Серые мухи-саркофаги
Серые мухи-саркофаги
Муха-саркофага заметно отличается от люцилий по одежде, но образ жизни у нее тот же. Это пепельно-серая муха с бурыми полосками на спине и серебристым отливом на брюшке, украшенном шашечным рисунком. Она крупнее люцилии, и глаза у нее кроваво-красные. Ее научное имя «саркофага» обозначает «пожирательница мяса». Обычно ее называют серой падальной мухой.
Серая падальная муха (x 2).
Запомните, что саркофаги вовсе не те любительницы падали, которые летят в наши дома и заселяют своими личинками оказавшееся незакрытым мясо. Те синие падальные мухи, более крупные и синего цвета. Серая же муха — саркофага — предпочитает открытый воздух и летает вместе с люцилиями. Все же она залетает и в дома, когда снаружи нет поживы или вблизи окна окажется соблазнительная добыча. Видно, однако, что здесь ей как-то не по себе: отложив яйца, саркофага спешит на волю.
Синяя падальная муха (x 2).
Я кладу на открытое окно кусок мяса. Прилетает серая муха и откладывает на него яйца. В моем кабинете — куча личинок ос, удушенных в их подземных гнездах: они нужны мне для моих исследований. Саркофага почуяла добычу, прилетела, нашла эту жирную кучу и отложила на нее яйца. Она завладела остатками крутого яйца, заготовленного для люцилий. Ей хорошо все, содержащее белок: от мертвого шелковичного червя до кашки из фасоли. Но все же она предпочитает трупы животных.
Вместе с люцилиями эта муха усердно навещает мои миски, осматривает трупы ужей, улетает и прилетает, откладывает яйца. Следить за ней на огороде не так удобно, как в комнатах. Я кладу кусок мяса на окно в кабинете: здесь легче вести наблюдения. Меня навещают два вида саркофаг: серая и краснозадая, с красным кончиком брюшка. Серых саркофаг гораздо больше. Удивительно быстро они проделывают свои дела. В два приема — «зз! зз!» — кончик брюшка прикасается к мясу, и все готово. Кучка крохотных личинок копошится и расползается так быстро, что я не успеваю взять лупу и пересчитать их. На первый взгляд, их было около дюжины, рожденных в один момент.
Они так быстро исчезли, словно вошли в мясо в той точке, где их отложила муха. Но такие нежные личинки не смогли погрузиться в плотное вещество. Я ищу и нахожу их расположившимися поодиночке в складочках мяса. Они уже питаются. Собрать их, чтобы пересчитать, — опасно: легко повредить такую мелюзгу. Считаю на глаз.
Эти личинки известны давно. Они вылупляются из яиц еще в теле матери, и муха как бы рождает личинок. В один прием появляется немного личинок, но саркофага рождает их много раз.
Говорят, что ее запас яиц достигает двадцати тысяч. Ошеломляющая цифра.
Сколько времени нужно саркофаге, чтобы пристроить такое потомство да еще маленькими партиями? Сколько трупов она посетит, пока израсходует весь свой запас яиц? Найдет ли она столько трупов? Для нее все хорошо, и она не отказывается и от мелкой добычи. На труп крупного животного саркофага прилетит много раз. Но если ей удастся пристроить все свое потомство, то сколько же мух появится? А ведь в течение лета бывает несколько поколений саркофаг. Заранее можно сказать, что большая часть этого потомства погибает.
Личинка серой падальной мухи:
1 — личинка; 2 — передний конец личинки с ротовыми крючками; 3 — задний конец с дыхальцами и отростками вокруг них. (Увел.)
Личинка саркофаги крупнее личинки люцилии. Назади ее брюшко срезано и имеет углубление в виде чашки, на дне которой расположены два дыхательных отверстия. Край углубления вырезан зубцами. Их десять, они мясистые, треугольные и расходятся звездой. Эта звезда может закрываться и раскрываться: зубцы сближаются и расходятся. Когда личинки погружаются в жидкую пищу, то звезда закрывается: зубцы сближаются и прикрывают дыхальца. Так личинка защищается от удушения: проникшая в «чашку» жидкость залила бы дыхательные отверстия.
