ОТСТУПИВШИЕ В ПОДЗЕМЕЛЬЕ

ОТСТУПИВШИЕ В ПОДЗЕМЕЛЬЕ

В ПРЕДЫДУЩИХ главах не раз повторялось, что мертвая и каменно-немая глыба гнезда наглухо облицована извне серым цементом или рыжеватой спекшейся глиной. Сейчас пришло время сказать о том, как эта безжизненная глыба оживает и образует длинные-предлинные отпрыски.

Все начинается с того, что у подножия термитника выгрызаются изнутри узкие ходы, подобные тем, что здесь возникают в пору роения. Но для вылета крылатых покрывается отверстиями гнездовой купол, причем густо, как крышка столовой солонки или распылитель садовой лейки, а сейчас ходы строятся вокруг купола и их совсем немного, и ни из одного не выбегают ни крылатые, ни солдаты, ни рабочие.

Каждый ход, еле успев наметиться, медленно превращается в тонкий земляной шнур, и он постепенно растет, вытягивается и удлиняется, все дальше уходя от гнезда. Шнур полностью лежит на земле, кое-где безукоризненно прямой, но чаще кривой и ветвящийся. Когда их растет сразу несколько, все могут быть направлены в одну или, наоборот, в разные стороны.

Рассказ о строительстве и назначении земляных шнуров вынуждает нас вновь вернуться к рассмотрению некоторых вопросов, уже затрагивавшихся в этой повести.

Так, мы уже говорили о великолепных на вид, но весьма несовершенных в аэродинамическом отношении крыльях, которые разрешают считать, что когда-то в прошлом — не будем строить догадок о том, как давно это могло быть, — термиты по-настоящему летали. Судя по следам глаз на головах слепых рабочих, термиты в прошлом обладали зрением. Должно быть, когда-то они вели наземный образ жизни.

Теперь, под защитой внешнего панциря, в постоянной тесноте и сплошном мраке подземелья, органы полета и зрения превратились для обитателей термитников в излишнюю роскошь, в обузу. А ненужные органы, как известно, в конце концов отмирают. Так произошло и здесь. Крылья начисто утрачены рабочими и солдатами, почти совсем отмерли у короткокрылых запасных самок и самцов. От глаз на головах рабочих остались одни, чаще всего совсем уже не годные для зрительных восприятий, черные точки. Слепорожденные рабочие остаются на всю жизнь слепыми. Зрение, и то весьма слабое, сохранилось у одних лишь крылатых, причем длиннокрылым оно если еще и требуется, то только раз в жизни, в час, когда они покидают гнездо для брачного полета.

Солдаты не у всех термитов совсем слепы. Их глаза часто отличают свет от тьмы, и это помогает им нести оборонную службу, указывая место, где поврежден купол: свет, проникающий в темное подземелье извне, зовет и привлекает к себе защитников общины. Первыми стягиваются они в угрожаемый участок и занимают здесь круговую оборону, никому не позволяя даже усики ввести в пролом. Сильные их челюсти мертвой хваткой вцепляются во всякого, кто осмелится сунуться в термитник.

Многое говорит о том, что в далеком прошлом какие-то — не будем опять же гадать, какие именно, — перемены в жизненных условиях сделали для термитов невыносимым существование под открытым небом, и они отступили.

Наглядный след этого события мы можем и сегодня видеть в зарывающейся в землю, основывающей зародышевую камеру парочке. Она въявь напоминает, как предки современных термитов вынуждены оказались когда-то сдаться, как они ушли, зарылись в глубь почвы, покинули ее поверхность.

О том же, насколько невыносимой стала для термитов перемена, происшедшая в наземных условиях, сегодня говорит строительство тех земляных шнуров, о которых мы и ведем сейчас речь.

Песчинку за песчинкой, крупицу за крупицей, каплю за каплей подносят рабочие из глубины гнезда. Они подклеивают, вмазывают, впечатывают этот строительный материал, укладывают вокруг открытого прохода, наращивают его на края. Постепенно образуется узкий трубчатый коридор, наглухо закрытый сверху и с боков. Трубка лежит на земле несколько более широкая в истоке, и острый конец ее со временем уходит все дальше.

