Древность во плоти

Итак, если ученые беспрестанно спорят о том, кто и как грыз человеческие кости 10 000 лет назад, представляете, какие разгораются баталии, когда дело касается настоящих живых людей?

Кили, Пинкер и вместе с ними Сэмюель Боулз из Института Санта-Фе заключили, что в современных племенных сообществах военные действия происходят повсеместно. Мы говорим об охотниках за скальпами из Новой Гвинеи и Борнео, воинах масаи и зулусах из Африки, жителях амазонских влажных лесов, которые устраивают набеги на соседей. Кили подсчитал, что в отсутствие миротворческих внешних сил, таких как правительство, 90–95 % племенного населения участвует в военных действиях, причем многие – на постоянной основе. В этих сообществах в каждый момент времени воюет более высокий процент населения, чем в обществах с государственным устройством. Редко, но все же встречающуюся миролюбивость какого-нибудь племени Кили объяснял тем, что их победили соседи и теперь доминируют над ними. Исследователь обвинял современных антропологов в систематическом занижении показателей жестокости, чтобы облагородить образ живых реликтов прошлого.

Кили также подверг сомнению гипотезу, что племенная жестокость носит ритуальный характер: пустишь в установленном порядке в кого-нибудь стрелу, разобьешь пару голов дубинкой – глядишь, и день прошел. Нет, насилие в негосударственных сообществах кончается смертью. Ученый, кажется, даже с некоторой гордостью документировал, как в различных культурах используют военное оружие для причинения мучительных страданий. В его голосе часто слышались нотки сильного раздражения, когда он говорил об этих миролюбцах-антропологах, считающих, что у туземцев отсутствует организация, самодисциплина и пуританская трудовая этика, дозволяющие массовые кровопролития. Он писал о превосходстве племенных воинов над армиями западного образца; например, он сообщал, что в Англо-зулусской войне конца XIX в. копья «дикарей» разили точнее, чем британские ружья, и что британцы выиграли войну не в силу своих воинских качеств, а благодаря хорошо продуманной логистике ведения длительных войн.

Как и Кили, Пинкер заключил, что в традиционных культурах военные действия ведутся повсеместно. По его сводкам, в племенах Новой Гвинеи – таких как гебуси и мае энга – в результате войн происходят от 10 до 30 % смертей, а в амазонских племенах ваорани и хиваро – от 35 до 60 %. Пинкер дал оценки смертности от насилия. Сегодня в Европе одна насильственная смерть приходится на 100 000 человек в год. Во времена всплеска преступности 1970-х и 1980-х гг. этот показатель для Америки в целом достиг 10, а для Детройта – аж 45. В периоды войн XX столетия из 100 000 человек в Германии и России умирали насильственной смертью 144 и 135 соответственно. Сравним теперь: в 27 негосударственных сообществах, исследованных Пинкером, среднее значение данного показателя составляет 524 человека. А ведь есть еще народ дани из Новой Гвинеи, племя черноногих из американских прерий и суданские динка – там на 100 000 человек приходится 1000 насильственных смертей в год; это как если бы вы теряли по одному знакомому ежегодно. Лидирует в этом списке племя като из Калифорнии, в котором в 1840-х гг. насчитывались рекордные 1500 смертей на 100 000 человек в год.

Ни один из обзоров не будет полным без упоминания племени яномамо – группы людей, обитающих в амазонских лесах на территории Бразилии и Венесуэлы. По известным нам сведениям, поселенцы постоянно совершают набеги друг на друга; 30 % взрослого мужского населения погибает в результате сражений; почти у 70 % кто-то из близких родственников умер в результате военных действий; 44 % взрослых мужчин оказываются убиты{520}. Веселые ребята.

