Глава XXIII ОСОЗНАНИЕ СЕБЯ

Глава XXIII

ОСОЗНАНИЕ СЕБЯ

В предыдущей главе я заметил, что в описании человеческой предыстории перехожу на язык, которого обычно стараюсь избегать. Это язык генерализации, искажающий смысл благодаря намеренно допускаемым неясностям и неточностям в даже таких невинно звучащих оборотах, как «первые американцы» или «первые австралийцы». За этим как будто стоит допущение, что было что-то вроде единой сплоченной группы, у которой имелся заранее разработанный план действий — почти так, как если бы они руководствовались указаниями в книжке: «Так, посмотрим — ага, сейчас у нас пятнадцать тысяч лет назад. Пора отправляться посуху в Америку. Да поскорее, братцы, а то тут вот-вот разольется море». Даже в случае с неандертальцами перед глазами встает такая сцена: «Извините, ребята. Нам пора вымирать и пустить на свое место кроманьонцев». Все это, конечно же, полная и абсолютная чушь. Не было никаких планов. Откуда было им взяться? Никто не знал, что лежит за горизонтом. Вся ранняя предыстория человечества базируется на отдельных, конкретных решениях, принятых конкретными личностями, в крайнем случае, маленькими группами, состоящими из дюжины человек, не более.

В утверждении: «Римляне заняли Британию в 43 году до н. э.» — слышится основательность. В этом есть какое-то значение. Хорошо организованная военизированная империя может принимать решения и осуществлять широкомасштабные действия по их осуществлению. Но это требует неизмеримо большего уровня организации и целенаправленности, чем можно было бы достичь в нашем отдаленном прошлом. Это как если бы наш современный мир правительств, корпораций и комитетов полностью ослепил нас, и мы бы забыли, что жизнь состоит из наших личных решений и совсем не грандиозных ежедневных поступков.

Я постарался подчеркнуть это, описывая воображаемые жизни семи дочерей. Хотя в целом их существование полностью определялось неконтролируемыми элементами окружающей среды — передвижениями стад животных, наступлением холодов — однако их поступки изо дня в день диктовались их индивидуальным выбором в этих обстоятельствах. С этой точки зрения человеческая эволюция, случайные события и непредвиденные обстоятельства — это переменные величины. Тонет лодка. Полинезийский остров будет открыт на сотню лет позднее.

Мне нравится этот тип генетики потому, что он, наконец, расставляет акценты правильно, выделяя именно то, что следует: отдельных индивидуумов и их поступки. Это гораздо привлекательнее, чем уже, к счастью, устаревающий тип генетики, который в силу своей методологии загонял людей во все более бессмысленные категории, приводящие к неверным выводам. До того как начать эту свою работу, я, думая о предках (если только вообще о них думал), представлял себе какое-то аморфное и расплывчатое собрание мертвецов, не имеющих никакой связи ни со мной, ни вообще с современным миром. Было довольно интересно читать про то, что кроманьонцы много лет назад выиграли борьбу за выживание, но ко мне это не имело ни малейшего отношения. Но стоило мне с помощью генетики осознать, что кто-то из моих прямых предков уже тогда при этом присутствовал, более того, принимал в этом живое и деятельное участие,— это перестало быть для меня просто интересным. От этого просто дух захватывало. ДНК оказалась вестником, которому удалось осветить нашу связь, протянувшуюся через поколения, донести послание, которое в буквальном смысле слова передавалось физически, через тела моих предков. Каждое такое послание проделывает дальний путь сквозь время и пространство, прочерчивая длинные линии, которые берут начало от наших праматерей. Нам никогда не удастся узнать всех деталей таких путешествий через тысячи лет и тысячи миль, но мы, по крайней мере, можем дорисовать их в своем воображении.