Каждый строитель, бегущий внутри трубки из гнезда, пробивается к ее концу, расталкивает при этом солдат, которые, не смыкая темных зубчатых жвал, дежурят здесь.

Подобные земляные шнуры-туннели сооружаются термитами, избегающими солнечного света, как дороги к источникам питания. По этим путям семья может и в жаркую пору доставлять корм в гнездо. Разведывательные ходы узки и тесны. Если найден богатый источник корма, туннель быстро расширяется.

В Туркмении термиты могут выходить для сбора корма на поверхность почвы только в тихую, безветренную погоду утром, вечером, по ночам. Однако и здесь термиты строят иногда крытые дороги к местам, где заготовляется корм.

Такие дороги мы и видели на Гяурской равнине вокруг куполов на земле, покрытой землисто-серыми лепными узорами, в которых воспроизведены очертания растительных метелок, колосьев, стебельков. Тонкой земляной коркой одеты лежащие на земле остатки тех растений-эфемеров, что ранней весной на короткий срок оживляют мертвый лик пустыни.

Во время фуражировочных вылазок за пределы гнезда термиты подрезают растения и, когда стебель падает, одевают его в футляр, склеенный из комочков грунта. Внутри этих шнуров-футляров фуражиры добираются из гнезда до корма и, скрытые от солнца земляной коркой, принимаются перекусывать тонкие, перепиливать толстые, пересушенные стебельки и колоски, расщипывать и измельчать листовые пластинки, превращая их в сечку.

Термиты действуют жвалами, как ножницами и пилой-ножовкой. Они вовсю используют при этом необычайную подвижность своей головы, которая вращается вокруг продольной оси градусов на триста. Если внимательно последить за фуражиром, можно видеть, как измельчаются стебли, листовые пластинки, колосья. По тем же шнурам-туннелям заготовленный корм уносится к гнезду.

Теперь жвалы используются как щипцы, тиски, грейферы.

Операция «заготовка корма», описываемая здесь, включает последовательно разведку — обнаружение мест, богатых кормом, и прокладку к этим угодьям наземных туннелей — крытых путей сообщения, ведущих к живому дереву или мертвой древесине.

Анакантотермес, обитающие в Гяурской равнине, питаются сухими стеблями, сеном. Фуражиры, выстроив полый земляной шнур, пробираются в нем из гнезда к участку, здесь находят сломанные ветром стебли, которые солнце высушило на раскаленной земле; каждый такой стебелек прячется в светонепроницаемый футляр, соединяющийся с крытым коридором, ведущим к термитнику; по этим коридорам — они могут тянуться на десятки метров от гнезда — на промысел выходят термиты-стеблерубы, пилильщики колосков, термиты, щиплющие траву, обрушивающие семянки, наконец, грузчики, кормоносы, волочильщики сена… Когда погода благоприятствует этому, фуражиры могут заготовлять корм и под открытым небом. В конце концов, заготовленный корм оказывается сложенным в подземные хранилища, где он месяцами лежит не портясь.

Земляные футляры, под защитой которых термиты заготовляют пищу, необязательно одевают только высохшие на солнце стебельки трав, колосья, плоды, листья, необязательно стелются по земле. Ровным слоем корки, склеенной из строительной пасты и грунта, термиты могут покрывать также и толстые стебли трав, и побеги кустарника, и, наконец, даже целые стволы живых деревьев, когда самый верхний слой коры отмирает и становится пригоден в пищу. Такой пленкой часто одеваются, причем на изрядную высоту, высохшие и обветрившиеся снаружи стволы сухих деревьев. Телефонные и телеграфные столбы, деревянные мачты электропередач во многих районах Средней Азии каждую весну покрываются от земли чуть ли не до самого верха сплошной земляной коркой. Эта штукатурка, скрывая фуражиров от жарких солнечных лучей, позволяет им под защитой светонепроницаемых навесов круглосуточно грызть, точить и переправлять в гнездо древесину.

