ПОВТОРНЫЙ ПОЛЕТ ЗА ВЗЯТКОМ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ПОВТОРНЫЙ ПОЛЕТ ЗА ВЗЯТКОМ

ИЗОБРАЖАЯ в романе «Тихий Дон» первую встречу Листницкого с Бунчуком, Михаил Шолохов замечает, что в ту минуту, когда Листницкий остановился возле березок посмотреть в бинокль, на медную головку его шашки «села, расправляя крылышки, пчела».

Пчелу, видимо, обманул ярко-желтый цвет хорошо начищенной меди.

В этом пчелином промахе видна еще одна осенняя примета, живо дополняющая всю картину: «Розовели травы все яркоцветные, наливные в осеннем, кричащем о скорой смерти цвету…»

Осенние цветы, как правило, лишены аромата, а без душистых маяков пчелы чаще ошибаются. Зато летом, особенно когда взяток хорош, сборщицы нектара и пыльцы находят свои цветки с такой точностью, будто всегда знали дорогу к ним.

Но ведь пчелы в иных случаях летают и за пять километров по прямой, даже дальше, и, следовательно, способны охватывать своими полетами площадь чуть ли не до ста квадратных километров вокруг улья. Как же не теряются в этом огромном пространстве крылатые 12—14-миллиметровые существа весом в одну десятую грамма?

Тут есть над чем задуматься.

Рассмотрим еще один опыт, который кое-что объяснит в том, как пчелы впервые летят за взятком.

В 150 метрах к западу (запомним направление) от улья поставлена кормушка с сахарным сиропом. Сироп сам по себе не пахнет ничем, однако кормушка стоит на фланелевом лоскуте, который сильно надушен мятным маслом, так что, хотя сироп и лишен какого бы то ни было запаха, место взятка связано для сборщиц с ароматом мяты.

Пчел, первыми прилетевших на кормушку, аккуратно помечают краской в то время, когда они берут сироп. Они так увлечены сосанием сладкого корма, что не замечают операции, которая над ними производится. Меченые пчелы возвращаются в улей и бурно танцуют на сотах, высылая в полет новых сборщиц.

Новым сборщицам тоже предоставляется возможность насасываться сиропом из кормушки, причем и их, в свою очередь, тоже помечают краской. Всё новые сборщицы возвращаются в улей, а пчел со старой цветной меткой, вновь прилетевших из улья к кормушке, одну за другой задерживают.

Таким образом, в улей прилетают пчелы, лишь однажды побывавшие на кормушке.

Проходит некоторое время — столик с кормушкой на фланелевом лоскуте убирают; одновременно в разных направлениях и на разных расстояниях от улья выкладывают несколько фланелевых лоскутов, пахнущих мятой. Теперь, однако, на лоскутах нет больше никаких кормушек.

К каждой такой душистой приманке прикомандирован наблюдатель, который в течение часа, пока продолжается его дежурство, подсчитывает прилетающих пчел.

Если в танце сборщицы действительно каким-то образом скрыт сигнал, сообщающий мобилизуемым на взяток пчелам, что корм принесен из района, расположенного на этот раз к западу от улья, то на душистую приманку, поставленную к западу от улья, должно, по-видимому, прилететь пчел больше, чем на те, которые расставлены к югу, к востоку или к северу.

Так оно и получается.

Одна приманка стоит совсем рядом с ульем, и сюда за час прилетело больше восьми десятков сборщиц; другая отнесена за 200 метров к востоку от улья, и сюда не прилетело ни одной пчелы; на третьей — в 150 метрах к юго-востоку — зарегистрирована всего одна сборщица; на четвертой — в 150 метрах к юго-западу — зарегистрирован сорок один прилет; и за то же время к западной кормушке, которая находится в четверти километра от улья, то есть на 100 метров дальше, чем она стояла раньше, прилетело больше всего сборщиц—132 пчелы!

Значит, пчелы-сборщицы ищут все же корм не где попало, а как раз в том направлении и именно возле того места, где недавно стояла кормушка с сиропом; и ведь его здесь ищут не только пчелы, уже прилетавшие однажды (их легко опознать: все они помечены краской), но и пчелы без всякой метки, то есть прилетающие сюда впервые.

Нетрудно заметить, что прилетают они без провожатых. Значит, направление полета действительно каким-то образом было указано им при мобилизации.