Я на сцене. Передо мной, в тусклом свете, все люди, которые когда-либо жили, они построились в линии, ряд за рядом, растягиваясь на бесконечно далекое расстояние. До меня от них не долетает ни звука, но я вижу, что они разговаривают между собой. В руке я сжимаю кончик нити, которая связывает меня с моей праматерью, тянется от меня назад в прошлое. Я дергаю нить, и по одному женскому лицу в каждом поколении поворачивается в мою сторону — они ощутили рывок. Их лица в толпе выделяются, словно их высвечивает для меня странный свет. Это мои предки. Я узнаю свою бабушку, она стоит в переднем ряду, но остальные лица мне не знакомы. Я всматриваюсь в них. Женщины не похожи одна на другую. Среди них есть высокие и маленькие, одни настоящие красавицы, лица других заурядны, одни кажутся богатыми, другие бедными. Мне хочется расспросить каждую из них по очереди об их жизнях, надеждах, разочарованиях, об их радостях и бедах. Я говорю, но они не слышат меня. И все же я ощущаю сильную связь с ними. Все они мои матери, которые передавали бесценное послание от одной к другой через тысячу рождений, тысячу криков, тысячу раз прижимая к себе новорожденных младенцев. Связующая нить в моей руке становится крепкой и неразрывной, как канат.

За тысячу рядов от меня стоит сама Тара, родоначальница моего клана. Она держит другой конец каната. Стоящие в громадной толпе наши предки — их не меньше миллиона — чувствуют натяжение нитей, которые лучами отходят от нее, как от центра. Я ощущаю, как и у меня внутри словно что-то тянет. Стоя на ярко освещенной сцене бытия, я осматриваюсь, смотрю направо и налево и понимаю, что другие чувствуют то же, что и я. Это другие люди из клана Тары. Мы всматриваемся друг в друга, ощущая сильную взаимную связь. Я вижу своих братьев и сестер. Теперь, когда мне известно, кто они, во мне растет какое-то глубокое чувство общности, большей близости к этим людям, чем к другим. Как и мои предки, они все очень разные, но есть существенная разница — с ними я могу поговорить.

Когда два человека обнаруживают, что принадлежат к одному клану, у них неизбежно возникает это чувство общности. Мало кто может облечь эти странные ощущения в слова, и все же это именно так. Хотя инструментом для установления генетических связей является в данном случае митохондриальная ДН К, я не думаю, что она имеет какое-то отношение к этому ощущению. Мне кажется невероятным, чтобы несколько генов, включенных в митохондриальный геном, могли напрямую отвечать за возникновение подобных чувств и ощущений. Это, безусловно, важные гены, которые, как мы увидели в одной из предыдущих глав, отвечают за то, чтобы клетки были в состоянии использовать кислород. Как-то трудно и даже невозможно поверить, не имея на этот счет твердых доказательств, что простое сходство клеточного обмена веществ может вызывать сильное эмоциональное переживание и ощущение общности. Несомненно, что ДНК —это физический объект, который в буквальном смысле слова передается от поколения к поколению, но в данном случае этот объект важен скорее благодаря тому, что является символом или знаком общности происхождения, о котором он свидетельствует, чем благодаря химическому обмену организма, который он непосредственно контролирует.

Многим людям уже пришлось испытать ощущение близости и даже родственные чувства по отношению к представителям своего клана. А может ли подобное чувство возникнуть, если анализ ДНК не вскроет эти связи? Двое незнакомых людей входят в комнату. Их взгляды встречаются, и они внезапно понимают, что их тянет друг к другу какая-то неодолимая сила, но они не могут объяснить, в чем тут дело. Может, все происходит как раз под влиянием подсознательного знания о древней связи? Никто пока не исследовал такие интригующие и загадочные возможности, но по мере того, как все большее количество людей будут выяснять, к какому клану они принадлежат, у них будет возникать реакция на вновь обретенных предков и друг на друга.

Что же это мы ощущаем, что разделяем с другими членами собственного клана? Мы разделяем одинаковую ДНК, которая пришла к нам от наших древних предков-женщин, передаваясь по материнской линии. Мы постоянно ею пользуемся. Клетки любой ткани в организме читают послание, которое несет эта ДНК, и выполняют ее инструкции миллионы раз в секунду. Каждый атом кислорода, который участвует в биохимических процессах в нашем организме, когда мы дышим, обязательно обрабатывается по формуле, врученной нам нашими предками. Это само по себе уже очень крепкая, основополагающая связь. Но путь, которым этот ген добрался до нас от наших предков, сам по себе имеет особое значение, поскольку проходит прямо по тем узам, которые крепко связывают каждую мать и ее дитя. Этот ген — живой свидетель круговорота боли, заботы и крепнущей любви, который повторяется вновь всякий раз, когда рождается новое дитя. На протяжении тысяч поколений он безмолвно сопутствует таинственной и загадочной квинтэссенции женственности. В этом и заключена та глубинная магия, которая связывает всех членов одного клана.