И это совершается силами не одного насекомого или парочки их, которые из поколения в поколение передают от отцов детям свое природное, врожденное умение.

Здесь все сложнее, загадочнее. Здесь, как и у пчел и муравьев, отцы и матери не участвуют ни в заготовке корма, ни в строительстве гнезда, ни в его защите, ни в выкормке молоди. Эти обязанности лежат на рабочих и солдатах, составляющих большинство членов семьи, и — подчеркиваем это — бесплодных; они никакого потомства не оставляют и, казалось бы, ничего не могут завещать последующим поколениям.

От такой головоломки не отмахнуться никакими ссылками на слепоту и мудрость врожденных инстинктов. Кроме того, ведь в сооружении ведущих к корму наземных туннелей и футляров, как и в сооружении всего гнезда, участвуют тысячи — слепых! — насекомых. И все действуют согласованно, в нужный срок, в нужном направлении.

Как же возникают, на чем основаны слаженность и связанность, преемственность их действий, разделение производимых операций во времени и пространстве? Ответы на эти вопросы, какими бы неожиданными иногда ни оказывались они, становятся все более ясными и все более точными.

Фуражиры, добытчики пропитания, в поисках корма проникают иногда и в крытые сооружения. Однако и здесь они действуют как под открытым небом: если на их прокладываемом внутри дерева пути встречаются непрогрызаемые (металл, камень) преграды, то их обходят, сооружая крытые галереи. Такие обводные шнуры дотягиваются до того места, где строители снова вгрызаются в дерево. Получив доступ в свою стихию, они дальше двигаются, по-прежнему не обнаруживая себя. Древесина выедается изнутри до предела, но не совсем, а лишь так, чтобы она не разрушилась, не рассыпалась, продолжала сохранять форму. Считается, что щупики фуражиров каким-то образом воспринимают состояние волокон древесины: перенапряженных волокон термиты не разрушают. Поэтому-то по внешним приметам часто совсем нельзя распознать дерево, даже сильно источенное внутри термитами.

По скрытым ходам, выедаемым в деревянных каркасах стен, термиты могут проникать в остов строений и здесь выводить свои галереи иногда и на потолки. Сначала они подклеивают их кверху, а далее где-нибудь повернут ось сооружения под прямым углом вниз, так что тонкие, постоянно удлиняющиеся земляные трубки свисают в пустоту. Поэту такие трубки покажутся, конечно, фантастическими сталактитами, а брюзге — обрывками грязных шнуров.

Любой шнур-сталактит какое-то время продолжает расти, удлиняться, а когда термиты забросят сооружение, оно останется висеть недостроенной дорогой, ведущей в никуда…

В тропических странах галереи термитов встречаются чуть ли не на каждом шагу. Но эти земляные шнуры на земле, почвенные трубки на почве, естественно, не слишком бросаются в глаза и часто остаются незамеченными, хотя многие ученые, в том числе такой авторитет, как профессор К. Эшерих, признают сооружение их одним из самых удивительных явлений в этом удивительном мире.

Некоторые термиты не всегда избегают света и наземного воздуха, способны передвигаться на открытом воздухе и под открытым небом. Эти зрячие термиты-странники, совершающие в тропических джунглях даже дневные вылазки, изучены пока очень плохо. О них написано достаточно много неправдоподобного и непроверенного. Бесспорно, впрочем, что, отправляясь заготовлять корм, они движутся длинными колоннами, причем вместе с ними с трудом идут и солдаты, неся на весу свою тяжелую голову. Такие же солдаты бегут, кроме того, сплошными цепями, окаймляя колонны с обеих сторон. Шествия этих кочевых колонн продолжаются подолгу: средняя скорость их продвижения составляет около метра в минуту, свыше полусотни метров в час.

Такие термиты не строят никаких обводных туннелей, никаких крытых дорог, они покидают гнездо только по ночам, когда и пробираются к месту, где заготовляется корм. Отсюда — встречным потоком — они возвращаются с обрезками листьев или соломистой сечкой в жвалах. Это и есть их добыча. Груз доставляется до самого гнезда и сбрасывается наземь около входных отверстий. Разгрузившиеся носильщики вновь бегут по протоптанным ими дорогам. А между тем груды корма, сваленного у входов в гнездо, понемногу начинают таять: другие термиты, тоже под присмотром и охраной солдат, перетаскивают их отсюда вниз.