О племенах яномамо мы узнали благодаря Наполеону Шаньону. Это один из самых известных и неоднозначных антропологов, невежливый, задиристый человек и бескомпромиссный спорщик, когда дело доходит до научной достоверности. Именно он первым начал изучать яномамо в 1960-х гг. Его перу принадлежит классика антропологической литературы «Яномамо: Племя неистовых» (Yanomamo: The Fierce People); книга вышла в свет в 1967 г., и о яномамо заговорили на каждом углу. Благодаря публикациям и этнографическим фильмам Шаньона о яномамо сведения об их воинственности и склонности к насилию – а заодно и о его собственной боевитости – вошли в анналы антропологии[281].

Основная мысль следующей главы состоит в том, что смысл эволюции заключается в передаче своих генов следующим поколениям. В 1988 г. Шаньон опубликовал поразительные наблюдения, что у мужчин-убийц этого племени было больше жен и детей, чем в среднем по группе; следовательно, их генов передавалось больше. Получается, что если ты мастер-любитель повоевать, то твое генетическое наследие от этого только выигрывает.

Таким образом, среди негосударственных обществ, представляющих наше доисторическое прошлое, почти в каждом имеется своя история смертоносных войн, а некоторые воюют безостановочно, при этом самые искусные воины оказываются эволюционно более успешными. Довольно мрачная картина вырисовывается.

Многочисленные антропологи отчаянно возражают по каждому аспекту этой картины{521}:

а) Снова отмечается избирательность информации. В анализе насилия Пинкер рассматривал только – кроме одного примера – материалы по племенам Амазонки и высокогорной части Новой Гвинеи. Средние цифры по всему миру дадут более низкие показатели военных действий и жестокостей.

б) Пинкер предвидел эти возражения и заранее разыграл карту Кили об «облагораживании прошлого», ставящем под вопрос заниженные показатели насилия. В частности, он выдвинул обвинения против тех антропологов, которые специально подчеркивали существование миролюбивого племени семаи из Малайзии. (Этих исследователей он весьма уничижительно называет «антропологами-миролюбами», подобными «верующим в Деда Мороза».) Тогда эта группа антропологов разразилась на страницах Science яростным письмом, где говорилось, что они не «антропологи-миролюбы», а «антропологи мира»[282] и что они являются беспристрастными учеными, изучающими семаи без предвзятости, а вовсе не коммуной хиппарской босоты (они даже сочли необходимым откреститься от пацифизма). Пинкер ответил: «Очень вдохновляет то обстоятельство, что антропологи-миролюбы на сегодняшний день рассматривают свою науку как эмпирическую, а не идеологическую, и это явный прогресс по сравнению с теми временами, когда они подписывали разные петиции, обозначая тем самым свою “правильную”, “отцензурированную” позицию по отношению к насилию, и порицали “несогласных” коллег». Ох, обвинять коллег-оппонентов в том, что они подписывали петиции, – это удар ниже пояса{522}.

в) Другие антропологи тоже изучали яномамо, но никто не сообщал о таком уровне насилия, какое описал Шаньон{523}. Кроме того, его выводы о репродуктивном успехе особо жестоких мужчин-яномамо опроверг антрополог Дуглас Фрай из Университета Алабамы в Бирмингеме. Он показал, что выводы Шаньона – это результат небрежной обработки информации. Шаньон сравнивал число потомков старших мужчин, которые кого-то убили в бою, с теми, кто никого не убивал, и нашел, что потомков больше у старших мужчин-убийц. Однако: а) Шаньон не принимал во внимание возраст – убийцы просто оказались в среднем на 10 лет старше неубийц, так что у них было больше времени на обзаведение потомством; б) для решения поставленной задачи им был применен неверный анализ – и это более серьезная претензия. Ученый использовал данные о репродуктивном успехе пожилых мужчин, которые в юности кого-то убивали. А нужно было рассмотреть репродуктивный успех всех мужчин-убийц, включая и тех, которые были сами убиты в юности, что, по понятным причинам, уменьшило их репродуктивные возможности. Этак и войну можно посчитать несмертельной, если основываться на изучении исключительно выживших ветеранов.