Такая связь вовсе не безусловна и не очевидна в нашем мире, где семейная история и генеалогия базируется на наследовании по отцовской линии. Мы все знакомы с богато украшенными свитками, на которых увековечены родословные богатых и могущественных. Все они без исключения регистрируют переход титулов, земель и состояний от отцов к сыновьям из поколения в поколение. Да и фамильные древа более скромных родов тоже неизменно зиждятся на том же принципе наследования по отцовской линии. Причина этой мужской монополии на прошлое чрезвычайно проста и заключается в том, что те записи, на которых и строится вся генеалогия, в очень большой степени зависят от использования фамилий. Если фамилия мужа — это единственное, что отражают записи, то нет ничего удивительного в том, что в результате получается родословное древо, посвященное исключительно мужчинам. Но исходная причина все та же — патриархальная ориентация всей цивилизации Запада, с которой мы столкнулись в первых теориях наследственности. Богатство и положение считались единственными вещами в мире, достойными того, чтобы быть полученными в наследство, а передавали их по мужской линии.

Как правило, выходящие замуж женщины принимают фамилию мужа взамен девичьей фамилии, в связи с этим проследить женскую линию очень трудно: женщины меняют фамилию в каждом поколении. Но и сохранение девичьей фамилии не решило бы проблемы, ведь и она, в конечном итоге, не более, чем фамилия отца вместо фамилии мужа. При таком положении дел не удивительно, что для многих людей откровением оказывается само существование такой вещи, как фамильное древо по женской линии — зеркальное отражение традиционной мужской версии. Я, должен признаться, ни разу не видел подобного древа, вычерченного кем-нибудь.

Генетика действительно помогает детально воссоздать такие древа даже в пределах существующих письменных свидетельств, но для будущих поколений специалистов в области генеалогии неплохо было бы наряду с этим подумать о создании нового класса имен. Каждый наследовал бы это имя от своей матери. Женщины передавали бы их своим детям. Это было бы точным зеркальным отображением существующей ныне системы фамилий, которые люди получают от отцов и, если это мужчины, передают своим детям. Таким образом, у всех нас было бы по три имени: собственно имя, фамилия и новое имя, назовем его, скажем, матроним. Мужчина передает детям свою фамилию, а женщина дает свой матроним. Поскольку эти имена будут следовать по материнской линии наследования, окажется, что они близко сопутствуют митохондриальной ДНК. Они к тому же будут отражать биологические взаимосвязи более точно, чем фамилии, потому что сомнения в идентификации матери и ребенка возникают только в очень редких случаях. Со временем люди получат возможность распознавать своих родственников по материнской линии по одинаковым матронимам, точно так же, как могут заподозрить и обнаружить родственников по мужской линии среди однофамильцев. Но пока это время не настало, да и настанет ли, реконструкция фамильного родства по материнской линии на основании письменных документов остается делом куда более сложным, чем аналогичная операция в мужском варианте.

За то короткое время, что я стал помогать людям вновь обрести предков или родственников с помощью ДНК, я получаю множество писем с просьбами от людей, которые пытаются установить связи по документальным записям, но по той или иной причине им это не удается. Архивные записи могут сгореть в пожаре, их могут съесть термиты, уничтожить плесень и сырость, наконец, они могут быть утеряны. ДНК способна заполнить эти пробелы, возникающие в архивах на местах пропавших документов. Она помогает скомпенсировать недолговечность, присущую записям, сделанным с помощью пера и бумаги, но есть множество людей, для которых полное отсутствие каких бы то ни было письменных документов объясняется не стечением обстоятельств, а намеренным преданием каких-то фактов забвению. В этих случаях ДНК не просто полезное дополнение к традиционным методам генеалогии. Она превращается в единственную физическую связь с прошлым.