Сходным образом действуют термиты — собиратели слоевцовых растений-водорослей, а также лишайников, растущих в тропических лесах. Наземные походы совершаются то ежедневно, то с перерывами в несколько дней. Многие виды предпочитают для них все же сумерки и ночное время.

После захода солнца, а в пасмурную пору и раньше колонны Эутермес моноцерос выходят под охраной солдат. Они движутся к дереву, заранее облюбованному разведкой. Какая-нибудь кокосовая пальма с лишайником, густо покрывающим ствол дерева, — богатейшее пастбище для этого термита.

Рабочие взбираются по стволу иногда довольно высоко и, рассыпавшись по лишайнику, принимаются пилить жвалами его серые пластинки. Всю ночь стягиваются к гнезду вереницы термитов с заготовленным кормом, а незадолго до рассвета последние груженые фуражиры возвращаются домой и остаются здесь до следующего рейса.

Описавший эти марши натуралист Бюньон утверждает, что солдаты не сопровождают колонну, а стоят на месте, образуя вдоль движущихся колонн живой коридор, и непрерывно поводят в воздухе усиками-антеннами. Бюньону удалось сделать несколько снимков разных участков колонны, и он высчитал, что на один погонный метр приходится от восьмисот до двух тысяч термитов-рабочих, тогда как в цепях охраны стоит от ста до полутораста солдат на метр. Впрочем, плотность цепей неодинакова: в одних местах солдаты стоят редко, в других — часто.

Вытянувшиеся по земле, как змеи, ощетинившиеся жвалами солдат, черные ленты колонн имеют иногда по двадцать— тридцать метров в длину и до трех-четырех сантиметров в ширину. По подсчетам Бюньона, в среднем за ночь в одной вылазке за кормом участвует примерно тысяч триста фуражиров.

Термиты, которые выходят под открытое небо, одеты в значительно более грубый хитин, чем постоянные обитатели подземелья. У многих хитин, одевающий брюшко рабочих и солдат, не только грубее, плотнее, но отличается и по цвету: темнее. Темноокрашенное насекомое менее заметно на поверхности почвы и потому лучше защищено от нападения всевозможных термитоядных тварей…

Однако мы еще не проследили до конца весь ход операции «заготовка корма». Рассказ прервался на том, что корм доставлен к гнезду и перетаскивается под землю.

Теперь уточним и напомним, что в глубь термитника сносится еще не готовый корм, а только то кормовое сырье, из которого должны быть извлечены питающие термитов вещества, скрытые (об этом уже говорилось) в чуть ли не всем живым отвергаемой, несъедобной и непитательной клетчатке.

Несколько термитов Термопсис и Ретикулитермес в искусственных гнездах получали в корм воду и мелкие обрезки ватманской бумаги, представляющей собой чистую, без каких бы то ни было примесей клетчатку. Полтора года — восемнадцать месяцев — продолжался опыт. И за это время вес подопытных семей увеличился в сорок раз. Не получая в пищу ничего, кроме клетчатки, семьи термитов явно процветали. Все необходимое для жизни они добывали из сверхпостной для других животных клетчатки.

Как это возможно? Во-первых, надо сказать, что в пред-желудке термитов имеется хорошо развитый жевательный аппарат из твердых пластинок и связанной с ними сильной мускулатуры. Здесь перетираются крупные частицы древесины, так что в желудок поступает только хорошо измельченная кашица.

Но это не все. Это только начало.

Если острой и тонкой иглой осторожно вскрыть под микроскопом-бинокуляром брюшко взрослого рабочего термита (но только взрослого и только рабочего, который и является, как мы уже знаем, кормильцем всей общины), то сразу бросается в глаза, что отростки кишки у него необычно развиты. У крылатых таких отростков вовсе нет, у молодых рабочих они еще невелики и, главное, пусты. У взрослых же рабочих все отростки— ампулы — плотно набиты измельченной клетчаткой и населены целым живым миром простейших одноклеточных растительных и животных организмов.