Разве это не может показаться чудом? Но теперь, когда опыт закончен, когда мы убедились, что направление полета задается, попробуем рассмотреть полученные результаты еще* раз.

Всего было пять приманок, и из них четыре лежали в направлениях «неправильных». А ведь на всех этих «неправильных» приманках, вместе взятых, за час наблюдений зарегистрировано почти столько же пчел, сколько и на «правильной».

Значит, в этом случае примерно половина всех сборщиц, вызванных в полет, летала в поисках корма вхолостую.

Правда, пчелы, которых путевка, полученная в улье, не привела к цели, могут открыть для семьи новые места взятка. Такие первооткрыватели цветущих полян и куртин расширяют пастбищную площадь семьи. Но это уже не закон, а дело случая.

Выходит, чудо, которым мы только что восторгались, не столь уж совершенно… Выходит, не много меда могли бы собрать даже самые прилежные семьи, если бы летная деятельность сборщиц постоянно руководилась только сигналами танцев.

Как теперь известно, пчелы руководятся ими далеко не всегда.

Исследователи пчелиных повадок поставили однажды в спокойной, ровной местности, не имеющей особо заметных ориентиров, блюдце с кормом и стали постепенно переносить его все дальше и дальше от ульев пасеки, а по дороге к кормушкам устанавливали шесты с яркими пучками цветной материи.

Через некоторое время стало хорошо видно, что вдоль дорожных вех, расставленных между летком улья и кормушкой, наладилось оживленное движение.

Запасы в кормушке регулярно пополнялись, и пчелы, с утра до вечера летавшие за сиропом, с примерным усердием выбирали корм.

Однажды вечером, после того как наступление сумерек прервало движение сборщиц на трассе полетов и пчелы собрались на ночь в улье, пчеловоды переместили всю линию вех, отведя ее в сторону от участка, где стояла кормушка.

Куда должны направиться утром пчелы?

Они направлялись вдоль вех и, прилетая к последней, принимались летать вокруг в поисках корма. А на кормушке, стоявшей на старом месте и, как всегда, полной сиропа, долго не было ни единой пчелы.

Значит, когда дорога к месту взятка проторена, сборщицы руководятся в полете не солнечным компасом, не небесными, а наземными путевыми ориентирами.

Много лет назад в питомнике медоносных растений на Тульской опытной пчеловодной станции засеяли как-то эспарцетом несколько грядок, разделенных полуметровыми междурядьями.

Когда эспарцет зацвел, наблюдатели стали подкарауливать прилетающих сюда сборщиц, и, пока они копошились в цветках, высасывая нектар, им на спинку осторожно наносили цветную метку.

На первой грядке пчел помечали белой краской, на второй — красной, на третьей — желтой.

Загрузившись нектаром, сборщицы снимались с цветков и улетали.

Через некоторое время среди пчел на эспарцете были замечены сборщицы с цветной крапинкой на спине. Это, конечно, не было неожиданностью. Неожиданным было другое: на первую грядку прилетали пчелы, помеченные только белой краской. Сборщицы с красной меткой прилетали на вторую, с желтой — на третью. Так дело шло час, два, три… Так продолжалось и* через день, через два, через три. Лишь после того, как цветущих растений осталось совсем немного, невидимые границы грядок как бы окончательно стерлись для меченых пчел, и они стали посещать растения на всех грядках без разбора.

Опыт был повторен на цветках синяка и дал такие же результаты. Сходные результаты получены и во многих других опытах.

Когда под наблюдение были взяты полеты пчел в старом яблоневом саду, на поле гречихи площадью около шестнадцати гектаров, на поляне, заросшей большими куртинами розового клевера, одуванчика и других растений, оказалось, что сборщицы действительно привязаны в своих полетах к каким-то ограниченным участкам поля, луга, сада.

На посеве цветущей гречихи многие пчелы всю жизнь не изменяли своему участку.

Пчела, которую порыв ветра унес в сторону от облюбованного ею для полетов участка, не стала трогать цветков той же гречихи на новом участке. Летя против сильного ветра, она добралась до своего участка и лишь здесь приступила к сбору корма.