Для Джендайи Сервах восстановление связей с ее прошлым было делом огромного значения. Джендайи — жительница Бристоля, родители ее приехали в Англию с Ямайки, когда были подростками. Более далеких предков когда-то, по-видимому, вывезли из Африки работорговцы для работы на плантациях. Но никакие письменные документы, подтверждающие это, не сохранились. В судовые журналы кораблей работорговцев не заносились практически никакие сведения о невольниках, указывали только общее количество мужчин и женщин на борту и количество выживших до конца долгого плавания по морю. После высадки на берег и невольничьего рынка, где рабов покупали плантаторы, личности несчастных стирались преднамеренно, окончательно и бесповоротно. Им давали европейские имена. Никаких записей об их женитьбах, замужествах, рождениях детей не велось. Их связи с прошлым уничтожали, их личные воспоминания вытравливали из памяти. Для Джендайи было не просто затруднительно проследить свои связи от известных ей родственников на Ямайке на несколько поколений назад — это было совершенно невозможно. Конечно, она догадывалась, что ее предки были выходцами из Африки, но этому не было реального подтверждения, иного, чем общая историческая посылка, согласно которой многие уроженцы западной Африки становились жертвами работорговцев, их вывозили и продавали плантаторам в регионе Карибского моря. Учитывая это, никого особенно не удивило, когда, протестировав ДНК Джендайи, мы четко подтвердили африканское происхождение. Однако, когда я, сообщив ей об этом, добавил, что мы обнаружили почти полное совпадение ее ДНК с кенийцем Кикуйу, это известие ошеломило ее. Она буквально лишилась дара речи. Вот здесь, прямо перед ней, находилось, наконец, то самое, индивидуальное подтверждение, о котором она так долго мечтала. Все выглядело так, словно сама ДНК оказалась как бы письменным свидетельством, письмом от ее предков — и в каком-то смысле так оно и было. Свидетельство, передаваемое из поколения в поколение, от женщины, которая была вынуждена проделать ужасное морское путешествие из Африки и смогла его перенести. Документ, который не смогли уничтожить плантаторы, потому что они не догадывались о его существовании, который оставался скрытым и непрочитанным на протяжении долгих поколений. И теперь он заключен в самой Джендайи — безукоризненное доказательство ее африканского происхождения, хранимое в клетках ее тела.

Я был свидетелем многих других поразительных путешествий, о которых сообщил этот замечательный кусочек ДНК. В Западной Европе более 95% коренного населения вписываются без труда в один из семи основных кланов. И все же остается еще 5% — довольно большое количество людей, чьи глубинные генетические связи по материнской линии рассказывают иные истории. Для них, в отличие от Джендайи, экзотические путешествия, записанные в их ДНК, оказались полной неожиданностью. К примеру, учительница начальной школы из Эдинбурга оказалась носительницей несомненной полинезийской митохондриальной ДНК, которую я способен распознать за километр. Она хорошо знает свою семейную историю за последние двести лет, и там никаких намеков на то, как столь экзотическая ДНК могла оказаться по другую сторону земного шара. Но в том, что это путешествие когда-то состоялось, никаких сомнений нет. Какие удивительные сказки могут рассказать нам южные моря! Может, она потомок таитянской принцессы, полюбившей красавца капитана, или рабыни, захваченной арабами на берегу Мадагаскара? И немало подобных, не менее интригующих и загадочных путешествий записано в наших ДНК: корейская последовательность, ни с того ни с сего регулярно появляющаяся у рыбаков Норвегии и северной Шотландии; несомненно африканская ДНК у фермера-дояра из Сомерсета — вероятно, генетический отголосок римских рабов из Бата; последовательность книготорговца из Манчестера, которая оказалась такой необычной, что ближайшее соответствие ей удалось обнаружить только у австралийских аборигенов.