Здесь обнаружено свыше полусотни родов, свыше двухсот видов, относящихся к нескольким семействам: бактерии, спирохеты, жгутиконосцы, ресничные, инфузории. Колонии отдельных форм бурно разрастаются на клетчатке в ампулах кишечника, образуют заметные скопления.

Именно в этих ампулах-карманах (это как бы бродильные чаны) и при посредстве именно этих колоний одноклеточных (это как бы бродильная закваска) и совершается превращение несъедобной и постной клетчатки в корм термитов.

Когда в опыте с Термопсис и Ретикулитермес, о котором мы начали рассказывать, термитов в нескольких гнездах какое-то время выдерживали при температуре большей, чем предельная для гнезда (в гнезде не бывает выше 30, здесь она доводилась до 35–36 градусов), то все обитатели ампул кишечника отмирали. Когда же кишечные ампулы-карманы термита необитаемы, то он не жилец на свете: сколько бы этому термиту ни скармливали чистой ватманской бумаги, он все равно скоро погибнет от голода.

То же получилось и после «купания» термитов в кислородной атмосфере. В обычном воздухе кислород составляет пятую часть объема. Если же предоставить термитам среду, содержащую кислорода 95–98 процентов, да еще увеличить давление до трех — трех с половиной атмосфер, то бактерии, инфузории и жгутиконосцы, населяющие ампулы кишечника рабочих термитов, начинают вскоре погибать.

«Выкупанных» в кислороде рабочих термитов нельзя кормить одной ватманской бумагой, так как в этом случае они обречены на голодную смерть. Однако стоит тех же самых рабочих подкормить раз-другой обычной древесиной, и они опять способны довольствоваться только ватманской бумагой…

Все объясняется более или менее просто. Крупица древесины, принятая термитом через ротовое отверстие, проходит тонкую бесцветную трубку пищевода, попадает в зобик, пред-желудок, где она дополнительно измельчается, и затем в желудок, где она увлажняется пищеварительными соками и выделениями железистых стенок. Наконец, корм оказывается в одном из тех отростков ампул или карманов кишки, о которых уже сказано, что они заполняют собой большую часть брюшной полости. Это почти конец пути, который каждая проглоченная крупица проделывает в теле взрослого рабочего термита. Теперь крупице остается только пройти выводную прямую кишку. Но именно здесь, можно сказать — на пороге черного хода, целлюлоза дольше всего задерживается.

Замечательную страницу истории исследований живой природы составили опыты, распутавшие тугой клубок загадок, связанных с целлюлозным питанием термитов. Эти опыты потребовали нескольких лет работы.

Сначала исследователи подобрали безвредные для насекомых способы, убивающие флору и фауну их кишечника и очищающие стерилизованные ампулы от всякого населения, затем стали заселять кишечник термитов то одним, то другим видом одноклеточных. Когда эти приемы были освоены, исследователи проделали несчетное число опытов, чтобы узнать, как действует тот или иной вид простейших. В конце концов выяснилось, что клетчатку расщепляют даже не сами по себе обитатели ампул в термитах, а бактерии, живущие в инфузориях. Мы не говорим уже о том, что в кишечном тракте термитов обнаружены также бактерии, способные непосредственно связывать азот воздуха и переводить его в сложные соединения, которые могут усваиваться организмом термита как пища.

В довершение всего выяснилось, что, когда бактерии расщепляют клетчатку, обязательно выделяется какое-то количество воды, без которой термиты не могут жить. Получилось, что древесина может не только кормить, но и поить.

Так в семье термитов открылись вторые, скрытые цепи питания. Первые, явные (об этом мы уже знаем), связывают массу особей, обменивающихся кормом. Вторые, невидимые, связывают каждого взрослого рабочего термита с легионами простейших живых существ, населяющих карманы его кишечника.