В пределах своего участка пчелы посещают цветки растений, как правило, только одного вида, не обращая внимания на цветущие рядом другие растения. В плодовом саду с его большими деревьями, у которых кроны имеют несколько метров в диаметре, многие пчелы всю жизнь посещали цветки одного только дерева.

Еще более наглядно можно было убедиться в существовании такой привязанности пчел к месту взятка в опыте, проведенном на обширной поляне, где в шахматном порядке расставлены были сто с лишним одинаковых столиков с кормушками и наблюдателями при них. Всех пчел, прилетавших за кормом, каждый наблюдатель помечал своим цветным номером.

Здесь-то окончательно и открылось, что пчела способна находить плошку на «своем» столике среди десятков таких же, стоящих вокруг.

Отдельные пчелы иногда ошибались во время повторных прилетов, но они опускались при этом только на соседние, ближайшие к своим столики.

Так, впрочем, все это происходило лишь до тех пор, пока корм в плошках не иссякал. Стоило убрать с одного из столиков кормушку и заменить ее пустой плошкой, — и сборщицы сразу же оставляли столик и переходили на соседние, точь-в-точь как на участке доцветающего эспарцета, когда взяток кончался и невидимые границы участков начинали как бы сглаживаться, стираться для пчел.

Не только дорожные вехи, но и окраска, запах, форма и размер соцветия или цветка, на котором пчела уже побывала и заправилась нектаром, помогают ей безошибочно вернуться к месту взятка.

Однажды пчел приучили брать сироп с жасминным запахом из кормушки, поставленной в синий ящик. Сначала ящик несколько раз перемещали с находившейся в нем кормушкой, а затем кормушку из него вынули и поставили в ящик желтого цвета.

Таким образом, приманка «синий жасмин» раздвоилась, и пчелам была предоставлена возможность показать, что они предпочтут: синий цвет или запах жасмина.

Возвращавшиеся за новой порцией сиропа меченые пчелы, уж не раз бравшие жасминный сироп из синего ящика, уверенно направляли свой полет именно к пустому синему ящику. Подлетая поближе, они меняли курс и, не заходя в ящик, делали несколько поисковых заходов, затем поворачивали в сторону незнакомого по цвету желтого ящика со знакомым жасминным запахом.

Поведение пчел показало: они издали летят на знакомый цвет, вблизи — на знакомый запах.

Когда такие же опыты повторили с пчелами, у которых были срезаны усики, пчелы, ориентируясь только с помощью зрения, влетали в пустой синий ящик, ползали здесь, безуспешно разыскивая исчезнувшую кормушку.

Долго оставалось невыясненным, имеют ли значение размер и форма цветка, — из которого берется нектар. Результаты опытов с искусственными — бумажными и матерчатыми — цветками не дали достаточно ясного ответа на вопрос. Тогда была проведена серия исследований, получивших шутливое название «экзамена по геометрии».

На гладкий белый столик клали синий круг, а на него ставили кормушку с сиропом, приучая пчел летать сюда за кормом. Спустя некоторое время, когда достаточное количество пчел устанавливало сообщение со столиком, старую кормушку убирали. Это необходимо, так как старая кормушка надушена пчелами-сборщицами и новые сборщицы приманиваются этим запахом. Во избежание этого старую кормушку убирали, а на синий круг и положенный рядом синий квадрат такого же примерно размера выставляли две одинаковые, новые, чистые, без пчелиного запаха кормушки.

Наблюдатели принимались следить, как ведут себя теперь прилетающие пчелы, на какую фигуру опускаются.

«Просто поразительно, как долго может колебаться иная пчела, летающая то над кругом, то над квадратом, прежде чем окончательно сделать выбор и опуститься…» — рассказывает исследователь.

В опытах, которые здесь описываются, обнаружилось, что многие пчелы хорошо отличают круг от квадрата, многоугольник от овала, квадрат от треугольника, а другие безнадежно путались в геометрических фигурах.

Чтобы подробнее выяснить, насколько ориентируются сборщицы на месте взятка и как находят его, их приучили брать лишенный запаха сироп, который небольшими капельками наносили на тончайшее маленькое стеклышко, положенное на большой лист стекла. Стеклышко, лежащее на стекле, совершенно сливалось с ним, и увидеть его было совсем не просто. Казалось, на ровной и прозрачной поверхности стекла для пчел нет никаких ориентиров. Но сборщицы без долгих поисков добирались все же до капельки корма и принимались высасывать ее.

