Перемещаемость и реконституция в эволюционной перспективе

Перемещаемость и реконституция в эволюционной перспективе

Взаимосвязь между языком и технологией часто констатировалась и ранее, но всякий раз при попытках конкретизировать ее оказывалась расплывчатой и ускользающей. Подтвердить существование такой взаимосвязи стало возможным благодаря Уошо. Антрополог Гордон Хьюз попытался использовать эту возможность для обоснования собственной точки зрения на происхождение языка. Он реализовал свое намерение в статье «Однозначное формулирование взаимосвязи между использованием орудий труда, их изготовлением и возникновением языка».

Гордон Хьюз посвятил значительную часть своей жизни проблемам происхождения языка. Кроме всего прочего, к числу его заслуг относится составление исчерпывающей библиографии по происхождению языка. Он очень внимательно отнесся к успехам Уошо в овладении амсленом, поскольку считал, что они свидетельствуют в пользу его теории развития языка у человека. По мнению Хьюза, прежде чем человек овладел устной речью, он пользовался языком жестов – отсюда понятен интерес ученого к Уошо, – и этот язык, вероятно, развивался в связи с использованием и изготовлением доисторическим человеком орудий труда[10]. До самого последнего времени мы довольствовались констатацией существования взаимосвязи между использованием орудий труда и языком на интуитивном уровне; усилий на то, чтобы сделать эту концепцию ясной и недвусмысленной, затрачивалось сравнительно мало. На первый взгляд взаимосвязь между языком и орудиями труда может показаться очевидной, однако мы попадаем в тупик, когда задаемся вопросом, в чем именно она проявляется. Важность установления такой связи станет ясной лишь после того, как удастся четко определить, в чем именно она состоит.

Поскольку восстановить ход предыстории культуры человечества с какой бы то ни было определенностью нельзя, то взаимосвязь между изготовлением орудий и языком может быть понята, во-первых, посредством исследования патологического поведения людей с мозговыми травмами и, во-вторых – в процессе сравнительного изучения поведения других высших млекопитающих. И, разумеется, для грубой проверки различных суждений о последовательности событий в процессе эволюции мы можем воспользоваться биогенетическим законом Геккеля.

При исследовании поведения человека Хьюз обратил особое внимание на ряд захватывающе интересных фактов, подтверждающих предположение о существовании взаимосвязи между языком и технологией: сходное повреждение определенных частей мозга может повлечь за собой неспособность пострадавшего как к последовательному совершению некоторых действий, так и к соблюдению правильного порядка слов в предложениях. Он пишет:

«Ни использование орудий труда, ни использование языка жестов или устной речи в норме не являются изолированными аспектами поведения. Напротив, они служат составными частями более сложных программ действий. Такие программы могут быть разрушены или повреждены при мозговых травмах, и нарушения во владении языком при этом поразительно сходны с дефектами в способности пользоваться инструментами и орудиями труда. Некоторые формы афазии (нарушения речи) носят синтаксический характер: пациент по-прежнему произносит слова или узнает их, но не может связывать их в осмысленные предложения. Точно так же при некоторых формах апраксии[11] у пациента сохраняется способность совершать изолированные двигательные акты, например брать и удерживать предметы в руках, но он испытывает затруднения, когда ему следует составить определенную программу осмысленных действий. Предполагается, что при таком состоянии, известном под названием идеомоторной апраксии, происходит повреждение глубинных мозговых структур, весьма сходных с теми, которые ответственны за планирующие функции языка. Во многих случаях одни и те же повреждения мозга влекут за собой нарушение одновременно и способности к формированию правильных последовательностей из отдельных двигательных актов, и возможности правильного построения предложений из отдельных слов. Можно думать, что эта фундаментальная способность к овладению и использованию сложных и структурированных последовательностей, проявляющаяся в операциях с орудиями труда, в языке жестов, а позднее – в речи, и есть „глубинная структура“ Хомского и что в длительном процессе гоминизации наиболее важным было именно эволюционное развитие такого рода синтаксических способностей, а не отдельные достижения в технологии и овладении языком (курсив мой. – Ю.Л.)»[12].

Эти данные явно свидетельствуют о существовании взаимосвязи между языком и использованием орудий труда, т.е. технологией. Действительно, если взглянуть на современную речь и технологию в целом через призму их тесной связи при организации движений как в жестовой речи, так и при использовании орудий труда, то идея о том, что грамматика обоих процессов заложена в одной и той же части мозга, становится более правдоподобной. Если человек овладел искусством общения с помощью языка жестов, ясно, что та же самая логика может быть использована для манипуляций и орудиями, и словами.

Замечания Хьюза дают не только модель родственности языка и технологии, но и сценарий возникновения языка, который может объяснить эволюционные основы грамматики. Как подчеркивают Беллуджи и Броновский, грамматика делает возможным упорядоченное оперирование символами и в результате обобщения – аналогичные манипуляции с предметами окружающего мира. Реконститутивные свойства грамматики позволяют людям с помощью языка и других символических систем оценить сравнительную важность различных способов поведения, оперируя прототипами или «планами» и не прибегая к непомерным затратам и риску, что было бы неизбежным, если бы такие прототипы испытывались в реальном мире. Ясно, что основная ценность упорядоченного оперирования символами должна состоять в том, что, владея правилами упорядочения таких операций, человек высвобождается в процессе эволюции от гнета своего личного жизненного опыта. Если бы это было не так, то описанные процедуры имели бы лишь небольшое значение для выживания. По сути дела то же самое утверждает и Роджер Браун, обсуждая природу перемещаемости, когда он предполагает, что грамматика развивалась как фундамент суперструктур мыслительных процессов – по мере того, как общение между людьми становилось все в большей степени «перемещаемым», – хотя он и не связывает свою точку зрения с какой-либо программой селективного давления, которая могла бы выдвинуть свойство перемещаемости на первый план. Работа Хьюза также помогает реконструировать такую программу и получить при этом более драматическое представление о значении как реконституции, так и перемещаемости.

Короче говоря, взаимосвязь этих двух свойств может быть суммирована следующим образом: перемещаемость представляет собой временной каркас, позволяющий человеку выйти за рамки контекста и таким образом реконституировать окружающий мир символически и технологически. Этот акт реконституции требует словаря символических суррогатов процессов и свойств окружающего мира, относительно которых становятся смещенными сами мыслительные процессы. Термином «овеществление» (или отчуждение) описывается процесс, посредством которого создается этот суррогатный мир символов. Если мы пойдем дальше и начнем рассуждать о событиях, которые приводят к эволюции суррогатного, смещенного мира, то нам станут ясны причины этой взаимозависимости – именно она и послужила основой достижений Уошо.