Набивая брюшко, термит доставляет клетчатку обитателям ампул кишечника, а живущие в таких сожителях бактерии расщепляют клетчатку и превращают ее в усваиваемые вещества. Большую часть их поедает само население карманов, но при этом не в обиде и термит, в котором они обитают. Это и его углеводный корм. Разумеется, он не может жить совсем без белковой пищи. Ее поставляют отмирающие в смене поколений обитатели ампулы, а часть белка термиты получают также от обитающих в их кишечном тракте бактерий, усваивающих азот воздуха.

В конце концов, если обобщить всю открывшуюся исследователям картину, окажется, что жизнь семьи, с ее массой перемещающихся и по-разному связанных между собой насекомых, вырастает из жизни бактерий, населяющих кишечник особи. Отсюда вся в целом система и снабжается энергией, извлекаемой из клетчатки. Здесь микромир живого изнутри питает взрослых рабочих термитов, а они приводят в движение большой мир семьи, все возрасты и формы.

Но с питанием семьи многих термитов тесно связаны также и грибные растения. Виды простейших, став кормильцем и опорой термитов в их борьбе за существование, получили для себя и защиту, и кров, и пищу в карманах кишечников рабочих термитов. Точно так же кров, пищу и защиту для себя в нишах и камерах термитника получила грибная флора. Она тоже стала для многих термитов кормильцем и опорой семьи.

Вернемся еще раз к тому месту, где рассказывалось, как термиты стаскивают к входам в гнездо кучи древесной или соломенной сечки, сена или листовой крошки. Впоследствии эта масса доставляется в глубь термитника и складывается в камеры-ниши внутри гнезда. Иногда камеры совсем невелики, размером с орех, но бывают величиной и с детскую голову, то округлые, то плоские, то яйцевидные или сливовидные, а нередко и вовсе неправильной формы. Рабочие забивают их сильно измельченной свежей стружкой и сечкой. Как раз сюда они и сносят несъедобные отбросы, мусор со всего гнезда, обильно удобряя сложенную массу. Термиты засевают ее нитями тела гриба — гифами, которые буйно разрастаются, превращая гнездовые полости в грибные сады.

В опустевших, вымерших гнездах грибы даже из самых глубоких камер могут прорастать, образуя мясистую хрупкую стрелку. Увенчанная плотным коническим чехлом, она обнаруживает удивительную силу роста и способна пронзить не только рыхлую толщу, но и сверхплотную оболочку гнезда. Выбившись на поверхность термитника, стрелка замедляет рост, и одевающий ее чехол разрастается, образуя под открытым небом обычную грибную шляпку.

Такой шляпный гриб нисколько не похож на подземные грибные образования, именуемые то грибными коржами, то грибными губками или грибными сотами термитов.

Очень долго считалось совсем невероятным и невозможным, чтобы именно из рыхлой массы грибных садов в термитниках вырастали те поднимающиеся на прочных ножках шляпные грибы, которые иногда появляются на куполах. Но из спор, созревших вне гнезда под грибной шляпкой, в гнезде вырастали именно «пещерные» образования — сады термитников. После этого всякие сомнения насчет того, как образуются шляпные грибы на куполах, пришлось оставить. Видимо, крохотные грибные тела в подземельях представляют собой что-то вроде молодой, «юношеской» формы больших шляпных грибов.

Пока в гнезде течет нормальная жизнь, рабочие термиты и особенно малютки — молодь — беспрерывно копошатся среди нитей, прощупывают верхушки грибницы. Поэтому-то стрелки не прорастают, а в грибнице образуются поедаемые молодью грибные тела.

Взрослые рабочие термиты и солдаты самим грибом не питаются. При вскрытиях в термитах никогда не находили гриб, а только деревянистую или соломистую массу, на которой гриб произрастает. Другое дело родоначальники семьи: царица и царь. В их кишечнике древесины никогда не бывает, но остатки гриба — нити мицелия, конидии — находятся очень часто. Если на кончике иглы поднести ко рту яйцекладущей самки кусочек грибного тела, то самка тут же принимается его поедать.

Остатки гриба часто обнаруживаются также и в кишечнике наиболее молодых термитов.