Личинка, погрузившаяся в жидкость, высовывает на поверхность только конец брюшка. Тогда зубцы, окружающие дыхальца, раскрываются, и зад личинки принимает вид цветка: лепестки — белые зубцы, две ярко-рыжие точки в середине — тычинки. Когда личинки, тесно прижавшись одна к другой и погрузив головы в вонючую жидкость, образуют сплошной слой, то, глядя на них, забываешь об отвратительном запахе. «Звезды» то открываются, то закрываются, дыхальца то показываются, то исчезают. Перед глазами словно мерцающий коврик из крохотных морских полипов.
Строение личинки саркофаги показывает, что, питаясь трупами, она рискует утонуть. Как? Вспомним личинок люцилий, которых я кормил яичным белком. Белок так разжижался, что личинки тонули в нем и погибали: их дыхательные отверстия ничем не были защищены. Личинки саркофаги великолепно разжижают пищу, но им не грозит смерть утопленниц.
Я кладу личинок саркофаги на кусок сухого картона. Они бойко передвигаются, поднимая и опуская передний конец тела и открыв дыхальца. Картон лежит на столе, в трех шагах от окна. Личинки поспешно уползают подальше от окна, от света. Повертываю картон, и личинки поворачиваются, снова ползут от окна. Кусок картона невелик, по нему много не наползаешь. Я кладу личинок на пол, головами к окну. Они поворачиваются и уползают от света. Доползают до конца комнаты, ползут вдоль стен, кто направо, кто налево. И здесь для них слишком светло. Стоит загородить личинок от окна картонной перегородкой, и они не меняют направления, когда я повертываю кусок, по которому ползут. Как только я снимаю эту ширму, личинки спешат уйти от света.
Личинки, живущие под трупом, избегают света. Это вполне естественно. Личинка саркофаги слепа, очевидно, вся ее кожа служит аппаратом, воспринимающим световые раздражения. И она очень чувствительна, эта тонкая кожица; даже рассеянный свет комнаты обращает личинок в бегство.
Достигнув полного роста, личинка окукливается. Перед этим она зарывается в землю, обычно неглубоко: и на глубине десяти сантиметров достаточно темно и покойно.
А что если свет будет проходить с боков? Проделать такой опыт нетрудно. Заткнув один конец стеклянной трубки около метра длиной, я наполняю трубку мелким песком. Вешаю трубку отвесно и кладу на песок двадцать взрослых личинок саркофаги. Для проверки беру таз с песком, кладу личинок и сюда.
В тазу происходит то же, что и в природных условиях. Личинки зарылись на глубине пятнадцати сантиметров.
В трубке совсем другое дело. Личинки ушли на глубину не меньше пятидесяти сантиметров, некоторые еще глубже, а большинство добрались до самого дна трубки. Все личинки ушли гораздо глубже, чем обычно. Чего они избегали? Света. В узенькой трубке столбик песка был тонким, и личинки ощущали близость света. Очевидно, даже тот слабый свет, который пробивался через боковой слой песка, был неприятен личинкам.
Конечно, в природных условиях личинки саркофаги не окукливаются на такой глубине. С такой глубины муха не смогла бы выбраться на поверхность.
Как выбирается на поверхность только что вышедшая из кокона муха, еще слабая и мягкая, неокрепшая? В наполненной песком стеклянной трубке можно проследить за этим.
Ложнококон люцилии (x 4).
Личинка окукливается внутри крепкого бочоночка, который образуется из сброшенной при последней линьке шкурки личинки. Этот бочоночек называют ложнококоном в отличие от настоящего кокона.
При выходе из ложнококона муха раньше всего взламывает его крышечку. Для продвижения вперед у нее есть особое — временное — приспособление: пузырь на голове. Этот пузырь то вздувается, то опадает: кровь то приливает, то отливает. Выпячиваясь вперед при раздувании, он надавливает на крышечку ложнококона, и та отскакивает. Появляется голова с огромным пузырем впереди. Примерно через два часа из бочоночка выползает вся муха. Ее совсем мягкие крылья смяты в два маленьких комочка и едва достигают середины брюшка.