В это время на то же самое место наносилась новая капля сиропа, и сборщица спустя несколько минут возвращалась из улья и опять добиралась до капли.

Тогда решено было посмотреть, как поступят пчелы, если помещать каплю сиропа не на стеклышко, а под него. Доберутся ли они до нее, умудрятся ли высасывать сироп из-под стеклышка?

Добрались!

Добрались и умудрились!

Стоило посмотреть, как они просовывали язычок под стекло, постепенно приподнимая его хоботком, благо оно весит немного, и по-прежнему сосали корм.

Тогда каплю сиропа стали наносить уже не у края стеклышка, а подальше, в таком месте, до которого пчела сразу не могла дотянуться язычком. Ну и что же? Они вводили под стеклышко хоботок, поднимали им стекло, а затем подводили под него голову и грудь и в конце концов все-таки добирались до корма.

После того как одна пчела проделала это несколько раз подряд, под стеклышко вместо сиропа поместили каплю обычной воды.

Вернувшаяся за кормом сборщица потянулась хоботком к капле, окунула в нее язычок и, как обожженная, отпрянула. Потом, как бы для того чтобы проверить себя, повторила попытку и, убедившись, что она обманута, улетела.

Больше она здесь не появлялась.

Для того чтобы понятнее стало, к чему все это может привести, расскажем здесь весьма поучительный случай из практики.

В одном совхозе на припасечном участке посеяли медоносную культуру фацелию. Растения начали цвести в такую пору, когда другого взятка нигде в этой местности не было, и пчелы всей пасеки с утра до вечера массами летали на фацелию, собирая с нее, впрочем, совсем немного меда.

Но тут в роще, невдалеке от пасеки, начали зацветать первые деревья липы. С каждым днем число цветущих деревьев увеличивалось. Сильный запах цветков, полных сладкого нектара, ощущался, казалось, уже и на пасеке. Все ожидали, что пчелы забросят скупую фацелию и полетят на щедрую липу, но они упорно продолжали посещать только фацелию. Тогда, чтобы не потерять богатый взяток с липы, пасечники вышли ночью на припасечный участок и скосили фацелию, рассчитывая таким образом вынудить всех — и старых и молодых — пчел начать сбор с липы. Не тут-то было!

Уже с утра тысячи сборщиц со злым жужжанием стали носиться над оголенным участком, садились на привянувшую за ночь скошенную фацелию и, поднимаясь не солоно хлебавши— впрочем, здесь вернее сказать «не солодко хлебавши», — набрасывались на старого и малого не только вблизи участка, но и на пасеке.

Несколько дней прошло, пока последние сборщицы перестали летать на жнивье фацелии и все пчелы переключились на липу.

Теперь нетрудно заключить, что, когда пчела, впервые вылетевшая для сбора нектара, добралась до цветков (или все равно — до кормушки) и впервые наполнила зобик сладким грузом, сам участок, как и цвет, запах, размер и форма цветущих здесь медоносов, приобретает для нее особую притягательную силу.

Только этот участок и влечет и манит к себе сборщицу, только к нему она стремится, вылетая из гнезда. Только эти цветки, их окраска, их запах привлекают пчелу.

Возвращаясь в гнездо с добычей, пчела может совершать на сотах простые круги или выписывать другие, более сложные фигуры вербовочного танца, приглашая на свой участок новых сборщиц, но на танцы других сама она уже не обращает никакого внимания.

Сборщица теперь, ориентируясь по одним только наземным приметам, как заведенная, без устали снует, словно челнок, взад и вперед между гнездом и местом взятка, перекачивая нектар из цветков в ячейки сотов.

Выходит, что благодаря танцу пчелиная семья получает от каждой сборщицы только первые капельки меда, принесенные из начальных полетов, а благодаря привязанности к месту взятка собирает ложку меда.

Выходит, что танцы только побуждают сборщиц к вылету и, как мы уже знаем, лишь с грехом пополам приводят их к месту взятка. В повторных полетах к тому же месту действуют уже другие инстинкты.

Эти инстинкты и делают каждую сборщицу подобной волоску корня, которым растение, говоря словами К. А. Тимирязева, «обегает возможно большее число частиц почвы», прикрепляется к почве, сливается с питающей его почвой.