Подведем теперь наиболее важные итоги. Значит, у многих видов старейшины — родоначальники семьи — и ее подрастающий молодняк поедают гриб, вырастающий в садах термитников, а полновозрастные рабочие питаются не грибом, а той массой, на которой гриб растет. Это не просто деревянистые и соломистые частицы, они уже подверглись воздействию корневых выделений гриба, которые разрушают самое прочное вещество древесины — лигнин, превращают ее в целлюлозу. Окраска разными красителями показывает, что в старых участках грибного сада лигнин полностью разрушен.

Следовательно, компост под грибными садами несет двойную службу: в нем измельченная растительная масса созревает, превращаясь в корм для рабочих, а из этой массы вырастают грибница и грибные тела — корм для молоди и для родительской пары.

Грибные сады не без основания называют также грибными губками; компостная масса, пронизанная несчетным числом разноформенных больших и меньших пустот, представляет собой густое скопление тонкостенных клеточек. Они обильно поглощают из воздуха влагу. И на сыром морском побережье, и в самых сухих пустынях Центральной Африки грибные губки в гнездах термитов одинаково покрыты каплями подземной росы.

Как и влага, возникающая при расщеплении клетчатки, влага конденсированных паров воздуха тоже составляет источник водоснабжения гнезда и самих термитов. Это источники важные, но не единственные. Об остальных будет случай сказать дальше.

Согреваемые брожением компоста и одновременно увлажняемые парами воздуха, камеры с грибными садами служат для термитников как бы и органом питания, и органом кондиционирования, выравнивания температуры и влажности в гнезде.

Вопрос о том, какое значение для жизни почвенных насекомых имеет влажность окружающей их атмосферы, глубоко проанализирован выдающимся знатоком биологии животных, обитающих в почве, советским зоологом М. С. Гиляровым. Показав, что почва заселена всевозможной живностью едва ли не плотнее, чем какая-либо иная среда, он объяснил, с чем это связано: почва создает для всего живого защиту от высыхания. «В отношении угрозы гибели от высыхания, от потери влаги, организмы, обитающие в почве, находятся в более благоприятных условиях, чем живущие открыто. Благодаря меньшей потере влаги в почве в сравнении с открытой атмосферой многие открыто живущие насекомые с целью защиты от высыхания уходят в сухой период года или в сухое время дня в почву. Многие насекомые в зависимости от влажности атмосферы воздуха переходят к обитанию в почве».

М. С. Гилярову удалось, между прочим, очень убедительно показать, как всякая полость, всякая норка, занятая отдельным одиночно живущим почвенным насекомым, насыщается влажными испарениями, окутывающими его тело, как в этой влажной воздушной колыбели протекает развитие личинки, куколки или совершенного насекомого имаго.

Все гнездо термитов в целом и представляет собой подобие такой воздушной колыбели; в то же время здесь имеются еще и особые колыбели для молоди. Именно на поверхности грибных садов или рядом с ними расположены в гнезде склады яиц и камеры с самыми молодыми, только что вылупившимися на свет термитами. Эти нежные и наиболее подверженные внешним влияниям молодые существа лучше всего развиваются в зоне грибниц. Грибные камеры даже и называются во многих сочинениях детскими садами термитников.

Микроклимат грибного сада, по-видимому, действительно обладает какими-то особыми свойствами. Не случайно все грибы, произрастающие в термитнике, как правило, только здесь и могут существовать.

Вместе с грибами в термитниках находят свою родную стихию и нигде более не обитающие и только здесь сохранившиеся насекомые, пауки, клещи. Все это так называемые термитофилы — свита семьи термитов, ее «гости», «нахлебники», приживалы, паразиты.