Пульсируя, головной пузырь вздувается и съеживается, снова вздувается и снова съеживается. От его толчков песок сыплется вдоль тела мухи, и она потихоньку продвигается вперед. Ноги играют второстепенную роль: они служат опорой при работе пузыря. Каждый толчок пузыря — крохотный шаг вперед. В сухой сыпучей почве муха продвигается быстро: за четверть часа она пробирается сквозь слой около двенадцати сантиметров толщиной.
Выбравшись на поверхность, муха отдыхает и принимается чиститься. Лобный пузырь вздувается в последний раз: муха чистит его передними ножками. Расправляются, растягиваются крылья, и муха чистит их. Почистившись, она сидит неподвижно. Пузырь втягивается внутрь головы... Наконец муха взлетает.
Реомюр писал о серой саркофаге, что она рождает до двадцати тысяч личинок. Двадцать тысяч! Уже о синей падальной мухе Линней сказал, что три синие мухи съедают труп лошади так же скоро, как лев. Что же написал бы он о саркофаге? Реомюр напугал нас, он же и успокаивает. Саркофага плодовита до ужаса, и все же она не встречается чаще других видов мух, у которых яиц совсем мало. Множество личинок саркофаги погибает: они служат пищей другим насекомым.
В моих мисках с трупами я могу последить и за истребителями личинок мух.
В разжиженном трупе ужа копошится множество личинок мух. Но здесь есть и другие участники пира. Первыми появляются жуки-саприны из семейства карапузиков. Прилетев еще до того, как труп разжижится, они заползают под него и ждут.
Жуки-карапузики (x 3).
Короткое тело карапузиков плоско, прикрыто плотной броней и блестит на солнце, словно стеклярус. Кое-где этот блеск смягчается небольшими участками, покрытыми матовыми точками. У некоторых видов черное платье украшено красными или оранжевыми пятнами. Карапузики — хорошенькие жучки, хотя место их обитания — зловонные трупы — и малопривлекательно.
Интересно видеть карапузиков за. охотой. Часть трупа уже разжижилась, и в зловонной жиже кишат личинки мух. Карапузики ползают по твердой части трупа и ищут добычу: они словно ловят рыбу, оставаясь на берегу. Вот у края лужи оказалась толстая мушиная личинка. Карапузик подползает к луже, хватает личинку челюстями, вытаскивает на сухое место и принимается за еду. Вскоре от личинки ничего не остается. Иной раз два жука тащат одну и ту же личинку и мирно вдвоем съедают ее. По всем окраинам — берегам лужи идет охота, хоть и не очень добычливая: большинство мушиных личинок находится вдали от берегов. Карапузик даже кончика лапки не опустит в лужу, и он может завладеть лишь теми личинками, которые окажутся у самых краев лужи.
Лужа понемножку всасывается в песок, подсыхает на солнце. Личинки заползают под труп. Карапузики отправляются туда же, и вот теперь-то начинается побоище. Проходит несколько дней, и под трупом не найдешь ни одной личинки: и здесь, и в почве они съедены. Карапузики так усердно истребляют мушиных личинок, что мне приходится защищать колпаками моих воспитанниц: иначе я не дождусь окукливания. Поначалу, когда я еще не знал повадок карапузиков, я только и делал, что удивлялся: куда девались личинки, которых еще вчера было так много. Теперь-то я знаю: их съедали карапузики.
Личинка карапузика черного (x 4).
Увидев, как хлопочут карапузики в падали, подумаешь, не зная, что они заняты семейными делами. Так я и думал, но ошибался. В моих мисках никогда не оказывалось ни яиц, ни личинок карапузиков. Их потомство, по-видимому, обитает в навозе. В марте, в курятнике, в почве, пропитанной выделениями птиц, я находил их куколок, которых легко узнать по характерной внешности. В мои миски карапузики прилетали лишь ради охоты за личинками. Позже, к осени, они отправлялись на поиски навоза: начинались заботы о потомстве.