г) Данные Шаньона не подтверждаются на материале других племен: по крайней мере три работы по племенам не обнаружили связи между агрессивностью и репродуктивным успехом. Взять, например, исследование скотоводов племени ньянгатом из Южной Эфиопии, проведенное Люком Гловацки и Ричардом Рэнгемом из Гарвардского университета. Ньянгатом, как и остальные кочевники того региона, регулярно устраивали набеги за соседскими коровами{524}. Авторы заключили, что постоянное участие в крупных, открытых баталиях не увеличивает шансов на репродуктивный успех в течение всей жизни. Зато систематическое участие в мелких «внезапных налетах», т. е. когда небольшая группа людей тайно, под покровом ночи, угоняла коров у своих врагов, предсказывало репродуктивный успех. Другими словами, в культуре этого племени воинственный силач не обязательно распространит свои гены, а вот низкопробный преступник, угонщик коров – наверняка.

д) Все эти туземные сообщества не являются представителями доисторического прошлого. Начать с того, что многие из них имеют оружие намного более смертельное, чем было у наших доисторических предков (Шаньон подвергся убийственному разносу за то, что регулярно давал янамамо топоры, мачете и ружья в обмен на сотрудничество в исследованиях). Далее, туземцы часто живут в обедненной среде обитания, что ужесточает борьбу за ресурсы, – а вокруг них все сжимается кольцо другого мира. Контакт с внешним миром может иметь для них катастрофические последствия. Пинкер цитирует данные исследования, показывающего высокий уровень насилия среди амазонских племен аче и хиви. Однако при пересмотре первоначальных отчетов Фрай выяснил, что убийства со смертельным исходом происходили в основном в стычках с «хозяйничавшими» по соседству фермерами, когда те отгоняли туземцев от своих владений{525}. Ничего общего с доисторическим прошлым.

В тех дебатах на чашу весов было положено многое. В конце своей книги Кили высказал довольно странное опасение: «Доктрины о миролюбии прошлого безоговорочно подразумевают, что “бичу войны” можно противопоставить только возвращение к племенному существованию параллельно с разрушением всякой цивилизации». Иначе говоря, если археологи не прекратят все это фиглярство с облагораживанием, люди побросают антибиотики и микроволновки, совершат очищающее жертвоприношение, переоденутся в набедренные повязки – и что с нами со всеми будет?

Опасения его оппонентов были более глубокими. Например, у амазонских племен отобрали землю, оправдывая это тем, что они были признаны – совершенно ошибочно – жестокими и агрессивными. По словам Стивена Корри из Международного движения по защите прав коренных народов, «Пинкер продвигает надуманный, колониальный образ “свирепого дикаря”, что отбрасывает полемику на столетие назад и используется для уничтожения коренного населения»{526}.

Давайте все-таки постараемся не забывать, что привело нас в эпицентр этих бурных дебатов. Произошел поведенческий акт – хороший, или плохой, или неоднозначный. Каким образом факторы культуры, которые можно отследить до самого зарождения человечества, повлияли на формирование этого акта? На самом деле для ответа на этот вопрос бессмысленно рассматривать примеры конкретных действий. Как, скажем, на наше нынешнее поведение повлиял угон коров по залитой лунным светом равнине? А то, что садик с кассавой оказался брошен ради стычки с соседями в лесах Амазонки? Повлияло ли строительство укреплений? Или кровавая расправа над всеми без разбора жителями деревни? Это неважно, все это примеры из жизни скотоводов, овощеводов, земледельцев, чей стиль жизни развился лишь 10 000–14 000 лет назад после одомашнивания животных и растений. В контексте истории человечества, которая простирается на сотни тысяч лет назад, профессия погонщика верблюдов так же ультрасовременна, как и специализация адвоката, защищающего права роботов. На протяжении большей части человеческой истории люди были охотниками-собирателями, а это совершенно другое дело.