравейник насыпать немного сахара песка, на него обратят внимание ненадолго, как на незнакомый предмет, нарушивший привычную обстановку. Но стоит на сахар пролит несколько капель воды, как свойство этого незнакомого предмета мгновенно будут оценены по достоинству. Поэтому я часто кладу рядом с их жилищем блюдечко с сахарным сиропом. Радостная весть вскоре разносится по муравейнику, возле блюдечка образуется настоящее столпотворение, и кучка муравьев рассаживается, как у круглого стола. Муравьи так тесно унизывают край блюдечка, что на нем не остается свободного места. Летом, особенно в сухую и жаркую погоду, надо не забывать в блюдечко подливать воду, не то сироп загустеет, станет липким и превратится для лакомок в предательскую ловушку.

Муравьи, члены одной семьи не похожи друг на друга, каждому присущи свои особенности поведения и поэтому, как и следовало ожидать, жаждущие напиться различаются по темпераменту. Иные степенно отягощают свой животик не особенно сильно, и, не торопясь, покидают блюдечко. Другие же пьют сироп быстро, с жадностью, и раздуваются так, что брюшко становится прозрачным, и на нем появляются светлые полоски межсегментных складок. Такие, закончив дело, поспешно направляются во входы своего подземного царства, чтобы там поделиться добытым с многочисленными собратьями по жилищу. И, наконец, находятся муравьи очень неумеренные. Они не ждут, когда на краю блюдечка освободится свободное место, а лезут по телам товарищей и, добравшись до сладкого, напиваются так, что, потеряв в своем теле силу и волю и, будто опьянев, тут же падают в жидкость, едва шевеля ножками и усиками. Слегка барахтаясь, они заплывают далеко от спасительного берега сладкого озерка и застывают в полной неподвижности. Через пару часов они погружаются на дно. Забавнее всего то, что многие, чрезмерно напитавшиеся, падают бездыханно и на сухом месте тут же у края блюдечка.

Картина эта мне знакома хорошо издавна. Много лет назад видал, как таких неумеренных обжор собратья вытаскивали на сухое место, предоставляя им возможность брести в муравейник. Если же утопленники не подавали признаком жизни, то их усиленно массировали, гладили, возвращая к жизни. Но так себя вели муравьи обитатели побережья озера Иссык-Куль. Там муравьи выработали у себя способность спасать утопающих. Муравьи же сухопутники не обращали внимания на своих попавших в беду собратьев. Поэтому, угощая муравьев сиропом, я время от времени извлекал утопающих. Случалось так, что об этой обязанности я забывал и спохватывался, когда помощь уже была бесполезна, а утопленники не проявляли признаков жизни.

Тогда я окончательно убедился в удивительной способности муравьев подвергать оживлению, или как теперь говорят медики — реанимации, своих товарищей, оказавшихся в бедственном положении. Возле пострадавшего, которого я клал на муравьиную кучу в самом ее оживленной месте, вскоре же собиралось несколько муравьев. Они тщательно облизывали бездыханное тельце товарища, долго и настойчиво массировали челюстями брюшко, гладили усиками тело. И тогда совершалось чудо! Муравей начинал подавать признаки жизни. Сперва у него вздрагивали лапки, затем шевелились ноги, усики и наконец, он весь, возвращенный к жизни, поднимался долго и тщательно приводил в порядок свой костюм и включался в жизнь большого общества.

Картина возвращения к жизни погибающих муравьев производила большое впечатление. Ее можно было наблюдать многократно всегда с одним и тем же результатом. Муравей, отнятый в начале операции оживления, изолированный, не возвращался к жизни.

В чем заключался секрет реанимации, я не знал. Может быть, прежде всего помогало очищение тела от сладкого сиропа? Но тщательно отмытые утопленники не оживали без помощи товарищей, тогда как на муравейнике окружающие их врачеватели с умением, достойным восхищения, быстро делали свое дело.

Нет, муравьи определенно обладали каким-то искусством оживления. Вот только каким — отгадать казалось невозможным. Чудодейственная способность этих маленьких созданий, столь сложная жизнь которых была окружена ореолом таинственности, не давала покоя. Еще бы! То, к чему современная медицина пришла долгим путем, муравьи совершали быстро, просто и, судя по всему, без всякого обучения, руководствуясь инстинктом, приобретенным длительной эволюцией передаваемым по наследству. Тем самым инстинктом, в который мы вкладываем сложное и расплывчатое содержание.

Но увы! Как часто в жизни красивые теории разрушаются безобразными по своей грубой простоте фактами. Вскоре я легко разгадал секрет муравьев-эскулапов, и сам научился их ремеслу реанимации.

Муравей — существо сугубо общественное. Он не способен жить без постоянного общения и вне общества себе подобных, изолированный, вскоре погибает, даже оставленный рядом с пищей. Оказывается, муравей-утопленник, отключенный от мира привычных раздражителей, постепенно впадает в неактивное состояние, незаметно переходящее в смерть. Очутившись в таком трудном состоянии в среде собратьев и чувствуя их участие к своей судьбе, их прикосновения, массаж, он возвращается к жизни.

Все оказалось так просто! При помощи обыкновенной кисточки для акварельных красок я совершал этот чудодейственный массаж, приводил в чувство погибающих сладкоежек и возвращал их к жизни, если только они не слишком долго лежали в воде.

Впрочем, как бы там ни было, использование спасательного массажа достойно удивления.

Рассказывая о взаимной помощи у муравьев или даже сообщая об этом на научных совещаниях, я всегда встречал неизбежный и обидный скептицизм своих коллег-энтомологов. Возражения, в общем, были простые:

«Этого не могло быть, потому что не может быть»! А между тем старейшие мирмекологи — натуралисты прошлого века, посвятившие немало времени непосредственным наблюдениям за жизнью муравьев описали подобные же факты. Латрейль. Форель, Лебокк, Вассман и другие (привожу фамилии наиболее крупных мирмекологов прошлого века) сообщали, как муравьи ухаживают за своими больными и легко раненными товарищами. Уход заключался главным образом в облизывании больного, Вассман посадил сильно обожженного кислотой муравья Формика сангвинеа обратно в его гнездо и тотчас же его сограждане, как хозяева, так и помощники Формика фуска, «начали его тщательно облизывать, переворачивать и снова облизывать, затем ощупывать усиками и опять облизывать». Успех такого лечения был полный: больной через несколько дней был совершенно здоров. Между тем без всякого ухода, он, по всей вероятности, умер бы, как это обыкновенно бывает с пораженным ядом муравьем. Однако, уход за больными у муравьев происходит далеко не всегда. Известно много фактов, когда муравьи ничуть не беспокоились о своих больных или раненых товарищей, давали им преспокойно умереть и даже выносили из гнезда вместе с отбросами.

Но уход за больными и лечение их, видимо, свойственен наиболее организованным и совершенным обществам с хорошо развитой специализацией его членов.