Одна особенно выдающаяся генетическая история поведала нам о кругосветном плавании. У двух рыбаков на маленьком островке к западу от побережья Шотландии были обнаружены необычные митохондриальные последовательности, и я подумал вначале, что они, вероятно, могут приходиться друг другу близкими родственниками, сами того не зная. По мере того как мы расшифровывали все новые последовательности, получаемые из разных уголков Европы, нам удалось подобрать более близко подходящие варианты для каждого из рыбаков — одну в Португалии, другую — в Финляндии. Это были сравнительно необычные последовательности для Европы, не входившие ни в один из семи основных кланов. Португальская ДНК совпадала со многими последовательностями из Южной Америки, а финская была близка нескольким последовательностям из Сибири, где также была обнаружена и предковая последовательность южноамериканцев. Таким образом, два рыбака и в самом деле оказались родственниками, но только через общего предка в Сибири. Одна линия их предков по материнской линии проделала путешествие из Сибири вдоль побережья Северного Ледовитого океана в Скандинавию, а затем на запад Шотландии, возможно, с викингами. Вторая добралась до Америки через Берингов Мост, оттуда направилась в Бразилию. В какой-то момент, вероятно, когда Бразилия стала португальской колонией, женщина — носительница интересующей нас ДНК пересекла Атлантику и приплыла в Португалию, а оттуда ДНК каким-то образом проделала путь на север по Атлантическому океану до западного побережья Шотландии. Два путешествия, начавшихся в Сибири и проделанных в противоположных направлениях, обогнули весь мир, после чего окончились на одном и том же островке. Разве это не удивительно?

Эта и подобные ей истории лишний раз доказывают полнейшую несостоятельность попыток подвести биологическую основу под расовые классификации. То, о чем я рассказал здесь,— это лишь самая верхушка громадного айсберга, отчетливая информация, доступная, благодаря гену, который легче всего прочесть. Десятки тысяч других генов в клеточном ядре могут свидетельствовать о том же. В нас все перемешано — и в то же время мы все родственны друг другу. От каждого гена можно провести линию в прошлое, к другому общему предку. Это совершенно потрясающее, уникальное наследие, полученное нами от людей, живших раньше нас. Наши гены не возникают из ничего в момент нашего появления на свет — их несли нам, передавая через тысячи поколений, миллионы отдельных людей, конкретных личностей.

На прошедшей недавно конференции я познакомил аудиторию, состоявшую из специалистов в области биотехнологий и патентного права, со всеми доводами за и против патентования генов. Развернувшаяся дискуссия велась полностью в юридическом русле. ДНК для юристов — не что иное, как просто химическое вещество. Если можно его искусственно синтезировать, спрашивали они, то почему нельзя и запатентовать его так же, как и другие химические вещества? В какой-то момент к аудитории обратился полный энергии менеджер одной крупной фармацевтической компании. Обсуждая это положение, он проиллюстрировал свою точку зрения с помощью диаграммы, на которой было показано распределение обладания человеческим геномом, полным набором всех человеческих генов, между основными корпорациями. Диаграмма в виде круга была нарезана на куски, как пирог, и порции были подписаны. Финансовые аргументы звучали несокрушимо убедительно. Нельзя ждать больших вложений средств от фармацевтической компании до тех пор, пока эти вложения не будут защищены патентом. Патенты, закрепляющие право на собственность и монополию на наши гены, оформляются ежедневно. Я сидел там, и у меня возникло странное, довольно волнующее и крайне неприятное чувство — все части моего организма и моего прошлого распроданы и кем-то куплены.

Доклад продолжался, а я размышлял о том, что вот сижу здесь, в этом конференц-зале одного из наиболее передовых в мире научных институтов, занимающихся изучением ДНК, и в этот же момент в больших лабораториях по обе стороны от конференц-зала рядами выстроилась современнейшая аппаратура, которая в безмолвии расшифровывает секреты человеческого генома. На электронном табло в холле вспыхивали последовательности ДНК, показывая, что прочитана еще одна. Перед моими глазами по экрану проходили подробности генома, которые на протяжении всей эволюции были скрыты от глаз человека. Человеческое существо, сведенное к цепочке химических букв,— что это означает? Крайнее выражение эры прагматизма, когда, оторвав сначала разум человека от интуиции, нас теперь пытаются отстранить, отдалить от нашей природы и прошлого? Какая ирония судьбы, что ДНК может быть инструментом, с помощью которого мы и открываем тайны прошлого, и в то же время сводим до полного ничтожества наше ощущение индивидуальности.

Это вовсе не просто химическое вещество, а драгоценный дар.