Живые памятники, реликты минувших эпох не случайно привязаны к климату термитника и его грибных садов-детских. Их нет больше нигде, точно так же, как нигде на Земле больше не встречаются создания, населяющие ампулы кишечника рабочих термитов. В их особенностях, как и в чертах строения и поведения самих термитов, проскальзывает отражение, звучит отголосок каких-то очень древних условий. О них говорят все невообразимо странные инстинкты заготовки корма, реакция разных каст на свет вообще и на отдельные участки солнечного спектра в частности (особенно реакция на ультрафиолетовый свет). О них говорят никчемные в подземельях и столь малопригодные для полетов четыре крыла молодых самок и самцов, О них говорит, наконец, богатый углекислотой и насыщенный влагой воздух термитника. Через эти следы, родимые пятна и отзвуки прошлого, и раскрываются сегодня условия, отмечавшие зарю истории, время рождения термитов.

Пусть фантасты мечтают о том, чтобы сверхмощными и в то же время тончайшими фотохимическими средствами вызвать на свет и прочитать зрительные восприятия, запечатленные на сетчатке глаз доисторических насекомых!

Какая красивая мечта… По-новому использовать все палеонтологические находки насекомых, минерализованных в пластах известняка-травертина, или окаменевших в торфе болот или в слое вулканической пыли, или когда-то залитых смолой хвойных деревьев, а ныне выбрасываемых морем в обломках прозрачного янтаря. Через фасетчатые глаза и простые глазки этих существ, живших в силуре, девоне или карбоне, заглянуть в прошлое. Своими глазами увидеть сегодня то, что десятки миллионов лет назад отражалось в последний миг жизни на зрительных — ретинальных — клетках сетчатки.

И почему же ограничиться переводом на фотопленку и фотобумагу изображений, миллионы лет ожидающих проявления? Почему не воскресить и воспринятый усиками ископаемых насекомых аромат палеолеса? Почему не разбудить застывшие в слуховых органах отражения последних сигналов— голос леса, еще не нарушенный ни щебетом пернатых, ни ревом и воем четвероногих?

Так выглядит черновая заявка на создание новой машины времени. Теперь, когда наука уже осуществила первые беспримерно смелые полеты в космос, в будущее, фантазия устремляется и в новом направлении, прощупывая возможность путешествий также в необратимое прошлое, отдаленное от нас еще больше, чем звезды самых далеких галактик.

Но это фантазия.

А ведь для того чтобы воскресить многие детали картин доисторического прошлого, уже необязательно дожидаться, когда можно будет проявлять их по отражению, застывшему в мертвом. И ныне живое может тоже приоткрыть завесы, скрывающие тайны минувшего.

Вот современные сине-зеленые водоросли. С них началась на Земле растительная жизнь, а в них по сию пору, кроме хлорофилла, встречающегося во всех зеленых растениях, содержатся также вещества, позволяющие использовать почти всю видимую часть спектра, что и дает им возможность благоденствовать даже там, где совсем мало света. Разве это не отголосок древних световых условий, когда только небольшая часть солнечных лучей доходила до Земли, одевавшейся в свое первое, тогда еще сине-зеленое, убранство?

Вот современные папоротники — выродившиеся и измельчавшие потомки могучих великанов, покрывавших когда-то сушу. Они не выносят яркого света. Им достаточно одной десятой, одной двадцатой, даже одной тридцатой доли того количества света, которое могут ныне приносить лучи солнца.

Папоротники лишь немногим старше термитов. Им невозможно было отступить в подземелье, они стали тенелюбами, ушли с освещенных мест в тень, но и здесь продолжают вырождаться, мельчают.

И термиты… Их непригодные, во всяком случае, весьма несовершенные крылья давали лучший аэродинамический эффект при другой плотности или вязкости воздуха. Влажный, богатый парами воды, более плотный и вязкий воздух, подобно фильтру, пропускал сквозь себя лучи солнца, умерял их жар, снижал яркость света…

Пора по-новому взглянуть на кривые на лентах самопишущих приборов, установленных в термитнике, на показания термометров, гигрометров, анемометров, измеряющих тепловой режим, содержание паров, движение воздуха под куполом гнезда термитов.

Не помогут ли они в самом деле в живом опознать следы давно минувших эпох?..

Но мы слишком далеко ушли от рассказа о судьбах новых гнезд, основываемых теми парочками, которые, как их давние предки миллионы лет назад, сбросили крылья и прокладывают себе путь в подземелье.